Артем Гаямов
И грянул свет
2. НЕПРАВИЛЬНЫЙ СОЧЕЛЬНИК, НЕПРАВИЛЬНЫЙ ТУМАН
Испания, Малага / 24 декабря 1994 года
Стрелки старинных напольных часов напряжённо застыли без одной минуты пять, могучий маятник за стеклянной дверцей мерно ходил туда-сюда.
– Щас, щас.
Отец возбуждённо поправил очки, смахнул со строгого лакированного корпуса невидимую пылинку, и в этот момент часы начали бить. Яростно, хрипло, оглушительно. Мама отпрянула назад, а может, её отбросило звуковой волной. Костя устоял на месте, только скривился, Кике жалобно взвыл.
– Внушает, да? – восхищённо поинтересовался отец, когда часы наконец стихли. – Настоящий антиквариат! Как вам? А, Маринка? Константин, как тебе?
Костя понимающе переглянулся с мамой и осторожно кивнул:
– Внушает.
– А это, Игорь? – Мама с опаской глянула на большую картонную коробку. – Ещё один сюрприз?
– А, это? Сейф.
– Сейф? Зачем нам?
– А затем, сын, что деньги хранят в сейфе.
– Хочешь сказать, что после этого, – мама указала на громоздкие часы, – у нас ещё остались деньги?
– И не только деньги, – воодушевлённо продолжал отец. – Каждый из нас положит в сейф одну вещь, которую считает самой ценной.
– Самой ценной? – Костя пожал плечами. – Даже не знаю.
– Зато я знаю, – заявила мама.
Она решительно вышла из гостиной, а отец тем временем принялся распаковывать сейф. Нетерпеливо, жадно разодрал коробку, словно ребёнок – упаковку с подарком, повернулся и, указывая на массивный металлический куб, похвастал:
– Огнеупорный, электронный, высшая степень защиты. А как считаешь, – он доверительно понизил голос, – маме понравились часы?
– Думаю, она в восторге.
Костя никогда точно не знал, действительно ли отец не замечает иронии и не слышит критики или же просто умело притворяется. С одной стороны, если бы Игорь Доров в самом деле не чувствовал собеседника, то вряд ли бы стал успешным московским, а теперь ещё и испанским бизнесменом. С другой – если притворялся, то выходило очень убедительно. Вот и сейчас отец лишь неопределённо глянул на сына, а потом подошёл к ярко наряженной ёлке и принялся крутить пальцами стеклянную фигурку поросёнка. В красном колпаке и с надписью «Feliz Navidad!» на розовом пузе.
– Вот. В твой сейф, – мама вернулась в гостиную и протянула отцу фотографию.
Маленькую, чёрно-белую, выцветшую, на которой счастливые, совсем ещё молодые родители обнимали улыбающегося до ушей годовалого Костю.
– Не в мой, а в наш.
Отец ласково глянул на маму, и та расплылась в улыбке, будто школьница.
– А что сам положишь?
– Щас покажу. – Игорь многозначительно поднял указательный палец, скакнул к серванту, чуть не врезавшись в него, и вытащил с полки «Полароид». – А ну, подходите ближе!
– Так нечестно, – возмутилась Марина, едва сверкнула вспышка. – Ты украл мою идею.
– А может, это ты украла её из моей головы? Но я же не кричу. И вообще – любой талантливый человек спокойно разбрасывает идеи направо-налево. А любой приличный бизнесмен их собирает. Ну а ты, Константин, ничего не надумал?
Он замахал в воздухе полароидным снимком, то ли тряся им перед Костей, то ли желая скорее проявить изображение.
– Ему нравится девочка, – шепнула Марина, – но её ведь не сунешь в сейф.
– Мама! – возмущённо воскликнул Костя, краснея. – Ты обещала!
– Ну-ну, нечего стесняться, – подбодрил Игорь. – Если встретил хорошую девочку, надо только радоваться. А я рассказывал, как встретил твою маму?
– Да, пап. Сто раз, – Костя безнадёжно вздохнул, понимая, что сейчас всё равно услышит заезженную историю в сто первый раз.
– Это было в Нефтезаводске. – Игорь снял очки и мечтательно уставился вдаль. – В душной столовой, где я ел разваренный, похожий на клейстер геркулес и пил тёплый водянистый компот из сухофруктов. Пихал в себя эту гадость и считал дни до возвращения в Москву. И вдруг вошла твоя мама. Вместе с другими практикантками, в толпе, но в то же время будто одна на целом свете. Помню, что в первую секунду в глаза бросился её сарафан. Белый в синий горошек. Примерно такой носила моя соседка по московской коммуналке. Вздорная баба, она вечно скандалила из-за немытой кастрюльки или мокрого пола в ванной. Но теперь в один миг я полюбил и сарафан в горошек, и тёплый компот, и геркулес. Но больше всего, конечно, твою маму. Помню, в вазе у кассы стояли красные гвоздики. Настоящие, свежие, яркие. Откуда они там взялись – не представляю. Я выдернул цветы из воды, а когда кассирша возмущённо загудела, сунул ей чуть ли не ползарплаты. И тут же, – он перевёл взгляд на жену, – побежал с цветами к тебе.
– Да, – уныло подхватил Костя. – Это было тринадцатого июля, и с тех пор каждый месяц тринадцатого числа ты даришь маме красные гвоздики. Как символ вечной любви.
– Уже шестнадцать лет, – Марина подошла к высокой вазе с гвоздиками, стоящей на тумбочке у двери. Нежно тронула один из бутонов. – И ни разу не забыл.
– И ни разу не забуду, – заверил отец. Ещё несколько секунд он висел где-то между прошлым и настоящим, а потом бодро хлопнул в ладоши. – Ладно, хватит ностальгии. Щас настрою сейф, и выберемся погулять. Сегодня ведь ночебуэна.
* * *
Костя предложил поехать в центр, в какой-нибудь ресторанчик. Празднично украшенный – с ёлками и развешенными всюду гирляндами. И лучше туристический, шумный, с рождественской музыкой и танцполом – в таком месте легче слиться с толпой и поверить, что впереди нормальный, привычный, московский Новый год. Со снегом и мандаринами, а не с пальмами и виноградом.
Но мама захотела пойти порисовать море.
– И то верно. Зачем идти в чужой ресторан, если скоро у нас будет свой собственный? – с видом подкаблучника согласился отец и поплёлся за мольбертом.
В мелочах Игорь мудро уступал жене, благодаря чему в более серьёзных вопросах Марина в свою очередь поддерживала мужа и говорила, что «папе видней». Костя же всегда оказывался третьей стороной, которая могла бы в случае чего разрешить начавшийся спор. Но поскольку споров не начиналось, то и мнение третьей стороны не учитывалось.
Вообще мама по природе своего таланта была портретистом, но упорно пыталась рисовать морские пейзажи – видимо, лавры Айвазовского не давали ей покоя. И сегодня погода как нельзя лучше подходила под творчество знаменитого мариниста – на море бушевал шторм, небо заволокли низкие серые тучи, ветер порывами бил в лицо и трепал волосы, а трёхметровые волны с силой накатывали на песчаный берег. Рисуй хоть «Гнев морей», хоть «Бурю над Евпаторией», хоть сам «Девятый вал».
Однако характер погоды вступил в тревожный резонанс с характером мамы. После нескольких минут борьбы с летящим в лицо песком и порывами ветра, выдирающими кисть из руки, щёки Марины опасно побагровели. Тогда Игорь осторожно, словно сапёр, гладя жену по плечу, сложил мольберт и сунул себе под мышку.
В канун католического Рождества – или, по-испански, ночебуэна – пляж пустовал. Родители пошли вперёд, Костя поплёлся следом, а Кике ни с того ни с сего обрадовался и начал носиться туда-сюда. Даже какую-то собственную игру с морем затеял – трижды облаивал каждую набегающую волну, затем храбро преследовал отступающую воду, а когда та переходила в наступление, разворачивался и в ужасе мчался назад. Лапы предательски тонули в мокром песке, из-за чего ретривера уже пару раз окатило водой, но он только отряхивался и снова рвался в бой.
– Сынок, – полуобернулась мама, – присматривай за Кике. Он глупый и ещё плохо плавает.
Пёс тем временем увяз лапами в песке по самое брюхо и бешено забарахтался. Вытягивая его за ошейник, Костя промочил ноги. Сердито похлюпал прочь от воды, пробормотал:
– Балбес.
Носок кроссовка уткнулся во что-то твёрдое, и Костя глянул вниз. Уже темнело, на пляже быстро сгущались сумерки, но глазам удалось выхватить из песка нечто странное. Чёрное, круглое, массивное на вид, размером не больше камня, но точно не камень. Скорее талисман. Оберег, выброшенный на берег. Амулет.
С нарастающим любопытством Костя наклонился, протянул руку, но едва коснулся чёрной округлой поверхности, как талисман внезапно ожил. Изнутри молниеносно вырвался ослепительно яркий солнечный свет, заливая всё вокруг. Злые серые тучи растворились в воздухе, будто их и не было, а вместо штормящего моря до самого горизонта протянулись раскалённые песчаные барханы. Оказавшись посреди знойной, безмолвной пустыни, Костя ошарашенно разинул рот, вытаращил глаза, закрутил головой. Но стоило убрать руку с талисмана, как тучи, море и сумерки сразу вернулись на прежние места. В лицо ударил ветер, а в уши – грохот бьющихся о берег волн.
– Константин, чего застрял?! – окликнул отец.
Костя растерянно заморгал, забегал глазами по песку, зашарил рукой – ничего!
– Показалось, – пробормотал он, будто убеждая сам себя.
Кике, похоже, тоже что-то показалось – к воде он больше не подходил, а на Костю поглядывал странно. Послушно, как на поводке, шёл вровень с родителями и слушал их разговор.
– Игорь, хватит талдычить про навидад и ночебуэну! – взмолилась мама. – В нашей семье нет ни испанцев, ни католиков.
– Что ж, раз мы – русские, то возьмём балалайки и будем танцевать вприсядку? – полюбопытствовал отец.
– Не передёргивай. Ты понял, о чём я. Это не наше Рождество и не наш сочельник. Мы не должны подражать, как попугаи.
– Не подражать, а вливаться, Марин. Даже если это неправильный сочельник, нужно уважать местную культуру. Мы живём здесь почти год. И среди дружелюбных людей, кстати. Разве соседки всей толпой не звали нас к себе на Новый год?
– Звали, – нехотя признала мама. – Донья Аделия, донья Конча и даже донья Густава. Её младший сын – одногодка Кости, так что скучно им не будет, и я думаю…
– Хорхе насмехался надо мной, – выпалил Костя, останавливаясь. – И соседки тоже.
– Что?
– Почему?
Родители удивлённо обернулись.
– В прошлую пятницу я бежал из школы и слышал, как они сплетничали. Говорили, что наш дом один не наряжен.
– Мы нарядили, – мама нервно улыбнулась. – Внутри.
– И ещё про решётки.
– А что решётки? – нахмурился отец.
– То, что мы… – Костя стыдливо запнулся, – сальвадес.
Наверное, целую минуту все стояли молча и старались не встречаться взглядами. Потом Марина непонимающе развела руками:
– Зачем же они звали нас в гости?
– Для смеха, – предположил Костя, уткнувшись глазами в песок.
– Ну да, – кивнул Игорь. – Виноград мы наверное тоже едим, как… сальвадес. Или ещё чего-нибудь. Ладно. – Он хлопнул сына по спине. – Идёмте домой.
Пока возвращались с пляжа, погода поменялась – ветер стих, заметно похолодало, и начал сгущаться туман. Для Малаги это было явлением совершенно обычным, но сегодня, в этот «неправильный» сочельник страсть как хотелось чего-то необычного.
– Как будто снег пойдёт, да? – тихо заметил Костя и для большей наглядности зарылся носом в воротник куртки.
Отец промолчал, а мама вдруг стала напевать:
– Ма-аленькой ёлочке холодно зимой.
Тихонько, ласково. Будто колыбельную ребёнку. Отец широко улыбнулся и запел в унисон.
– И-из лесу ёлочку взяли мы домой.
– Как дети, – притворно вздохнул Костя и тоже подхватил.
Оказалось, что песню целиком знала только мама. Она старательно пела все куплеты подряд, Костя сбивался и прыгал с пятого на десятое, а отец вообще не заморачивался и раз за разом затягивал первые две строки. Причём всё громче и громче. Когда подходили к дому, он уже буквально горланил слово «маленькой», да ещё и пытался вальсировать с мольбертом. Бешеное пение эхом разносилось по всей улице, Костя хохотал в голос, даже бока заболели, а Кике пытался подвывать.
В соседских, окутанных гирляндами домах горел свет. Где-то шумели голоса, где-то громыхала «Feliz Navidad». Для испанцев эта песня была примерно тем же, чем для американцев – «Jingle Bells» или для русских – «Ёлочка». В общем, местные вовсю праздновали, и вряд ли кто-то слышал кошмарный отцовский вокал, но маме всё равно стало неловко.
– Вливаться, – напомнила она.
– Да ладно, – Игорь хмыкнул. – Мы же сальвадес.
Снова повисло тяжёлое молчание, все погрустнели, задумались.
– Сынок, – вдруг обратилась мама. – А почему ты бежал?
– Бежал? Когда?
– Ты сказал, что бежал из школы. Тогда, в пятницу. Но ты пришёл на час позже. Так откуда ты бежал?
– Из парка. Ну, в общем… Я там встретил одного человека. И он сказал, что Кике налил лужу в моей комнате. Понятия не имею, как он узнал, но…
– Что за человек?
– Какой-то инструктор.
– Костя, – Марина остановилась на лужайке и строго упёрла руки в бока. – Мы ведь с папой уже сказали – никакого мотоцикла до шестнадцати лет. Никакого вождения, никаких инструкторов.
– Нет, он – инструктор не по вождению, а… – Костя смутился. – Я толком не понял. Хотя говорил он по-русски.
– По-русски?! – отец, уже открывая входную дверь, вздрогнул. Обернулся и впился внимательным взглядом в сына. – Как он выглядел? Что говорил?
– Как выглядел? Очень высокий, за два метра. А говорил… – Костя наморщил лоб, вспоминая. – Про солнце. Что оно слишком яркое с непривычки. А ещё он знал, как меня зовут.
Мама с отцом напряжённо переглянулись.
– И сказал, что знает всё, – вспомнил Костя. – А потом, когда я уже убегал, крикнул: «Увидимся!». Ну, по-испански – «нос вемос».
Игорь вдруг замер. Уставился взглядом куда-то сквозь Костю и застыл, будто лягушка в траве или игуана какая-нибудь. В общем, так, как умеют только холоднокровные. А потом быстро нырнул в темноту пустого дома, как в ледяную воду, и только бросил через плечо:
– Стойте здесь.
– Игорь! – взмолилась Марина, но отец уже скрылся внутри.
– Мам, чего такое?
– Ничего, сынок. Всё хорошо. И всё будет хорошо.
Мама старалась говорить спокойно, но тревогой от неё повеяло так сильно, что даже Кике почуял. Заволновался, закрутился на месте, затоптался, переминаясь с лапы на лапу, и принялся рваться с поводка вслед за Игорем. А тут ещё из-за живой изгороди выглянула донья Роза, растерянно огляделась и принялась бормотать про «ньебла» – туман. Мол, погода какая-то странная и вообще то, что сегодня туман, неправильно. Она так и сказала: «Инкорректо». Как будто туман делится на «корректо» и «инкорректо».
Костя из уважения к старости покивал донье Розе, а мама только задумчиво пробормотала соседке вслед:
– Неправильный туман? Совсем ку-ку.
Отец снова возник на пороге и, забирая у Кости поводок, скомандовал:
– Идите в дом. Кике переночует в вольере.
Марина хотела возразить, но Игорь уже потащил растерянно машущего хвостом пса вниз по ступенькам. А когда вернулся, торопливо запер дверь, перепроверил сигнализацию и безапелляционно заявил:
– Собирайтесь. На рассвете уезжаем.
– Как? Куда? – Костя остолбенел от удивления.
– Все вопросы потом, – отрезал отец. – В другом месте и в другое время. – Указательным пальцем он надвинул очки на переносицу, рука задрожала. – А здесь мы последнюю ночь. Двери металлические, на окнах решётки, сигнализация исправна. В дом никто не пролезет. Особенно этот, который за два метра.
– Кике снаружи, – жалостливо заметила мама. – Там туман и… Он не привык к конуре.
– Хватит, Марина, – одёрнул Игорь. – Мы заводили собаку не сюсюкать. Пёс – это сторож.
– Мы что, уезжаем насовсем? – Костя не мог поверить. – А как же школа? Учёба? Новый год? И моё мнение как обычно никто не спрашивает?
С каждым следующим вопросом он сердился всё сильнее и пытался поймать взгляд отца, но тот старательно избегал зрительного контакта – смотрел мимо и молчал.
– Сынок, ну папе видней, – мама сказала это, будто попросила.
– Ему всегда видней! – зло выкрикнул Костя.
Не разуваясь, он пошёл вверх по лестнице. Прямиком в свою комнату, оставляя на ступеньках грязные следы.
3. ДВА УДАРА С ПРИСВИСТОМ
Испания, Малага / 25 декабря 1994 года
Костя так и просидел у себя безвылазно до самой ночи. Вещи раскидал по сумкам как попало, а плакат с Ducati даже со стены снимать не стал. Что толку обживаться, обустраивать какой-то интерьер? Что толку иметь мечты, когда твоё мнение вообще ничего не значит?!
История повторялась – как они втроём спешно уезжали из Москвы в конце прошлой зимы, так же теперь собирались бежать из Малаги. И становилось ясно, что подобное будет случаться снова и снова. Каждый раз внезапно, каждый раз безапелляционно и без каких-либо объяснений. И бесполезно привыкать к новым знакомым, новой школе, новой обстановке. Потому что «папе видней» и всё тут.
Костя больше не хотел этого слышать, не хотел видеть родителей и только рассердился, услышав, как отец топчется под дверью. Искренне пожелал, чтобы тот развернулся и ушёл. Желание исполнилось, больше родители в комнату не лезли. Только их голоса время от времени доносились через дверь, да «настоящий антиквариат» бешено громыхал в гостиной каждый час.
В десять вечера Костя валялся на кровати с тетрисом, к одиннадцати уже побил все рекорды, а к двенадцати почти ослеп и кинул надоевший тетрис в сумку с вещами. Чёрные угловатые фигурки ещё какое-то время по инерции сыпались перед внутренним взором, а Костя, размышляя о том, как обманчива реальность, вдруг вспомнил сегодняшнюю пустыню на море. Странно, конечно – ведь даже не думал ни о чём подобном, да и по телеку пустыня нигде не попадалась.
Часы пробили полночь торжественно, многозначительно, будто не новый день огласили, а целый Новый год. Родители наконец ушли спать, и Костя, крадучись, словно вор, прошмыгнул из своей комнаты в туалет. А оттуда спустился на кухню, где выудил из шкафа пакет чипсов, из холодильника – здоровенную бутыль колы, и с этим добром юркнул обратно в комнату, словно грызун в нору.
Напившись-наевшись, Костя заметно подобрел и отправился спать уже почти без злости на родителей. Едва прикрыл глаза, как сразу провалился в сон. Яркий, солнечный сон, в котором увидел записку с вопросом «Погуляем после географии?».
Почерк принадлежал Марии, и сердце бешено заколотилось. Костя схватил ручку, чтобы написать в ответ «конечно», «обязательно», «ну, если хочешь», «я тебя люблю» или что-то в таком духе, и тут пробили часы. Всего один раз, но этого хватило, чтобы разрушить идиллию.
Сон рассыпался, и Костя мысленно выругался. А потом злорадно подумал, что вряд ли отец потащит антикварную махину с собой. Ведь в машину войдут либо часы, либо все остальные вещи. Вот так – просто профукал деньги на бесполезную фигню.
В этот раз Костя даже не запомнил, как закрыл глаза. Возможно, уснул прямо с открытыми, а проснулся, когда часы пробили дважды.
«Мама не удивилась, – пронеслось вдруг в голове. – Она пожалела Кике, но совсем не удивилась, когда отец сказал собираться. Значит, она в курсе происходящего. В курсе всего».
Костя стал прикидывать, как лучше что-то выведать у мамы. Схитрить? Разжалобить? Или просто задать честный вопрос, надеясь на честный ответ?
«Ложь – извилистая тропа, а правда – прямой путь».
Сперва Костя не понял, откуда вынырнула эта мудрёная фраза, а потом вспомнил и покачал головой. Загадка, почему отец так испугался того инструктора. Неужели эти «я знаю всё» и «нос вемос» имели какой-то опасный подтекст, несли угрозу?
А ещё сказал, что солнце яркое с непривычки. Может, он тоже прилетел из Москвы? Из прошлой жизни, от которой Косте с родителями пришлось бежать. Всего десять месяцев назад, но с тех пор словно вечность прошла.
Костя вздохнул и повернулся на другой бок – лицом к окну. Там за стеклом, между прутьев решётки висела густая белая пелена тумана, и чудилось в ней что-то зловещее, неотвратимое. Будто нечто чужеродное, неведомое притаилось внутри и теперь незримо набирало силу, подкрадываясь ближе.
Прямо сквозь стекло туман, словно призрак, незаметно сочился в комнату, мягко окутывая всё внутри. Вначале поглотил письменный стол, потом шкаф и полки с книгами, пока наконец не подобрался к кровати. Сквозь плотную белую дымку почудился чей-то шёпот, и в ту же секунду набатом забили часы.
Костя проснулся, коротко вскрикнув. Дёрнулся в постели, закрутил головой по сторонам. Из коридора донеслись торопливые шаги, и в комнату ворвался Игорь.
– Что?! – он щёлкнул выключателем.
– Да ничего, просто приснилось. Пап, погаси свет, – пробубнил Костя. Сонно морщась, заметил в руках отца бейсбольную биту. – Завтра. Завтра поиграем.
Тот шутку явно не оценил. Молча опустил биту, выключил свет и вышел из комнаты. В проёме на секунду застыла напряжённая, не по возрасту сгорбленная спина. Дверь остановилась, чуть-чуть не закрывшись до конца, и в узкую щель донеслось:
– Сынок, я всё решу. Обещаю.
После этого ручка торопливо щёлкнула, будто отец устыдился внезапной откровенности и ретировался, желая скорее отдалиться от своих слов, а Костя тяжело рухнул на подушку. Принялся вертеться с боку на бок, раздражённо пыхтя и стараясь устроиться удобнее.
Скомканная простыня лезла под руки, впивалась складками в бока, а плавающая в воздухе пыль противно щекотала лицо. Стоило прикрыть глаза на пару секунд, как тут же начинало казаться, что это вовсе не пыль, а туман. Снова, как в недавнем сне, подкрался, окутал и вот-вот выпустит из своей завесы нечто невообразимое. В довершение ко всему в тугой ночной тишине стали мерещиться какие-то шорохи, отчего сон испарился окончательно.
Костя перевернулся на спину и, почёсывая нос, таращился в потолок. В голове яростно роились мысли о предстоящем отъезде и очередной «новой жизни». Уже второй за этот год.
«А что же школа?! Опять менять?! Хоть бы остаться в Испании. Хоть бы не новая страна, не новый язык. Ухмылки, насмешки. Учёба днями и ночами напролёт, чтобы всё равно быть последним в классе. Белая ворона. Нелегко быть белой вороной».
Костя вдруг понял, что местная школа – со всеми её минусами, с сеньором Лопесом и Хорхе – всё же успела стать какой-то родной. А как же Мария? Получалось, что они больше никогда не увидятся? Мария… А ведь он так и не узнал…
«Хочешь знать, нравишься ли девочке – спроси её сам».
Костя резко сел в кровати. Кем бы ни был тот инструктор – другом или врагом, – но совет он дал правильный. Давно стоило поговорить с Марией.
«И ещё не поздно. Прямо сейчас. Перед отъездом».
Внезапная смелая мысль так захватила, зачаровала, что Костя тут же вскочил с постели и принялся торопливо натягивать джинсы. Сдерживая бешеное биение сердца, старался делать всё как можно тише, чтобы не разбудить родителей.
«И плевать, что ночь. Будь что будет! Чёрт! А если отец опять примчится с битой? Нет, он прибежит только на шум. А если не шуметь, то максимум заглянет потихоньку посмотреть, всё ли в порядке. Ну, и что увидит? Пустую кровать?»
Костя окинул взглядом комнату и не придумал ничего лучше, как сунуть в постель две сумки с вещами. Получилось не очень – плосковато, будто одеяло наполовину раздавило того, кто под ним лежал. Чуть поразмыслив, Костя пристроил поверх сумки пухлую бутыль газировки. Так вышло правдоподобней.
Он надел куртку, обулся в кроссовки и на цыпочках подкрался к двери. Хотел уже выскользнуть в коридор, как вдруг замер, прислушиваясь.
«Шаги или почудилось? Нет, точно шаги. Тихие, осторожные, мягкие. Отец так ходить не умеет. Значит, мама. Тоже не спится?»
Звуки шагов, едва слышные, прозвучали прямо под дверью и затухли, кажется, в родительской спальне. Похоже, это и правда была мама – наверняка вставала глянуть, как там Кике в вольере. Едва Костя об этом подумал, как услышал два глухих хлопка. Странные, инородные звуки буквально продырявили тишину. Словно теннисный мячик дважды ударился о стену, только как-то странно, с присвистом.
Затем шаги снова приблизились, и дверь в комнату начала открываться. Медленно, аккуратно, бесшумно. Костя, действуя в большей степени рефлекторно, интуитивно, отпрянул в сторону и затаился между дверью и шкафом.
Первым в появившуюся щель проскользнул пистолет с глушителем, крепко зажатый в маленькой жилистой руке. Настолько крепко, будто являлся её логическим продолжением. Указательный палец несколько раз нажал на спусковой крючок. Выстрелы вышли сдавленными, глухими, словно теннисный мячик трижды ударился о стену, только с присвистом. Костя еле успел прикрытьл рот рукой, блокируя удивлённый вздох.
В воздухе медленно закружился пух из простреленного одеяла, а в комнату тем временем осторожно проскользнул незнакомый человек. Мягко, бесшумно, будто змея вползла. Да и не человек, а скорее человечек. Щуплый, низкорослый, с пышной бородой и колпаком на голове, он походил на тощего садового гнома. Держа двумя руками пистолет наизготовку, уставился на кровать и застыл как бы в нерешительности. Словно и ближе подходить не хотел, но и уйти что-то не давало. Может, звук, с которым пули прошили постель, вышел не таким, как человечек ожидал. Или же его смутило, что возле кровати не стояли…
Тапочки! С нарастающим ужасом Костя взглянул себе на ноги, мысленно проклял кроссовки и крепко зажмурился в ожидании смерти. А когда решился приоткрыть глаза, в комнате уже никого не было. Из коридора снова донеслись шаги, но звучали они теперь иначе. Гулким, уверенным эхом разнеслись по коридору и стихли на лестнице.
«Почему он не крадётся? Почему больше не прячется?»
Костя вдруг заметил, что на постели растёт в размерах тёмное пятно. Похоже, пуля пробила бутылку с газировкой, и человечек ушёл, приняв колу за кровь. За его, Костину, кровь. Ушёл, посчитав Костю мёртвым.
Это объяснение казалось совершенно диким, и если что-то и объясняло, то лишь частично. В доме живёт трое, а не только Костя. Но этот, с пистолетом, больше не прячется. Так почему? Почему он не крадётся?!
Тяжело переставляя непослушные ноги, Костя сгорбленно – совсем, как недавно отец – вышел в коридор. И чем ближе подходил к распахнутой двери родительской спальни, тем сильнее горело в груди, тем настырнее звучали в ушах два удара с присвистом. Костя яростно гнал эти звуки прочь и продолжал надеяться. До последней секунды, до самого порога. До того как вошёл в комнату и застыл не дыша.
Родители лежали с закрытыми глазами. Отец обнимал маму со спины, а она вжалась в него всем телом. Маленькая, будто ребёнок, ищущий защиты.
На растёкшуюся по подушкам кровь Костя старался не смотреть, а повисший в воздухе резкий металлический запах – не вдыхать. Просто стоял и пытался запомнить родителей такими – спокойными, безмятежно спящими, так и не узнавшими, что случилось.
На отцовской тумбочке лежали очки, на маминой – русско-испанский разговорник. Мама до сих пор отставала по языку, и учись она в одном классе с Костей, он бы наверняка был предпоследним по успеваемости.
Неожиданно что-то больно ткнулось в поясницу, и тихий, змеиный голос прошелестел:
– Пошёл вниз.
Костя толком не помнил, как спустился по лестнице. Кружилась голова, шатало из стороны в сторону. Лишь когда ноги заплелись, боль от падения заставила чуть опомниться.
Человечек выжидающе маячил позади на безопасном расстоянии и только в гостиной вышел из-за спины Кости и остановился напротив в паре метров. Ни на миг не отводя нацеленного дула, свободной рукой снял с лица белую накладную бороду, а с головы – красный колпак. И то, и другое запихнул в карман просторного красного полушубка, тонкие кожаные перчатки снимать не стал. Вытер рукавом блестящий от пота лоб, а потом вдруг скривился:
– Плохой заказ, – он помолчал и добавил: – Спецзаказ.
– Ты убил родителей, – глухо сказал Костя.
Человечек усмехнулся. Коротко, резко, одними губами, будто рот дёрнулся от удара током. Костюм Папа Ноэля он, похоже, напялил, чтобы оставаться неприметным в ночебуэну. Но по большому счёту внешность у человечка и так была неприметная. Всё в ней казалось каким-то обычным, среднестатистическим. Губы не толстые и не тонкие, нос не большой и не маленький. Волосы не длинные и не короткие, не густые и не редкие, тёмные, но не слишком. Лицо не круглое и не вытянутое, может, чуть загорелое, а может, нет. Карие глаза – не узкие и не широкие – были под стать остальному облику и смотрели совершенно бесстрастно, без какого-либо выражения.
– Ты убил, – повторил Костя.
– Технически убивает пуля, – человечек хмыкнул и чуть махнул пистолетом. – Но её ведь никто не спрашивает, верно? Да, на спусковой крючок нажал я, если ты об этом. Но это тоже технически. Ведь и меня никто не спрашивал. Позвонили, сказали: «Дядя Слава, спецзаказ». И неважно им, что женщин я беру редко, а детей – никогда. От спецзаказа не откажешься.
– Чей заказ? – голос Кости дрогнул.
– Нет, так не пойдёт, – губы дяди Славы дёрнулись. – Ты спросил – я ответил. Мой черёд. – Он похлопал ладонью по сейфу. – Вот этого здесь раньше не стояло. Ещё три дня назад не было. А деньги лежали в шкафу, теперь их там нет. Потому вот мой вопрос. Какой код от сейфа?
– Не знаю. Отец называл, но я не запомнил, – Костя чуть пожал плечами. – Мне было всё равно.
Ему и сейчас было всё равно. Происходящее воспринималось как сон. Или игра. Или галлюцинация. Что-то важное, значительное оторвалось от Кости и осталось там, в родительской спальне. А то, что творилось здесь и сейчас, казалось чем-то совершенно незначительным. Костя смотрел на киллера в упор, не отводя взгляда, и тот нехотя признал:
– Говоришь правду. Похвально, но, – он медленно приподнял пистолет, – фатально. Не знаешь код, значит, бесполезен.
– Ты спросил – я ответил, – холодно напомнил Костя. – Мой черёд.
– А ты – не промах, пацан. – На лице киллера промелькнуло одобрение. – Ладно, валяй.
– Кто заказал моих родителей?
– Твоих родителей и тебя, – уточнил дядя Слава. – Заказчик затребовал всю семью. Имя тебе ни к чему, и подумай лучше вот о чём. Как сильно нужно кого-то достать, чтобы он заказал такое? Как надо постараться, а? – губы киллера дёрнулись. – Но твой отец сумел. Хочешь знать, кто убил родителей? Так вот это был он. Убил себя, жену и сына. И не оружием, а одной только тупостью.
Киллер говорил негромко и размеренно, но слова звучали всё более отрывисто, хлёстко, как пощёчины.
– Врагов серьёзных нажил и надеялся, за бугром не найдут? Наивный. Да и тут начудил. Решётки везде понаставил, а про окошко в ванной позабыл. Оно-то маленькое, конечно, для вытяжки. Но я, как видишь, тоже небольшой – мне хватило. Ещё и пёс… – дядя Слава покачал головой. – Когда хотят сторожа, заводят овчарку, ротвейлера, добермана. А здесь ретривер, добрая псина. Да к тому же во дворе. Вольер от дома – справа, ванная с окошком – слева. Так удачно, словно специально для меня, – он издевательски прищурился. – Может, твой отец хотел умереть?
«Сынок, я всё решу. Обещаю», – пронеслось в голове, и Костю захлестнули эмоции.
Ударили волной, завертели в безумном вихре, заметались в груди, сменяя друг друга, и среди всех прочих обжигающе запылала ненависть. Нельзя позволить этому ублюдку победить и остаться безнаказанным. А значит, нельзя умирать.
