Бернард Корнуэлл
Горящая земля
Глава четвертая
Следующий день был четвергом, Днем Тора, и я счел это добрым предзнаменованием. Как-то раз Альфред предложил переименовать дни недели, чтобы четверг стал Днем Марии, а может быть, Днем Святого Духа, но эта идея растаяла, как роса под летним солнцем. В христианском Уэссексе, нравилось это королю или нет, Тюр[3], Один, Тор и Фригг все еще вспоминались каждую неделю.
И в тот День Тора я увел две сотни воинов к Феарнхэмму, хотя на длинной улице бурга еще до восхода солнца собралось больше шестисот всадников.
Царил обычный хаос.
Стремянные ремни лопались, люди искали им замену, дети шмыгали между лошадьми, мечи точились в последний раз, по узким улицам, как туман, плыл дым от костров, на которых готовилась еда, звонил церковный колокол, монахи нараспев молились – а я стоял на укреплениях и наблюдал за дальним берегом реки.
Датчане, которые вчера переправились на наш берег, вернулись обратно еще до наступления темноты. Я видел дым их костров, поднимающийся между деревьями, но единственными врагами в поле моего зрения были двое часовых, присевшие у берега реки.
На мгновение я испытал искушение бросить все, что задумал, вместо этого повести шестьсот человек через реку и позволить им разорить лагерь Харальда, но искушение было мимолетным.
Я предположил, что большинство людей Харальда в Годелмингаме, и к тому времени, как мы до них доберемся, они полностью проснутся.
Водоворот внезапной битвы может дать свой результат, но датчане неминуемо поймут, что на их стороне – преимущество в численности, и разорвут нас в кровавые клочья.
Мне хотелось сдержать обещание, данное Этельфлэд. Я хотел убить их всех.
Когда встало солнце, я сделал свой первый ход, и сделал его громко.
В Эскенгаме затрубили рога, потом северные ворота отворились, и четыре сотни всадников устремились в поля. Первые всадники остановились на берегу реки, там, где их ясно видели датчане, и ждали, пока остальные не проедут через ворота. Как только все четыре сотни собрались вместе, они повернули на запад и быстро поскакали под деревьями к дороге, ведущей к Винтанкестеру.
Я все еще находился на укреплениях, откуда наблюдал, как датчане собрались и уставились на то, что происходит на нашем берегу. Я не сомневался, что гонцы уже мчатся галопом, чтобы найти Харальда и сообщить ему, что армия саксов отступает.
Только мы не отступали, потому что, едва очутившись под деревьями, четыреста человек сделали крюк, вернулись и снова въехали в Эскенгам через западные ворота, скрытые от глаз врага.
Вот тогда я спустился на главную улицу и сел в седло Смоки. Я оделся для войны – кольчуга, золото и железо.
Альфред появился в дверях церкви, полуприкрыв глаза, когда внезапно после святого полумрака очутился на солнечном свете. Он ответил кивком на мое приветствие, но ничего не сказал.
Этельред, мой кузен, был куда громогласнее: он требовал, чтобы ему сообщили, где его жена. Я слышал, как слуга доложил, что Этельфлэд молится в женском монастыре. Это, казалось, удовлетворило Этельреда, который громко заверил меня, что его мерсийские войска будут ждать у Феарнхэмма.
– Алдхельм – хороший человек, – сказал он. – Ему нравится сражаться.
– Рад этому, – отозвался я, притворяясь другом кузена, точно так же как Этельред притворялся, что не давал никаких секретных наставлений отступить на север, если Алдхельм решит, что врагов слишком много и они слишком сильны.
Я даже протянул руку, нагнувшись с высокого седла Смоки.
– Мы завоюем великую победу, господин Этельред, – в полный голос произнес я.
Этельреда на миг как будто удивила моя любезность, но тем не менее он пожал мою руку.
– С Божьей помощью, кузен, – сказал он. – С Божьей помощью.
– Я буду молиться об этом.
Король кинул на меня подозрительный взгляд, но я только жизнерадостно улыбнулся.
– Приведи войска, когда ты сочтешь, что настал подходящий момент, – окликнул я сына Альфреда, Эдуарда. – И всегда слушайся советов господина Этельреда.
Эдуард посмотрел на отца в ожидании подсказки – что ответить, но король промолчал. Эдуард нервно кивнул:
– Я так и поступлю, господин Утред. И да будет с вами Господь!
Господь, может, и будет со мой, но Этельред – нет. Он решил отправиться с войсками восточных саксов, которые последуют за датчанами, – и таким образом стать частью молота, что сокрушит войска Харальда на наковальне мерсийских воинов. Я слегка опасался, что Этельред захочет отправиться со мной, но он решил остаться с шурином, и это имело смысл: если Алдхельм вздумает отступить, обвинить в том Этельреда будет нельзя.
Я подозревал, что имелась еще одна причина. Когда Альфред умрет, Эдуарда провозгласят королем, но только если витан не захочет возвести на трон более зрелого и опытного человека. И Этельред, без сомнения, верил, что завоюет больше славы, сражаясь сегодня вместе с восточными саксами.
Натянув шлем с головой волка, я послал Смоку ближе к угрюмому Стеапе. Тот ожидал рядом с кузней, облаченный в кольчугу и увешанный оружием. Из дверей вился дым горящего угля.
Я наклонился и хлопнул друга по шлему:
– Ты знаешь, что делать?
– Расскажи мне это еще раз, – прорычал он, – и я вырву тебе печень и зажарю ее.
Я ухмыльнулся.
– Увидимся вечером, – бросил я.
Мне пришлось делать вид, что восточными саксами командует Эдуард, а Этельред – его главный советник, но на самом деле доверил Стеапе позаботиться о том, чтобы день прошел, как я запланировал. Я хотел, чтобы Стеапа выбрал момент, когда семь сотен воинов покинут Эскенгам и пустятся вдогонку за людьми Харальда. Если они уедут слишком рано, Харальд сможет повернуться и покрошить их на куски, а если они выступят слишком поздно, моих семьсот воинов перебьют у Феарнхэмма.
– Сегодня мы собираемся одержать славную победу, – напомнил я Стеапе.
– Если будет на то Божья воля, господин.
– Если будет на то воля твоя и моя, – со смехом парировал я, наклонился и принял из рук слуги тяжелый щит из дерева липы.
Повесив щит за спину, я послал Смоку к северным воротам, где ожидала цветистая повозка Альфреда, запряженная шестью лошадьми. Мы впрягли в громоздкую повозку лошадей, потому что они быстрее быков. Единственным пассажиром был несчастный с виду Осферт, одетый в ярко-голубой плащ, с бронзовым обручем на голове. Датчане не знали, что Альфред чурается большинства символов королевской власти. Они считали, что король обязан носить корону, поэтому я приказал Осферту надеть эту полированную побрякушку.
Я также уговорил аббата Ослака дать мне две наименее ценные монастырские реликвии. В одной из них – серебряном ларце, покрытом изображениями святых и усеянном гагатом и янтарем, раньше хранилась кость пальца ноги святого Седды, но теперь в ящике лежала галька. Это озадачит датчан, если, как я надеялся, они захватят повозку. Во втором ларце, тоже из серебра, хранилось перо голубя, потому что Альфред славился тем, что никуда не отправлялся без пера, выдернутого из голубя, которого Ной выпустил из своего ковчега. Кроме реликвий, в повозку поместили окованный железом сундук, наполовину полный серебра. Наверное, мы потеряем это серебро, но я рассчитывал заполучить куда больше.
Аббат Ослак, в кольчуге под монашеской рясой, настоял на том, чтобы сопровождать моих воинов. На его левом боку висел щит, к широкой спине он пристегнул громадный военный топор.
– Похоже, топором частенько пользовались, – приветствовал я аббата, заметив зазубрины на широком лезвии.
– Мне довелось послать в ад много язычников, господин Утред, – со счастливым видом подтвердил аббат.
Я ухмыльнулся и поскакал к воротам, где отец Беокка, мой старый и строгий друг, ожидал, чтобы нас благословить.
– Да будет с вами Бог, – сказал он, завидев меня.
Я улыбнулся, глядя на него сверху вниз.
Беокка был хромым, седовласым, косым и косолапым. И он был одним из лучших людей, кого я знал, хотя ужасно меня не одобрял.
– Молись за меня, отец, – попросил я.
– Я никогда не перестаю за тебя молиться.
– И не дай Эдуарду вывести людей из города слишком скоро! Доверься Стеапе! Он, может, и туп, как брюква, но знает, как надо сражаться.
– Я буду молиться, чтобы Бог даровал им обоим здравое суждение, – ответил мой старый друг.
Беокка протянул здоровую руку, чтобы стиснуть мою, затянутую в перчатку:
– Как Гизела?
– Скоро снова разродится. А как Тайра?
Его лицо осветилось, как трут, охваченный пламенем. Этот уродливый калека, над которым насмехались дети на улицах, женился на датчанке удивительной красоты.
– Бог держит ее в своей любящей руке. Она – жемчужина огромной цены!
– Так и есть, отец, – согласился я и взъерошил седые волосы Беокки, чтобы слегка его позлить.
Финан галопом подлетел ко мне:
– Мы готовы, господин.
– Открыть ворота! – крикнул я.
Повозка первой миновала широкую арку. Священные знамена опасно закачались, когда она двинулась по глубоким колеям дороги. Потом двести моих воинов в блестящих кольчугах тронулись за повозкой и повернули на запад.
Мы распустили знамена, резкие звуки рога возвестили о нашем отбытии; солнце освещало королевскую повозку.
Датчане клюнули на приманку.
И началась охота.
Повозка катилась впереди, громыхая по проселочной дороге, что приведет нас к пути на Винтанкестер. Проницательные датчане могли бы задуматься: почему мы, если хотим отступить в более крупный бург Винтанкестер, воспользовались северными воротами Эскенгама, а не западными, которые привели бы нас прямиком на винтанкестерскую дорогу? Но я сомневался, что их опасения дойдут до Харальда. Вместо этого он услышит, что король Уэссекса бежит, оставив Эскенгам под защитой гарнизона, набранного из фирда.
Люди фирда редко оказывались испытанными воинами. В основном крестьяне и чернорабочие, плотники и кровельщики, и Харальд, без сомнения, испытает искушение штурмовать стены города. Но я не верил, что он поддастся этому искушению, зная, что куда более ценный приз – сам Альфред – беззащитен. Датские разведчики поведают Харальду, что король Уэссекса находится на открытой местности, путешествуя в медленной повозке с жалкой парой сотен всадников. И войску Харальда – я не сомневался – будет отдан приказ пуститься в погоню.
Финан командовал моим арьергардом. Его работа заключалась в том, чтобы дать мне знать, когда вражеская погоня слишком приблизится.
Я оставался рядом с повозкой, и, как только мы добрались до винтанкестерской дороги в полумиле от Эскенгама, стройный всадник быстро подлетел ко мне.
То была Этельфлэд, одетая в длинную кольчугу, похоже сделанную из плотно сплетенных серебряных колец, поверх рубашки из оленьей кожи. Кольчуга туго обтягивала худенькое тело Этельфлэд, и я догадывался, что доспех застегивается на спине с помощью петель и пуговиц, потому что никто не может натянуть такую кольчугу через голову и плечи. Поверх кольчуги Этельфлэд носила белый плащ, подбитый красным; на ее боку висел меч в белых ножнах. Помятый старый шлем с нащечниками свисал с луки ее седла. Наверняка она воспользовалась шлемом, чтобы спрятать лицо, перед тем как мы покинули Эскенгам, к тому же из осторожности прикрыла свои бросающиеся в глаза плащ и кольчугу старым черным плащом, который швырнула в канаву перед тем, как ко мне присоединиться.
Этельфлэд ухмылялась и выглядела такой же счастливой, как раньше, до замужества. Потом она кивнула в сторону покачивающейся повозки:
– Это мой сводный брат?
– Да. Ты уже видела его.
– Нечасто. Как он похож на отца!
– Похож, – сказал я. – А ты не похожа, за что я благодарен.
Это замечание заставило ее рассмеяться.
– Где ты раздобыла кольчугу?
– Этельреду нравится, когда я ее ношу. Он заказал ее для меня во Франкии.
– Серебряные звенья? – спросил я. – Их можно проткнуть даже сучком!
– Вряд ли муж мечтал, чтобы я сражалась, – сухо проговорила Этельфлэд, – он просто желает мною щеголять.
Я подумал, что это можно понять. Этельфлэд красивая женщина, по крайней мере когда ее красота не затуманивалась несчастьем. Ясноглазая, с чистой кожей, пухлыми губами и золотыми волосами. Она была умной, как и ее отец, куда умнее мужа, но ее отдали за Этельреда по единственной причине: чтобы мерсийские земли объединились с Уэссексом Альфреда. В этом смысле, хоть и ни в каком другом, брак оказался успешным.
– Расскажи про Алдхельма, – попросил я.
– Ты его уже знаешь.
– Знаю, что не нравлюсь ему, – беззаботно отозвался я.
– А кому ты нравишься? – с ухмылкой спросила Этельфлэд.
Она придержала лошадь, оказавшуюся слишком близко к ползущей повозке. Поверх перчаток из мягкой кожи козленка Этельфлэд носила шесть ярких золотых браслетов с редкими драгоценными камнями.
– Алдхельм, – негромко проговорила она, – дает советы моему мужу, и он убедил Этельреда в двух вещах. Первая – что Мерсии нужен король.
– Твой отец этого не допустит.
Альфред предпочитал, чтобы Мерсия искала королевскую власть в Уэссексе.
– Мой отец не будет жить вечно. А во-вторых, Алдхельм убедил Этельреда, что королю нужен наследник.
Она увидела мою гримасу и засмеялась:
– Только не я! С меня довольно Эльфинн!
Этельфлэд содрогнулась:
– Я никогда еще не испытывала такой боли. Кроме того, мой дорогой муж презирает Уэссекс. Он презирает свою зависимость от Уэссекса. Ненавидит руку, которая его кормит. Нет, он хотел бы иметь наследника от какой-нибудь милой мерсийской девушки.
– Ты имеешь в виду…
– О, он меня не убьет, – бодро перебила она. – Но захочет со мной развестись.
– Твой отец никогда этого не допустит!
– Допустит, если меня уличат в супружеской неверности, – отозвалась Этельфлэд удивительно ровным тоном.
Я уставился на нее, не совсем веря своим ушам. Она увидела мою недоверчивость и встретила ее издевательской улыбкой:
– Что ж, ты ведь спросил меня об Алдхельме.
– Этельред хочет, чтобы ты…
– Да, – подтвердила Этельфлэд. – А потом он обречет меня на монастырь и забудет о моем существовании.
– И Алдхельм одобряет эту затею?
– Конечно одобряет, еще как! – Этельфлэд улыбнулась, как будто я задал глупый вопрос. – К счастью, у меня есть слуги из восточных саксов, которые защищают меня, но что будет после того, как отец умрет? – Она пожала плечами.
– Ты рассказала отцу?
– Да, только вряд ли он поверил. Но, само собой, отец верит в силу молитвы, поэтому послал мне гребень, принадлежавший святой Мильбурге, и со словами, что гребень придаст мне сил.
– Почему он не верит тебе?
– Думает, что я склонна к дурным фантазиям. А еще считает Этельреда очень преданным. И моя мать, конечно, обожает Этельреда.
– Так и есть, – мрачно проговорил я.
Жена Альфреда Эльсвит была озлобленным созданием и, как и Этельред, родом из Мерсии.
– Ты можешь попробовать пустить в ход яд, – предложил я. – Я знаю женщину в Лундене, которая готовит ужасные яды.
– Утред! – пожурила она меня.
Но прежде чем Этельфлэд успела сказать еще что-то, из арьергарда галопом прискакал один из людей Финана; копыта его лошади взметали облака земли, вырванной из луга у дороги.
– Господин! – закричал он. – Пора поторопиться!
– Осферт! – окликнул я, и наш ложный король со счастливым видом метнулся с повозки и запрыгнул в седло.
Он швырнул бронзовый обруч в телегу и натянул шлем.
– Брось ее! – крикнул я вознице. – Скати в канаву!
Возница ухитрился сделать так, что два колеса повозки оказались в канаве, так мы и оставили тяжелый экипаж – опрокинутым, со все еще впряженными в него лошадьми.
Финан и наш арьергард с громким стуком копыт неслись по дороге, а мы помчались перед ними к небольшому лесу, где я подождал, пока Финан нас не догонит. Сразу же после того, как он нас догнал, показались первые датчане. Они нещадно погоняли лошадей, но я рассчитывал, что брошенная повозка с бросающимися в глаза украшениями задержит их на несколько мгновений. Так и случилось – первые преследователи закрутились вокруг экипажа, а мы свернули в сторону.
– Это будто скачки, – сказал мне Финан.
– И наши лошади быстрее, – согласился я.
Наверное, так и было. Датчане сидели на конях, которых смогли захватить их мародерствующие отряды, в то время как мы ехали на лучших верховых скакунах Уэссекса. Я бросил последний взгляд на спешившихся врагов – те лезли в повозку, – потом ринулся дальше вглубь леса.
– Сколько их там? – крикнул я Финану.
– Несколько сотен, – ухмыляясь, отозвался он.
Значит, рассудил я, все воины войска Харальда, способные оседлать лошадь, присоединились к погоне. Харальд испытывал экстаз победителя. Его люди разграбили весь Восточный Уэссекс, а теперь он не сомневался, что прогнал армию Альфреда из Эскенгама, открыв, таким образом, датчанам путь к разграблению всего центра страны.
Однако перед тем, как заняться этими приятными делами, он хотел захватить самого Альфреда, поэтому его люди бешено гнались за нами. Харальда не заботила их слабая дисциплина, он верил в свою удачу.
То была дикая охота, и Харальд дал волю своим людям, послав их, чтобы они привезли ему короля Уэссекса.
Мы вели их, заманивали и искушали.
Даже не скакали так быстро, как могли бы, вместо этого старались не терять из виду преследующих нас датчан. А они только лишь раз нас перехватили.
Райпер, один из лучших моих людей, ехал далеко справа от нашего отряда, и его лошадь угодила копытом в кротовую нору. Он находился в тридцати шагах от меня, но я услышал треск сломавшейся кости, увидел, как Райпер падает, как его лошадь бьет копытами, рухнув с воплем боли.
Я повернул к нему Смоку и заметил маленькую группу датчан – они быстро приближались.
– Копье! – крикнул я одному из моих воинов.
Схватив тяжелое копье с древком из ясеня, я поскакал прямо к датчанам, что были впереди и мчались убить Райпера.
Финан повернул вместе со мной, как и дюжина других моих людей, и враги, увидев нас, попытались свернуть в сторону, но Смока уже стучал копытами по земле, раздувая ноздри, и я опустил копье и угодил ближайшему датчанину в грудь. Ясеневое древко задрожало, моя рука в перчатке скользнула вдоль древка, но наконечник вонзился глубоко. Кровь хлынула и потекла между звеньями кольчуги датчанина.
Я выпустил копье.
Умирающий еще оставался в седле, когда второй противник замахнулся на меня мечом, но я отбил удар щитом и, надавив коленями на бока Смоки, повернул его, в то время как Финан рубанул своим длинным клинком по лицу третьего датчанина. Я выхватил поводья у того, которого пронзил копьем, и потащил его лошадь к Райперу.
– Сбрось ублюдка и садись! – крикнул я.
Выжившие датчане отступили. Их было меньше дюжины – предвестники, чьи кони оказались самыми быстрыми. Подкрепление не сразу смогло прийти к ним на помощь, и к тому времени мы, целые и невредимые, уже ускакали прочь.
Ноги Райпера были слишком короткими и не доставали до стремян его новой лошади; он ругался, цепляясь за седельную луку.
Финан улыбался.
– Это их разозлит, господин, – пробормотал он.
– Так и должно быть.
Мне нужно было, чтобы они стали безрассудными, беспечными и самоуверенными. Этим летним днем, во время скачки по дороге вдоль извилистого ручья, по густорастущим василькам, Харальд делал все, чего я мог бы от него пожелать.
Был ли я самоуверенным? Это опасно – решить, что твой враг сделает все, что ты захочешь, но в тот День Тора я испытывал крепнущее убеждение, что Харальд следует прямо в тщательно подготовленную ловушку.
Дорога вела к броду, где мы могли пересечь реку, чтобы добраться до Феарнхэмма. Если бы мы и вправду следовали в Винтанкестер, мы бы остались к югу от реки и держались римской дороги, ведущей на запад. Я хотел, чтобы датчане поверили: именно таковы наши намерения. Нужно, чтобы преследователи нас видели. Они должны думать, что мы колеблемся; я хотел, чтобы в конце концов они решили, что мы запаниковали.
Местность была открытой – заливной луг, где крестьяне пасли коз и овец. К востоку, там, откуда скакали датчане, рос лес, к западу простиралась дорога – Харальд ожидал, что мы двинемся именно по ней, – а к северу виднелись осыпающиеся каменные быки моста, который римляне перебросили через Уэй. Феарнхэмм и его низкий холм находились у дальней стороны разрушенного моста.
Я уставился на холм и не увидел на нем войск.
– Я велел, чтобы Алдхельм был там! – прорычал я, указывая на холм.
– Господин! – предупреждающе закричал Финан.
Преследующие нас датчане собрались на краю леса в полумиле к востоку. Они ясно видели нас и понимали, что нас слишком много, чтобы атаковать до тех пор, пока не подтянутся их товарищи. Но это подкрепление могло прибыть в любую минуту.
Я снова посмотрел на другой берег реки – ни души. Холм, с его древним земляным валом, должен был стать моей наковальней, усиленной пятьюстами мерсийскими воинами, однако он был пустым. Хватит ли двухсот моих людей?
– Господин! – снова окликнул Финан.
Датчане, теперь превосходившие нас в численности два к одному, послали лошадей к нам.
– Через брод! – заорал я.
Я все равно захлопну ловушку – и мы ударили в бока наших усталых коней, направляя их через глубокий брод, лежавший вверх по течению рядом с мостом. Едва оказавшись на другом берегу, я крикнул своим людям, чтобы они галопом скакали к вершине холма. Я стремился создать видимость паники. Хотел, чтобы все выглядело так, будто мы отказались от желания добраться до Винтанкестера и вместо этого искали убежища на ближайшем холме.
Мы проскакали через Феарнхэмм.
Это была кучка хижин с соломенными крышами, стоящих вокруг каменной церкви, хотя там имелось и одно прекрасное римское здание, потерявшее свою черепичную кровлю. Жителей не было видно, только единственная корова жалобно мычала, потому что ее требовалось подоить.
Я решил, что народ бежал, заслышав о приближающихся датчанах.
– Надеюсь, твои чертовы люди на холме! – бросил я Этельфлэд, которая держалась рядом со мной.
– Они там будут! – закричала она в ответ.
Ее голос звучал уверенно, но я сомневался. Первый долг Алдхельма, по крайней мере согласно приказам ее мужа, заключался в том, чтобы сохранить мерсийскую армию нетронутой. А что, если он просто отказался приближаться к Феарнхэмму? Если так, тогда мне придется сражаться с войском датчан, имея всего две сотни человек, а враги быстро приближались.
Они чуяли запах победы и погнали своих лошадей через реку, а затем – по улице Феарнхэмма.
Я уже слышал их вопли.
А потом добрался до поросшего травой вала – древнего укрепления и, едва Смока перевалил через его вершину, увидел, что Этельфлэд права. Алдхельм пришел и привел пять сотен человек. Все они были там, но Алдхельм держал их на северной стороне старого укрепления, чтобы их не увидел враг, приближающийся с юга.
Итак, в точности как я и планировал, у меня имелось на холме семьсот человек. И я надеялся, что еще семьсот прибудут из Эскенгама. Между этими двумя войсками находились каких-то две тысячи буйных, беспечных, слишком самоуверенных датчан, которые верили, что собираются воплотить в жизнь старую мечту викингов – завоевать Уэссекс.
– «Стена щитов»! – закричал я своим людям. – «Стена щитов»!
Датчан требовалось на некоторое время сдержать, а самым лучшим способом это сделать было показать им «стену щитов» на вершине холма.
Несколько мгновений царил хаос, пока люди соскальзывали с седел и взбирались на гребень вала, но это были хорошие воины, отлично обученные, и их щиты быстро сомкнулись друг с другом.
Преследователи, появившись из-за домов внизу на склоне холма, увидели стену окованных железом ивовых досок, увидели копья, мечи и топоры, увидели, насколько крут склон, – и их яростная атака оборвалась.
Десятки людей пересекали реку, и еще больше выезжали из-за деревьев на южном берегу, поэтому через несколько мгновений у них будет более чем достаточно воинов, чтобы одолеть мою короткую «стену щитов»… Но пока они медлили.
– Знамена! – крикнул я.
Мы взяли с собой наши знамена – мой флаг с волчьей головой и знамя Уэссекса с драконом, и я хотел, чтобы они развевались, бросая вызов людям Харальда.
Алдхельм, высокий, с землистой физиономией, подошел, чтобы поприветствовать меня. Он терпеть меня не мог, и это отражалось на его лице, но оно также выражало удивление: он увидел, сколько датчан направляется к броду.
– Раздели своих людей на два отряда, – уверенно приказал я ему, – и построй их слева и справа от моих воинов. Райпер!
– Господин?
– Возьми дюжину человек и привяжи лошадей!
Наши брошенные кони бродили по вершине холма, и я боялся, что некоторые из них перейдут на другую сторону вала.
– Сколько там датчан? – спросил Алдхельм.
– Достаточно, чтобы мы получили день хорошей резни, – отозвался я. – А теперь приведи сюда своих людей.
Он ощетинился, услышав мой тон. Алдхельм был худым, элегантным, в роскошной длинной кольчуге с пришитыми к ее звеньям бронзовыми полумесяцами, в плаще из голубого льна, подбитого красной тканью, с двумя витками тяжелой золотой цепи вокруг шеи, в сапогах и перчатках из черной кожи. Его пояс украшали золотые кресты. Длинные черные волосы, надушенные и умащенные маслом, скреплял гребень – зубья из слоновой кости, вставленные в золотую оправу.
– Я уже получил приказы, – холодно заметил он.
– Да, привести сюда твоих людей. Здесь есть датчане, которых нужно убить.
Он не любил меня с тех пор, как я испортил его красивое личико, сломав ему челюсть и нос, хотя в тот далекий день он был вооружен, а я – нет. Он с трудом заставлял себя на меня смотреть. Вместо этого уставился на датчан, собирающихся у подножия холма.
– Мне дали наставления, – парировал он, – сохранить войска господина Этельреда.
– Наставления изменились, господин Алдхельм, – произнес позади нас жизнерадостный голос.
Алдхельм повернулся и удивленно воззрился на Этельфлэд. Та сидела на коне и улыбалась ему.
– Моя госпожа, – приветствовал он, поклонившись.
Потом перевел взгляд на меня:
– Господин Этельред здесь?
– Мой муж послал меня, чтобы отменить его последние приказы, – милым голосом произнесла Этельфлэд. – Теперь он так уверен в победе, что требует, дабы ты остался здесь, несмотря на численность противостоящих нам врагов.
Алдхельм начал было возражать, потом вспомнил, что, как предполагается, я не знаю, какие приказы отданы ему Этельредом.
– Тебя послал твой муж, моя госпожа? – вместо этого уточнил он, явно сбитый с толку неожиданным появлением Этельфлэд.
– А как же еще я могла бы тут очутиться? – ответила она вопросом на вопрос, еще больше запутав его. – И если бы существовала настоящая опасность, господин, разве мой муж разрешил бы мне явиться сюда?
– Нет, моя госпожа. – В голосе Алдхельма большой убежденности я не услышал.
– Итак, мы собираемся сражаться!
Этельфлэд выкрикнула это громко, обращаясь к мерсийским войскам.
Она повернула свою серую кобылу так, чтобы мерсийцы могли видеть ее лицо и лучше слышать ее голос:
– Мы собираемся убить датчан! И мой муж послал меня, чтобы я засвидетельствовала вашу храбрость, так не разочаровывайте меня! Убейте их всех!
Они разразились приветственными криками.
Этельфлэд поехала вдоль их рядов, и они радостно вопили. Я всегда думал, что Мерсия – жалкое место, побежденное и угрюмое, лишенное короля и угнетенное, но в тот момент увидел, как Этельфлэд, светящаяся в своей серебряной кольчуге, смогла пробудить в мерсийцах энтузиазм. Они любили ее. Я знал, что они не слишком любят Этельреда, Альфред был далек от них и, кроме того, был королем Уэссекса, но Этельфлэд их вдохновляла. Она дарила им гордость.
Датчане все еще собирались у подножия холма. Туда, должно быть, добрались уже триста человек, они спешились и построились «стеной щитов». Враги все еще могли видеть только двести моих воинов, но пора было подсластить наживку.
– Осферт! – крикнул я. – Залезай обратно на лошадь, а потом поезжай и будь величественным.
– Это обязательно, господин?
– Да, обязательно!
Мы заставили Осферта остановить лошадь под знаменами. Он был в плаще, теперь на нем был шлем, на который я набросил собственную золотую цепь, чтобы издалека это выглядело как шлем с короной.
При виде его датчане принялись реветь оскорбления. Осферт казался достаточно царственным, хотя любой, знакомый с Альфредом, понял бы, что это не король Уэссекса, просто потому, что вокруг него не толпились священники. Но я решил, что Харальду ни за что не заметить такого упущения.
Забавляясь, я смотрел, как Этельфлэд, которую явно интересовал ее сводный брат, поставила свою лошадь рядом с его скакуном.
Потом повернулся и глянул на юг, где все новые датчане переправлялись через реку.
Пока я жив, мне не забыть этого зрелища. За рекой все было покрыто датскими всадниками, копыта их скакунов взбивали пыль, когда воины спешили к броду, полные желания присутствовать при уничтожении Альфреда и его королевства. Через реку хотело переправиться так много людей, что им приходилось ждать, и собравшиеся на дальней стороне брода бурлили огромной тучей.
Алдхельм приказал своим людям двинуться вперед. Он делал это против желания, но Этельфлэд вдохновила его воинов, и он был пойман в ловушку ее презрения и их энтузиазма.
Датчане у подножия холма увидели, как мой короткий строй удлиняется, увидели, как в нем появляется все больше щитов и клинков, все больше знамен. Они все еще превосходили нас в численности, но теперь им потребовалась бы половина их армии, чтобы атаковать холм.
Человек в черном плаще, с боевым топором с красной рукоятью выстраивал людей Харальда. По моим расчетам, теперь во вражеской «стене щитов» стояло пятьсот человек, и то и дело прибывали новые. Некоторые датчане остались верхом; я предположил, что они собираются обогнуть нас и напасть с тыла, когда «стены щитов» столкнутся.
Вражеский строй был всего в паре сотен шагов от нашего, достаточно близко, чтобы я видел нарисованных на их щитах с железными умбонами[4] топоры, воронов, орлов и змей.
Некоторые датчане начали колотить оружием по щитам – то был гром войны. Другие выли, что мы – сосунки, ублюдки коз.
– Какие шумные, а? – заметил рядом со мной Финан.
Я только улыбнулся.
Он поднял обнаженный меч к обрамленному шлемом лицу и поцеловал клинок:
– Помнишь ту фризскую девушку, которую мы нашли на болотах? Она была шумной.
Странно, о чем думает человек перед битвой. Та фризская девушка спаслась от датского рабовладельца и была в ужасе. Я гадал – что потом с ней сталось.
Алдхельм нервничал, да так, что превозмог свою ненависть ко мне и встал рядом.
– Что, если подмога не явится? – поинтересовался он.
– Тогда каждому из нас придется убить по два датчанина, прежде чем остальные враги падут духом, – ответил я с фальшивой уверенностью.
Если семь сотен людей Альфреда не придут, тогда мы будем окружены, смяты и перерезаны.
Через реку переправились лишь около половины датчан, потому что они забили узкий брод, и все новые всадники текли с востока, чтобы присоединиться к толпе, ожидающей своей очереди пересечь Уэй.
