Гилберт Кит Честертон
Настоящий британский детектив
Глава 4
Что рассказал Джон Ранс
Мы покинули дом номер три по Лористон-Гарденс в час пополудни. Шерлок Холмс повел меня на ближайший телеграф, где отправил длинную телеграмму. Затем он остановил кеб и велел кучеру отвезти нас по адресу, взятому у Лестрейда.
– Нет ничего полезнее сведений из первых рук, – заметил он. – Честно говоря, я уже составил свое мнение по этому делу, но нам все равно не помешает узнать то, чего мы еще не знаем.
– Вы меня поражаете, Холмс, – сказал я. – Не можете же вы быть и вправду так уверены во всех подробностях, которые нам перечислили!
– А мне было негде ошибиться, – ответил он. – Первое, что я заметил, когда мы приехали, – это две колеи, оставленные кебом, подкатившим совсем близко к тротуару. Но до прошлой ночи целую неделю стояла сухая погода, а значит, колеса, от которых остались такие глубокие отпечатки, побывали там именно этой ночью. Видел я и следы лошадиных копыт, причем след от одного из них был гораздо отчетливее, чем от трех других, – стало быть, эта подкова новая. Поскольку кеб приезжал после начала дождя, а утром никаких экипажей больше не появлялось – это известно со слов Грегсона, – можно сделать вывод, что именно он доставил к дому обоих участников ночного приключения.
– Ну, это довольно просто, – сказал я. – Но как вы узнали рост убийцы?
– В девяти случаях из десяти рост человека можно определить по длине его шага. Вычисления очень просты, но не буду утомлять вас цифрами. Я измерил шаг того парня и на земле снаружи, и на пыльном полу внутри. Потом мне представился случай проверить свои подсчеты. Когда кто-нибудь пишет на стене, он машинально выбирает для этого место на уровне своих глаз. А та надпись была на высоте чуть больше шести футов над полом. В общем, задачка для первого класса.
– А его возраст? – спросил я.
– Если человек может одним махом покрыть расстояние в четыре с половиной фута, он вряд ли древний старик. Но именно такова была ширина лужи на садовой дорожке, которую он, очевидно, перешагнул. Лакированные туфли обошли ее стороной, а квадратные носы перепрыгнули. Во всем этом нет никакой тайны. Я просто применяю в обычной жизни те самые методы наблюдения и поиска логических связей, которые отстаивал в своей статье. Что еще вас смущает?
– Ногти и тричинопольская сигара.
– Надпись на стене была сделана пальцем, измазанным в крови. Лупа позволила мне рассмотреть, что штукатурку при этом слегка поцарапали, чего не случилось бы, будь ноготь на пальце коротко подстрижен. Далее, я собрал с пола немножко пепла. Он был хлопьевидным, темного цвета – такой пепел мог упасть только с сигары, изготовленной в Тричинополи. Когда-то я подробно изучал типы сигарного пепла – честно сказать, даже написал об этом брошюрку. Льщу себя надеждой, что могу с первого взгляда опознать пепел от табака любой известной марки, хоть сигарного, хоть трубочного. Как раз подобные мелочи и отличают умелого сыщика от всяких там Грегсонов и Лестрейдов.
– А красное лицо? – спросил я.
– Это более смелая догадка, хотя не сомневаюсь, что и тут я прав. Но пока вам лучше не спрашивать меня об этом.
Я провел рукой по лбу.
– У меня голова идет кругом, – признался я. – Чем больше думаешь об этой истории, тем загадочней она кажется. Как эти двое, если их действительно было двое, попали в пустой дом? Куда делся кучер, который их привез? Как одному из них удалось заставить другого принять яд? Откуда взялась кровь? Что было нужно убийце, если он даже не ограбил свою жертву? Откуда там появилось женское кольцо? И наконец, зачем второй решил написать перед уходом немецкое слово «Rache»? Признаюсь, что я не вижу способа связать вместе все эти факты.
Мой спутник одобрительно улыбнулся.
– Вы весьма точно и кратко изложили все трудности этого дела, – сказал он. – Многое еще остается неясным, хотя главное уже не вызывает у меня никаких сомнений. Что касается надписи, обнаруженной беднягой Лестрейдом, то она была сделана просто для отвода глаз, чтобы сбить полицию с толку намеком на социалистов и тайные общества. Это писал не немец. Буква «А», если вы заметили, изображена в готическом стиле. Однако настоящие немцы всегда пишут обыкновенными буквами, поэтому мы смело можем утверждать, что эта надпись – дело рук неопытного имитатора, который перегнул палку, пытаясь прикинуться немцем. Это просто уловка, попытка направить следствие по ложному пути. Больше я не стану вам ничего объяснять, доктор. Вы же знаете, фокусником перестают восхищаться после того, как он раскроет секреты своих трюков, и если я расскажу вам чересчур много о своих методах, вы, пожалуй, придете к выводу, что я, в общем-то, самая заурядная личность.
– Ни в коем случае, – ответил я. – Вы сделали сыскную работу настолько близкой к точной науке, насколько это возможно.
Услышав эти слова, произнесенные мною с глубокой серьезностью, мой спутник порозовел от удовольствия. Я уже замечал, что он был не менее чувствителен к похвалам своему искусству, чем юная девица к комплиментам по поводу ее красоты.
– Скажу вам еще кое-что, – промолвил он. – Лакированные туфли и квадратные носы приехали в одном кебе и прошли по дорожке вместе, как закадычные друзья, – по всей вероятности, рука об руку. Очутившись внутри, они принялись расхаживать по комнате – вернее, лакированные туфли стояли неподвижно, а квадратные носы расхаживали взад и вперед. Все это я прочел на пыльном полу, а еще я прочел, что второй мало-помалу начинал горячиться. Об этом свидетельствует длина его шагов, которая все увеличивалась и увеличивалась. Он говорил без умолку и наконец взвинтил себя до того, что впал в ярость. Потом произошла трагедия. Ну вот, теперь я рассказал вам все, что знаю, поскольку остальное лишь догадки и подозрения. Однако у нас есть хороший фундамент для начала работы. Нам нужно поторопиться, потому что сегодня вечером я хочу успеть на концерт Халлэ, послушать Норман Неруду[4].
Эта беседа происходила, пока наш кеб пробирался по бесконечному лабиринту грязных, убогих улиц и улочек. На самой грязной и убогой из них кучер вдруг остановился.
– Вон Одли-Корт, – сообщил он, указывая на узкую щель в ряду однообразно-серых кирпичных зданий. – Я вас тут подожду.
Одли-Корт был малоприятным местом. Узкий проулок вынырнул на прямоугольный двор, вымощенный плитняком и окруженный унылыми домами. Одолев несколько препятствий в виде стаек замурзанной детворы и развешанного на веревках застиранного белья, мы отыскали номер сорок шесть, дверь которого украшала латунная табличка с выгравированной на ней фамилией Ранса. Нас проинформировали о том, что констебль спит, и провели в крошечную гостиную дожидаться его выхода.
Вскоре он появился, заметно раздраженный тем, что его отдых прервали.
– Я обо всем доложил в конторе, – сказал он.
Холмс вынул из кармана монету в полсоверена и задумчиво повертел ее в пальцах.
– Нам очень хотелось бы услышать эту историю из ваших собственных уст, – сказал он.
– С радостью сообщу вам все, что смогу, – ответил констебль, не сводя глаз с маленького золотого диска.
– Просто расскажите о том, что случилось, своими словами.
Ранс сел на кушетку, набитую конским волосом, и сдвинул брови с явным намерением не упустить в своем отчете ни одной подробности.
– Значит, начнем с начала, – сказал он. – Моя смена с десяти вечера до шести утра. В одиннадцать в «Белом олене» маленько подрались, а так на моем участке было тихо. В час пошел дождь, я встретил Гарри Мерчера – это который дежурит на Холланд-Гроув, – и мы с ним постояли на углу Хенриетта-стрит, поболтали о том о сем. Потом – может, в два или чуток позже – я подумал, что надо бы пройтись по Брикстон-роуд, глянуть, все ли там в порядке. Грязно было, и народу вокруг никого. Пока я шел, ни души не встретил, хотя парочка кебов проехали мимо. Иду я, значит, и думаю, между нами говоря, как славно было бы пропустить сейчас стаканчик горячего джина, – и вдруг в окошке того самого дома вроде как мелькнул свет. Ну, я-то знаю, что эти два дома на Лористон-Гарденс стоят пустые из-за владельца: он никак не соберется почистить канализацию, хотя последний жилец у него помер от брюшного тифа. Поэтому я как увидал там свет, так сразу заподозрил, что дело неладно. Когда я подошел к двери…
– Вы остановились, а потом вернулись к калитке, – прервал его мой компаньон. – Скажите, зачем?
Ранс буквально подскочил на месте и уставился на Шерлока Холмса с видом глубочайшего изумления.
– Ваша правда, сэр, – сказал он, – хотя как вы догадались, ума не приложу. Понимаете, когда я подошел к двери, вокруг было так тихо и одиноко, что я подумал, не взять ли мне кого-нибудь с собой за компанию. Я не боюсь ничего по эту сторону могилы, но тут подумал: а может, покойник заявился проверить трубы, которые его сгубили. У меня прямо мурашки по коже поползли, и я вернулся к калитке поглядеть, не видно ли где фонаря Мерчера, но ничего не увидел – ни его, ни кого другого.
– То есть на улице никого не было?
– Ни души, сэр, – собак, и тех ни одной. Тогда я взял себя в руки, вернулся и отворил дверь. Внутри стояла тишина, и я пошел в комнату, где заметил свет. На камине горела свеча – красная, восковая, и при ее свете я увидел…
– Знаю, что вы увидели. Вы обошли комнату несколько раз, потом стали на колени рядом с трупом, потом вышли проверить, заперта ли дверь в кухню, а потом…
Джон Ранс вскочил с кушетки – в его взгляде читались испуг и подозрение.
– Где вы там прятались, а? – воскликнул он. – Что-то вы больно много знаете.
Холмс засмеялся и кинул на столик перед констеблем свою визитную карточку.
– Пожалуйста, не надо арестовывать меня за убийство, – сказал он. – Я не волк, а одна из ищеек; мистер Грегсон или мистер Лестрейд подтвердят вам это. Но давайте продолжим. Что вы сделали потом?
Ранс снова уселся на свое место, хотя вид у него был по-прежнему озадаченный.
– Я вернулся к калитке и засвистел. Прибежали Мерчер и еще двое.
– А улица была пуста?
– Можно сказать и так, если не считать всякую шваль.
– Как это понимать?
По лицу констебля расплылась широкая ухмылка.
– Повидал я пьяных на своем веку, – сказал он, – но чтоб так нализаться, как этот! Он был у калитки, когда я вышел, – привалился к ограде и горланил что есть мочи про какой-то грозный волосатый флаг или что-то в этом духе. Какой из него помощник – его и ноги-то не держали.
– Как он выглядел? – спросил Шерлок Холмс.
Джон Ранс был явно раздражен этим не относящимся к делу вопросом.
– Пьяный как свинья, вот как он выглядел, – сказал он. – Кабы мы не были так заняты, ночевать бы ему в кутузке.
– А его лицо, одежда? Вы что, ничего не видели? – нетерпеливо прервал его Холмс.
– Да нет, как не видел. Мы с Мерчером даже пытались его поднять. Здоровый такой малый, краснорожий, обмотался шарфом чуть не до носа.
– Ага! – вскричал Холмс. – И куда он делся?
– У нас и без него дел хватало, – обиженным тоном сказал полицейский. – Нянчиться с ним, что ли? Добрел домой как-нибудь, уж будьте уверены.
– Во что он был одет?
– В коричневое пальто.
– Хлыста в руке не было?
– Хлыста? Нет.
– Значит, не взял с собой, – пробормотал мой спутник. – Вы не заметили, после этого мимо не проезжал кеб? Или, может, слышали стук колес?
– Нет.
– Вот ваши полсоверена, – сказал мой спутник, вставая и надевая шляпу. – Боюсь, Ранс, что вам никогда не дослужиться до приличного звания. Головой надо иногда думать, а не носить ее просто так, для красоты. Прошлой ночью вы могли бы заработать сержантские нашивки. У человека, который был у вас в руках, ключ к разгадке тайны, – его-то мы и ищем. Что толку теперь спорить – можете поверить мне на слово. Пойдемте, доктор.
Мы двинулись обратно к своему кебу, оставив нашего собеседника если не убежденным в правоте Холмса, то явно выбитым из колеи.
– Поразительная тупость! – горько сказал Холмс, когда мы ехали домой. – Как можно проворонить такую удачу? Прямо в голове не укладывается!
– А я, признаться, еще блуждаю в темноте. Описание этого человека действительно соответствует вашему портрету второго участника ночных событий. Но зачем ему было возвращаться к дому, когда он его уже покинул? Преступники так себя не ведут.
– Кольцо, дорогой мой, кольцо – вот за чем он вернулся. Если нам не удастся изловить его иначе, мы всегда можем закинуть удочку с этим кольцом. Я поймаю его, доктор, – ставлю два против одного, что поймаю. Но я должен поблагодарить вас за все. Если бы не вы, я вряд ли вылез бы из дому и пропустил бы одно из самых замечательных дел, какие только попадались на моем пути, – прямо этюд в багровых тонах, а? Почему бы не воспользоваться языком художников? Убийство красной нитью вплетено в бесцветный клубок жизни, и наш долг – распутать этот клубок и вытащить из него красную нить, обнажая ее дюйм за дюймом. А теперь пообедаем и отправимся слушать Норман Неруду. Она великолепно владеет смычком. Помните ту вещицу Шопена, которую она так чудесно исполняет: тра-ля-ля-лира-лира-ля?
Откинувшись на спинку сиденья, сыщик-любитель распевал, как жаворонок, а я тем временем предавался раздумьям о многогранности человеческой натуры.
Глава 5
К нам приходят по объявлению
Наша утренняя экспедиция оказалась слишком тяжелым испытанием для моего слабого здоровья, и во второй половине дня я почувствовал, что совершенно вымотался. Когда Холмс уехал на концерт, я прилег на диван в надежде подремать часок-другой, но у меня ничего не получилось. Мой мозг был слишком возбужден тем, что произошло, и в нем теснились самые невероятные догадки и предположения. Стоило мне смежить веки, как перед моим мысленным взором вновь возникало искаженное, по-обезьяньи злобное лицо убитого. Оно произвело на меня столь тягостное впечатление, что я при всем желании не мог не испытывать благодарности к тому, кто отправил его обладателя в иной мир. Если существовал когда-либо человек с чертами лица, отражающими самые гнусные пороки души, этим человеком, несомненно, был Инок Дж. Дреббер из Кливленда. И все же я понимал, что справедливость должна восторжествовать и что испорченность жертвы не может служить оправданием в глазах закона.
Чем дольше я думал обо всем этом, тем менее правдоподобной казалась мне гипотеза моего друга об отравлении. Я помнил, как Холмс понюхал губы убитого, и не сомневался в том, что именно запах навел его на мысль о яде. Опять же, если не яд, то что могло стать причиной смерти – ведь на теле не обнаружили ни ран, ни следов удушения? С другой стороны, чьей кровью было так обильно полито все вокруг? Признаки борьбы отсутствовали, так же как и оружие, которым Дреббер мог ранить своего убийцу. Мне было ясно, что пока все эти вопросы остаются без ответа, ни Холмс, ни я не сможем спать спокойно. Его спокойствие и самоуверенность говорили о том, что он уже придумал теорию, которая объясняет все факты, хотя я был не в силах даже отдаленно представить себе, в чем заключается ее суть.
Он вернулся очень поздно – так поздно, что один концерт не мог быть тому виной. Ужин давно ждал его на столе.
– Это было прекрасно, – сказал он, усаживаясь. – Помните, что Дарвин говорит о музыке? Он утверждает, что способность создавать ее и наслаждаться ею появилась у людей задолго до того, как они обрели дар речи. Возможно, именно поэтому она так глубоко нас волнует. В нашей душе до сих пор хранятся смутные воспоминания о тех туманных веках, когда мир был еще совсем юным.
– Довольно смелая мысль, – заметил я.
– Если хотите понять природу, ваши мысли должны быть смелыми, как она сама, – ответил он. – Но в чем дело? Похоже, вы не в своей тарелке. Вас расстроило это происшествие на Брикстон-роуд?
– Честно говоря, да, – признался я. – После афганских приключений мне следовало бы стать менее впечатлительным. Под Майвандом я видел, как моих товарищей рубят на куски, и не терял самообладания.
– Понимаю. В этом деле есть тайна, которая дает разгуляться фантазии, а где нет простора для фантазий, там нет и страха. Вы читали вечернюю газету?
– Нет.
– В ней опубликован неплохой отчет о случившемся. Там не упоминается, что при выносе тела на пол упало женское обручальное кольцо. И очень хорошо, что так.
– Почему?
– Взгляните на это объявление, – ответил он. – Сегодня утром, сразу после нашей поездки, я разослал его во все газеты.
Он бросил мне газету, и я нашел указанное место. Его объявление было первым в столбце «Находки». «Сегодня утром на Брикстон-роуд, – говорилось в нем, – на участке между трактиром «Белый олень» и Холланд-Гроув, найдено простое золотое обручальное кольцо. Обращаться к доктору Уотсону на Бейкер-стрит, 221-б, с восьми до девяти вечера».
– Простите, что воспользовался вашим именем, – сказал он. – Если бы я назвал свое, кто-нибудь из этих олухов мог бы заметить его и вмешаться.
– Ничего, – ответил я. – Но вдруг кто-нибудь и правда явится? У меня ведь нет кольца.
– Нет, есть, – сказал он, протягивая его мне. – Это вполне сгодится. Оно практически такое же.
– И кто, по-вашему, откликнется на это объявление?
– Кто же, как не человек в коричневом пальто, наш краснолицый друг в тупоносых башмаках? А не придет сам, так пришлет сообщника.
– Думаете, он не испугается?
– Вовсе нет. Если я правильно представляю себе ситуацию – а у меня есть все основания считать, что это так, – он пойдет на любой риск, чтобы вернуть себе кольцо. По моим предположениям, он выронил его, когда наклонился над телом Дреббера, и в тот момент ничего не заметил. Покинув дом, он обнаружил пропажу и поспешил обратно, но там уже оказалась полиция – между прочим, по его собственной вине, потому что он забыл погасить свечу. Чтобы выйти сухим из воды, он вынужден был прикинуться пьяным. А теперь поставьте себя на место этого человека. Обдумав все как следует, он должен сообразить, что мог потерять кольцо и на улице, когда вышел из дома. Каковы его дальнейшие действия? Он кинется просматривать вечерние газеты в надежде увидеть объявление о находке, и наше обязательно попадется ему на глаза. Он будет вне себя от радости. С чего бы ему подозревать ловушку? С его точки зрения, нет никакой связи между находкой кольца и убийством. И он придет. Не может не прийти. Вы увидите его в течение ближайшего часа.
– И тогда?.. – спросил я.
– Не волнуйтесь, я с ним разберусь. У вас есть оружие?
– Мой старый армейский револьвер и несколько патронов к нему.
– Пожалуй, имеет смысл почистить его и зарядить. Этому парню нечего терять, и хотя мы застанем его врасплох, лучше быть готовыми ко всему.
Я поднялся в спальню и последовал его совету. Когда я вернулся с оружием, со стола уже убрали и Холмс предавался своему любимому занятию – пиликал на скрипке.
– Дело близится к развязке, – сообщил он, увидев меня. – Я только что получил ответ на свою американскую телеграмму. Мои соображения были правильны.
– А именно? – жадно спросил я.
– Моей скрипке определенно не помешают новые струны, – заметил он. – Положите пистолет в карман. Когда он войдет, говорите с ним как обычно. Прочее предоставьте мне. Не глядите на него слишком пристально, не то спугнете.
– Уже восемь, – сказал я, взглянув на часы.
– Да. Наверное, он появится через считаные минуты. Приоткройте дверь. Вот так, достаточно. Теперь вставьте ключ с внутренней стороны. Спасибо! Вчера мне попалась на книжном лотке любопытная книжонка под названием «De Jure inter Gentes»[5], изданная на латинском языке в Льеже в 1642 году. Когда этот маленький коричневый томик поступил в продажу, голова Карла еще крепко сидела на плечах.
– А кто издатель?
– Некий Филипп де Круа. На форзаце сильно выцветшими чернилами написано «Ex libris Guliolmi Whyte». Интересно, кто такой был этот Уильям Уайт? Наверно, какой-нибудь практичный юрист семнадцатого века. Ага, кажется, дождались!
Снаружи громко звякнул звонок. Холмс мягко вскочил и передвинул свое кресло поближе к двери. В прихожей раздались шаги служанки и щелчок открывшегося замка.
– Здесь живет доктор Уотсон? – спросил чистый, но довольно грубый голос.
Нам не было слышно, что ответила служанка, но дверь хлопнула и кто-то стал подниматься по ступеням. Шаги были шаркающими и неуверенными. По лицу моего компаньона скользнула тень недоумения. Наш гость медленно одолел лестничный пролет, и мы услышали слабый стук в дверь.
– Войдите! – крикнул я.
Мое приглашение не осталось без ответа, но вместо рослого преступника, которого мы ждали, порог нашей комнаты переступила морщинистая старуха на подкашивающихся ногах. Похоже, ее ослепил яркий свет, потому что, сделав нам реверанс, она осталась на месте, моргая слезящимися глазками и нервно шаря в кармане дрожащей рукой. Я взглянул на своего товарища и увидел такую разочарованную мину, что еле удержался от смеха.
Старая карга извлекла на свет божий вечернюю газету и ткнула пальцем в наше объявление.
– Я вот зачем пришла, джентльмены, – сказала она, присев еще раз. – За золотым колечком с Брикстон-роуд. Это дочки моей, Салли, – она у меня замужем всего год, а муж у ней на корабле стюардом, и что он скажет, ежели вернется, а она без кольца, так это даже подумать страшно, нраву-то он крутого, а уж когда выпьет, и вовсе спасу нет. Тут ведь как получилось: вчера она возьми да и пойди в цирк вместе с…
– Это ее кольцо? – спросил я.
– Благослови вас господь! – вскричала старуха. – Вот Салли обрадуется! Оно самое.
– А живете вы где? – осведомился я и взял карандаш.
– В Хаундсдиче, на Данкан-стрит, тринадцать. Утомилась, пока до вас дошла.
– Брикстон-роуд вовсе не по дороге из Хаундсдича к цирку, – резко сказал Шерлок Холмс.
Старуха повернулась и остро взглянула на него маленькими глазками из-под воспаленных век.
– Джентльмен спросил, где живу я, – сказала она. – А Салли живет в Пекеме, дом три по Мейфилд-Плейс.
– А фамилия ваша?..
– Я-то Сойер, а она Деннис, потому как вышла за Тома Денниса – славный такой парень, толковый, это когда в море, и у капитана на хорошем счету – ну а как сойдет на берег, так тут уж и женщины, и винцо.
– Вот ваше колечко, миссис Сойер, – перебил я, повинуясь знаку своего компаньона. – Очевидно, оно принадлежит вашей дочери, и я рад, что могу вернуть его законной владелице.
Бормоча слова благодарности и превознося нашу доброту на все лады, старая карга спрятала кольцо в карман и заковыляла прочь. Как только она скрылась из виду, Шерлок Холмс вскочил на ноги и ринулся к себе в комнату. Спустя несколько секунд он вернулся в длинном пальто и шарфе.
– Пойду за ней, – бросил он. – Она наверняка сообщница и приведет меня к нему. Ждите.
Едва за нашей гостьей захлопнулась входная дверь, как Холмс уже бежал вниз по лестнице. Посмотрев в окно, я увидел, что она тащится по другой стороне улицы, а ее преследователь движется за ней в некотором отдалении. «Либо вся его теория неверна, – подумал я, – либо сейчас он проникнет в самое сердце тайны». Холмсу не надо было просить меня дождаться его: я чувствовал, что все равно не смогу заснуть, пока не узнаю результатов его вылазки.
Когда он ушел, было почти девять. Я не имел понятия о том, сколько мне придется ждать, но упрямо сидел, попыхивая трубкой и листая «Жизнь богемы» Анри Мюрже. Пробило десять, и я услышал легкие шаги горничной: она отправилась спать. В одиннадцать за моей дверью раздалась более солидная поступь нашей домохозяйки, удаляющейся с тем же намерением. Дело шло к полуночи, когда до моего слуха донесся резкий звук ключа, повернувшегося в замке. Как только Холмс ступил в комнату, я понял по его виду, что на сей раз удача ему изменила. Веселое восхищение боролось на его лице с досадой; наконец первое чувство победило и он от души расхохотался.
– Ни за что не хотел бы, чтобы об этом узнали в Скотленд-Ярде! – воскликнул он, плюхнувшись в кресло. – Я так часто подтруниваю над ними, что тут они не дали бы мне спуску. Но ничего, можно и посмеяться: я ведь знаю, что в конце концов возьму верх.
– Что случилось? – спросил я.
– С удовольствием расскажу вам, как я опростоволосился. Эта старушенция прошла самую малость, а потом принялась хромать и всячески демонстрировать, что стерла себе ноги. Скоро она и вовсе остановилась и кликнула кеб, который проезжал мимо. Я подобрался поближе, чтобы услышать адрес, но мог бы и не стараться, потому что она завопила на всю улицу: «Хаундсдич, Данкан-стрит, дом тринадцать!» Неужто и правда не врет, подумал я и, увидев, как она залезла внутрь, прицепился сзади. Этим умением должен владеть каждый уважающий себя сыщик. Ну вот, покатили мы куда велено и ни разу не притормозили, покуда не прибыли на место. Я соскочил раньше, чем мы подъехали к дому, и не торопясь пошел по тротуару, будто гуляю. Смотрю, кеб остановился. Кучер соскочил, открыл дверцу и ждет. А оттуда – никого. Когда я поравнялся с ним, он как полоумный шарил руками в пустом кебе и сыпал такой отборной руганью, какую мне редко доводилось слышать. Его пассажирки и след простыл, и я боюсь, что ему долго придется ждать своих денег. Мы обратились в дом номер тринадцать и выяснили, что он принадлежит почтенному обойщику по фамилии Кезуик и ни о каких Сойерах и Деннисах там и слыхом не слыхали.
– Уж не хотите ли вы сказать, – в изумлении вскричал я, – что эта дряхлая, немощная старуха сумела выскочить из кеба на ходу, да так, что ни вы, ни кучер этого не заметили?
– Как же, старуха! – сердито сказал Холмс. – Это нас с вами одурачили, как старух. К нам приходил молодой человек, очень ловкий и к тому же бесподобный актер. Загримировался он изумительно. Потом, несомненно, заметил за собой слежку и воспользовался этим приемом, чтобы от меня улизнуть. Это показывает, что преступник, за которым мы охотимся, не так одинок, как я воображал, – у него есть друзья, готовые по его просьбе пойти на риск. Знаете что, доктор, вид у вас совсем измученный. Послушайтесь моего совета и давайте-ка на боковую.
Я и впрямь очень утомился, а потому не стал ему возражать. Я оставил Холмса перед камином с тлеющими угольями и чуть ли не до самого рассвета слышал заунывные причитания его скрипки, говорящие о том, что он все еще размышляет над загадочным делом, которое взялся распутать.
