Опять я свернул не туда. Счетчик мигал зеленым, настаивая, что путь в другую сторону, но я проигнорировал его сигнал. Каждой клеткой чувствовал, что это дурное место, что туда лучше не соваться, что еще есть шанс повернуть назад, но что-то тянуло меня вперед. Не осознание, не логика, а что-то глубже, что-то животное, первобытное, словно на уровне инстинктов я знал, что там есть нечто важное, что мне именно туда.
Теперь я стоял в конце туннеля. Стены вокруг не были статичными – казалось, что сам воздух здесь сжимался и расширялся, как легкие гигантского существа, наполняясь мерзким, прогорклым запахом, от которого першило в горле. Тупик? Вроде бы. Но закрыт он не привычными плитами или завалом, а пластиковыми лентами, висящими в воздухе, будто плотный, липкий саван. Они выглядели чужеродно, как нечто, не принадлежащее этому месту, и в то же время – идеально в него вписывались.
Но не это было главным.
Кровь.
Она повсюду. Не разбросана хаотичными мазками, не расплескана, как при случайной бойне. Она здесь как часть интерьера, впитанная в стены, осевшая темными пятнами на полу, пропитавшая воздух железистым, удушливым запахом. Как будто это норма. Как будто так и должно быть.
Я сделал шаг, хотя нутро с яростью кричало, что этого делать не стоит, что нужно остановиться, развернуться и уйти, пока еще есть такая возможность. Но тело двигалось само, будто загипнотизированное, подчиняясь чему-то неосознанному, инстинктивному. Как только моя ступня коснулась пола, липкие пластиковые ленты скользнули по коже, облепили лицо и плечи, затягиваясь вокруг, словно живые, оставляя после себя ощущение чужеродного холода. Они висели в воздухе, вибрируя от легкого движения, будто тысячами невидимых пальцев ощупывали меня, пробуя на вкус, словно проверяя, насколько я годен для того, что будет дальше.
Запах ударил в нос мгновенно, с такой силой, что скрутило желудок, а гортань свела судорогой, заставляя инстинктивно отпрянуть назад. Это не было просто зловонием тухлого мяса, крысиной мочи или залежалых отходов, что можно встретить в обычных туннелях. Здесь пахло чем-то более тяжелым, липким, пропитанным самой сутью разложения. Это был запах настоящей бойни, горячий и густой, насыщенный металлическим привкусом крови, которая уже давно впиталась в стены и пол, став частью окружающей среды. Вонь оседала в легких, проникая внутрь, заставляя меня ощущать, будто я уже сам являюсь частью этого места, частью этой гниющей, разлагающейся мерзости.
Передо мной, растекаясь бурыми лужами, лежали тела. Не просто трупы, а нечто более извращенное, больше напоминающее мясную лавку, где человеческое тело превратили в безликий набор костей, жил и ошметков мяса.
На металлическом столе, который все еще поблескивал в приглушенном свете тусклых фонарей, когда-то был человек, еще недавно полный жизни, но теперь от него осталась лишь грудная клетка, лишенная внутренностей, и белесые кости с обглоданными суставами. Ребра, раздвинутые в стороны, напоминали раскрытые зубья капкана, в которых застряли бурые куски разорванных тканей, трепещущих при каждом колебании воздуха.
Второй труп валялся прямо на полу, его отбросили небрежно, как ненужный кусок отходов, даже не удосужившись разложить его на части. Возле него лежали отрезанные ноги, небрежно сложенные в сторону, словно заготовка, оставленная на потом, ожидающая своей очереди. Мутные глаза, устремленные в потолок, не выражали уже ничего, кроме той немой пустоты, которая приходит в тот момент, когда сознание окончательно покидает тело.
Третий, расположенный чуть дальше, все еще был целым, но было очевидно, что это ненадолго. Его грудь медленно поднималась и опускалась, судорожно хватая остатки воздуха, словно организм до конца не осознавал, что исход давно предрешен. Он был следующим в этой страшной, безумной мясорубке, которая не оставляла никого в живых.
Справа от стола, в липком полумраке, застыли трое. Двое мужчин и женщина, перепачканные кровью, замороженные в страхе и оцепенении, как звери, загнанные в угол. Их лица были искажены, но выражение у каждого было разным – от бездумного ужаса до полного, бессмысленного опустошения.
Ближайшие к столу вздрогнули, как только я двинулся, будто мое появление было последней каплей в их хрупком понимании происходящего. Женщина, вся в слипшихся сгустках крови, задыхалась за кляпом, глаза бешено бегали из стороны в сторону, а тело металось, извиваясь в бесполезных попытках вырваться из невидимых пут. Ее мокрые от слез и пота щеки дергались, дыхание рвалось наружу с хрипом, как у умирающей.
Дальний же даже не шелохнулся. Он просто сидел, ссутулившись, неподвижно уставившись перед собой. Каменное выражение лица, побледневшая кожа, белесые, словно выцветшие глаза, в которых не отражалось ничего живого. Он был мертв, хоть его легкие еще поднимались и опускались. Возможно, сердце в нем билось, но его сломали уже давно.
Я сделал второй шаг.
Холодный, обволакивающий страх накатывал изнутри, но я не позволил ему овладеть мной. Вновь вляпался в то, от чего следовало бы держаться подальше, но пути назад уже не было. Пальцы медленно сомкнулись на рукояти тесака, кожа натянулась, мышцы напряглись.
Я двинулся вдоль стола, шаг за шагом направляясь к тому месту, откуда доносился звук.
Пир.
Я уже знал, что там, впереди. Мне не нужны были догадки или объяснения.
Смех. Звон тарелок. Пьяные крики, наполненные безумной, звериной радостью.
Скребы.
Не просто людоеды. Не просто падальщики. Это те, кто зашел слишком далеко. Те, кто переступил черту, потеряв не просто облик человека, но и его суть, прогнившие насквозь твари, которым уже не было пути назад.
Если встретишь такого, умирающего в луже собственной блевотины, даже не подумаешь тратить на него силы.
Но если он еще жив, если способен двигаться, смеяться, если способен кусаться – тогда убьешь.
Обязательно.
Если хватит сил.
Мне их хватало.
Я провел ладонью по рукояти дробовика, закрепленного у бедра, ощущая холод металла, проверяя, насколько уверенно он сидит в кобуре. Выхватил, прокрутил в руке, проверил баланс, ощущая привычный вес. Надежная штука, тяжелая, с хорошей отдачей, но слишком громкая. Два патрона – либо всаживать сразу, либо экономить, решая по ситуации, потому что второго шанса может уже не быть.