Арсен Мартиросян
22 июня 1941: тайны больше нет. Окончательные итоги разведывательно-исторического расследования

Полная версия

© Мартиросян А.Б., 2021

© ООО «Издательство «Вече», 2021

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2021

Сайт издательства www.veche.ru

Глава 1
Не оскорбляйте разведку – она доложила не только точно, но и информативно емко. Резюме итогам предыдущих этапов разведывательно-исторического исследования^[1]

Когда в послевоенное время дело дош-ло до воспоминаний и размышлений, то предвоенный начальник Генерального штаба, впоследствии Маршал Советского Союза Г.К. Жуков, «осчастливил» историческую науку и всевозможных толкователей и комментаторов его «воспоминаний и размышлений» множеством всевозможных – письменных и устных – «перлов», основное назначение которых состояло в том, чтобы как можно подальше убрать собственную голову от откровенно грозившего сорваться с тонкой нити дамоклова меча ответственности за трагедию 22 июня 1941 г. В наше время этим увлеченно занимается кандидат исторических наук Алексей Валерьевич Исаев, вещающий в эфире едва ли не всех доступных ему электронных СМИ, наплодив в результате, не гнушаясь ничем, кучу всевозможных, вежливо говоря, несуразностей (если не использовать более хлесткие и крепкие определения), лишь бы только уберечь голову давно покинувшего этот суетный мир маршала от ответственности за трагедию 22 июня 1941 г. Увы, но этот, с позволения сказать, историк не желает понимать или же просто не понимает того, что давным-давно отметил пострадавший при жизни Сталина маршал артиллерии Н.Д. Яковлев, который, говоря о войне, счел наиболее честным сказать так: «Когда мы беремся рассуждать о 22 июня 1941 г., черным крылом накрывшем весь наш народ, то нужно отвлечься от всего личного и следовать только правде, непозволительно пытаться взвалить всю вину за внезапность нападения фашистской Германии только на И.В. Сталина. В бесконечных сетованиях наших военачальников о “внезапности” просматривается попытка снять с себя всю ответственность за промахи в боевой подготовке войск, в управлении ими в первый период войны. Они забывают главное: приняв присягу, командиры всех звеньев – от командующих фронтами до командиров взводов обязаны держать войска в состоянии боевой готовности. Это их профессиональный долг, и объяснять невыполнение его ссылками на И.В. Сталина не к лицу солдатам»^[2]. Увы, но упомянутый выше историк – не солдат…

Среди тех, с позволения сказать, «перлов» особо выделяются утверждения Жукова о том, что-де до войны они что-то там недоучли, не в полной мере учли опыт современной на тот момент войны, разведка плохо работала и ничего толком не сообщила, и поэтому они ничего не знали о предстоящем нападении, проклятые нацисты, оказывается, лучше да глубже думали и работали, но при любом раскладе его «воспоминаний и размышлений» во всем виноватым оказывался Сталин. И чем дальше количество переизданий его мемуаров уходит от первого издания – тем больше становится вина Сталина, причем на основе якобы почерпнутых из оригинала маршальской рукописи данных, но с такой оглядкой на текущую политическую конъюнктуру, что, вежливо говоря, не приведи Господь!

Его предвоенный напарник, являвшийся накануне войны наркомом обороны и, увы, первым Главнокомандующим на войне Маршал Советского Союза С.К. Тимошенко ни воспоминаниями, ни тем более письменными размышлениями отечественную историческую науку и общественность не «осчастливил». Но, тем не менее, успел-таки при жизни брякнуть такое, что, вежливо говоря, также не приведи Господь… То, что случилось 22 июня 1941 г., он собственным языком обозвал «безграмотным сценарием вступления вооруженных сил в войну», отметив заодно, что вообще «не было оборонительного варианта плана»^[3].

А любимец Сталина, создатель советской авиации дальнего действия, Главный маршал авиации Александр Евгеньевич Голованов с откровенной прямотой никогда не предававшего своего Великого Верховного Главнокомандующего честного солдата и вовсе был убийственно краток: «Генеральный штаб войну проморгал»!^[4]

* * *

Свой крайне жесткий, очень нелицеприятный для Жукова вердикт Голованов сопроводил не менее жесткими разъяснениями. В нескольких беседах (13.06.1973 и 24.02.1974) с писателем Ф. Чуевым Главный маршал авиации А.Е. Голованов красочно описал Жукова на посту начальника Генерального штаба. Вот запись Ф. Чуева под названием «Генштаб» из его же книги «Несписочный маршал» (запись от первого лица): «Не раз мы говорили о Генеральном штабе. Особенно после книг Штеменко и Василевского. Однажды я заметил:

– Василевский пишет, что Сталин не придавал значения роли Генштаба…

– А как он мог придавать, – откликнулся Голованов, – если до Сталинграда Генштаб был такая организация, которая неспособна была действовать и работать. Какое значение можно было придавать этому аппарату, который не в состоянии был собрать даже все необходимые материалы! Все основные предложения о ведении войны были от Сталина – я там каждый день бывал, а иногда и по нескольку раз в день.

Генеральный штаб войну проморгал – вот что такое Генеральный штаб!

И я, между прочим, пишу так: “Генеральный штаб в первый год войны особой роли не сыграл”.

Жуков командовал дивизией, корпусом, округом. А что такое начальник Генштаба? Это человек, который все суммирует и докладывает без своего мнения, без навязывания идей, а когда все доложат, обсудят и спросят его мнение, он скажет.

<…> Жуков – вон Василевский пишет: решение о боевой готовности приказали отдать в 8 часов вечера, а они только в час ночи передали, а в 4 часа уже немцы напали. С восьми до часу ночи! Это, знаешь, что, за одно место нужно повесить за такие вещи! Василевский пишет: конечно, мы запоздали с этим делом.

Но мы же знаем, кто был начальником Генштаба. Каждый должен быть на своем месте. Когда козел ест капусту, а волк – ягненка, это одно дело, а когда волк начинает капусту жрать, ничего не получается. Жуков полгода не просидел, наверно, на этом деле, его поставили на свое место – командовать фронтом, замом Верховного – вот это его место… Все встало на свои места, когда начальником Генштаба опять стал Шапошников. Жуков никаким начальником Генштаба не был и быть им не мог – для этого надо иметь не такой характер…»^[5]

* * *

В 1992 г. под всеми разбирательствами на тему о том, почему произошла столь кровавая трагедия 22 июня 1941 г. и кто в этом виноват, жирную черту подвело одно из лучших исследований о причинах трагедии начала войны – «1941 год – уроки и выводы». Этот фантастически блестящий по глубине, разносторонности и тщательности аргументации, беспристрастному, но исключительно объективному признанию огромного количества негатива аналитический труд явился фактическим ответом военных профессионалов – сотрудников Военно-научного управления ГШ ВС РФ, научных работников Института военной истории и преподавателей военной истории ряда военных академий ВС РФ на подлый бред беглого предателя из ГРУ В.Б. Резуна, нагло присвоившего себе псевдоним «Виктор Суворов»^[6].

Единственное, о чем приходится сожалеть, так это о том, что этот труд долгое время имел гриф «Для служебного использования», вследствие чего не мог сразу стать достоянием широких читательских масс в полном объеме. Правда, тут следует отметить, что формально сам текст этого исследования появился в Интернете еще в начале 2000-х гг., но только в мае 2020 г. он наконец-то появился в Интернете не просто в открытом доступе, а именно со всеми приложениями, схемами и ссылками на источники.

В результате длительного безумства с ограничением допуска для ознакомления с этим великолепным трудом было открыто широчайшее поле для любых подлых инсинуаций на тему о незабываемой кровавой трагедии 22 июня 1941 г. Принявшее решение о наложении ограничительного грифа на этот великолепный труд профессионалов высшего класса руководство нанесло фантастический ущерб исторической науке, историческому самосознанию общества, фактически дав зеленый свет разгулу порой самого изощренного издевательства над и без того кроваво-трагической историей начала войны.

Между тем на основе огромного количества архивных материалов, часть из которых полностью не рассекречены до сих пор и потому хранятся в практически наглухо закрытом для исследователей архиве Генерального штаба ВС РФ, военные историки показали, какие на самом деле были планы НКО/ГШ на случай войны с Германией, к какой на самом деле войне готовился наш генералитет, какие на самом деле ошибки были допущены при составлении наших мобилизационных и оперативных планов в 1941 г., особенно в планах прикрытия, имевшихся в западных приграничных военных округах.

А наиглавнейший вывод, который сделали авторы этого выдающегося и ныне, слава богу, уже широко известного исследования о причинах поражения советских войск в начальный период войны, был крайне нелицеприятный:

«Советское командование непродуманно подошло к выбору стратегических действий. Фашистской стратегии блицкрига была противопоставлена не оборона, в том числе и маневренная, с широким применением внезапных и хорошо подготовленных контрударов, а, по существу, стратегия молниеносного разгрома вторгшегося противника. Однако, в отличие от немецкого блицкрига, наши так называемые молниеносные действия не обеспечивались ни заблаговременным развертыванием войск, ни их высокой боевой готовностью, ни умелой организацией контрнаступления, ни поддержкой контрударных группировок авиацией. Естественно, это привело к поражению».

Вопрос: так при каких же обстоятельствах «мозг армии» – Генеральный штаб (да и в целом высшее военное командование) – мог (могло):

– непродуманно подойти к выбору стратегических действий,

– вследствие чего состряпать «безграмотный сценарий вступления вооруженных сил в войну», но при этом вообще не иметь «оборонительного варианта плана»

– и в итоге «проморгать войну»?!

Если покопаться в анналах истории, то истоки того, что «Генеральный штаб войну проморгал», можно найти в ноябрьской 1930 г. аттестации на Г.К. Жукова, которую тогда дал впоследствии Великий Полководец и Подлинный Суворов Красной Армии, Маршал Советского Союза К.К. Рокоссовский, который указал, что Жуков «на штабную и преподавательскую работу назначен быть не может – органически ее ненавидит»!^[7] Рокоссовский был его командиром и знал Георгия Константиновича как облупленного. Кстати говоря, Жуков и сам неоднократно признавался, в том числе даже и лично Сталину, что штабная работа не для него.

Ну а если не стремиться через тернии в академические выси, то произойти это могло только в одном из трех случаев:

– при неосведомленности о планах наиболее вероятного противника, его силах и вооружениях, наиболее вероятном сроке нападения и т. п., проще говоря, в том случае, если разведка заблаговременно не обеспечила высшее военное командование необходимой ему информацией;

– при неосведомленности о стратегии и тактике противника, то есть при отсутствии аналитически обобщенных данных об уже прошедших боевых действиях наиболее вероятного противника на других театрах военных действий;

– при откровенном игнорировании самим высшим военным командованием не только исторических закономерностей и очевидностей, но и всех сведений разведки о планах наиболее вероятного противника, его стратегии и тактике, силах и вооружениях, сроках нападения и т. п., а заодно и аналитически обобщенных данных об уже прошедших боевых действиях наиболее вероятного противника на других театрах военных действий, особенностей последних, в том числе и непосредственно прилегающих к границе, причем, что, увы, особенно печалит, при фактическом игнорировании состояния собственных войск и коммуникаций на наиболее вероятном театре военных действий в случае агрессии.

Первые два случая составляют основу нещадно эксплуатируемых нескольких ключевых тезисов, суть которых сводится всего лишь к тому, что-де высшему военному командованию ничего не было известно о стратегии и тактике, силах и вооружениях, планах и сроках нападения немцев, а Сталин никому и ничему не верил, особенно данным разведки, писал на них матерные резолюции, но при этом верил убаюкивающим письмам Адольфа Гитлера!?

Да, действительно, при нападках на Сталина за трагедию 22 июня под удар первым делом попадает разведка (как сообщество разведывательных служб СССР того времени). Это старинная генеральско-маршальская традиция – во всех неудачах обвинять разведку. С подачи наиболее известных маршалов (и генералов) военной поры, особенно предвоенного начальника Генерального штаба, как бы самоутвердилось главное «обвинение» – что-де разведка, видите ли, ничего толком не установила, ни планы противника, ни направление главного удара, ни его силы и вооружения, ни время, ни даже дату нападения, а тому, что установила, якобы мнительный и подозрительный Сталин не верил, но материл письменно. В результате на панели исторической проституции до нынешних времен шастают аж целых полсотни крайне оскорбительных мифов о советской разведке.

На самом же деле, несмотря на ряд серьезных сложностей в разведывательной работе, колоссальные препятствия со стороны контрразведки противника, крайне подлое поведение (до 22 июня 1941 г., да и после тоже) будущих союзников по антигитлеровской коалиции, стремившихся во что бы то ни стало ускорить столкновение Третьего рейха и СССР в смертельной схватке, невзирая на ряд негативных обстоятельств в деятельности самих разведывательных служб СССР того времени, советская разведка – именно же как сообщество всех разведывательных и контрразведывательных (они также добывали крайне необходимую информацию) служб Советского Союза – накануне войны совершила фантастический по своей непревзойденной значимости подвиг во имя безопасности Родины, не допустив при этом принципиальных ошибок как при добывании разведывательных данных, так и при прогнозировании наиболее вероятных ответов на возникавшие тогда вопросы.

Разведывательное сообщество СССР накануне войны включало в себя значительное количество служб и подразделений. Это разведывательное управление НКВД СССР, после разделения на НКВД и НКГБ – Первое управление НКГБ СССР, «легальные» и нелегальные резидентуры НКВД/НКГБ СССР в зарубежных странах. Это и Разведывательное управление Главного управления пограничных войск НКВД СССР, разведывательные отделы пограничных отрядов, разведывательные отделы и отделения НКВД Украинской, Белорусской, Молдавской, Литовской, Латвийской и Эстонской ССР. Разведывательные поручения и задачи выполняли также различные контрразведывательные подразделения органов госбезопасности. Активную разведывательную деятельность вела, естественно, и военная разведка в лице Разведывательного управления Генерального штаба – так тогда именовалось славное ГРУ^[8]. Это и «легальные» и нелегальные резидентуры ГРУ в зарубежных странах, разведывательные отделы штабов западных приграничных округов, их разведывательные отделения и пункты в приграничной зоне. Это и Разведывательное управление Наркомата военно-морского флота и его представителя за рубежом, а также разведывательные отделы штабов Черноморского, Балтийского и Северного флотов. Это и разведка Коминтерна. Это и дипломатическая разведка Наркомата иностранных дел. Это и отдел анализа иностранной прессы ТАСС.

Поток всевозможной информации от разведывательного сообщества был чрезвычайно велик. Общий информационный вклад советских официальных разведывательных служб таков. Только по каналам ГРУ и только за период с 1 января по 21 июня 1941 г. включительно в Центр поступило 267 донесений^[9] (по утверждению бывшего начальника ГРУ ГШ РФ генерал-полковника Ф. Ладыгина – 264^[10]). В них детально была отражена подготовка Германии к нападению на СССР^[11]. Из них 129 (48,3 %; если от 264, то 48,86 %) были доложены высшему политическому руководству СССР и командованию Красной Армии^[12]. Правда, из-под пера того же автора – увы, ныне покойного В. Лота – вышла также и другая цифра: «По указанию генерал-лейтенанта Ф. Голикова, 174 донесения (из 267, то есть чуть более 65 %. – А. М.), поступившие в этот период от резидентов военной разведки, были доложены политическому руководству СССР. Практически ежедневно военная разведка докладывала Сталину, Молотову, Тимошенко, Жукову и другим руководителям о нарастании угрозы со стороны Германии»^[13].

В свою очередь внешняя разведка НКВД – НКГБ СССР только в адрес руководства и военного командования СССР направила более 120 детальных сообщений о военных приготовлениях Германии к нападению на СССР^[14]. И как минимум столько же было направлено в адрес НКО, ГШ и ГРУ, в том числе и информации разведки погранвойск, контрразведки, а также Главного транспортного управления НКВД СССР.

* * *

Информационным отделом ГРУ, например, было подготовлено и издано более двадцати справочников по вооруженным силам Германии, Венгрии, Румынии, Финляндии и Японии. Составлено подробное описание возможных театров военных действий. Общий объем этих документов только в первом полугодии 1941 г. составил примерно 600 печатных листов. Печатный лист – это 40 тысяч знаков. Следовательно, 600 печатных листов – 24 МИЛЛИОНА ПЕЧАТНЫХ ЗНАКОВ! Общий же тираж разведывательных сводок и справочников, которые рассылались в штабы различных частей и соединений Красной Армии, составил 600 тысяч экземпляров, что составило примерно 28 тонн^[15].

* * *

Многолетний начальник ГРУ генерал П.И. Ивашутин отмечал, что «тексты почти всех документов и радиограмм, касающихся военных приготовлений Германии и сроков нападения, докладывались по следующему списку: Сталину (два экземпляра), Молотову, Берии, Ворошилову, наркому обороны и начальнику Генерального штаба»^[16]. А предвоенный начальник ГРУ Ф.И. Голиков на одной из послевоенных встреч с сотрудниками военной разведки почти полвека назад прямо заявил, что вся информация, которая докладывалась Сталину, в копиях направлялась Молотову, Ворошилову, Тимошенко и Жукову^[17]. Об этом же свидетельствует и расчет рассылки, указанный на каждом таком документе^[18].

В то же время невозможно отрицать, что перед войной для советской разведки сложилась очень непростая ситуация. Традиционно, но совершенно необоснованно такое выражение воспринимают как якобы следствие якобы обрушенных на разведку Лаврентием Павловичем Берией репрессий. Увы, немало авторов, которые совершенно безосновательно муссируют подобное. В реальности же именно Л.П. Берия восстановил внешнюю разведку после далеко не всегда обоснованных и законных ежовских репрессий. Более того. Именно он взрастил тактическую по своей природе разведку пограничных войск до уровня, когда она смогла решать даже стратегические задачи. А приведя в нормальное состояние все органы государственной безопасности, включая и военную контрразведку, права которой были ограничены и строго очерчены, и подчинив их деятельность действовавшему в то время законодательству, Л.П. Берия тем самым способствовал также и восстановлению военной разведки, которую ежовские репрессии – в ряде случаев небезосновательные – очень сильно затронули.

Ко всему прочему следует иметь в виду, что резко изменившаяся и осложнившаяся международная обстановка потребовала коренной реорганизации разведывательной работы за рубежом. Перед разведывательными службами были поставлены иные, более сложные задачи, которые она была обязана решать с максимальной результативностью.

Но очень непростая ситуация в разведывательном сообществе СССР накануне войны сложилась не только по этим причинам – она оказалась очень непростой прежде всего из-за побегов на Запад в конце 30-х гг. ХХ в. нескольких в прошлом видных сотрудников разведки, в том числе и нелегалов, включая также и резидентов, знавших многие десятки агентов, доверенных лиц и оперативных контактов, прежде всего на основных направлениях разведывательной деятельности.

В таких случаях достаточно продолжительное время сохраняется угроза или расшифровки источников противником и соответственно игры под диктовку противника, или же использование противником этих источников «втемную» для продвижения своей дезинформации. Такое положение дел вынуждало, по меньшей мере, с определенной долей скепсиса и подозрительности относиться к информации ряда источников, которые ранее ничем себя не скомпрометировали. Увы, но это жестокая и суровая необходимость, которая является специфической реальностью разведывательной деятельности, которую надо априори воспринимать и не пытаться ёрничать на эту тему. Тем более недопустимо из-за этого выдвигать в адрес разведки облыжные обвинения. Ибо во всех подобных случаях руководство разведки вынуждено с большой настороженностью относиться к информации таких источников и докладывает ее руководству страны только после тщательной проверки и перепроверки.

Подчеркиваю, что это жестокая, быть может, кажущаяся неуместно нелицеприятной, но сурово диктующая свои правила беспрецедентная, неповторимая, нередко отчаянно не воспринимаемая и не понимаемая различными исследователями специфика разведывательной деятельности.

Что же до конкретики, то извольте. Под пресс незаслуженных подозрений попали, к примеру, легендарный Рихард Зорге («Рамзай»), тот же Шандор Радо («Дора») и некоторые другие нелегальные резиденты и агенты. Но если наветы на Р. Зорге проистекали главным образом из недр самой военной разведки, усиленные к тому же еще и особыми отделами в 1937–1938 гг., то Ш. Радо умудрился добиться этого самостоятельно, своими, мягко говоря, зачастую неадекватными, непроверенными сообщениями в Центр, вызывая сильное раздражение у руководства ГРУ (об одном таком «ярком» случае будет сказано далее).

Объективности ради следует сказать, что постепенно Центр (ГРУ) пришел к более взвешенной позиции в отношении этих резидентов, проявляя все большее доверие к их информации, тем более что и они тоже стали более профессионально, более строго подходить к оценке добываемой информации, прежде чем направлять ее в Центр. Тем более что после начала войны нелегальная резидентура Ш. Радо – «Дора» – получила возможность направлять в Центр информацию исключительной стратегической ценности^[19].

В разведке Лубянки неуместные подозрения накануне войны некоторое время высказывались даже в адрес великолепной «кембриджской пятерки». Последнее, например, было связано с тем, что разведка вынуждена была пойти на превентивные подозрения, так как источники информации были известны тому или иному предателю, сбежавшему к противнику. Например, в адрес передававшейся «кембриджской пятеркой» ценнейшей информации в Центре некоторое время выказывалось, увы, недоверие. Но отнюдь не потому, что там поголовно страдали манией подозрительности. Нет. Дело в том, что, к глубокому сожалению, среди сбежавших на Запад предателей из числа бывших высокопоставленных сотрудников советской разведки, были двое, которые знали об этих агентах. Один – Лейба Лазаревич Фельдбин, он же Александр Орлов, бывший резидент советской внешней разведки в Испании – знал об этих агентах чуть ли не все, поскольку начинал работу с ними еще в Англии. Второй – Самуил Гершевич Гинзбург, он же Вальтер Кривицкий, бывший нелегальный резидент в Нидерландах, – увы, тоже кое-что знал о них и в начале 1941 г. выдал британской контрразведке «концы», которые могли привести к расшифровке этой агентуры – дело в том, что в начале 1941 г. Кривицкого вытащили из Америки, куда он сбежал, на Британские острова, где его основательно «выпотрошила» одна из лучших контрразведчиц МИ-5 того времени – Джейн Арчер. Правда, благодаря усилиям А. Бланта советская разведка заполучила материалы опроса В. Кривицкого британской контрразведкой – ее доклад с помощью А. Бланта был переправлен в Москву.

От разгрома и ареста «кембриджская пятерка» тогда уцелела чудом. Но, к сожалению, это обстоятельство некоторое время осложняло возможность для проявления полного доверия к поступающей от них информации. Точнее, ей и доверяли, но в то же время постоянно стремились как можно тщательней перепроверить ее, дабы исключить возможность продвижения в советские верхи направленной британской информации. Ведь Англия в тот период чрезвычайно стремилась ускорить начало смертельной схватки между Германией и СССР, видя в этом единственный шанс для своего спасения. И не подозревать, нет, точнее будет так – не предполагать, хотя бы временно, до окончания проверки, того, что через членов пятерки многоопытная британская разведка не пытается втемную продвинуть дезинформацию или даже просто направленную информацию, наша разведка просто физически не могла позволить себе такого. Вот корень того вынужденного недоверия, с которым воспринималась их информация.

Но, слава богу, еще в том же 1941 г. все это частичное недоверие постепенно исчезло. Уже в том же 1941 г. лондонская резидентура НКГБ, обладавшая этими пятью (а на самом деле куда больше) фантастической ценности «бриллиантами» стала самой продуктивной резидентурой, передав в Москву 7867 политических и дипломатических документов, 715 – по военным вопросам, 121 – по экономическим делам и 51 – о британской разведке^[20].

В порядке же иллюстрации противоречий в поступавшей тогда в Москву информации, ее алогичности в ряде случаев уместно привести следующие примеры.

20 апреля 1941 г. резидент ГРУ в Бухаресте – «Ещенко» – сообщил в Москву, что «…как предполагают, сроком для начала наступления на СССР называют время от 15 мая до начала июня 1941 года… Вместе с этим фактами, которые бы характеризовали соответствующую подготовку Германии и Румынии к нападению на СССР в мае месяце, – имеющиеся у нас данные пока не подтверждаются…»^[21]. А на следующий день – 21 апреля 1941 г. – тот же «Ещенко» сообщил, что «война между Германией и СССР возникнет очень скоро, может быть даже в половине мая»^[22].

Не обращая внимания на далекий от изысканности эпистолярный стиль изложения, зададим один простой вопрос: как в ГРУ должны были понимать эти две телеграммы, если просто отбросить элементарное, но естественное в таком случае чертыханье?.. Вот то-то и оно, что…

Почти на каждой телеграмме из резидентур ГРУ есть соответствующие резолюции руководителя военной разведки, главным образом требовавшие скорейшего уточнения и проверки тех или иных аспектов сообщенной информации. Это непоколебимо «железное» правило разведки, действующее, что называется, испокон веку.

И во внешней разведке (Лубянки) имели место свои «перлы». В отечественных исследованиях о кануне войне принято особенно напирать на то, что-де, например, ценный и проверенный агент «Старшина» давал бесценную информацию, а вот Москва, Центр, Сталин ей не верили. Так ведь правильно делали, что в ряде случаев не верили! И вот почему. На одной из страниц своих мемуаров, ныне, к глубокому сожалению, покойная, легендарная советская разведчица Зоя Ивановна Воскресенская/Рыбкина – «Под псевдонимом Ирина. Записки Разведчицы» (М., 1997) – прямо в первой же главе своей книги привела интересный документ, в котором есть любопытная характеристика «Старшины»:

«ПИСЬМО № 46

от 5/IV 1941 г. тов. Захару. Берлин. О Старшине и Корсиканце

<…> Работу со Старшиной следует максимально активизировать… Ему следует объяснить, насколько важно нам иметь по этим вопросам документальные материалы или хотя бы копии их. Между прочим, в одном из сообщений Старшина указывает, что немцы готовят планы бомбардировок против Выборга и Ленинграда с одной стороны, против Киева и Яссы с другой.

В следующем сообщении Старшина говорит, что немцы готовятся подвергнуть бомбардировке Киев, Яссы и другие города Советской Украины. Между тем известно, что Яссы – румынский город. Такое невежество со стороны Старшины, который специально занимается этим делом, выглядит странно…»^[23]

На языке разведки такой упрек в адрес агента означает как минимум в мягкой форме обвинение в дезинформации! Пока в мягкой форме…

Не менее часто в отечественных исследованиях о кануне войны усердно критикуют и советскую внешнюю разведку, и Сталина за излишнее доверие к информации агента «Лицеиста» – Ореста Берлинкса. Посмотрите, как на самом деле оценивали на Лубянке его информацию. Павел Анатольевич Судоплатов в письме на имя резидента в Берлине Амаяка Кобулова («ЗАХАРА»): «Вы просили сообщить оценку сведений “Лицеиста”. …Наряду с ценными сообщениями его информация содержит много неточностей, противоречий и сомнительных данных, а также изобилует общими местами. Это объясняется тем, что “Лицеист” является журналистом и черпает свою информацию у лиц, предназначенных германским государственным аппаратом для подпитывания прессы. Об этом мы вам пишем не для того, чтобы охаять источник, а для того, чтобы отвести ему в нашей сети должное место и понять перспективы правильного его использования. Надо отдать себе отчет в том, что это еще далеко не то, что нам нужно…»^[24]

И это, не говоря уже о том, что, по словам самого Павла Анатольевича Судоплатова, в Москве прекрасно знали, что «Лицеист» подстава гестапо: «В Москве знали, что “Лицеист” – это двойной агент. Оценка этого агента была довольно сложной: с одной стороны, от него поступала ценная информация, но с другой – в ней содержалось много слухов и домыслов, почерпнутых из журналистских и дипломатических кругов…» Но иногда и с подставой надо работать – это тоже источник информации, потому что в таком случае можно узнать, что же конкретно противная сторона хочет подсунуть нам. И не только это. Работа с установленной подставой позволяет также отвлекать усилия и внимание контрразведки противника от работы резидентур на других направлениях и с другими источниками.

К слову сказать, это далеко не единственные случаи подобных упреков со стороны Центра в адрес берлинской резидентуры НКГБ СССР. Берлинская резидентура, на информации всего двух агентов которой постоянно ссылаются практически во всех исследованиях о кануне войны (что, кстати говоря, вызывает недоумение, ибо навязчиво формируют впечатление, что других агентов ни у нее, ни в целом у разведки не было, что абсолютно не соответствует действительности) «нередко получала от руководства разведки и наркомата НКВД (с февраля 1941 г. НКГБ), в состав которого она входила, замечания о том, что ее загранаппарат в ряде случаев становится жертвой дезинформации, которую шлет в Москву без проверки на месте, или драматизирует события. Считая своим долгом объективно информировать Центр, резидентура сопровождала свои агентурные сообщения оговорками, в частности, о необходимости “дополнительной проверки”»^[25].