Аркадий Гайдар
В дни поражений и побед
XX
Посланный вдогонку за Сергеевым отрядом, Семка, пригнувшись, стрелой полетел и исчез, извиваясь, как угорь, между деревьями. Он перескакивал через камни. Чуть-чуть не кубарем покатился вниз по склону и, взметнувшись на какой-то гребень, оцепенел на мгновение, увидав перед собой каких-то поднимающихся солдат.
– Белые!..
И, невзирая на крики «стой!», на затрещавшие выстрелы, преследуемый бегущими за ним людьми, он бросился назад и в сторону.
Густые сумерки падали на землю. Сливались под одно тени. Может быть, и ушел бы легко партизан.
Может быть, свернув, исчез бы где-нибудь, притаившись за кустом или камнем. Но не то оступившись, не то полетев в какую-то яму, упал он со всего размаха. И когда, вскочив, он почувствовал, что кто-то ухватил его за ворот, рванулся Семка с такой силой, что почти совсем был опять на свободе. Но вражеская рука успела вцепиться ему в спину, и другая рука выворачивала из рук партизана винтовку.
«Ээх!.. – подумал только Семка, – Ээх…»
Когда Семку секли плетьми, и каждый удар казачьей нагайки оставлял широкую темно-красную полосу вдоль спины, он молчал. Молчал стиснув зубы, пока рубцы не слились в одно кровавое пятно, а у офицера устала стегать рука.
Когда, измученного и избитого, его положили на лавку и стали вывертывать руки, он застонал от невыносимой боли и попросил убить его, или хоть дать передохнуть немного.
Но его не убили и передохнуть ему не дали.
– Скажет собака! – спокойно проговорил, отирая пот со лба, офицер. – Скажи, куда ушли! Дай-ка сюда штык!
И когда Семка обезумел, когда почти потерял сознание и перестал понимать что-либо, кроме острого желания быть убитым, в полубреду – он сказал.
Он не был изменником, не был предателем. Он был хорошим партизаном. Готов был отдать и отдал жизнь за революцию. И все-таки он сказал.
Слава тем, кто крепок телом и духом, кто до конца смог вынести муки и пытки за свое дело! Много было и их, замученных, с печатью молчания на губах и умерших с проклятием, брошенным в лицо врагу. Но… что сильный не отдаст, то у слабого можно вырвать. И не его в том вина. Весь позор, весь стыд все равно упадет только на головы тех, кто в годы революции, в годы великих событий способны были быть только палачами.
– С-собака! – процедил опять, сплевывая, офицер и приказал отряду спешно собираться.
– А с этим что делать, господин поручик? – спросил кто-то, толкая бесчувственного Семку ногой.
– Ясно что! Взять с собой. Еще проверим, а то, может быть, снова придется.
На носилках из двух винтовок и одной шинели, четверо солдат понесли его, переругиваясь. Но тащить им скоро надоело. За каким-то кустом они остановились на минуту, что-то поправляя. Потом с трудом догнали остальных.
– Ваше благородие! – доложил немного спустя один побойчее. – Он сдох, кажися. Что в нем, мертвом, толку-то?
– Я вот вам дам, сукины дети, сдох! Отделаться хотите!
И поручик чиркнул спичкой. – Глаза Семки были широко открыты и безжизненны.
– Вот стервец! – изругался офицер.
Потом, посмотрев на солдат подозрительно, приказал выбросить.
И тело замученного партизана, упав грузно на сыроватую землю, покатилось по склону и, приткнувшись к кусту распускающегося шиповника, замерло без движения навеки.
XXI
Долго ждал не подозревающий нависшей над ним опасности отряд.
– И чего только копается? – ругал матрос Сергея.
Впереди по шоссе показалась большая часть белых. Партизаны попрятались по кустам. Солдат проходило много, нападать было опасно, и их пропустили мимо. Не прошло и получаса, как впереди показались опять солдаты.
«Куда это их прет столько?» – подумал матрос и приказал ребятам лежать под кустами не шелохнувшись.
Вдруг где-то с тылу раздался выстрел.
– Черти! Сволочи! – закричал он, вскакивая и предполагая, что выстрелил кто-либо нечаянно из своих. Все дело испортили!
Но оттуда же послышались громкие крики и стрельба. Их обошел первый миновавший отряд. Сзади с шоссе тоже засвистели пули.
– Обошли! – панически крикнул кто-то.
– По бугру!.. По бугру!.. – бегал, раскидывая по гребню растерявшихся вначале ребят, Егор. Зарокотал пулемет и, точно косой, срезал верхушки нескольких кустов над головами.
Из-за прикрытия оправившиеся партизаны открыли сильный ответный огонь.
Два раза белые пробовали занять сопку и оба раза осаживали, оставляя убитых и раненых.
Через полчаса – первые зловещие фразы:
– Егор! Патрон мало!
– Две обоймы!.. Последняя!..
Видел матрос, что плохо дело. Забрались белые еще выше на соседний бугор и оттуда поливают из пулемета. Упал Кошкарев, медленно мешком осел Румка, и закорчились, судорожно хватаясь за землю, еще несколько человек. Слышал он, что редеют выстрелы и что кончаются патроны.
«Пробиться! – мелькнуло у него в голове. – Может хоть кто живым выйдет. А так пропадут».
– Сошников! – кричит Егор. – Кончено дело! Стрелять нечем!
– Эх! – решил он, – все равно пропадать!
И загудел во весь голос.
– Товарищи! За мной!..
И первым скатился под откос, на дорогу, за ним ринулись оставшиеся, человек двадцать.
Выстрелы сразу оборвались. Тонкая цепь как будто дрогнула, но из-за поворота, лязгнув железом подков о землю, вылетел и врубился откуда-то взявшийся полуэскадрон.
«Точка! – решил матрос и наган с последнею пулей взметнул к виску. – Нет! – мелькнула мысль. – Пусть сами, а она им». – Выстрелил в упор в грудь какого-то кавалериста и упал рядом с ним, бессильно откинув назад разрубленную голову. Через несколько минут все было кончено. По дороге валялись зарубленные, а человек восемь были захвачены живыми. Среди них Егор… Силантий… Яшка… Васька… Их оставили для допроса.
XXII
Егор стоял хмуро и вызывающе. Когда офицер, заметив это, ударил его кулаком по лицу, он проговорил холодно, сплевывая на траву кровь:
– Бей! Теперь твоя взяла! Бей, сволочь! Попался бы ты ко мне, я с тебя совсем шкуру спустил бы!
– А, м-мерзавец!.. – завопил в бешенстве офицер и только что замахнулся на него снова…
Как вдруг… далеко, далеко за горами глухо загудели взрывы. И видно было, как выражение тревоги и растерянности невольно появилось на лицах белых.
– Товарищи идут! – громко и убежденно крикнул Яшка.
Единодушный вздох облегчения вырвался у всех пленников. А Силантий, широко, по-детски улыбнувшись, перекрестился даже.
– Я вам покажу!.. Я вам дам товарищей! – закричал опять офицер.
– Ничего ты, подлец, не покажешь, – угрюмо и с насмешкой опять сказал Егор. – Вам самим убираться надо. Разве что только по пуле пустить сумеете!
Должно быть, и правда некогда стало белым, потому что они отказались даже от допроса.
– Только не возле дороги! – говорил старший офицер поручику. – Здесь наши же проходить будут.
Партизан отвели на несколько сот шагов как раз к самому берегу моря.
– Прощайте, ребята! – сказал Егор.
И, должно быть, впервые разгладились морщины на его хмуром лице, и он улыбнулся.
– Прощайте! Знали мы, что делали, знаем, за что и отвечаем.
Треснул залп. Крикнуло эхо. Испуганные взметнулись чайки. Упали люди.
– Готовы!
– Следующие…
По щеке у Яшки катились слезы. Его старая чиновничья фуражка с выцветшим околышем и кривобокой звездой съехала на-бок. Рубаха была разорвана. Он хотел что-то сказать, но не мог.
Остальные замерли как-то безучастно. Только Силантий, сняв шапку, стоял спокойно, уставившись куда-то мимо прицеливающихся в него солдат, и тихо молился.
– Господи! – шептал он. – Пошли на землю спокойствие… и что б во всех краях, какие только ни есть, товарищева сила была… И не оставь Нюрку!
XXIII
Уже широко бледная полоса наступающего рассвета залегла на востоке. И предутренним сырым холодком повеял ветер с моря, когда, нагруженные буханками, не предупрежденные Семкой, ребята Сергеева отряда приближались к своему укромному убежищу в горах.
«Запоздали немного, – думал Сергей, – и то еще торопились. Всего какой-нибудь час передохнули».
И он с удовольствием вспомнил, как в крохотной хибарке старика сторожа за это время он успел узнать все последние новости города.
… «Белым не хватает кораблей… Самый главный ихний уехал… Должно вот-вот придут товарищи… Все рабочие ожидают».
– Володьку увижу!.. Кольку увижу!.. Вот уж не думают-то!
На душе становилось хорошо и весело. Точно мягко колыхалось что-то широкими волнами… Вниз – вверх… вниз – вверх…
Позади ребята смеялись громко, потому что у Севрюкова вырвалась буханка и покатилась колесом, высоко подскакивая на выбоинах, вниз по скату.
– А ты, окаянная! – закричал он.
Но нагнал ее только тогда, когда она сама остановилась, прокатившись сажен с пятнадцать.
– Что это, в роде как гарью пахнет? – заметил кто-то.
Сергей только что хотел спросить сам об этом.
– От костра, должно быть.
– Больно уж здорово!
Подошли к стоянке совсем близко. «Тихо-то как! – подумал Сергей. – Они, должно быть, еще спят, голубчики. Хороши тоже! И постового на месте что-то не видать».
Он сделал еще несколько шагов и, заметив что-то неладное, бросился вперед. Крик невольного изумления вырвался из его груди.
На полянке никого не было. Землянки пообвалились. Синеватый угарный дымок поднимался от обуглившихся головешек. Костер с треножником был разметан. А посредине валялся, разбитый пулею, чугунный котел.
В первую минуту все отскочили назад, опасаясь, как бы на что-нибудь не нарваться.
– Были белые! – единственно, что ясно сразу стало всем.
Оправившись немного от первоначального изумления и не заметив кругом ничего подозрительного, принялись осматриваться.
– Может быть, их и поубивали всех сонных! – высказал предположение кто-то.
– Хреновину городишь! Где же они убитые-то?
– Я так думаю и боя-то не было. Наши должно смотались во-время, да и утекли. Посмотри, вокруг ни одной стреляной гильзы не валяется, окромя той, что котел разбили.
Присмотревшись внимательно, следов боя не нашли никаких. И Сергей пришел тоже к такому заключению, что отряд успел своевременно убраться. Кроме того, если бы белые их застали, то разве стали бы они вместо преследования заниматься этим разгромом. Но куда же они тогда ушли?
– К Косой горе! – уверенно сказал Севрюков.
– Обязательно туда! Вчера еще матрос говорил.
– Когда не все там, так кого-нибудь поставили. Чать знают, что нам больше негде их искать.
– Далеко это?
– Верст пять будет горами!
– Пойдем туда!
Хлеб побросали, не до него теперь было.
Вдруг, далеко, далеко позади, сначала тихо, потом ясней и ясней послышались глухие удары… Утихли…
– Орудия! – крикнул кто-то.
И заколотились сердца тревожно, волнующе и сладко до боли. – «Может быть… – думал каждый. – Может быть уже скоро?»…
И, окрыленные новой надеждой, понеслись они во весь дух к своим.
Когда, часа через два, спускались они усталые, но бодрые к морю, из-за гор взошло солнце теплое и яркое. И тяжелые, темные волны загорелись сразу голубоватым призрачным блеском.
Вышли на шоссе.
– Вон! – указал один на кусты, рассыпанные по буграм над дорогою. – Самое засадистое место.
– Они сюда хотели?
– Сюда! Сейчас кто-нибудь покажется. Потому они наблюдают.
Подошли поближе. – Никто не показывался.
– Гляди-ка! – говорил один, останавливаясь возле кучки темных камней. – Кровь!..
– Вон еще.
Подошли вплотную, – никого. Двое полезли наверх, другие остались поджидать внизу. Кто-то дернул Сергея за рукав. Он обернулся и увидал Севрюкова, с ужасом смотревшего на него.
– Ты что!.. – спросил Сергей удивленный. – Да говори же!..
– Они там… – беззвучным, оборвавшимся голосом ответил Севрюков, показывая куда-то на море. – … На берегу!..
Тут и Сергей увидел на берегу трупы расстрелянных белыми товарищей. И пошел туда.
Стоял Сергей задумчиво. Сняв шапки, стояли оставшиеся с ним партизаны, склонившись над трупами товарищей. Шуршало море гальками. Тихо всплескивая, набегала голубоватая прозрачная волна на берег и, прильнув ласково к откинутой руке Яшки, уходила обратно.
– Не дождались! – сказал кто-то, вздохнув тяжело.
– Нет!..
XXIV
И все рухнуло. Заметались беспомощно тысячами солдаты, беженцы, офицеры. Бросились с отчаяньем к морю. Чуть не с оружием врывались на переполненные суда. Ждали с лихорадочным нетерпением новых. Новых не было. Старые уходили. Начиналась паника. Разбежались все от орудий, от пулеметов, от обозов. Пехотинцы кидали на улицах винтовки. Кавалеристы пускали лошадей, сбрасывали шашки. Повсюду метались офицеры. Срывали погоны… Проклинали всех и все.
На окраинах, около цементных заводов, раздавалась беспорядочная трескотня.
– Большевики в городе! – послышались крики. У набережной кто-то испуганно взвизгнул.
И почти что в самую гущу вылетел откуда-то небольшой кавалерийский отряд и, не обращая ни на кого внимания, умчался, трепыхая красным значком, дальше.
Вскоре и весь город был занят.
Сергей с винтовкой в руках бегал по улицам. Он уже знал, что его бригада здесь, и разыскивал свой полк. Но посреди сумятицы и шума добиться толком ничего не мог.
Кто-то сказал ему, что полк, кажется, на вокзале.
Кинулся бежать туда и вдруг столкнулся, совершенно неожиданно, со знакомым красноармейцем из команды связи своего полка.
– Петров!.. Где наши? – крикнул он.
– Горинов!!.. – отскочил даже тот. – Откуда?
– После!.. После! Где наши?
– Наши везде. И на станции и в порту.
– А разведка?
– Вон! Видите пристань… Так они там охраняют что-то.
Стрелой полетел туда. Ну, конечно, они… Вон Владимир, кричит что-то и бегает, расставляя людей. Вон Дройченко, возле громадной кучи тюков со снаряжением.
– Володька! – кричит Сергей. – Володька! Здравствуй!..
Повернувшись, тот замер от изумления, потом бросился к нему. Со всех сторон бежали красноармейцы его команды. Откуда-то стремительно, как и всегда, вылетел Николай и завопил от радости что-то совсем несуразное.
Сергея расспрашивали, – он распрашивал. Ему тискали руки, – он жал руки.
– Я говорил! – перебивая всех, кричал Николай. – Я говорил, что будет!..
И смеялись кругом все громко, искренно и весело.
Рухнул белый юг. Разгром был полный. Тысячи офицеров, десятки тысяч солдат были взяты за последние дни в плен. А уж об остальных нечего и говорить. Орудия, пулеметы, бронемашины, бронепоезда…
– Смотрите, товарищи! – говорил Сергей, когда все немного успокоились. – Пришел и наш черед. Сегодня вся армия… вся Республика… сегодня мы празднуем победу.
Кругом била жизнь ключом. Носились кавалеристы. Проходили отряды с песнями, и откуда-то доносились бодрые, приподнимающие звуки боевого марша.
А на море, у далекого синего горизонта, чуть заметные темные точки, – корабли Антанты дымили трубами…
…Корабли Антанты покидали Советскую страну.
