Артюр Рембо
Пьяный корабль
Roman
Роман
I
О кто серьезен, кто – в семнадцать лет,
Под вечер – провалитесь, лимонады,
Пивные кружки и кабацкий свет! —
Идете вы у лип искать прохлады.
В июне липы пахнут сладко. Так
Мил воздух, что закроешь взор лениво.
Ветер шумом – город близко – режет мрак
И носит запах лоз и запах пива,
II
Вон виден маленький мой лоскуток
Лазури темной, обрамлен сучками,
Звезды его пронизывает ток,
И так далеко, он, и беленький над нами,
Семнадцать лет! Июнь! Ночь! Сладкий ток
Шампанского вам в голову ударит.
И кажется: как маленький зверек
Лобзанье на губах дрожит и тает.
III
Вон там, в тени, под тусклым фонарем
– Ведь сердце робинзонит по романам —
Проходит барышня, с воротничком
Блестящим и папашей злым и странным.
Она находит вас наивным – и,
Постукивая живо каблучками,
Проворно обернет черты свои.
И фуги мрут над вашими губами.
IV
Вы влюблены: внаймы на месяц, да!
Навек: Стихов она не может слышать;
Друзья решают: скверный вкус. Тогда
Письмо она вам вечером напишет.
И в этот вечер вновь кабацкий свет,
Заказывают кружку, лимонада…
О кто серьезен, кто – в семнадцать лет,
Когда под липами зелеными – прохлада.
Перевод С. Боброва
Роман
I
Едва ль серьезен кто, когда семнадцать лет.
Прекрасным вечером – довольно пива, чая,
Крикливое кафе, где одуряет свет!
Уходишь на бульвар, где липы расцветают.
Прекрасным вечером прекрасен запах лип.
Разнежен воздух так, что ты смежишь ресницы.
Ветр, полный отзвуков, – ведь город невдали —
Дыханием вина, дыханьем нива мчится.
II
Вдруг неба видишь ты малюсенький клочок
Густой голубизны, обведенный сучками.
Там вышита звезда, и тает и течет
Несмело, белая, тишайшими толчками.
Июнь! Семнадцать лет! Хмелей! Пьяней! Ликуй!
Кипенье роста, как шампанское, играет.
Ты грезишь, чувствуешь, что вот уж поцелуй,
Как маленький зверек, здесь, на губах, порхает.
III
Душе безумной что роман, то «Робинзон».
Тогда, вдруг появись под фонарем дрожащим,
Проходит барышня (и сразу ты пленен)
В тени грозящего воротника папаши.
И так как у тебя такой наивный взгляд,
То, продолжая путь своей походкой чинной,
Легко и быстро вдруг оглянется назад, —
И на твоих губах застынут каватины.[6]
IV
Влюблен по август ты, одною ей живешь!
Влюблен. Твои стихи ей кажутся смешными.
Уходят все твои друзья: ты слишком пошл.
Но вот ты получил записку от любимой.
В тот вечер вновь в кафе, где одуряет свет,
Ты появляешься, чтоб выпить пива, чаю…
Едва ль серьезен кто, когда семнадцать лет
И рядом есть бульвар, где липы расцветают.
Перевод Т. Левита
Роман
I
Нет рассудительных людей в семнадцать лет! —
Июнь. Вечерний час. В стаканах лимонады.
Шумливые кафе. Кричаще-яркий свет.
Вы направляетесь под липы эспланады.
Они теперь в цвету и запахом томят.
Вам хочется дремать блаженно и лениво.
Прохладный ветерок доносит аромат
И виноградных лоз, и мюнхенского пива.
II
Вот замечаете сквозь ветку над собой
Обрывок голубой тряпицы, с неумело
Приколотой к нему мизерною звездой —
Дрожащей, маленькой и совершенно белой.
Июнь! Семнадцать лет! Сильнее крепких вин
Пьянит такая ночь… Как будто бы спросонок,
Вы смотрите вокруг, шатаетесь один,
А поцелуй у губ трепещет, как мышонок.
III
В сороковой роман мечта уносит вас…
Вдруг – в свете фонаря, – прервав виденья ваши,
Проходит девушка, закутанная в газ,
Под тенью страшного воротника папаши,
И, находя, что так растерянно, как вы,
Смешно бежать за ней без видимой причины,
Оглядывает вас… И замерли, увы,
На трепетных губах все ваши каватины.
IV
Вы влюблены в нее. До августа она
Внимает весело восторженным сонетам.
Друзья ушли от вас: влюбленность им смешна.
Но вдруг… ее письмо с насмешливым ответом.
В тот вечер… вас опять влекут толпа и свет…
Вы входите в кафе, спросивши лимонаду…
Нет рассудительных людей в семнадцать лет
Среди шлифующих усердно эспланаду!
Перевод Б. Лившица
Роман
I
Погожим вечером тебя влечет уют,
Но кто в семнадцать лет бывал уравновешен?
В кафе по вечерам в июне пиво пьют,
А ты под сенью лип зеленых безутешен.
Всем розам запах лип в июне предпочтешь;
В томленье сладостном смежить готов ты веки,
А город недалек, там в городе кутеж,
И пиво пенится, бушуя, словно реки.
II
Ты замечаешь вдруг, что темно-синий клок
Над крышей окаймлен трепещущею веткой,
Проколот белою звездой, чей луч поблек,
Но все еще манит своей дурною меткой.
В семнадцать лет июнь – дразнящая мечта;
Шампанским сок пьянит, а в жилах кровь рокочет,
И кажется тебе, что робкие уста
Звереныш-поцелуй доверчиво щекочет.
III
А сердце у тебя в груди, как Робинзон;
Смотри: там, где фонарь сиянием раскрашен,
Прошла девица, вся она – хороший тон;
Тень рядом жуткая – воротничок папашин.
Но ты в глазах ее невероятно глуп;
Проворно смерила тебя лукавым взглядом.
И уничтожен ты, и не сорваться с губ
Твоим изысканным любовным серенадам.
IV
Влюбленный, ты себе сонетами внушил,
Что все еще влюблен и в августе, как прежде;
Друзьям ты надоел, ее ты насмешил;
Письмом кладет она конец твоей надежде!
В смятенье, потеряв надежду на уют,
Под сенью старых лип, как прежде, безутешен,
Ты направляешься в кафе, где пиво пьют,
Но кто в семнадцать лет бывал уравновешен!
Перевод В. Микушевича
Le mal
Зло
Меж тем как красная харкотина картечи
Со свистом бороздит лазурный небосвод
И, слову короля послушны, по-овечьи
Бросаются полки в огонь, за взводом взвод;
Меж тем как жернова чудовищные бойни
Спешат перемолоть тела людей в навоз
(Природа, можно ли взирать еще спокойней,
Чем ты, на мертвецов, гниющих между роз?) —
Есть бог, глумящийся над блеском напрестольных
Пелен и ладаном кадильниц. Он уснул,
Осанн торжественных внимая смутный гул,
Но вспрянет вновь, когда одна из богомольных
Скорбящих матерей, припав к нему в тоске,
Достанет медный грош, завязанный в платке.
Перевод Б. Лившица
Rages de Césars
Ярость Цезарей
Бредет среди куртин мужчина, бледный видом,
Одетый в черное, сигарный дым струя,
В мечтах о Тюильри он счет ведет обидам,
Порой из тусклых глаз бьют молний острия.
О, император сыт, – все двадцать лет разгула
Свободе, как свече, твердил: «Да будет тьма!» —
И задувал ее. Так нет же, вновь раздуло —
Свобода светит вновь! Он раздражен весьма.
Он взят под стражу. – Что бормочет он угрюмо,
Что за слова с немых вот-вот сорвутся уст?
Узнать не суждено. Взор властелина пуст.
Очкастого, поди, он вспоминает кума…
Он смотрит в синеву сигарного дымка,
Как вечером в Сен-Клу глядел на облака.
Перевод Е. Витковского
Ярость Цезарей
С сигарою во рту идет мужчина бледный,
Вокруг цветут луга, куда ни посмотри,
Мужчина бледный зол на блеск цветов победный,
Весь в черном, он грустит о залах Тюильри.
Наш император пьян от двух десятилетий
Разгула. Сколько раз мечталось палачу
Свободе дать плетей, не пригодились плети,
Свободу не сумел задуть он, как свечу.
Монарх в плену. О чем он думает, что гложет
Отрекшегося – стыд? раскаянье? Бог весть.
Чье имя на губах дрожит? Нам не прочесть.
Сообщника в очках припомнил он, быть может…
Над императором сигарный вьется дым:
Так над Сен-Клу парил он облачком седым.
Перевод Р. Дубровкина
Rêvé pour L’hiver
Зимняя мечта
В вагонах голубых и розовых и алых
Уехать от зимы!
Там в каждом уголке для поцелуев шалых
Приют отыщем мы.
Закроешь ты глаза, забыв, как ветер колкий
Гримасничает за окном,
Как черти черные и бешеные волки
Стенают в сумраке ночном.
И, словно паучок, щеки твоей коснется
Мой быстрый поцелуй, и скромно отвернется
Притворная щека.
«Поймай!» – прошепчешь ты, мы обо всем
забудем:
На шее, на груди всю ночь, искать мы будем
Бродяжку-паучка.
Перевод Р. Дубровкина
Le dormeur du val
Спящий в долине
Балка наполнена зеленью; в ней река запевает,
Легко взметывая на травы брызги серебра, —
А в них солнца нагорного сияет игра,
Маленький дол от лучей зацветает.
Солдат молодой, – рот открыт и нагое темя,
Спит, залившись кресса цветом голубым;[7]
Он простерт и пригрет травами всеми,
Куда солнце дождит светом своим.
В ногах его – цветет кашка. Улыбаясь, словно
Больной малютка сквозь сон неровный,
Спит. Баюкай, Природа, его – холодно ему!
Благоуханья цветов ноздрей его не тронут,
Спит он на солнце, в траве руки тонут,
Спокойный. – И две красные ранки на правом
боку.
Перевод С. Боброва
Он спит…
В зеленеющей яме щебечет ручей,
За траву безрассудно хватаясь клочками
Серебристой струи. Пеной ярких лучей
Солнце брызжет в долину, горя над холмами.
Рот открыв, без фуражки, солдат молодой,
Погруженный затылком в зеленое ложе,
Спит. С небес льется свет, словно дождь золотой,
Оттеняя в траве белизну его кожи.
В незабудках запрятаны ноги, а он,
Как ребенок, улыбкой во сне озарен.
Он озяб. Пусть природа беднягу согреет!
От цветов аромат по долине разлит.
На припеке солдатик, раскинувшись, спит.
У него под ключицею рана чернеет.
Перевод С. Мамонтова
Спящий в ложбине
Где в пятнах зелени поет река, порой
Игриво за траву серебряною пеной
Цепляясь; где рассвет над гордою горой
Горит и свет парит в ложбине сокровенной, —
Спит молодой солдат, открыв по-детски рот
И в клевер окунув мальчишеский затылок,
Спит, бледный, тихо спит, пока заря встает,
Пронзив листву насквозь, до голубых прожилок.
С улыбкой зябкою он крепко спит, точь-в-точь
Больной ребенок. Как продрог он в эту ночь —
Согрей его, земля, в своих горячих травах!
Цветочный аромат его не бередит.
Он спит, и на груди его рука лежит —
Там, с правой стороны, где два пятна кровавых.
Перевод М. Яснова
Au cabaret-vert
В «Зеленом кабаре»
Шатаясь восемь дней, я изорвал ботинки
О камни и, придя в Шарлеруа, засел
В «Зеленом кабаре», спросив себе тартинки
С горячей ветчиной и с маслом. Я глядел,
Какие скучные кругом расселись люди,
И, ноги протянув далеко за столом
Зеленым, ждал, – как вдруг утешен был во всем,
Когда, уставив ввысь громаднейшие груди,
Служанка-девушка (ну, не ее смутит
Развязный поцелуй) мне принесла на блюде,
Смеясь, тартинок строй, дразнящих аппетит,
Тартинок с ветчиной и с луком ароматным,
И кружку пенную, где в янтаре блестит
Светило осени своим лучом закатным.
Перевод В. Брюсова
В «Зеленом кабачке»
Пять часов пополудни
Я восемь дней бродил, я стер до дыр ботинки
И вот в Шарлеруа свернул, полуживой,
В «Зеленый кабачок», и заказал тартинки,
Пусть и с холодною, а все же с ветчиной.
Сев за зеленый стол, блаженствуя, как в сказке,
Я ноги вытянул: душа была в ладу
С лубками на стене. И вскоре, строя глазки
И титьками вовсю качая на ходу,
Служанка – не из тех, кого смутишь объятьем! —
Смеясь, мне принесла тартинки и под стать им
На блюде расписном уложенные в ряд
Кусочки ветчины, пропахшей луком, нежной,
И кружку полную, где в пене белоснежной,
Как в облаке, тонул мерцающий закат.
Перевод М. Яснова