Артем Гаямов
И грянул свет
ПРОЛОГ
СССР, Свердловск / декабрь 1990 года
Фонарь едва светил. Тускло, вполсилы, явно не стараясь. Да и с чего ему было стараться? Разве что-то поблизости заслуживало света? С чёрного неба сыпал мелкий, колючий снег. Порывистый ледяной ветер, подвывая, метался по узкому, грязному проулку туда-сюда. Поодаль от фонаря в снегу валялось тело, а над ним хищно нависали двое.
– Ну нет, я на мокруху не подписывался. Сказали прессануть – мы прессанули. Всё!
– А я те говорю – кончать надо! Он меня узнал. Очухается, трепаться станет.
– Да не станет. Ссыкло, кооперативщик. В жбан получил, будет жить тише воды.
– Да не будет. Трепло он, те говорю, язык без костей! В жбан не в жбан, всё равно чё-то где-то ляпнет.
– Ну слушай, я…
– Струя. На шухере, говорю, постой, а я дело доделаю. И не очкуй. Считай, что на ринге.
Фонарь вдруг разгорелся, вспыхнул. Коротко, но ослепительно ярко, будто какой-то ползунок выкрутили до упора. А когда притух до своего прежнего «полуживого» состояния, оказалось, что по ту сторону света, в полумраке кто-то стоит.
Двое напряжённо переглянулись. Тот, что собирался «доделывать дело», оскалил тёмные гнилые зубы и окликнул:
– Эй! Чё надо?!
Человек сделал несколько шагов вперёд и вышел на свет. Высокий, крепкий на вид, он оказался совсем молод – вроде подростка-акселерата. Да ещё и с рюкзаком на плече, будто только что с уроков. Одет парень был странно, не по погоде. Ни шарфа, ни шапки – курчавые волосы торчали во все стороны на потеху ветру. Да и куртка выглядела явно не по сезону.
– Я должен помочь.
Прозвучало многозначительно, даже торжественно. Парень и сам выглядел как-то торжественно. Глаза возбуждённо сверкали, на губах бегала еле сдерживаемая улыбка. Он словно не замечал ни отвратительной погоды, ни пустой ночной улицы, ни повисшей в воздухе угрозы. Будто был сразу и здесь, и где-то ещё. В двух разных местах.
– Нечего помогать, – отрезал гнилозубый и кивнул на тело. – Одноклассник мой бывший. Перебрал чутка, вот домой тащим.
– Да, сами управимся, – поддержал его напарник, коренастый крепыш, и смахнул с перебитого носа снежинки.
– Про одноклассника – правда, остальное – ложь.
Парень сказал это твёрдо, без тени сомнения, словно приговор огласил, и двое на пару секунд растерялись.
– Кто это такой? – вполголоса спросил крепыш, гнилозубый в ответ нетерпеливо поморщился.
– Да сопляк. И явно под чем-то, ничё не соображает, лыбится, как идиот. Торкнуло, вот и выпёрся на мороз.
– Эй, нарик! – окликнул крепыш. – Катись.
Парень тем временем расстегнул рюкзак и, покопавшись внутри, вытащил листок бумаги. Развернул, стал читать, перекрикивая метель.
– Прежде чем совершить непоправимые действия, вы должны знать, что я попал сюда… в Екатеринбург, – добавил он, оторвав взгляд от листка, и тут же поправился: – Ну, то есть в Свердловск, но скоро переименуют. В общем, не важно.
Крепыш удивлённо наморщил лоб. Гнилозубый прищурился с подозрением, и рука его медленно скользнула за пазуху.
– Итак, – парень снова принялся читать, – я попал сюда, чтобы предотвратить убийство. Мои возможности позволяют предугадать и опередить любое ваше действие. Не вынуждайте меня применять силу и во избежание травм сдайтесь добровольно. Для передачи органам правопорядка.
Крепыш мгновенно изменился в лице – нахмурился и свирепо выпятил челюсть, а гнилозубый без лишних предисловий пошёл в наступление.
– Ну ясно, – буркнул парень и с досадой скомкал листок, сунул в карман. – Последние слова лишние.
– Это ты здесь лишний, – хрипло бросил гнилозубый.
На слове «здесь» прозвучал щелчок, а одновременно с «лишний» выкидное лезвие, сверкнув в свете фонаря, рассекло завесу падающего снега. Однако парень легко ушёл в сторону, перехватил руку и выбил нож об колено. Затем, не давая противнику опомниться, быстро выполнил боксёрскую связку. Всего два удара – хук-апперкот, но противнику хватило. Гнилозубый кулем завалился в снег и более не шевелился.
– Боксируем помаленьку? – крепыш, неприятно усмехаясь, встал в стойку. На правом кулаке блеснул кастет.
– Неспортивно, – заметил парень.
– Сойдёт. Не на ринге.
Как и поверженный напарник, он напал внезапно, ещё не договорив. Кросс был нацелен в лицо, словно кулаку с кастетом дали команду «фас». Но парень ушёл назад и ответил связкой из трёх ударов – джеб в корпус и два быстрых апперкота в голову. Второй апперкот крепыш пропустил, но устоял на ногах. Только покачнулся и вытаращился по-бычьи, а потом снова бросился в атаку.
Парень отбил джеб, блокировал кросс, а под хук в голову, которому полагалось стать неожиданной развязкой, просто поднырнул. Кивнул сам себе, будто что-то понял или вспомнил, и обрушил на противника град джебов по корпусу. Левой, правой, левой, правой, левой, правой, а в конце – смачный хук в бок. Точно по почке, и этого крепыш уже не выдержал. Рухнул на четвереньки, закашлялся, застонал, болезненно жмурясь и хватаясь за отбитое место. Почти не сопротивлялся, когда его прижали к земле, свели руки за спину, обмотали скотчем запястья, а затем и лодыжки. Только жалобно выдавил:
– Почка. У меня почка больная, су-ка.
– Знаю, – кивнул парень. Он уже шёл с мотком скотча к валяющемуся без чувств гнилозубому. Бросил через плечо: – Хватит притворяться, вставайте.
Эти слова относились к человеку, который с самого начала лежал в снегу и которого собирались «доделывать».
– Да-да, вст-таю, – мужчина пошевелился. – Я б-был не со-совсем в отк-к-ключке. Просто исп-пугался.
– Уже не страшно, – парень помог ему подняться.
Спасённый оказался щуплым коротышкой печального вида. Пригладил растрепавшиеся, с залысинами волосы, поморщился, коснувшись головы, а затем зашарил руками в снегу. Подобрал очки – те оказались разбиты.
– Вот б-беда, – он вздохнул и повернулся к парню. – Сп-пасибо вам бо-большое. Я у вас в до-долгу.
– Не за что. А долг можете вернуть прямо сейчас. Как вас зовут?
– Всеволод.
– Очень приятно. А меня Константин. Скажите, Всеволод, от вас можно позвонить в Москву? Это срочно.
– В Москву? К-к-конечно. Я живу один, со-совсем рядом. И ещё ведь в ми-ми-милицию надо, да?
– В милицию лучше отсюда, – Константин кивнул на телефон-автомат. – Объясните, как было. Назовёте адрес, скажете, что прохожий помог, заступился. Что за прохожий, не знаете. Возможно… – он на секунду задумался и улыбнулся. – Дружинник. Да, пусть будет дружинник.
Всеволод вёл себя благоразумно и сказал по телефону, что было велено. Но потом, по пути домой оклемался, расслабился, разговорился и очень быстро превратился в то самое «трепло», которое описывал гнилозубый.
– Скажите, а вы вроде на-народного мсти-ителя, да? Как их с-супермен, только наш с-советский. Так с-сказать, суперд-дружинник, да? Вам не х-холодно? Хотите мою к-куртку? А я, видите, т-тоже б-без шапки. Дома ча-чаёвничал, вдруг слышу – си-си-сигнализация у машины. Побежал, а там эти д-двое. Представляете? А что, п-правда пе-переименуют в Екате-теринбург? Мне н-нравится, з-звучит. А вы в к-контакте с ЦэКа, раз это знаете, д-д-да?
Константин на вопросы почти не отвечал, а если отвечал, то коротко и с явной неохотой. Да и вообще шёл, глубоко погружённый в свои мысли.
– С-сюда. В этот по-подъезд, – приглашающе махнул Всеволод.
Константин обхватил дверную ручку и вдруг изменился в лице. Застыл на месте, как вкопанный.
– За-заходите, не стесняйтесь.
– Ручка холодная, – прозвучало глухо, безжизненно.
– Х-холодная? Конечно, з-зима ведь. Новый год на н-носу.
– Нет. Она по-другому холодная.
– По-д-другому? Как по-д-другому?
– Знаете, вы идите вперёд, – парень выдавил улыбку. – А я… я догоню.
– Ладно, как ск-кажете.
Дверь под вой ветра захлопнулась за спиной коротышки, и Константин ещё раз пощупал ручку. Вздохнул и обречённо ткнулся в дверь лбом, пробормотал:
– Что ж, в другой раз? – чуть подумал и, горько усмехнувшись, кивнул сам себе: – В другой раз.
Он снова положил ладонь на ручку и вспомнил тот день, когда впервые ощутил этот «иной» холод. Четыре года назад, в девяносто четвёртом.
1. ИНСТРУКТОР ПО СДВИГУ
Испания, Малага / 16 декабря 1994 года
Солнечный зайчик настырно лез в глаза, словно преследовал. Это началось на школьном дворе – почему-то в толпе галдящей ребятни зайчик выбрал именно Костю. Прицепился, будто назойливая муха, и теперь не отставал ни на улице, ни в парке. А Костя сердито щурился, вполголоса ругался то по-испански, то по-русски и отмахивался, не сбавляя шага, хотя, в общем-то, никуда конкретно не шёл.
Последний день учёбы выдался хуже некуда. Мария Костю по-прежнему не замечала, Хорхе высмеивал русский акцент, а учитель географии сеньор Лопес влепил очередную «инсуфифьентэ», или, проще говоря, «парашу», и велел явиться в школу на каникулах.
Всё здесь шло не так, неправильно, и сейчас, за две недели до Нового года, это ощущалось сильней, чем раньше. Декабрь изобрели, чтобы играть в снежки и лопать мандарины, а не пялиться на море и слоняться среди пальм.
В глубине души Костя, конечно, понимал, что его симпатии к Марии совсем не сочетаются с желанием поиграть в снежки. Чувствовал, что долго на границе между детством и взрослением не устоять – шагнёшь или вперёд, или назад.
Солнечный зайчик вдруг полыхнул перед глазами с такой силой, будто внутри него ядерная бомба взорвалась. Костя ослеп и полетел куда-то в темноту. Всё глубже и глубже в чёрное, обволакивающее ничто, в нестерпимый, обжигающий холод.
Странный, иной холод. Не такой, какой чувствуешь, ныряя головой в сугроб. Не тот, от которого перехватывает дыхание в ванной под душем, когда предательски отключается горячая вода. Нет, в этом холоде ощущалось нечто противоестественное, нечто враждебное и вместе с тем непостижимое. Будто он высасывал тепло не потому, что так полагалось по закону термодинамики, а с какими-то своими, личными целями.
Зрение вернулось, может, через секунду, а может спустя целую вечность – там, в темноте время шло как-то иначе, а может, и не шло вообще. Однако Костя снова оказался в залитом солнце парке – стоял, привалившись к бугристому стволу пальмы. Растерянно заморгал, как вдруг заметил необычного человека.
Очень высокий, за два метра ростом, он неторопливо приближался по аллее, выставляя длинные ноги, словно ходули. Одет был во всё чёрное – плащ, рубаха, брюки, ботинки. Одна лишь бандана на голове выделялась пёстрым, всех цветов радуги пятном. Худое, с острыми скулами и тонкими губами лицо казалось болезненно бледным, глаза скрывались за тёмными кругами очков.
Чужестранец – вот какое слово первым приходило на ум. Совершенно точно не местный, да и в туристы годился с большой натяжкой. Он вообще выглядел как-то вне времени, вне места, вне привычной жизни и привычных забот.
Костя отлепился от пальмы, закинул на плечо рюкзак и прошёл мимо чужестранца, любопытно косясь. В спину вдруг окликнул бархатный, чуть насмешливый голос:
– В декабре нужен снег, верно?
Сказано это было на чистом русском, без малейшего акцента. Костя удивлённо обернулся, рюкзак сполз с плеча, будто тоже от удивления.
– Вы – русский?!
– А что, не похож? – иронично осведомился чужестранец.
– Да нет, просто… Здесь редко встретишь русских, а в школе так и вообще я… один такой.
– Понимаю. Нелегко быть белой вороной.
– А иногда и чёрной, – ляпнул Костя и тут же смущённо прикусил губу.
Но незнакомец не обиделся, а, наоборот, рассмеялся.
– Да, ты прав, – он одобрительно ткнул в сторону Кости указательным пальцем. – И не нужно стесняться. Всегда лучше говорить правду. Ложь – извилистая тропа, можно и ногу сломать, а вот правда прокладывает прямой путь. Всё верно – так вышло, что в облике чёрной вороны я оказался здесь вороной белой. Но чёрный цвет лучше всего впитывает солнечные лучи. А с солнцем у меня… особые отношения.
Незнакомец говорил размеренно, уверенно, даже несколько напыщенно. Как лектор, диктующий конспект и твёрдо убеждённый, что каждое его слово записывают десятки ручек. Костино внимание вдруг привлекли тёмные очки – вблизи они оказались двумя чёрными заглушками, полностью скрывающими глаза.
– Да-а-а, – задумчиво протянул незнакомец и повёл головой в сторону пылающего в небе диска. – Давненько мы с ним не виделись. С непривычки ярковато.
– Вы – полярник, – догадался Костя.
– Нет, я – инструктор. Инструктор по Сдвигу.
Сочетание слов, не имеющее никакого смысла, прозвучало так просто и буднично, как нечто само собой разумеющееся.
– Инструктор по сдвигу?
– Видишь ли, Костя, когда случается Сдвиг, то появляется носитель, – как ни в чём ни бывало продолжил инструктор. – А носителю всегда нужен кто-то вроде меня. Тот, кто знает всё. – Он шутливо раскланялся. – Меня зовут Хэд, кстати говоря.
– А как вы узнали моё…
Костя удивлённо окинул себя взглядом, словно желая убедиться, что на груди не болтается бейджик с именем.
– Я ведь уже сказал, что знаю всё, – напомнил Хэд. – И должен заметить, это заметно облегчает жизнь. Миром правят информация и те, у кого она есть. Предупреждён – значит вооружён. Никаких сюрпризов, никаких неожиданностей. Это как в грозу – кто увидел молнию, готов к удару грома. А ты меня, похоже, не слушаешь.
– Нет-нет, слушаю, – быстро заверил Костя.
Примерно так же он убеждал сеньора Лопеса на уроках географии, и примерно столько же из сказанного сейчас пропустил мимо ушей, но, тем не менее, выхватил главное.
– Если вы правда знаете всё, то… – Костя запнулся и замолчал, робко переминаясь с ноги на ногу.
Хэд не подгонял, не выказывал нетерпения. Невозмутимо нависал и при необходимости, кажется, мог бы простоять так весь день, лишь улыбка играла на губах.
– У нас в школе есть одна девчонка, – наконец набрался смелости Костя, – и мне надо знать…
– Ты неверно меня истолковал, – мягко перебил Хэд. – «Всё знаю» не значит «всё говорю».
– Почему? Вам что, сложно? Сами ж сказали, правда – верный путь. Или как там? Покажите пример.
– Да, но ты сейчас клянчишь чужую правду, личную правду, – холодно заметил инструктор. – Хочешь знать, нравишься ли девочке – спроси у неё.
– Ну, ясно, – фыркнул Костя. – Вначале навешали лапши, а теперь – отговорки. Хорошее развлечение! Фелиз навидад.
Он рассерженно зашагал прочь и задёргал плечом, поправляя сползающий рюкзак.
– Поспеши, – окликнул в спину Хэд. – Кике уже налил лужу. В твоей комнате.
– Вот чёрт, – пробормотал Костя и побежал.
Пулей вылетел на улицу и едва не снёс нарядного пластмассового Папа Ноэля, стоящего на входе в парк. Полутораметровая белобородая фигурка в красном полушубке опасливо закачалась, но устояла.
– Нос вемос, – донёсся вслед насмешливый голос инструктора, когда Костя уже перебегал дорогу.
Он миновал пару оживлённых торговых кварталов, лавируя среди спешащих людей, колючих ёлок и набитых подарками пакетов. Промчался мимо длинной, змеящейся очереди в киоск за лотерейными билетами. Проскочил местную аптеку, где двое белоснежных фармацевтов расставляли в витрине рождественский вертеп.
А когда уже заворачивал на свою улицу, услышал за углом знакомые голоса соседок. Говорили быстро, возбуждённо, наперебой, донеслись обрывки фраз на испанском. Что-то про неукрашенный дом, решётки и несколько раз повторенное «сальвадес» – дикари.
Завидев выскочившего из-за угла Костю, женщины одновременно замолчали. Донья Конча и донья Аделия засуетились, заметались на месте, словно их застали за чем-то постыдным. Донья Густава, наоборот, обратилась в камень – застыла, чопорно вскинув подбородок.
– Буэнос диас, – пробормотал Костя и побежал дальше.
Уже на пороге он, запыханный и раскрасневшийся, запоздало сообразил, про какой дом сплетничали соседки. Один неукрашенный на всей улице, с решётками на окнах. «Сальвадес». Злость вперемешку со стыдом нахлынули в прихожей. А поднимаясь по ступенькам на второй этаж, Костя покосился на развешенные вдоль лестницы семейные фотографии и решил, что родителям ничего не скажет.
В комнате и правда была лужа. Даже не лужа, а скорее небольшое озеро, медленно разливающееся по полу. Кике лежал на безопасном расстоянии, положив морду между лап. Золотистый ретривер, успевший вымахать до размеров взрослого пса, но ещё по-щенячьи толстолапый. Увидев Костю, он радостно осклабился и замахал хвостом, но тут же сник от сердитого окрика.
– Плохой Кике! Плохая собака!
Ретривер поджал уши и, виновато пригибаясь, потрусил вниз по лестнице. Костя же отправился в ванную за тряпкой и ведром.
Минут за пятнадцать удалось осушить озеро, стереть следы его разлива, только вот мочой всё ещё несло. Костя распахнул окно настежь и задумчиво взглянул на оконную решётку. Ткнул пальцем в один из толстых металлических прутьев. «Сальвадес». Да, со стороны, возможно, так и выглядело, но отцу было видней.
Костя отвернулся от окна и обвёл глазами комнату. Задержал взгляд на плакате с ослепительно красным Ducati 916 – лучшим мотоциклом в мире – и брезгливо покосился в сторону зеркала.
Обрати Мария хоть какое-то внимание, прояви малейшую симпатию, и Костя наверняка бы изменил мнение о своей внешности в лучшую сторону. Но пока собственное отражение категорически не нравилось. Ни светлые курчавые, вечно непослушные волосы, из-за которых голова походила на одуванчик. Ни голубые коровьи глаза. Ни по-детски гладкое лицо, на котором вместо нормальной щетины едва пробивался жалкий пушок. И это в четырнадцать лет!
– Мам! – спускаясь по лестнице, Костя жадно втянул ноздрями аромат свежей выпечки. – Кике должен жить во дворе. Он уже большой.
– Большой, но не взрослый. – Мама выглянула из кухни, держа прихватками противень с пирогом.
– Ну хорошо. Он… он – подросток.
– Ты тоже. Но живёшь в доме.
– Очень смешно, – хмуро согласился Костя. – Ну а зачем тогда отец купил суперконуру?
– Сынок, твой папа – генератор идей, это тебе хорошо известно. Вот, например, из новенького. – Она тряхнула противнем. – Пироги, конкурсный отбор. Моя задача – испечь пять вариантов с разными начинками, из которых два вида войдут в меню. Как будто мы открываем кафе со дня на день. И это при том, что ещё даже не определились с местом.
– Конкурс пирогов? – Костя покосился на противень. – Чур, я в жюри. Буду отбирать.
– Будешь печь, – урезонила мама. – Это наш семейный рецепт, а значит, ты должен его знать.
– Мам, ну я ж не девчонка!
– Нет, ты – семья. Ай, Кике! – она споткнулась о крутящегося под ногами пса. – Брысь!
Ретривер послушно побрёл к двери, но едва мама отвернулась, как тут же пошёл обратно – поближе к пирогу.
– А ещё он в моей комнате налил, – пожаловался Костя.
– Ну это вина не пса, – мама упёрлась руками в бока, – а того, кто обещал с ним погулять сразу после уроков. А пришёл на час позже.
В свои четырнадцать Костя уже успел перерасти маму почти на целую голову, однако сейчас под строгим взглядом, направленным снизу вверх, съёжился, ссутулился и пробормотал:
– Щас погуляю.
– И не тяни. Донья Роза сказала, будет гроза, а её прогнозы точней, чем у синоптиков. Наверно из-за артрита.
– Не будет никакой грозы, – фыркнул Костя уже в коридоре, застёгивая на Кике ошейник. – Солнце светит, а у доньи Розы не все дома.
Во дворе у пса имелся личный вольер. Огороженный сетчатым забором, с мягким зелёным газоном и конурой, похожей на миниатюрный дом. Каркас из строганного бруса, стены из первосортной вагонки, черепичная крыша, просторное крыльцо.
Именно так около месяца назад отец нахваливал купленную конуру, прежде чем решился назвать маме астрономическую стоимость. Потом передумал, перерешил, и с тех пор ретривер крутился в доме, а супержилище пустовало. Но отцу было видней, а Кике опасливо обходил конуру стороной, будто подозревал в недобрых намерениях. Даже фиолетовую косточку, заманчиво лежащую на крыльце, пёс считал, кажется, чем-то вроде приманки в капкане.
– Так, Кике. Хватит дурить, – Костя решительно нахмурился. – Дуй в свою виллу.
Но заманить собаку в конуру оказалось невозможно. Костя приказывал, просил, уговаривал, махал перед мордой ретривера резиновой косточкой и кулаком, а потом сбегал в дом и вернулся с куском пирога. Но даже это не помогло – Кике не двигался с места и только переминался с лапы на лапу. А когда Костя схватил пса за ошейник и попытался затащить внутрь силой, тот вспахал газон всеми четырьмя лапами, но всё же вывернулся и отбежал на безопасное расстояние. В итоге пришлось показать пример и залезть в конуру самому.
– Вот, видишь. Совсем не страшно. – Костя высунул голову. – Ко мне, Кике.
Ретривер в ответ трижды гавкнул и отвернулся – похоже, слушаться человека, сидящего в собачьей конуре, пёс считал ниже своего достоинства.
– Балбес, – буркнул Костя, на четвереньках выбираясь наружу.
– Буэнос диас, – скрипнул старческий голос.
От неожиданности Костя вздрогнул и ударился спиной. Поднимаясь на ноги, поздоровался в ответ:
– Буэнос диас, донья Роза.
Старушка-соседка, подслеповато щурясь, выглядывала из-за угла живой изгороди, лукавая улыбка играла на смуглом, морщинистом лице.
– Тормента, – донья Роза ткнула пальцем в небо.
Тормента. Гроза.
Костя снисходительно хмыкнул в ответ, но, глянув вверх, удивлённо поднял брови. На голубом безоблачном небе чернильными пятнами разливались невесть откуда взявшиеся тучи. Густые, грозные. Вдали, за спиной старушки сверкнула молния, а через несколько секунд раскатисто прогремел гром. Донья Роза вздрогнула и засеменила в дом, а Кике испуганно вякнул и юркнул в суперконуру. Только Костя остался стоять на месте.
«Кто увидел молнию, готов к удару грома», – вспомнилось ему, и по спине пробежали мурашки.
