Б. Л. Громбчевский
Путешествия по Центральной Азии
Когда еда для нас была готова, я послал за ним, приглашая на обед. Начальник сразу же явился, извиняясь, что это он должен был бы пригласить нас на обед, но его повар не умеет готовить по-европейски. Он принес мне граммов двести чая в герметично упакованной жестяной коробке и пояснил, что это великолепный чай, который ему прислали из провинции Кансу, и что он является чудодейственным средством против всевозможных желудочных заболеваний. Подарок я принял.
После обеда, когда мой гость уже собирался уходить, я выбрал среди имевшихся у меня с собой мелких сувениров фарфоровую трубку с изображением выходящей из морской пены Венеры и, набив ее, предложил ему отведать российского табаку. Я заметил, что мой гость с восхищением разглядывал фигурку Венеры, а потому попросил его оставить трубку себе на память. Он стал отказываться, но до такой степени не мог противостоять искушению, что, даже не погасив трубку, быстро спрятал ее в мешочек (у китайцев на одежде карманов нет, но на поясе они носят очень изящные мешочки, в которых держат трубки и разные мелочи), говоря, что с этим подарком не расстанется до конца жизни. Мы простились дружески. Начальник отправился к себе в сопровождении свиты, которая несла на палках огромные разноцветные фонари с инициалами и названием должности идущего чиновника.
На следующий день, 17 августа, я продолжил свое путешествие. До брода через Кызыл-су китайский начальник проводил меня со всеми почестями, в окружении беков и конвоя конной киргизской лянзы. При расставании он обратился ко мне с просьбой, чтобы я позволил казачьему офицеру остаться еще на один день в Улуг-чате, поскольку в связи с моим отъездом он не сможет отблагодарить меня за вчерашний прием и хотел бы пригласить на угощение офицера.
Одним из существенных изъянов китайской административной системы является обычай продавать должности, причем на такие высокие посты, как пост вице-короля Маньчжурии (дзянь-дзюнь[67]), губернаторов различных провинций (шун-фу[68]) или наместников окраинных провинций, назначаются люди, которые в состоянии заплатить определенные суммы тем, от кого зависит их назначение. Такие взятки иногда бывают столь огромны, что даже очень богатый человек в одиночку заплатить их не может. Поэтому кандидат на определенное место, получив гарантию того, что он его удостоится, распродает подведомственные ему должности чиновникам более низкого ранга, а те в свою очередь берут деньги от еще более мелких служащих и т. д.
Должности продаются на три года, причем очень часто чиновник, вследствие жалоб со стороны населения или уличения его в жестокой эксплуатации, увольняется ранее положенного срока, а вместе с ним лишаются своих постов все или почти все гражданские и военные чиновники, поскольку новый начальник назначает на эти должности множество своих людей. Вот почему в разговорах с китайскими служащими так часто можно услышать фразу: «Когда через три года я вернусь домой…» Крайняя несправедливость этой системы не вызывает никаких сомнений. Ведь каждый заплативший за свое место должен в течение трех лет не только собрать соответствующую сумму с населения ценой жестокой эксплуатации, а также хоть что-нибудь заработать, но при этом еще и удержаться на занимаемой должности.
Очень часто покинувшие свой пост наместники спустя три года вновь претендуют на прежнюю должность, ибо они, хорошо зная местные ресурсы, могут выжать из населения больше и, соответственно, повысить стоимость данной должности. Именно такой случай имел место во время моего путешествия по Кашгарии. Начальник Новой Линии[69], в руках которого была сосредоточена высшая военная и гражданская власть в крае, сановник Лю[70], отправлялся на место генерал-губернатора провинции Шаньси, а на его место должен был прибыть сановник Чжан Лоушай, которого три года назад и сменил сановник Лю.
Две мои следующие ночевки были в Уксалыре и Канджугане. В этих местностях сгруппированы юрты киргизов из рода Чум-Багыш, которыми управлял Розы-Хан-бий, человек очень почтенный, решительный сторонник сильной власти. Во время доверительной беседы он показывал мне письма генерала Абрамова[71], из которых следовало, что Розы-Хан-бий бескорыстно сообщал российским властям всевозможные сведения политического характера в надежде, что жизнь его соплеменников в качестве российских верноподданных будет гораздо лучше, чем при сидящем на шатком троне Бадаулете.
В Канджугане шли приготовления для встречи начальника Кашгарского округа, который ехал на верховья р. Кургашин-Кани («свинцовые жилы») для осмотра предположительно имеющихся там залежей серебряно-свинцовой руды и каменного угля. С этим сановником мы встретились на дороге.
Он ехал в двухколесной крытой арбе, название которой по-китайски звучит как «мапа». Она была небольших размеров и покрыта красивым лаком, а изнутри выстлана мягкими подушками, обтянутыми материей василькового цвета. Голубые занавесочки в окошках и карманы придавали ей скорее вид прелестной игрушки, чем экипажа, способного преодолеть огромные расстояния во время путешествий из внутреннего Китая на окраины и обратно. Мапу тянули два мощных мула, запряженных цугом, которых вели пешие погонщики. Начальника округа сопровождали верхом около 40 человек – чиновники, солдаты, мусульманские беки и т. д., которые обычно входят в свиту высокого китайского сановника во время путешествий или официальных визитов.
При встрече мы обменялись взаимными приветствиями: я поклонился по-военному, а он потряс кулаками обеих рук, поднятых к лицу на уровне носа. В Китае, где все наоборот, это является самым радушным приветствием. Этим же объясняется и комический вид китайского начальника в Улугчате, который в рубахе и на босу ногу первым делом постарался надеть на себя круглую официальную шапку с торчащим сзади плюмажем из павлиньих перьев длиною тридцать сантиметров. Согласно китайскому этикету, в высшей степени неприлично принимать у себя гостей, не имея на голове шапки. Гость также должен войти в головном уборе и первое время не снимать его. Только потом, выпив полагающуюся чашку чая, после соблюдения всех церемоний, гость и хозяин могут снять официальную шапку с пером и заменить ее черной шелковой ермолкой с черным помпоном. Они снимают шапки одновременно и так же одновременно надевают ермолки, следя друг за другом исподлобья, чтобы не нанести оскорбление собеседнику, сняв шапку раньше его.
Глава VII
Каранглик. Дорога среди скал из песчаника. Искусственное орошение в Кашгарии и Средней Азии. Китайская таможня в Минг-юле. Конфликт с начальником таможни. Китайские солдаты. Безразличие китайцев к смерти. Экзекуция в Маньчжурии
На пути из Иркештама в Кашгар самым сложным был участок дороги от Уксалыра до Канджугана: на протяжении 22 км приходится ехать по ровной, безводной местности, что в жаркие дни очень тяжело сказывается на лошадях. Вдобавок местами дорога эта превращается в узкий, шириной в 3–4 шага, проход между стенами песчаника, размытого дождем и обветренного. Эти стены временами нависают над проходом, а иногда приобретают диковинные формы – например, бастионов. Не меньшую сложность представляют и два перевала – невысокие, но крутые и каменистые, дорога на которые ведет ступеньками по скользким песчаникам. Такова, к примеру, местность Тайгак-таш («скользкий камень»), где лошади с тяжелым грузом нередко падают и получают увечья.
В русле р. Кызыл-су и ее притоков попадается множество островков, на которых растут раскидистые тополя, тальник и кусты тамариска, боярышника, терновника и т. д. В этих местах начинают появляться возделываемые поля, засеянные ячменем и яровой пшеницей. В 12 км от Канджугана расположены шахты, где добывается в небольших объемах горный воск[72].
После Каранглика исчезают киргизские зимовки; дорога идет преимущественно по каменистому грунту, и время от времени попадаются следы разрушенных арыков.
В этих краях, как и во всей Средней Азии, наличие воды означает присутствие жизни. Искусственное орошение полей находится на высоком уровне, особенно если принять во внимание полное отсутствие простейших нивелировочных инструментов. Часто испытываешь изумление при виде оросительных каналов – арыков, берущих воду в горных реках и достигающих ста и более километров в длину; вода из этих арыков используется для орошения степей с богатой, сказочно плодородной лессовой почвой. Следует также отдавать себе отчет в том, что арыки должны иметь постоянный уклон, и именно такой, при котором вода не текла бы по ним слишком быстро, так как это может привести к повреждению дна или образованию чрезмерных песчаных отложений, т. е. заиливанию арыков. Все эти работы ведутся всегда «на глаз», без использования технических приспособлений, которые в тамошних краях совершенно неизвестны. Способы проведения воды были выработаны многовековой культурой и условиями существования народов, которые вынуждены были проявлять изобретательность в этом отношении, поскольку в их странах с марта по октябрь не выпадает ни единой капли дождя, а солнце жарит с такой силой, что от прикосновения к нагревшейся под солнечными лучами железной ручке на пальцах вспухают пузыри, словно от прикосновения к раскаленному железу. Проведение воды, зачастую на очень большие расстояния, необходимо там не только для орошения полей, но и для питья.
Немалым стимулом, побуждающим людей искать и проводить воду, является мусульманское вероучение. Согласно Корану, безводная земля является ничейной (государственной), но всякий, кто ее «оживит», т. е. осуществит искусственное орошение, становится законным хозяином «оживленной» земли и человеком «приятным» (близким) для Бога. Ежегодное очищение оросительных каналов, укрепление их берегов, починка мостов, чтобы проезжающие не загрязняли арыков, переправляясь вброд, – все это входит в обязанности всех жителей общины, которые, в зависимости от количества принадлежащей им земли, обязаны предоставить работника и пропитание для него, балки, гвозди, солому и другие необходимые материалы. Работами руководят миробы (от «мир» – «хозяин», «об» – «вода»), которых выбирает община. Миробы постоянно наблюдают за состоянием каналов, не допуская перерасхода воды: ее количество, положенное каждому члену общины, указывается в особых документах, которые выдаются при строительстве каналов, в зависимости от степени участия в нем жителей. Миробы следят еще и за тем, чтобы от арыков не отводили новых ответвлений те, у кого нет на это права. Они также отвечают за рабочее состояние плотин, устроенных в истоках тех арыков, которые вытекают из крупных рек, и проверяют, пропускают ли шлюзы воду в том количестве, в каком она необходима населению, пользующемуся этими арыками. Находясь в постоянных разъездах, миробы не имеют возможности заниматься собственным хозяйством, и оно приходит в запустение. Поэтому мироб получает от общины определенную плату, но не в виде постоянной компенсации, а в виде процента от урожая; поскольку же урожайность зависит от количества воды в арыках, то и плата напрямую зависит от предусмотрительности мироба.
Строительством новых арыков руководит мироб-баша (глава миробов). Как правило, это старик, который всю жизнь выполнял обязанности мироба и заслужил всеобщее уважение среди всех общин в данной местности.
Исследуя определенную территорию, по которой предполагалось провести новый арык, и намечая его направление, мироб-баша снимал тюрбан и ложился навзничь головою в ту сторону, откуда должна была течь вода, а ногами – куда ей надлежало течь, и, уложив голову определенным образом, смотрел вверх. Если перед собой он видел поверхность земли, это означало, что местность повышается и вода в эту сторону не потечет; если земли совсем не было видно – значит, местность имеет чересчур большой уклон и не подходит для строительства арыка. Мироб-баша должен был увидеть землю на определенном расстоянии, обычно в несколько шагов, и тогда колышками обозначал направление нового канала. Затем снова ложился на землю, вертелся, менял положение и, обнаружив подходящее направление, намечал будущее русло арыка колышками; при этом он продвигался лишь на несколько шагов. Так он ложился вновь и вновь, прокладывая траекторию канала на протяжении многих километров. Легко себе представить, насколько это был титанический труд, в котором очень многое зависело от опыта и умений каждого конкретного мироб-баши.
В Ферганской долине есть арыки, например, Улугнар или Шарихан-сай, достигающие в длину 150–200 км и берущие свое начало на том участке Сыр-дарьи, где она вытекает из горных ущелий в долину. Эти ирригационные каналы несут жизнь миллионам гектаров полей и десяткам тысяч людей. По ним можно беспрепятственно передвигаться в большой лодке. Все арыки построены без участия инженеров (в европейском понимании этого слова), поскольку о существовании каких-либо приборов правители [Кокандского] ханства и не подозревали. Русские, после присоединения этих территорий, привлекли к работам своих инженеров, которые вследствие исключительно теоретического знакомства с устройством ирригационной системы и неумелого обращения с водой причинили огромный ущерб государству и местному населению, превратив множество цветущих селений в безводную пустыню. Эта катастрофа случилась в верховьях Кара-дарьи, вода в которой во времена ханского правления полностью расходилась по арыкам. Чтобы повысить уровень воды, были нужны плотины, которые устраивались самым примитивным способом из фашин и туров, набитых камнями. Во время паводков случались прорывы плотин, но, хотя в течение нескольких дней население оставалось без воды, все удавалось починить, и жизнь входила в нормальную колею. Русские решили построить там каменные плотины на бетоне, с железными шлюзами для приема излишков воды. Строительство это обошлось в баснословную сумму! И в конце концов это случилось одной очень теплой весной. Из-за бурного таяния снегов в горах вода поднялась так высоко, что река, сдерживаемая плотинами, устремилась в каналы и проложила себе новое русло. В результате сотни селений, окруженных прекрасными садами и засеянными полями, оказались на два десятка метров выше русла реки и остались без капли воды. Так как починить разрушенные каналы не удалось, жителям пришлось покинуть свои владения и перебраться в другие места, а большая площадь культурных земель превратилась в пустыню.
Последний наш ночлег на этом пути был в Минг-юле («тысяча дорог»), расположенном в 45 км от Кашгара. Здесь сходятся все дороги, ведущие в сторону Ферганы, Семиречья и других российских провинций. Тут также находится главная китайская таможня, контролирующая всех проезжающих и провозимые товары. О каждом прибывшем, о каждом торговом караване сообщается ежевечерне в канцелярию даотая. Таким образом, китайские власти всегда имеют полные сведения как о всех прибывших и выбывших из края, так и о перемещениях торговых караванов.
Я остановился на ночлег в равате (заезжем доме). Это большое строение с обширным внутренним двором, обнесенным высокой стеной. В равате имеются спальные комнаты для путешественников, склады для хранения товаров и конюшня для нескольких сотен лошадей. Здесь есть помещение для двух семейств кашгарцев, прислуживающих проезжающим. Недалеко от равата, в скалистых горах, окружающих долину, на вершине одной скалы виднеется овальное сквозное отверстие. Эти скалы, удивительная прихоть природы, носят название Тышик-таш («дырявый камень»).
Приставленный ко мне китайский чиновник попросил у меня разрешения отправиться дальше, в Кашгар, и доложить, что мне удалось успешно переправиться через горы и прибыть в Минг-юл. Я одарил его небольшими презентами и вручил письмо к российскому консулу, а также свою визитную карточку для даотая.
Сразу после отъезда чиновника ко мне явился начальник местного таможенного поста для проверки документов и потребовал вскрыть мой багаж для осмотра. Я знал, что багаж должностных лиц не подлежит проверке на китайских таможнях, и потому ответил, что из моих документов, которые он просмотрел, ему должно быть известно, что я являюсь представителем России, командированным для совместного с китайскими властями объезда государственной границы. Посему никаких товаров я не везу, а багаж мой составляют одни только личные вещи, необходимые для путешествия. Более того, я еду в Кашгар по специальному приглашению представителей верховной китайской власти, в качестве гостя даотая Хуанга, а потому полагаю, что досмотр моих вещей был бы для меня оскорбителен, особенно принимая во внимание тот факт, что большинство торговых караванов проходят через таможню без оного. Так что на осмотр моих вещей я согласиться никак не могу, а если же начальник полагает, что я не прав, я готов оставить свой багаж на таможне, и пусть сам даотай нас рассудит. Начальник долго объяснял мне, что он обязан досматривать вещи, так как, согласно договору с Россией, ввоз оружия и боевых припасов запрещен; что если иногда он и не вскрывает торговые караваны, то тем самым берет на себя серьезную ответственность, да и делает он это исключительно из сочувствия к российским подданным, не желая отнимать у них время и причинять неудобства, связанные с распарыванием вьюков. Я сразу понял, что он рассчитывает на взятку. Первоначально я предполагал послать ему небольшой подарок, если бы он на этом не настаивал. Но теперь я заартачился и решил ничего не давать. Простились мы с ним холодно.
На следующий день рано утром я велел разбудить его и сообщить, что я оставляю ему свои вещи на хранение, поскольку должен уехать. Он немедленно пришел в парадном мундире и заявил, что изменил свое решение: в самом деле, мой багаж не подлежит осмотру. Он оправдывался тем, что вчера был в возбужденном состоянии, поскольку курил опиум, и просил извинить его, если он нанес мне обиду, но главная его просьба – не сообщать о случившемся даотаю.
Я упоминаю здесь об этом незначительном происшествии только оттого, что подобные ему случались во время всего моего путешествия по Кашгарии. Любая встреча с представителями китайской администрации всегда оборачивалась конфликтом, в то время как местное население оказывало нам самый радушный прием.
После этого разговора с начальником таможни я тронулся в путь. От равата дорога идет к китайскому укреплению в Минг-юле, в котором размещается незначительный гарнизон. Перед укреплением, которое само по себе никакого стратегического значения не имеет, возвышается стена: она преграждает дорогу и спускается к самой реке, так что пройти можно только через ворота, охраняемые китайскими солдатами. Выглядят стражники презабавно: среднего или небольшого роста; с выбритыми, нередко рябыми лицами и пергаменно-желтого цвета кожей; головы солдат обриты наголо, а растущие у основания черепа длинные волосы заплетены в косичку, в которую вплетена также черная лента, доходящая до пят или замысловатым способом заткнутая за пояс; ходят солдаты в широких и коротких курмах голубого цвета, длиною до середины бедра, застегивающихся сбоку. На голове вместо круглых чиновничьих шапочек – платки разных цветов, причем всегда чудовищно грязные, завязанные сзади или на лбу на маленький узелок. На ногах – широкие штаны, завязанные в области щиколотки, или одни наго-ленники – т. е. короткие панталоны, которые от лодыжек поднимаются чуть выше коленей, а затем крепятся с помощью широкой ленты к поясу на животе; из-под ленты виднеются вечно грязные кальсоны, сшитые из маты – грубого хлопчатобумажного материала.
Эти вояки, обутые в черные ботинки, матерчатые, а не кожаные, на высоких 5-сантиметровых подошвах, похожи не на солдат, а на баб, и смотреть на них без снисходительной улыбки невозможно. Однако в действительности китайцы отличные солдаты, так как имеют железные нервы, совсем не ценят свою жизнь и идут на смерть так хладнокровно, как, пожалуй, ни один народ на свете. Я имел возможность убедиться в этом четырнадцать лет спустя, когда воевал с ними в Маньчжурии, во время восстания «больших кулаков»[73], а позднее в бытность мою военным комиссаром в Мукдене, где местный цзянцзюнь (вице-король), сановник Цин, приговаривал к смертной казни сотни схваченных хунхузов (мятежных солдат – участников разбойничьих банд). Приговоренных выводили на площадь обнаженными по пояс, со связанными сзади руками; они сами вставали на колени друг за другом на расстоянии пяти-шести шагов. Затем вперед выходил палач – высокий, широкоплечий, также раздетый до пояса, с обернутым несколько раз вокруг бедер поясом из красного материала и с коротким широким мечом в руках. Приговоренный склонял голову, палач хватал его за косу, которую наматывал себе на левую руку, и одним движением отрезал голову и отбрасывал ее в сторону. Тело падало, из него потоками лилась кровь. Потом палач подходил к следующему по очереди, и так до тех пор, пока все осужденные не были обезглавлены. Сами они стояли на коленях и смотрели абсолютно спокойно на казненных предшественников, покорно склоняя свои головы перед палачом. Никто из них не кричал, не пытался вырваться из рук палача, никто не проявлял отчаянного желания спасти свою жизнь! Подобное желание столь чуждо природе китайцев, что даже конвой, который доставляет осужденных на место казни, находится не при них, а отгораживает часть площади от собравшегося народа, чтобы предотвратить давку, которая может помешать экзекуции. Приговоренные сами выстраиваются на площади, опускаются на колени во время объявления приговора и так и остаются стоять, покорно склоняя головы для казни. Лишь руки у них связаны сзади на тот случай, если палачу не удастся обезглавить осужденного с первой попытки и он может инстинктивно закрыть шею от повторного удара.
На солдатских куртках – на груди и на спине – нашиты большие белые круги, на которых черной краской написано имя рядового, а также командира его части.
По обеим сторонам от ворот, на канах (террасах), построенных над дорогой, на войлоках сидели или лежали до двух десятков солдат. Одни из них играли в карты, другие курили трубки, не обращая на нас ни малейшего внимания.