Август Юхан Стриндберг
Фрекен Жюли
Входит Нильс Юлленшерна.
Говори же!
Нильс Юлленшерна молчит.
Опять отказ! Вдовствующая королева просит ее извинить!
Нильс Юлленшерна (показывает кипу вскрытых писем). Да, и все дворяне просят их извинить!
Эрик. О! Я, король, оказываю честь негодяям, зову на свадьбу, а они не идут! Юлленшерна! Созывай всех на трапезу! Гони весь сброд к столу! Всех, всех! Мой фальшивый бриллиант засияет в подобающей ему оправе! Созывай всех с улиц и торжищ, пусть идут сюда нищие, и бродяги, и шлюхи!
Нильс Юлленшерна. Вы изволите шутить?
Эрик. А тебе смешно, жалкий пес? (Идет к двери в глубине сцены, распахивает ее; подает знак; гремят фанфары, на сцену вносят накрытые столы; Эрик идет к двери налево и зовет; входит толпа, люди слегка пьяны, но робеют). К столу! Негодяи! Ну вот! Нечего робкими притворяться! Невесту ждать не будем, она вниз пошла! Сидеть, псы! Слушаться меня, или я убью вас!
Народ и прежние, кроме матери Йорана Перссона, садятся за стол.
Йоран Перссон сидит на стуле и презрительно наблюдает происходящее. Нильс Юлленшерна кладет маршальский жезл к ногам Эрика и уходит.
Ага! Наелся, лизоблюд? Ты чересчур хорош для этого сброда? Полюбуйся на королевского тестя, как он пальцы в рот запихивает… (Поднимает жезл, ломает, швыряет обломки вслед Нильсу.) К черту! Убирайся!
Нильс Юлленшерна. Уходит ваш последний, единственный друг. (Уходит.)
Эрик (Йорану Перссону). Подумай, а красиво звучит! И я-то до сих пор, как несмышленыш, как скот, готов поверить любому мерзавцу, лишь бы он говорил красиво! Однако… (Садится рядом с Йораном Перссоном.) Юлленшерна не лучше и не хуже других; в нем всего понамешано; благородные чувства и низость; редкая храбрость и беспримерная трусость; верен, как пес, и коварен, как кошка…
Йоран Перссон. Одним словом – он человек!
Вваливается еще народ.
Эрик (народу). Пожалуйте, люди добрые, на свадьбу! Рассаживайтесь! Ешьте, пейте, веселитесь, ведь завтра смерть придет! (Йорану.) Странно, отчего мне всегда нравились людишки поплоше? А знаешь, они ведь, ей-богу, мне нравятся! Посмотри на лакеев, однако как морщатся… Ха-ха!
Йоран Перссон. Ты в самом деле считаешь, что люди низкого звания – поплоше? Поверь, такой грубости, какую выказал мне Сванте Стуре в моем же доме, я не встречал ни на больших дорогах, ни в кабаках!
Эрик. Но что он такое говорил?
Йоран Перссон. Мне стыдно повторять те бранные слова, которыми он сыпал при матери моей и ребенке… Конечно, он не ел с ножа, но это самая его большая заслуга!
Эрик (лакеям, которые прислуживают неохотно). Повежливей с моими гостями, не то я велю с вас шкуру спустить! (Йорану Перссону.) О чем задумался?
Йоран Перссон. О твоей судьбе. И о моей! Я ничего уже не понимаю. Подумай, ведь песня наша к концу идет. Так душно, так глухо, а я различаю звуки! Одним ухом слышу конский топот, а другим – барабанный бой, такой, как бывает, когда солдата сквозь строй ведут! Ты давно видел мою мать?
Эрик. Она приходила сюда взглянуть на невесту!
Йоран Перссон. Не понимаю отчего, но скучаю я по старухе; конечно, она только про деньги и говорила, но ведь она права…
Эрик. Ты ведь не обижаешься, что я тебя просил не быть на свадьбе, правда, Йоран? Это ведь все из-за герцогов…
Йоран Перссон. Думаешь, я не понял? Думаешь, я так мелок? Но об одном я хочу тебя просить!
Эрик. Говори!
Йоран Перссон. Чтоб ты не воображал, будто я был как-то связан с Агдой, будто подобрал ее после Якоба Израела, ибо это неправда. Да, я подал ей руку помощи, но всего лишь из-за – гм! – благородства, такое со всяким может случиться!
Эрик. А ведь ты, в сущности, хороший человек, Йоран…
Йоран Перссон. Молчи! Прости. Но я не могу, чтоб меня хвалили; я тогда не верю… Словом, мне это неприятно.
Эрик. Молчу, молчу…
Йоран Перссон. А знаешь, что означает отсутствие герцогов?
Эрик. Что они свиньи!
Йоран Перссон. Что мы приговорены к смерти! Просто и ясно!
Эрик. К смерти? А, да-да, конечно! Ты прав! И знаешь ли, в чем была главная моя ошибка?
Йоран Перссон. Нет, я уже ничего не знаю, ничего не понимаю, я пропал. Воображал себя государственным мужем, считал, что у меня есть высокая цель – защищать твою корону, наследованную от великого отца, получившего ее по воле народной, не по воле дворян, и по милости Божией. Видно, я ошибся.
Эрик. А ты не замечал, что есть вещи, которых мы не понимаем, да и не можем понять? Скажи, Йоран!
Йоран Перссон. Да-да! А не случалось ли тебе вдруг почувствовать, что ты лучше других?
Эрик. Да-да! А тебе?
Йоран Перссон. Я-то всегда считал себя правым…
Эрик. Ну и я. И все, вероятно, тоже. Но кто же тогда неправ?
Йоран Перссон. Да, скажи – кто? Как мало еще мы знаем.
Пауза.
Эрик. Йоран, ты не пойдешь со мною к Карин?
Йоран Перссон. Если ты ей простишь!
Эрик. Что? Ах да! Что герцогов предупредила? Это было нехорошо. Но, быть может, она боялась, как бы кровавый грех не пал на моих детей? И на меня?
Йоран Перссон. Она заранее взяла на себя все твои громы и молнии, ведь она знает своего Эрика! Прости ей!
Эрик. Я ей уже простил! Однако взгляни! Они уж сыты, веселы, разговорились… В этой жизни больше смешного, чем печального, правда, Йоран?
Йоран Перссон. Смешное или печальное – кто различит? По мне – все сплошная нелепость, но, быть может, в ней содержится тайный смысл! Тебе грустно, Эрик?
Эрик. Да. Снова одолевает меня старая мука! Кто мучит меня? Кто? Пойдем со мною. Я хочу видеть Карин и детей! Как объяснить это, скажи, Йоран! Я знаю, она немногим меня лучше, но при ней я всегда покойней и не так склонен ко злу.
Йоран Перссон. Я ничего не могу объяснить…
Эрик. Порой мне кажется, что я ее дитя, порой – что она мое!.. (Пауза.)
Йоран Перссон (вслушиваясь). Тс-с! Я слышу, кто-то там крадется… по лестницам, по прихожим… влезают в двери… открывают окна…
Эрик. Ты и это слышишь? (Входит Нильс Юлленшерна.) Смотри! Нильс Юлленшерна! Собственной персоной! Ха-ха-ха!
Нильс Юлленшерна. Ваше величество! Стража подкуплена! Герцоги куда ближе, чем мы полагали!
Эрик. Ну, так иди к ним!
Нильс Юлленшерна. Я не настолько низок!
Эрик. Чем ты докажешь свои подозрения?
Нильс Юлленшерна (показывает серебряную монету). Это иудин серебреник. Такие раздают во дворце. Их называют «Цена крови», их чеканят из серебра, пожалованного вашим величеством родственникам Стуре и других казненных!
Эрик (Йорану Перссону). Ты можешь это понять? Казнят изменников; я дарю семьям казненных деньги, и за эти деньги продают мою голову. И твою! Не безумие ли? Пойдем со мною к Карин!
Йоран Перссон. Я пойду с тобою, куда бы ты ни пошел!
Эрик (Нильсу Юлленшерна). Ступай, Юлленшерна, спасай свою жизнь! Благодарю тебя за все доброе, остальное же… мы зачеркнем! Народ пусть повеселится напоследок! Они дети, зачем их обижать!
Нильс Юлленшерна (падает на колени перед Эриком). Господи, спаси и помилуй доброго короля, друга народа, Эрика-заступника!
Эрик. И меня так называют? Неужто обо мне хорошо говорят?
Нильс Юлленшерна. Да. И когда всходит звезда святого Эрика, земледелец говорит: «Господи, спаси и помилуй короля Эрика!»
Эрик. Замолчи! Безумец и богохульник, мы оба уже не веруем в святыню!
Йоран Перссон. Ни в бога, ни в дьявола!
Йоран Перссон и Эрик уходят направо, Нильс Юлленшерна – налево.
Пауза.
Монс (совершенно трезвый, но смущенный, поднимает бокал). Ну, друзья… угощайтесь же… на здоровье…
Мария (громко и отчетливо). Я хочу кой-куда, мама…
Агда. Тише, детонька!
Монс. Конечно, хозяин здесь не я… и, конечно, у нас чудное это праздне… празден… празднество! Иному охота небось увидеть жениха с невестой за столом!..
Мария. Мама, я хочу кой-куда!
Монс. Погоди, детка, и не пей столько…
Мария. Мама, я хочу!
Монс. Выведи дите-то, бесстыдница…
Агда (встает и поднимает Марию). Пойдем, детка…
Мужской голос 1-й. Небось у себя сидим! Лакей! Подай-ка сюда опять гуся!
Женский голос 1-й. Нет, я первая спросила гуся!
Мужской голос 2-й. Семгу тащи! Эй!
Лакей. Ты не у себя дома!
Мужской голос 2-й. Я со своими сижу! И еда это наша, мы небось за нее заплатили!
Женский голос 2-й. Монс, дружок, ремень-то расслабь!
Монс. Это еще что за ин… три… интриги! По-твоему, я чересчур много жру?
Женский голос 2-й. Я ж говорю – Монс, дружок! Ну чего ты?
Мужской голос 3-й. Лакей! Тащи сюда трубы! Трубы!
Монс. Тихо! Никаких труб!
Мужской голос 3-й. Я вот думаю, где знатные господа угощаются? Они что – брезгуют нами или как?
Мужской голос 1-й. Король-то? Да он же спятил!
Женский голос 2-й. Ясно, спятил. Не то нам бы тут не сидеть!
Монс. Я прошу… (Гул.)… Прошу… Я хочу сказать… Дайте же мне слово сказать! Вам бы тут не сидеть, кабы король слабоумный был. Ну, он немного чудной, странный он… но ведь он показал себя лучше иных прочих… кто… не захочет помочь бедной девушке… и за стол усадил нас, бедных… мы ведь бедные все… стало быть, не гнушается, что невеста из низкого звания, вот!
С разных сторон сразу раздаются трубные сигналы.
Друзья хорошие, эти, как мы, служивые люди, говорим – сигналы, в честь того даются, что, мол, обед закончен! Так что благодарим господа за угощенье.
Мать Перссона (входя). Что тут у вас за праздник?
Монс. Да, матушка Перссон, был один царь, и хотел он сделать брачный пир и послал рабов своих звать званных на брачный пир, но они не хотели прийти. Тогда сказал он рабам: пойдите на распутия и всех, кого найдете, зовите на брачный пир. И рабы вышли на дороги, собрали всех, кого нашли, и злых и добрых, и брачный пир наполнился возлежащими!
Мать Перссона. Где Йоран, мой сын?
Монс. У короля!
Мать Перссона (указывая вправо). Там?
Монс. Там! (Она идет вправо.) Друзья хорошие! Как войдет к нам король, кричите вместе со мною: Эрику Четырнадцатому – слава! Поняли? Слава! Слава!
Все. Слава!
Педер Веламсон (вбегая). Король здесь?
Монс. Нет! А что?
Педер Веламсон. Замок осажден. Герцоги в соседнем зале!
Монс (встает). Господи боже! Что с нами-то будет!
Педер Веламсон. С вами? А со мной что будет? Виселица – вот что меня ждет!
Монс. Ничего нет изменчивей, чем счастье, только тебе станет хорошо – а горе уже у порога! Что тут сказать? Что делать?
Педер Веламсон (берет кубок, осушает). Не пытали бы хоть. Но нет, герцог – он дьявол!
Мать Перссона (вбегает). Господи Иисусе! Короля схватили! И Йорана! Йоран, сынок!
Монс. Карин! Дочка! Дочка!
Мать Перссона. Ори, ори! Небось не прибежит…
Монс. Нет?
Мать Перссона. Небось за мужем пошла!
Монс. Спятили они оба!
Двери в глубине сцены распахиваются, появляется Нильс Юлленшерна.
Нильс Юлленшерна. Король идет!
Все жмутся по углам сцены.
Монс. Схватили же короля!
Нильс Юлленшерна. Да, того – да! Не этого! Осторожно, люди, речь о жизни идет!
Входят со свитой герцог Юхан и герцог Карл.
Король Юхан Третий, слава, слава!
Все. Слава! Король Юхан Третий!
Герцог Юхан. Благодарю! (Нильсу Юлленшерна.) Что это за сборище?
Нильс Юлленшерна. Двор короля Эрика!
Герцог Юхан (герцогу Карлу). Я несколько близорук. Но мне кажется, двор несколько странный. Не оборванцы ли это?
Герцог Карл. Брат не любил мелких князьков, но мелких людишек жаловал…
Герцог Юхан. Да, это была его слабость…
Герцог Карл (вполголоса Юхану). Или его сила! Твоя же – в том, чтоб не держать слова!
Герцог Юхан. Какого слова?
Герцог Карл. Мы не разделим престол?
Герцог Юхан. Ничего такого не слыхивал!
Герцог Карл. Ты большой подлец!
Герцог Юхан. Берегись! В Грипсхольме места много…
Герцог Карл. Тебе ли не знать!
Герцог Юхан (свите). Междоусобицы кончились, воцарился покой, и мы смотрим в будущее с возрожденной надеждой на мир…
Герцог Карл делает знак своей свите и уходит.
Куда ты идешь, брат мой?
Герцог Карл. Своей дорогой, и наши пути расходятся!
Нильс Юлленшерна. Господи! Все начинается снова!
Герцог Юхан. Кажется, весь мир сошел с ума!
Герцог Карл. Так думал и Эрик! Кто знает…
Мария. Мама, скоро это кончится?
Герцог Карл (с улыбкой). Нет, дитя мое, борьба не кончается – никогда!
Соната призраков
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Старик, директор Хуммель.
Студент Аркенхольц.
Молочница (виденье).
Привратница.
Покойник, консул.
Дама в черном – дочь Покойника и Привратницы.
Полковник.
Мумия, жена Полковника.
Дочь его – дочь Старика.
Знатный господин, по имени барон Сканскорг, жених привратнициной дочери.
Юхансон, слуга Хуммеля.
Бенгтсон, слуга Полковника.
Невеста, прежняя невеста Хуммеля, седая старуха.
Первый этаж и бельэтаж современного дома, дом виден с угла, в первом этаже круглая гостиная, в бельэтаже – балкон и флагшток. В открытом окне гостиной, когда раздвигаются шторы, видна белая мраморная статуя молодой женщины, среди пальм, в ярких солнечных лучах. В окне налево – гиацинты в горшках (голубые, белые, алые). На балконных перилах – синее шелковое одеяло и две белые подушки. Окно бельэтажа налево завешено белой простынею. Ясное летнее утро. Перед домом на переднем плане – зеленая скамейка. Направо на переднем плане – фонтан, налево – афишная тумба. Налево в глубине – открытая дверь парадного, видна белая мраморная лестница с перилами красного дерева с бронзой; по обе стороны парадного в кадках стоят лавры. Круглая гостиная выходит в переулок, ведущий как бы в глубину сцены. Налево от парадного в первом этаже – окно с зеркалом-рефлектором. Когда поднимается занавес, слышно, как звонят сразу в нескольких церквах. Двери парадного открыты; на лестнице неподвижно стоит Дама в черном. Привратница подметает крыльцо, драит дверные ручки, поливает лавры. В кресле-каталке возле афишной тумбы сидит Старик и читает газету; он седой, бородатый, в очках. Из-за угла появляется Молочница, в проволочной корзине у нее бутылки; она без пальто, в коричневых туфлях, черных чулках, белом беретике; снимает беретик и вешает на фонтан; утирает пот со лба, черпает ковшом воду, пьет несколько глотков, моет руки, поправляет прическу, глядясь в воду фонтана. Слышно, как где-то на пароходе бьют склянки да органные басы в ближней церкви то и дело нарушают тишину. После минутной паузы, когда девушка уже привела себя в порядок, слева входит Студент, невыспавшийся, небритый. Направляется прямо к фонтану.
Студент. Можно мне ковш?
Молочница тянет ковш к себе.
Ну, ты скоро?
Молочница смотрит на него с ужасом.
Старик (про себя). С кем это он говорит? Никого не вижу! С ума он, что ли, сошел? (Рассматривает их с величайшим изумлением.)
Студент. Что ты так глядишь на меня? Жуткое зрелище? Да, я не спал сегодня, и ты решила, кажется, что я всю ночь кутил…
Молочница все так же на него смотрит.
Пуншем назюзюкался, а? Пахнет от меня пуншем?
Молочница все так же смотрит.
Ну да, небритый, сам знаю… Дай-ка мне, девушка, глоток воды, ей-богу, я заслужил! (Пауза.) Ну что ж! Придется живописать, как всю ночь я перевязывал раненых и спасал страждущих. В самом деле, вчера вечером я видел, как обрушился дом… вот.
Молочница полощет ковш и дает Студенту напиться.
Благодарю!
Молочница стоит неподвижно.
(Медленно.) Не окажешь ли ты мне великую услугу? (Пауза.) Понимаешь ли, у меня болят глаза, сама видишь, они красные, а я прикасался к раненым и к трупам; и мне не стоит дотрагиваться до глаз… Будь добра, достань у меня из кармана чистый носовой платок, смочи его холодной водой и промой мои бедные глаза. Хочешь? Хочешь быть милосердной самарянкой?
Молочница, помешкав, исполняет его просьбу.
Спасибо, дружок! (Вынимает бумажник. Девушка отстраняет его рукой.) Прости мне мою глупость. Я просто с ног валюсь, так спать хочется…
Старик (Студенту). Прошу прощенья, что позволяю себе к вам адресоваться, но я услышал, вы вчера были на месте катастрофы… А я тут как раз читаю в газете…
Студент. Уже и в газете есть?
Старик. Во всех подробностях; и портретец помещен. Сожалеют только, что имя отважного студента узнать не удалось…
Студент (заглядывает в газету). Вот как? Да, это я!
Старик. Но с кем это вы только что беседовали?
Студент. А сами-то вы не видели?
Пауза.
Старик. Осмелюсь полюбопытствовать… не могу ли я узнать ваше достославное имя?
Студент. К чему? Не люблю гласности… сегодня превозносят, завтра клеймят – нынче научились унижать так виртуозно… да и за наградой я не гонюсь…
Старик. Богаты, стало быть?
Студент. Какое там, напротив! Беден как церковная крыса.
Старик. Знаете ли… мне, кажется, знаком ваш голос… У меня был в юности друг, он произносил «охно» вместо «окно», и в жизни я не встречал больше никого, кто произносил бы это слово таким манером… Он единственный. И вот теперь вы. Скажите, не родственник ли вы купцу Аркенхольцу?
Студент. Это мой отец.
Старик. Пути провидения неисповедимы… Я видел вас, когда вы были совсем еще ребенком, и при весьма печальных обстоятельствах.
Студент. Да, говорят, я родился как раз когда обанкротился отец.
Старик. Совершенно верно!
Студент. Могу ли я спросить, с кем имею честь?..
Старик. Я директор Хуммель…
Студент. Вот как… Припоминаю…
Старик. При вас часто произносили мое имя?
Студент. Да!
Старик. И, быть может, с некоторой неприязнью?
Студент молчит.
Так я и знал! И разумеется, вам говорили, будто это я разорил вашего отца? Все, разорившиеся на глупых махинациях, непременно воображают, будто их разорил тот, кого им не удалось провести. (Пауза.) На самом же деле отец ваш ограбил меня на семнадцать тысяч крон, которые и составляли в те времена все мое достояние.
Студент. Удивительно, как можно одну и ту же историю рассказывать на совершенно разные лады.
Старик. Не думаете же вы, что я лгу?
Студент. Что же мне думать? Отец лгать не мог!
Старик. Разумеется, отцы никогда не лгут… Но я сам отец в свою очередь, и, следственно…
Студент. Говорите ясней.
Старик. Я вызволил вашего отца из беды, он же мне сполна отплатил смертельной ненавистью… и домашних своих приучил поносить меня.
Студент. Но, возможно, вы сами навлекли его неблагодарность, отравив свою помощь каким-то униженьем.
Старик. Помощь всегда унизительна, сударь мой.
Студент. Что, собственно, вам от меня угодно?
Старик. Я не требую с вас денег; но вы можете со мной расквитаться, если согласитесь оказывать мне мелкие услуги. Вы видите – я калека, одни считают, что я сам виноват, другие склонны винить моих родителей, я же полагаю – виною тут коварство жизни: едва избегнешь одних ее силков, и тотчас попадешься в другие. Меж тем я не могу бегать по лестницам, дергать дверные звонки, и я взываю к вам – помогите!
Студент. Чем я могу вам помочь?
Старик. Для начала – подкатите-ка мое кресло к тумбе, мне надо прочесть афиши; хочу посмотреть, что сегодня дают…
Студент (катит кресло). А слуги у вас нет?
Старик. Есть, да я его послал с поручением… Скоро он вернется… Вы, сударь, медик?
Студент. Нет, я занимаюсь языками, но сам, впрочем, не знаю, что из меня выйдет.
Старик. Хе-хе! Ну, а в математике вы сильны?
Студент. Пожалуй.
Старик. Превосходно! А хотели бы получить место?
Студент. Отчего бы нет.
Старик. Так-с (читает афиши). Утром дают «Валькирию»… Значит, полковник с дочерью будут, а коль скоро он всегда сидит с краю в шестом ряду, вас я усажу подле… Не угодно ли вам зайти вон в ту телефонную будку и заказать один билет в шестом ряду, кресло номер восемьдесят два?
Студент. Значит, мне днем идти в оперу?
Старик. Да! Слушайтесь меня, и вам будет хорошо! Я хочу, чтобы вы были богаты, счастливы, окружены почетом. Ваш вчерашний дебют в роли отважного спасителя сегодня же сделает вас знаменитостью, и ваше имя уже кой-чего стоит.
Студент (идет к телефонной будке). Забавно…
Старик. Вы спортсмен?
Студент. Да, к несчастью.
Старик. Оно обернется счастьем! Извольте же заказать билет. (Читает газету.)
Дама в черном сходит на тротуар и беседует с привратницей; старик вслушивается, но публике их разговор не слышен.
Студент выходит из будки.
Старик. Заказали?
Студент. Да.
Старик. Вы видите этот дом?
Студент. Я уж его раньше приметил… Я тут вчера проходил, когда в окнах сверкало солнце, и, вообразив, как там все красиво и роскошно, я сказал приятелю: занимать бы такую квартиру в четвертом этаже, да иметь хорошенькую молоденькую жену, двоих славных ребятишек, да двадцать тысяч крон дохода в придачу…
Старик. Так и сказали? Так и сказали? Подумать только! Я тоже люблю этот дом…
Студент. Вы интересуетесь домами?
Старик. М-м… Пожалуй. Но не так, как вы думаете.
Студент. И вы знаете жильцов?
Старик. Знаю их всех. В мои годы знаешь уже всех, знаешь всех отцов и дедов и со всеми оказываешься в родстве. Мне ведь уже восемьдесят стукнуло, но никто меня не знает как следует. А меня занимают людские судьбы…
В круглой гостиной раздвигаются шторы. Полковник, в штатском, выглядывает в окно; посмотрев на термометр, отступает в глубь комнаты и останавливается перед мраморной статуей.
А вот и полковник, с которым вы сегодня будете сидеть рядом…
Студент. Это и есть полковник? Ничего не пойму, просто сказка какая-то.
Старик. Вся моя жизнь словно книга сказок, голубчик. И хотя сказки в ней разные, все они связаны между собой и главный мотив повторяется.
Студент. А чья это там статуя?
Старик. Разумеется, его жены.
Студент. Значит, она была прекрасна?
Старик. М-м… Да!
Студент. Нет, говорите уж все как есть!
Старик. Мы не вправе никого судить, мой мальчик! И если я вам сейчас стану рассказывать, как она от него ушла, как он ее бил, как она вернулась, снова вышла за него замуж и как теперь она сидит в доме, словно мумия, и молится на собственное изображение – вы ведь, чего доброго, меня за помешанного сочтете.
Студент. Ничего не пойму!
Старик. Понять мудрено! Далее – окно с гиацинтами. Там живет его дочь… сейчас она где-то скачет верхом, но скоро она вернется.
Студент. А кто та дама в черном, что говорит с привратницей?
Старик. Ах, все это ужасно сложно и связано с покойником – там наверху, за белой простыней…
Студент. Кто же он был?
Старик. Он был человек, вот как мы с вами, но больше всего было в нем тщеславия… Если бы вы родились в сорочке, вы бы скоро могли увидеть, как он выйдет из парадного, чтобы полюбоваться на приспущенный консульский флаг, – он был, собственно, консул и обожал короны, львов, кокарды, цветные ленты.
Студент. Вы говорите – в сорочке. Помнится, говорили, я так и родился.
Старик. О? Неужто?.. Да-да… Я об этом догадывался по цвету ваших глаз… но вы, стало быть, видите то, чего другие не видят, вы замечали?
Студент. Уж не знаю, что видят другие, но я, бывает… но об этом не стоит.
Старик. Так я и знал! Но мне-то вы можете довериться… ведь я… я превосходно понимаю.
Студент. Вот вчера, например… меня потянуло в один тихий закоулок, и вскоре там рухнул дом… Я подошел и остановился перед зданием, которого не видывал прежде… Вдруг я заметил на стене трещину, услышал, как что-то грохнуло; я бросился вперед и подхватил ребенка, который шел вдоль стены… И тут же дом рухнул… я был невредим, но на руках у меня не было никакого ребенка…
Старик. Н-да, скажу я вам… Но я полагал… Объясните мне, однако: почему вы только что размахивали руками подле фонтана? И почему разговаривали с самим собой?
Студент. Разве вы не видели? Я разговаривал с молочницей!
Старик (в ужасе). С молочницей?
Студент. Разумеется. Она еще дала мне напиться.
Старик. Да. Вот оно что! Что ж – я не вижу, зато я способен на кое-что другое…
Подле окна с зеркалом-рефлектором садится седая женщина.
Поглядите на ту старуху в окне. Видите? Чудесно! Она была когда-то моей невестой, шестьдесят лет назад. Мне тогда было двадцать. Не бойтесь, она меня не узнаёт! Мы видимся каждый день, но мне это решительно безразлично, хоть мы поклялись друг другу в вечной верности. Вечной!
Студент. Как же вы были безрассудны! Мы со своими подружками ни о чем таком не говорим.
Старик. Прости нам, юноша, наше недомыслие! Но можете ли вы поверить, что старуха эта была юной и прекрасной?
Студент. Как-то незаметно. Впрочем, взор ее прекрасен, хоть глаз я не разгляжу!
Привратница выходит с корзиной и разбрасывает еловые ветки.
Старик. Привратничиха! Ага! Дама в темном – ее дочь от покойника, вот муж и получил место привратника… Но у темной дамы есть жених, он знатен и надеется разбогатеть; собственно, он сейчас разводится со своей женой, и она дарит ему каменный дом на радостях, что от него избавилась. Знатный жених этот – покойнику зять, и там, на балконе, видите, проветривается его постель… Признаться, все это так запутанно!
Студент. Неимоверно запутанно!
Старик. Да, предельно запутанно, хоть на первый взгляд кажется совершенно просто.
Студент. Но кто же был этот покойник?
Старик. Вы уже спрашивали, я вам ответил; если б вы заглянули за угол, на черный ход, вы бы заметили толпу бедняков, которым он помогал… когда ему вдруг приходила такая блажь.
Студент. Значит, он был великодушный человек?
Старик. Да… порой.
Студент. Не всегда?
Старик. Нет! Так уж созданы люди! Знаете, сударь, подтолкните-ка мою коляску на солнышко; я ужасно продрог; когда не двигаешься, кровь стынет в жилах. Я знаю, я скоро умру, но предварительно но мне надо еще кое-что устроить. Дайте руку – чувствуете, какой я холодный?
Студент. Неимоверно! (Отшатывается.)
Старик. Не бросайте меня, я устал, я одинок, но не всегда я был таким. Я бесконечно долго жил – бесконечно. Я причинял людям горе, они причиняли горе мне. Мы в расчете. Но пока я не умер, я хочу видеть вас счастливым… Наши судьбы связаны воедино судьбой вашего отца и еще кое-чем…
Студент. Да отпустите же вы мою руку, слышите? Вы все силы у меня отнимаете, вы меня заморозите, наконец! Чего вам от меня надо?
Старик. Терпенье! Сейчас вы все увидите и поймете… Вот идет фрекен…
Студент. Дочь полковника?
Старик. Да! Дочь! Смотрите на нее! Случалось ли вам видеть такое совершенство?
Студент. Она – как та мраморная статуя…
Старик. Это же ее мать!
Студент. Ваша правда. Никогда я еще не видывал такой женщины! Блажен, кто поведет ее к алтарю и введет в свой дом!
Старик. Значит, вы видите! Не все находят ее прекрасной… Стало быть, решено!
Фрекен входит слева в модной амазонке, ни на кого не глядя, медленно идет к парадному, там останавливается и что-то говорит привратнице, потом входит в дом. Студент заслоняет глаза руками.
Вы плачете?
Студент. Как не впасть в отчаяние пред безнадежностью!
Старик. Я умею отворять двери и сердца, когда мне удается найти руку, послушную моей воле. Служите мне и будете царить…
Студент. Что это – договор? И я должен продать свою душу?
Старик. Зачем продавать? Видите ли, всю свою жизнь я только и делал, что брал. А теперь у меня одна потребность – давать! Давать! Но некому брать! Я богат, очень богат, но у меня нет наследников, только один болван, который отравляет мою жизнь… Будьте мне сыном, наследуйте мне при жизни, наслаждайтесь, и чтоб я это видел, хоть издали.
Студент. Но что мне надо делать?
Старик. Прежде всего – идите в оперу!
Студент. Это решено – что дальше?
Старик. Сегодня же вечером вы будете сидеть в круглой гостиной!
Студент. Но как я туда попаду?
Старик. Поможет «Валькирия»!
Студент. Почему вы избрали меня своим медиумом? Вы знали меня раньше?
Старик. Разумеется. Вы у меня давно на примете… Однако взгляните-ка, взгляните, как на балконе девушка приспустила флаг по причине смерти консула… вот она перевертывает синее одеяло… Видите? Под ним спали двое, и одного уж нет…
Фрекен, переодетая, показывается в окне, она поливает гиацинты.
Девочка моя милая! Посмотрите вы на нее! Вот – разговаривает с цветами, но разве сама она не похожа на голубой гиацинт? Она поит их одной чистой водою, а уж они превращают эту воду в благоуханье и краски… А вот и полковник с газетой! Показывает ей статейку про обвалившийся дом… тычет пальцем в ваш портрет! О, кажется, она не осталась равнодушной… читает про ваш подвиг… тучи, кажется… только б дождь… не начался, хорош я буду, если Юхансон не подоспеет…
Небо хмурится. Старуха с зеркалом-рефлектором затворяет окно.
Вот моя невеста закрывает окно… семьдесят девять лет… пользуется только зеркалом-рефлектором, потому что себя в нем не видит, а видит лишь окружающий мир, и с двух сторон вдобавок, ну а о том, что миру она при этом видна – она и не догадывается… Красивая, однако, старуха…
Покойник в саване виден в парадном.
Студент. Господи, что я вижу?
Старик. Что вы такое видите?
Студент. Сами-то вы разве не видите? Покойник в дверях!
Старик. Ничего я не вижу, но так я и знал! Рассказывайте!
Студент. Вот он, выходит на улицу… (Пауза.) Повернул голову, разглядывает флаг.
Старик. А я что говорил? Сейчас будет пересчитывать венки и читать визитные карточки… Горе тому, кто ничего не прислал…
Студент. Он сворачивает за угол…
Старик. Будет нищих у черного хода считать… Бедняки – прелестное украшение похорон: «сопровождаемый благословением многих», да-да, только уж не моим благословением! Большой мерзавец, говоря между нами…
Студент. Но благотворитель…
Старик. Мерзавец-благотворитель, всю жизнь мечтавший о пышных похоронах… Когда почуял, что конец близко, успел-таки ограбить казну на пятьдесят тысяч крон… теперь дочь его разрушает чужую семью и беспокоится о наследстве… он, негодяй, слышит каждое мое слово, но так ему и надо! А вот и Юхансон!
Юхансон появляется слева.
Отчитывайся!
Юхансон что-то тихо говорит ему.
Дома, говоришь, не оказалось? Ну и осел! А телеграф? Ничегошеньки! Дальше! В шесть вечера? Прекрасно! Экстренный выпуск? Имя полностью! Студент Аркенхольц, год рождения… родители… прекрасно… кажется, уже накрапывает… и что он сказал?.. Так-так! Ах, не хочет! Ничего, придется! А вот и знатный господин! Кати-ка ты меня за угол, Юхансон, надо послушать, что говорят нищие… А вы, Аркенхольц, ждите меня здесь. Поняли? Ну, живей!
Юхансон катит каталку за угол. Студент стоит и смотрит на фрекен, хлопочущую над цветочными горшками.
Знатный господин (в трауре, обращается к Даме в черном, вышедшей на улицу). Что поделать? Надо ждать!
Дама. Не могу я ждать!
Знатный господин. Вот те на! Тогда поезжай в деревню!
Дама. Не хочу.
Знатный господин. Подойди-ка поближе, не то нас услышат.
Подходят к афишной тумбе, и дальше их разговора не слышно.
Юхансон (входит справа, обращается к Студенту). Хозяин просит вас, сударь, кое о чем не забыть.
Студент (медленно). Послушайте, скажите сперва, кто он такой, ваш хозяин.
Юхансон. О! Он много весит, а был он – все.
Студент. Но он в своем уме?
Юхансон. Да кто же в своем-то уме? Он говорит, всю жизнь искал того, кто родился в сорочке, только, может, и неправда это…
Студент. Что ему надо? Он жадный?
Юхансон. Он хочет властвовать… День целый разъезжает в своей каталке, как бог Тор… осматривает дома, сносит их, прокладывает улицы, раздвигает площади; но он и вламывается в дома, влезает в окна, правит судьбами людей, умерщвляет врагов и никому ничего не прощает. Можете ли вы поверить, сударь, что этот хромоногий коротышка был настоящим Дон Жуаном, хоть все женщины бросали его?
