Барбара Дэвис
Эхо старых книг
– И кто же эта птичка? Она сегодня тоже здесь?
– Я не говорил, что птичка – «она», но да.
Твой взгляд перемещается на противоположный конец стола, где Голди хихикает над какой-то шуткой твоего жениха. Некоторое время ты смотришь на них, задумчивая и сдержанная. Когда наконец возвращаешься ко мне, уголки твоего рта приподнимаются, придавая тебе слегка кошачий вид.
– И она не возражала, что мое имя всплыло во время вашего… интимного разговора?
Пожимаю плечами.
– Она не особенно ревнива, по крайней мере, в отношении меня. И не возражает, что я интересуюсь вами.
– Значит ли это, что я стану частью вашего романа? Поэтому вы появились рядом со мной во второй раз? Чтобы изучить современных американских женщин и затем написать о своих наблюдениях?
Смотрю на тебя поверх бокала, вопросительно склоняю голову набок.
– А вы хотели бы, чтобы о вас писали подобным образом? Двухстраничный разворот с фотографиями: «Один день из жизни американской наследницы».
Твои глаза предупреждающе сузились на случай, если мой вопрос не гипотетический.
– Не люблю, когда обо мне пишут.
Я широко, обезоруживающе улыбаюсь.
– Вам не стоит бояться. Я предпочитаю оставить это дело вашему мистеру Уинчеллу. У него получится лучше, чем когда-либо у меня. Хотя мне все же интересно узнать о лошадях. Вы не производите впечатления любительницы конюшен.
Ты изгибаешь бровь.
– Неужели?
– Нет.
– А какое впечатление я произвожу?
Ты флиртуешь со мной, используя томный голос и свои дымчато-янтарные глаза так, чтобы твой жених это заметил. Платишь ему той же монетой. Я только рад подыграть. Однако мне интересно: готова ли ты к такой взрослой игре?
– Пока не знаю, – честно отвечаю я. – Не могу вас понять. Но рано или поздно я вас разгадаю.
Ты моргаешь, изумленная моей прямотой.
– Вы всегда так уверены в себе?
– Не всегда. Но бывает, я смотрю на головоломку и сразу понимаю, как сложить все ее части.
– Выходит, я головоломка.
Отпиваю вино, не спеша отвечать.
– Каждая женщина представляет собой загадку, – говорю я наконец. – Некоторых разгадать труднее, чем других. Но знаете, я обнаружил, что самые сложные больше всего стоят усилий.
На самом деле все это просто болтовня – легковесная светская чепуха, сочиненная под влиянием момента, – но звучит, по-моему, неплохо. Таинственная и немного зловещая бархатная перчатка, брошенная посреди ужина. Я очень доволен собой, когда вижу, как слабый румянец окрашивает твои щеки. Он тебе идет.
– Ну так вы ошиблись, – говоришь ты слишком мягким тоном, чтобы я тебе поверил. – Я любительница конюшен. Или, по крайней мере, пытаюсь ею стать.
– Потому что хорошая жена должна интересоваться тем, что интересует ее мужа?
– Это не имеет ничего общего с Тедди. Ну почти ничего. Прошлой весной он возил меня в Саратогу, показать своих чистокровок. Их готовили к первой гонке. Мы встали очень рано, чтобы посмотреть, как наездники их тренируют. Они были такими красивыми, гладкими, сильными и быстрыми, как ветер. Я сразу поняла, что хочу свою лошадь. У нас дома в Хэмптоне есть несколько, но они только для верховой езды. А чистокровные – для спорта. Пришлось постараться, но в конце концов я уговорила отца купить мне пару на день рождения.
Смотрю на тебя, переваривая то, что ты только что сказала, – и то, как ты это сказала. Словно речь шла о пустяке.
– Ваш отец купил вам пару скаковых лошадей… в подарок на день рождения?
– Да, милую гнедую кобылку и каштанового жеребенка. И приказал переделать конюшню, где они будут содержаться. Понимаю, звучит ужасно высокомерно, но в основном это было сделано просто для того, чтобы меня заткнуть. Отец убежден, что теперь, когда он выполнил мою просьбу, я потеряю интерес. Говорит, я слишком быстро меняю увлечения.
– Это так?
– Зависит от обстоятельств.
– И от каких же?
– Насколько это увлечение мне интересно.
– И вам интересны лошади?
– Очень! Нужно так много всего узнать. Для этого существует целый язык. Это первое, чему вы должны научиться, если хотите, чтобы вас воспринимали всерьез. А я хочу. Мне пришлось даже вникнуть во весь племенной бизнес. Я понятия не имела, что есть так много факторов, которые необходимо учитывать в делах между мужскими и женскими особями. Нужно хорошо в этом разбираться, чтобы все получилось, как надо.
Ты так очаровательна в своей болтовне, настолько поглощена обсуждением нового хобби, что не осознаешь, как может трактовать наш разговор посторонний слушатель – например, юный официант, в этот момент ставящий перед тобой блюдце с куском грушевого пирога. С трудом сохраняю невозмутимое выражение лица.
– Да что вы?
– О да. Это целая наука. На эту тему существует масса литературы, но одни только книги мало помогут. Мои подруги считают меня ужасно неженственной из-за того, что я интересуюсь такими вещами, но я обнаружила, что если хочешь добиться успеха в чем-то, то нужен практический опыт. – В твоем голосе теперь звучит какое-то мурлыканье, хриплое и кошачье. Ты делаешь паузу, одаривая меня хитрой улыбкой. – Нельзя ничего бояться. Нужно сразу прыгнуть и испачкаться. Вы не согласны?
Я чуть не выплюнул вино. Я принял тебя за невинную, простодушную девочку. Теперь вижу, что был не прав. Ты прекрасно осознаешь свои слова и понимаешь, как они могут быть истолкованы. И получаешь огромное удовольствие, дразня меня подобным образом.
– Да, пожалуй, согласен, – говорю я, изо всех сил пытаясь сохранить серьезность. – И чему вас научил этот прыжок?
– О, многому. Например, тому, что следует быть очень избирательным при выборе самца. Учитывать темперамент. И показатели, такие как размер и выносливость. Все это очень важно для удовлетворительного результата.
Отставляю стакан и вытираю губы салфеткой. Если ты желаешь поиграть в игры, кто я такой, чтобы портить тебе удовольствие? Я и сам люблю играть. Но только с целью победить.
– И как думаете, вы сделали мудрый выбор?
Твоя улыбка становится шире. Радуешься, что я решил подыграть.
– Боюсь, на данный момент еще слишком рано об этом судить. Полагаю, время покажет.
Киваю в знак благодарности юноше, который только что налил мне кофе, затем поднимаю чашку ко рту, пряча за ней улыбку.
– Хотел бы я увидеть этих ваших лошадей.
– А я была бы рада вам их показать, – беспечно отвечаешь ты, отрезая кусочек грушевого пирога. – Возможно, как-нибудь и получится.
– Завтра днем я свободен. Тем более давно хотел съездить в Хэмптон. Слышал, это красивое место.
Ты смотришь на меня, будто кролик, попавший в ловушку. Ты не готова к тому, чтобы охотник, которого ты увлекла в такую веселую погоню, наконец-то тебя поймал, но, попавшись в капкан, храбро держишься.
– Вы ездите верхом?
– И вполне сносно, – холодно отвечаю я, с удовольствием наблюдая твое замешательство. – Давно не ездил, но такие навыки ведь не забываются, верно?
– Да… наверное, нет.
– Значит, увидимся завтра?
К моему удивлению, после беглого взгляда на Тедди ты соглашаешься встретиться со мной на следующий день в два часа пополудни возле конюшен твоего отца. Улавливаю сдержанный поздравительный кивок от Голди. Она не в курсе, что я назначил свидание, но видит, что я чем-то доволен.
Вероятно, слишком доволен.
Ужин быстро подходит к концу, и я понимаю, что, покинув столовую, мы расстанемся на всю ночь. А пока мне приходится наблюдать, как ты топчешься рядом с Тедди, и утешать себя мыслями о завтрашнем дне.
Глава 4
Эшлин
«Мы читаем не для того, чтобы убегать от жизни, а чтобы научиться проживать ее более глубоко и насыщенно и познавать мир глазами других».
27 сентября 1984 г. Портсмут, Нью-Гэмпшир
Эшлин поморщилась, переворачивая переплетную крышку, и пожалела, что не выпила вторую чашку кофе. Она пришла в мастерскую пораньше, чтобы приступить к работе над последней находкой Гертруды Максвелл на гаражной распродаже – сборником детективов о Нэнси Дрю в тканевом переплете, предназначенным в качестве рождественского подарка для ее внучки, – но не чувствовала особенного вдохновения.
Глаза были сухими, в затылке все еще чувствовались остатки головной боли. Она снова засиделась допоздна, перечитывая те отрывки из «Сожалеющей Белль», которые показались ей особенно интригующими. А в этой книге все было интригующим. Намеки на то, что мотивы автора могли быть менее чем благородными. Загадочные отсылки к блистательной Голди. Восхитительная игра слов, которой герои перекидывались во время ужина.
Огромным усилием воли она наконец закрыла книгу и выключила свет. Не терпелось узнать, что произошло на следующий день в конюшне, но прежде всего Эшлин хотела разгадать тайну происхождения книги.
Возможно, рукопись потерялась, а потом кто-то ее случайно обнаружил и переплел некоторое время спустя. Или, что более вероятно, это была работа начинающего автора, который не смог найти издателя. Однако эти версии не объясняли отсутствие имени писателя.
Что тогда остается?
Эшлин почти исключила оплошность со стороны переплетчика. Такое, конечно, случается, и все же маловероятно, чтобы переплетчик, способный создать такую красивую книгу, оказался столь невнимательным, что упустил имена автора и издателя, а также страницу об авторских правах. И о многом говорил сам текст, сочащийся презрением: к отцу Белль, к Тедди, а порой и к самой Белль. Но ничего такого, что могло бы выдать имена прототипов. Эта чрезмерная осторожность выглядела намеренной.
Вчера вечером она записала два имени: Кеннет Грэм, который помог ей найти покупателя на довольно хороший экземпляр «Викария Уэйкфилда», обнаруженный ею на распродаже поместья в прошлом году, и Мейсон Девани, владелец букинистической лавки в Бостоне, который иногда писал статьи о литературных расследованиях.
Эшлин взглянула на часы. Звонить слишком рано. Пожалуй, она поработает до открытия магазина и отложит звонки на обеденное время – тогда больше шансов застать людей у телефонов.
Она надела пару белых хлопчатобумажных перчаток, готовясь к тщательному осмотру «Потайной лестницы», когда услышала звонок в магазине. Простонав, Эшлин сняла перчатки и побежала взять трубку. Фрэнк был непреклонен в том, чтобы его не беспокоили во время работы над переплетами, но у него были сотрудники, которые присматривали за магазином, пока он трудился в мастерской. А Эшлин – пока, по крайней мере – одна.
– Доброе утро. Магазин «Невероятная история», – ответила она, добавив в голос капельку утреннего оптимизма.
– Мне сказали, ты звонила.
– Кевин?
– К твоим услугам.
– Я думала, вы с Грегом на Багамах.
– Были. Но вместе с нами туда явился и тропический шторм «Исидор», поэтому мы удрали, пока еще летали самолеты. Да и не жалеем. Там дикая жара, и мы оба покраснели, как омары в кипятке. Короче, я вернулся и звоню, хотя и не потому, что ты меня об этом просила. Я сейчас был в задней комнате, перебирал коробки, которые пришли за день до нашего отъезда, и нашел кое-что, что может тебя заинтересовать.
– Что именно? – Эшлин даже не спросила, книга ли это. Разумеется, книга. – Что ты нашел? И во сколько она мне обойдется?
– Это мне предстоит решить, а тебе – услышать. Пока сообщу только, что ты определенно захочешь прийти.
– Выкладывай уже, Кевин.
– Ну и что в этом интересного?
– Можешь хотя бы намекнуть, о чем речь? Мне взять с собой чековую книжку или сразу дарственную на автомобиль?
Кевин рассмеялся.
– Речь не о Библии Гутенберга. Просто говорю, что тебе точно будет любопытно. Я бы принес сам, но я тут один, а значит, тебе придется зайти.
– Ладно. И все-таки ты жестокий человек. Знаешь ведь, что я не смогу вырваться, пока не закроюсь.
– Тогда увидимся в шесть.
Раздался резкий щелчок и короткие гудки. Эшлин уставилась на тяжелую черную трубку, понимая, что от волнения забыла спросить его о парне из Рая.
* * *
Ровно в шесть Эшлин заперла магазин и прошла два квартала до магазина Кевина «Зайди дважды». Хозяин сидел за прилавком и заполнял ценники.
Он взглянул на нее с вежливой улыбкой.
– Привет. Что тебя привело?
– Очень смешно.
– Эй, мой отпуск пропал! Дай мне хоть немного развлечься.
– Уже закончил?
– Ну хорошо, – проворчал он, в притворной обиде надувая губы. – Но ты пожалеешь, что не отнеслась ко мне полюбезнее. – Он заговорщически ухмыльнулся, залез под прилавок и достал небольшую книгу в мраморно-голубой обложке. – Та-дам!
У Эшлин мурашки побежали по коже, когда она взяла книгу из его рук. Это была точная копия – или почти точная – той, которую она теперь носила в своей сумочке. Тот же размер, такая же марокканская кожа, такой же ребристый корешок. Хотя при ближайшем рассмотрении она заметила разницу. Голубой цвет был иного оттенка, слегка отдавал зеленым. Эшлин взглянула на корешок, прочитала название, оттиснутое золотом: «Навсегда и другая ложь».
И снова имя автора и название издательства отсутствовали, как и какие-либо следы заметного эха. У нее возникло искушение тут же раскрыть книгу и проверить то, что, как она подозревала, содержится внутри, но в этом не было необходимости. Она уже знала, что держит в руках, и хотела открыть издание без свидетелей.
– Поверить не могу. Почти идентичная! Где ты ее нашел?
– Тот парень принес еще четыре коробки, когда я уехал в отпуск. До сегодняшнего дня у меня не было возможности в них заглянуть. Я знал, что ты захочешь ее взять, как только увидел. Что думаешь о первой?
– Пока ничего. Никто о ней даже не слышал. Как будто этой книги никогда не существовало.
– Странно, да?
– Да, довольно странно. – А теперь их две, и это, вероятно, означает, что ситуация примет еще более необычный оборот. – Я звонила людям, которые, как мне казалось, могли бы помочь, но пока безуспешно. Может быть, с этой повезет больше. Сколько за нее просишь?
– Не хочешь хотя бы полистать? Убедиться, что это та самая книга?
Эшлин покачала головой:
– Я и так уверена. Сколько?
Кевин потер подбородок, задумчиво прищурился.
– Я никогда не брал с тебя слишком много. Наоборот, всегда называл самую низкую цену. Но тут другое. Эту ты по-настоящему хочешь. Она явно тебе нужна.
Эшлин посмотрела на него с удивлением. Она никогда не замечала в Кевине стяжательских наклонностей. Однако ее приятель был прав: ей вправду нужна эта книга.
– Все в порядке. Назови свою цену.
– Отдам ее за… – Кевин сделал эффектную паузу. – За коробку шоколадных бомбочек от «Сикост свитс». И не вздумай торговаться! Это мое последнее предложение.
Эшлин расплылась в улыбке.
– Договорились. Хотя, думаю, они уже закрыты. Можно, я пришлю их тебе завтра? Обещаю, без обмана.
– Отлично. Но помни, я знаю, где ты живешь.
– И еще… Мне нужна одна услуга.
Кевин ответил преувеличенным закатыванием глаз.
– Ты становишься капризным ребенком.
– Знаю. Но это легкая просьба. Тот парень, который принес коробки… У тебя случайно нет его номера? Не подумай, что я собираюсь его преследовать или что-то в этом роде. Просто хочу задать ему несколько вопросов.
Кевин помрачнел.
– Боюсь, не смогу тебе помочь. Ничего о нем не знаю, кроме того, что его отец умер несколько месяцев назад и он наводит порядок в доме старика. Он привез еще кое-какие красивые вещицы, в том числе отличный старый винил, который, вероятно, в конечном итоге я оставлю себе.
– Разве тебе не нужно будет послать ему чек за все это?
– Обычно я бы так и сделал, но этот парень не взял ни цента. Сказал, что ему просто не хочется выбрасывать все в кучу мусора на свалке. За оба раза не пробыл здесь и пятнадцати минут.
– А тебе не приходится вести учет, как в ломбарде?
– Не-а. Это ведь делается на случай, если кто-то пытается сбыть украденное имущество – драгоценности, стереосистемы и тому подобное. Никто не попадет в тюрьму за старый альбом «Семьи Патридж». Какое-то время я записывал имена и адреса, но потом мне стало лень. Хотя порой и случаются всякие странности. Приходят, к примеру, некие родственники и требуют вернуть вещи своей бабушки, после того как я выложил за них деньги. Доходит до скандалов. Если подумать, возможно, мне стоит прикупить новую амбарную книгу. Однако сейчас это тебе не поможет. Извини.
Эшлин махнула рукой.
– Да не важно. Я не особенно на это надеялась. Продолжу свое расследование.
– Думаешь, они и правда могут чего-то стоить?
– Нет, ничего подобного. Я просто никогда не сталкивалась с такими… даже не знаю, как назвать. Я только начала первую книгу, но то, что успела прочитать, кажется таким личным. Как будто ее писали для единственного читателя.
– Как письмо?
– Как очень длинное письмо. Или как дневник. Но зачем тогда тратиться на профессиональный переплет?
Кевин пожал плечами и почесал в затылке.
– Если управление этим магазином меня чему-то научило, так это тому, что люди придают своим вещам огромное эмоциональное значение. Кто знает? Возможно, ответ заключен во второй книге.
– Может быть. – Эшлин накинула ремень сумки на плечо. – Что ж, пойду, займусь чтением.
* * *
Эшлин быстрым шагом возвращалась обратно в свой магазин, чувствуя, как новая книга будто прожигает дыру в ее сумке. Продолжение или приквел? Или вообще не связана с первой? Она еще понятия не имела, что означает новая находка, но намеревалась это выяснить. Заранее достав ключ от двери, она помчалась вверх по лестнице в квартиру и, даже не удосужившись снять туфли, упала в кресло для чтения и включила торшер.
Несомненно, оформление книг было задумано так, чтобы они походили друг на друга, но, положив их вместе, Эшлин увидела очевидные различия. Для переплета «Навсегда и другой лжи» использовалась чуть более вощеная кожа, а ребра на корешке были рельефнее.
Она взяла новую книгу, положила ее на ладонь. Как и первая, эта не имела никаких признаков износа. И тоже была странно тихой. Никакого эха – по крайней мере, снаружи.
Затаив дыхание, Эшлин откинула переплетную крышку, готовясь к волнам жгучей боли, которые привыкла ожидать от «Сожалеющей Белль». Сначала – ничего. Однако через мгновение возник едва заметный зуд в кончиках пальцев. Холодное трепетное ощущение, ничуть не похожее на то, к чему она готовилась. Эшлин с трудом удержала руку, прислушиваясь к нарастающему чувству онемения и покалывания, медленно ползущему вверх, охватывающему, подобно морозному инею, ее ребра, грудь, горло… Верхняя нота… сердцевинная нота… базовая нота…
Обвинение. Предательство. Разбитое сердце.
Эшлин ахнула вслух, когда интенсивность ощущения возросла. Эта книга звучала совсем иначе, нежели «Сожалеющая Белль», которая почти обжигала пальцы своей враждебностью и затаенным страданием. Здесь же – полная противоположность. «Навсегда и другая ложь» обдавала резким холодом, как порыв январского ветра, и казалась странно… бескровной.
Обычно эхо гнева звучало горячо и резко, как болезненная и обидная пощечина. Но в этом гневе не было жара, только бело-голубое ледяное пламя. «Нет, – подумала Эшлин. – Это не гнев. Отчаяние». Отчаяние и пустота, такая глубокая, такая до боли знакомая, что у нее сжалось горло.
Эхо было женским.
Эшлин смотрела на форзац открытой книги, догадываясь, что за произведение она держит в руках – и кто, почти наверняка, его написал. Она открыла титульный лист. Да, как и ожидалось, там была строка, написанная красивым почерком с сильным наклоном.
Как??? После всего… ты можешь спрашивать об этом у меня?
Слово «меня» было подчеркнуто не одной чертой, а двумя; поверх вопросительного знака красовалось злобное чернильное пятно. Эшлин открыла «Сожалеющую Белль» и прочитала надписи на обеих книгах, одну за другой. Вопрос и ответ.
Как, Белль? После всего… как ты могла так поступить?
Как??? После всего… ты можешь спрашивать об этом у меня?
Навсегда и другая ложь
(стр. 1–6)
27 августа 1941 г. Нью-Йорк
Девушка не должна влюбляться на собственной помолвке.
Не должна, однако со мной так и произошло. Для опытного притворщика я оказалась легкой добычей. А ты был весьма опытным, как я вскоре узнала.
Но не будем забегать вперед. Хочу рассказать всю историю правильно, поэтому прежде всего следует обрисовать сцену. Вот в чем суть: рассказать историю правильно – то есть так, как все произошло на самом деле, а не как ты заново изобрел в своей миленькой книжице. Итак, начну с самого начала, с того судьбоносного вечера в танцзале отеля «Сент-Реджис».
Я приняла предложение руки и сердца от молодого человека, которого более или менее хорошо знала с детства. Отец Тедди был одним из самых богатых и известных людей Нью-Йорка и деловым партнером моего отца. Идеальный союз. По крайней мере, так считал мой папа, когда его устраивал. Слияние богатств двух семей.
О да, я бунтовала. В те дни у меня не было ни малейшего желания выходить замуж за кого-либо. Мне едва исполнился двадцать один – во многих отношениях все еще ребенок, – и я видела, как выдали замуж мою сестру, видела, как она увядает под тиранией мужа, бесконечно вынашивая детей, которых производила на свет с пугающей частотой.
Сиси была заметной фигурой в моем детстве, особенно после смерти нашей матери. Будучи на девять лет старше, она воспитывала меня в строгости. В ту пору на нее легли почти все заботы по дому. Сиси управляла хозяйством с поразительной эффективностью, во всем помогала отцу, занималась кухней и всеми покупками, а в семнадцать лет взяла на себя роль хозяйки за столом, когда отец приглашал гостей. В моих глазах (а на какое-то время и в глазах папы) она сделалась хозяйкой дома. Но я видела, как брак принизил ее, сделал менее заметной и менее ценной.
Насколько я могла судить, основным вкладом моей сестры как жены было соответствие роли племенной кобылы, и подобная перспектива меня ужасала. Я мечтала жить собственной жизнью: учеба, путешествия, искусство, приключения. И не сомневалась, что все это получу. Поэтому можешь представить себе мое удивление, когда я обнаружила, что стою в зале отеля «Сент-Реджис» рядом с Тедди в новом вечернем платье от «Уорт» и слушаю, как за нас поднимают тосты все самые выдающиеся члены общества «Кто есть кто» Нью-Йорка. Что ж, надо признать, мой отец бывает очень убедительным, если он что-то решил. А в отношении Тедди он уже принял решение.
– За счастливую пару!
Коллективный возглас бьет меня по ушам. Следуя правилам, поднимаю фужер и в нужные моменты улыбаюсь. В конце концов я дочь своего отца и прошла хорошее обучение. Внутри же я словно оцепенела. Такое чувство, будто смотрю в окно и наблюдаю за кем-то другим со стороны. Однако это явно происходит именно со мной, и я не могу понять, как это допустила.
Дождавшись подходящего момента, ускользаю – Тедди остается обсуждать поло со своими приятелями по клубу, – а сама иду искать тихий уголок. От жары и духоты в сочетании с шумом разговоров и музыки начинает болеть голова. К тому же меня тошнит от мысли, что скоро стану такой же, как сестра. Скучающей. Обозленной. Невидимой.
«Тедди – не Джордж», – напоминаю себе, хватая с подноса у проходящего мимо официанта фужер с шампанским и залпом осушая его. Мой жених спортивен и энергичен, и, по мужским стандартам – то есть, как известно, по единственным стандартам, имеющим значение, – Тедди обладает высокими достоинствами, и почти каждая женщина в Нью-Йорке считает его ценным уловом. «Проблема заключается в том, – думаю я, оглядываясь в поисках еще одного подноса с шампанским, – что я не желаю вообще никого ловить». Вечеринки, ужины, светские беседы. Отдых на модных курортах и бесконечная смена нарядов. Боже, помоги.
Однажды отец одобрительно назвал Сиси «покладистой». Потому что она уважает такие понятия, как верность и долг. Как раз в тот самый день он сообщил мне, что я должна выйти замуж за Тедди. Когда я ответила, что не заинтересована в браке, он с вымученным терпением стал объяснять, что иногда человеку приходится делать то, что необходимо для высшего блага. Разумеется, он говорил о своем собственном высшем благе, состоящем в защите не слишком честной империи, которую ему удалось выстроить после принятия сухого закона.
Тедди и его родословная должны были в этом помочь, а наш брак стал бы стратегическим союзом, призванным продвинуть дела обеих семей и устранить зловоние новых денег, полученных от десятилетней торговли нелегальным канадским виски. Однако брак – это ведь не просто денежный союз. По крайней мере, так я наивно полагала. Я люблю Тедди, как любят непослушного щенка или неуклюжего кузена, но ничего не чувствую, когда он меня целует – никакого тепла и никакого волнения.
На том этапе жизни мой опыт общения с мужчинами был весьма ограниченным – как и положено молодой девушке, окончившей школу для девочек всего три года назад. И все же я где-то уловила идею, что между мужчиной и женщиной должно быть нечто большее, чем подчинение и долг, что-то глубокое и объединяющее, из области химии и природных стихий.
Вот такие мысли проносятся у меня в голове, когда я смотрю по сторонам и впервые замечаю тебя. Отвожу взгляд, пораженная собственными мыслями и жаром, который разливается по шее и достигает щек. Но после еще нескольких глотков шампанского снова тебя ищу. И ты стоишь там, высокий и темноволосый, с пронзительными голубыми глазами на слегка удлиненном лице, и все еще наблюдаешь за мной. Намек на улыбку дергает уголки твоего рта, будто что-то тебя рассмешило, но ты предпочитаешь это скрывать.
В выражении твоего лица есть насмешка, которая заставляет меня смутиться, и дерзость, которая немного злит и в то же время вызывает мурашки по коже. Смотрю и заставляю себя не отвернуться, даже когда ты идешь ко мне через зал. Допиваю остатки шампанского в фужере, когда ты оказываешься передо мной.
– Осторожнее, – говоришь ты тихим и вкрадчивым голосом. – Шампанское может ударить в голову. Особенно если вы к нему не привыкли.
Окидываю тебя взглядом, изо всех сил стараясь изобразить пренебрежение.
– Я выгляжу так, будто пью шампанское впервые?
– Нет, – отвечаешь ты, убирая со лба прядь темных волос и пробегая по мне глазами. – Теперь я присмотрелся к вам повнимательнее.
Что-то в твоем взгляде вызывает тревожное чувство, как будто у меня в животе внезапно вспорхнула стайка бабочек. Может быть, просто потому, что ты стоишь так близко. Вдоль линии твоего подбородка пробилась щетина – очевидно, ты не успел побриться, перед тем как сюда прийти. Вечерний костюм, хотя и вполне подобает случаю, сидит не так хорошо, как ему следует: рукава пиджака чуть коротковаты, швы на плечах слегка сморщены. Скорее всего, это не твой собственный, шитый на заказ костюм, а взятый напрокат.
Замечаю, что ты не пьешь, и предлагаю бокал шампанского, но ты отказываешься своим холодным, резким британским тоном. Образованный, но не утонченный. Мне вдруг приходит в голову, что ситуация довольно необычная: тебя явно пригласили на мою помолвку, хотя я с тобой не знакома.
Пока говорим о книгах, изучаю твое лицо, пытаясь понять, что делает тебя красивым, поскольку, взятые по отдельности, черты немного не соответствуют классическим стандартам. Нос, узкий и длинный, делает тебя слегка похожим на ворона, рот слишком широкий, чересчур полные губы и подбородок с выраженной ямкой. Нет, решаю я, не так идеален, как показалось на первый взгляд. Однако твои глаза – эти пронзительные светло-голубые зрачки, окруженные темным кольцом, – задерживаются на мне так долго, что становится неловко, и внезапно я не могу придумать, что сказать.
Испытываю облегчение, когда появляется Элейн Форестер. Она – мать одной из подруг Сиси, а ее муж, чье семейное чайное состояние испарилось после «Краха», – давний соратник моего отца. Надеюсь, что ты уловишь намек и удалишься, но после того как Элейн, осыпав меня слащавыми банальностями о Тедди и моей удаче, уходит, мы снова остаемся одни.
Ты склоняешься ко мне и произносишь поздравления так тихо, будто поверяешь мне секрет. Не могу отделаться от ощущения, что надо мной насмехаются. Отмахиваюсь от слов, едва не позабыв ответить «спасибо». Но это не предел твоей наглости. Отнюдь. Ты начинаешь обсуждать моего жениха, словно желаешь составить каталог всех его качеств и достижений. Твои комментарии звучат скорее как оскорбление, нежели как похвала, и ты даже имеешь дерзость вслух предположить, что я не рада помолвке. Как будто мы давно знакомы и ты имеешь какое-то право на свое мнение.
Игнорирую твою дерзость и спрашиваю, как ты оказался на моей вечеринке – ведь я тебя не знаю. Ты представляешься, однако твое имя я слышу впервые. А имя твоей дамы – которое ты произносишь, не моргнув глазом, – хорошо мне знакомо, хотя не делает тебе чести. Голди пользуется в Нью-Йорке весьма дурной славой.
Не нахожу слов, удивляясь тому, что Голди где-то в этой толпе пьет шампанское моего отца и наверняка вытворяет черт знает что. Каким образом одна из самых скандальных женщин города – самозваная журналистка – сумела заполучить приглашение на мою помолвку? Несомненно, это работа моего жениха, который никогда не упускает случая увидеть свое имя и лицо в прессе.
Следовало сразу понять, что ты за мужчина, если якшаешься с дамой как минимум на десять лет старше себя. Могу добавить: с дамой, знаменитой своим пристрастием к молодым поклонникам. Невольно думаю: что за мужчина свяжется с подобной женщиной? Кажется, я даже бросила какое-то замечание на этот счет. Ты недовольно хмуришь брови и сообщаешь мне со своим высокомерным акцентом, что люди не всегда являются теми, кем кажутся, и в первую очередь – ты сам.
Какой я была дурой, что не поверила тебе на слово.
Навсегда и другая ложь
(стр. 7–10)
4 сентября 1941 г. Нью-Йорк
Каково же было мое изумление, когда я увидела тебя через неделю на званом обеде в доме Уиттиеров. И снова с ней. У нее слишком желтые волосы, чересчур тесное платье и хриплый смех. А также пестрое прошлое и глупейшее имя.
Голди.
Вы ходите по комнате парой, сплетя руки, вежливо улыбаетесь, когда вас знакомят с моими друзьями. Сегодня ты в великолепно скроенном смокинге – подарок, полагаю, и весьма щедрый. На ней – муар сливового цвета, облегающий ее фигуру, словно вторая кожа. Она красива, я признаю. Хорошо сложена и идеально одета. Правда, на несколько лет старше, чем большинство мужчин твоего возраста сочли бы привлекательным. Что ж, возможно, тебе нравятся именно такие женщины.
Ты осматриваешь комнату, как будто делая мысленные заметки, запоминая имена и лица, возможно, ранжируя их по размеру капитала. Пока тянется время коктейлей, притворяюсь, что меня не волнует, где ты находишься, и что я не замечаю твоего общения с Тедди. Но безуспешно. Сам факт твоего присутствия заставляет меня нервничать. Дело не в том, что твой взгляд время от времени встречается с моим. И не в том, как ты одариваешь меня мимолетной улыбкой, чуть вздергивая уголки губ. Я не могу понять, почему ты вновь вернулся, как фальшивая монета к своему владельцу. Чего ты хочешь от нас? И от меня лично?
