Борис Александрович Алмазов
Военная история казачества
Международные договоры
Запорожцы осознавали себя прежде всего воинами, и главной своею жизненной целью видели постоянную войну. Отсутствие энергичных военных действий могла привести к внеочередной Раде и смене старшины. Казаки кричали, что кошевой "обабывся" и сделался «ганчиркою» (т.е. тряпкою), поэтому нужно нового кошевого, чтобы почаще водил казаков в бой.
Когда приезжали послы и ставился вопрос о походе против неприятеля, казаки проводили Раду иначе. Сначала они давали аудиенцию послу государя, приглашавшего запорожцев на войну. В ходе беседы казаки требовали условий похода в письменном виде, после чего просили объявить казачье коло. На нем они изучали предлагаемое, громко высказывали свое мнение. В итоге товариство предложение принимало или отрицало. Определялось по числу шапок брошенных вверх в знак согласия. После решения от товариства избирали 20 депутатов. Они приглашали посла в коло(круг) и начинали обсуждать с ним каждый пункт, в конце концов, запорожцы высказывали свое согласие: били барабаны, трубили трубы, стреляли пушки.
Но на следующий день послу сообщалось, что казаки подумали и решили все-таки от похода отказаться. Посол начинал упрашивать казаков пуще прежнего и обещал большую награду за понесенные труды. Старшина в свою очередь также уговаривала товаритство не отказываться от лестных условий. Однако, казаки стояли на своем. Тогда кошевой, разгневавшись, складывал полномочия атамана. После чего коло расходилось, а собиралась третья Рада. На ней кошевого просили принять должность снова и когда он, наконец, соглашался, предъявлялись письменные условия похода послу. Посол, прочитав, являлся в коло и объявлял, что он на все согласен и вручал казакам подарок в несколько тысяч золотых. Запорожцы расстилали на земле кобенки (т.е. плащи): пересчитывали, прилюдно, золото. Затем товаритство дарило посла шубою и посылало собственных послов с грамотою «к почтившиму их приглашением на службу», государю.
Кроме общевойсковых Рад были у запорожцев «рады куреней», или как их еще называли, – "сходки". Куренные сходки происходили только в тех случаях, когда требовались решения невозможные на общей раде. Тогда к куреню шли кошевой, только куренные атаманы и старшина, таким образом, все проходило строго между избранными.
Суд и наказания
Все суды были гласными и прилюдными, а решения только по общему приговору Рады. С годами судебная практика совершенствовалась, а в Сичи появилась должность Войскового судьи.
Смертью каралось:
предательство, – за это полагалась лютая смерть без покаяния (без права на исповедь и отпущение грехов), на железном крюке за ребро или на колу,
убийство товарища (строжайший принцип не проливать крови своего народа): братоубийцу закапывали в землю живого в одном гробу с убитым,
воровство и укрывательство краденой вещи – вора обычно приковывали к позорному столбу, где забивали киями (палками) или побивали камнями,
за великое воровство или как бы мы сегодня сказали – "хищение в особо крупных размерах" виновных ждала шибеница (виселица). Позорная смертная казнь.
«Кривые, хромоногие и почти безногие калеки, просившие в Сичи милостыню ни к кому в глаза не лезли, а "сидели в градских воротах с молчанием, в ожидании от доброхотных даятелей милостыни, якую им и давано было щедрою рукою набожных, хотя и веселых казаков".
Единственно, что требовало от калек запорожское правительство, так это снимать с шибеницы повешенных и погребать их на выгоне. С последними нищие часто менялись одеянием, без угрызения совести раздевая мертвых разбойников, "хотя тем дать выразумить живым, яко всегда лучше просити, нежели, однажды, умерети на виселице".
От шибеницы можно было избавиться только в том случае, если какая-нибудь девушка изъявляла желание выйти замуж за осужденного. Однажды, когда коня с преступником уже подводили к виселице, навстречу ему вышла девушка под белым покрывалом, в знак того, что она готова выйти за приговоренного замуж. Процессия остановилась и тогда осужденный на смерть, казак попросил девицу снять покрывало с лица. Когда же он увидел, что она сильно обезображена оспой, он всенародно отказался от нее, заявив: "Як иматы таку дзюбу, лепше на шибеници дать дубу" и последовал дальше навстречу своей смерти»,
За связь с женщиной или содомский грех. Казнь полагалась за привод женщины в Сичь, будь это даже мать или сестра козака. Одинаково, с этим каралась, впрочем, и обида женщины, если казак посмеет опорочить ее, ибо, как справедливо полагали запорожцы: "подобное деяние к обесславлению всего войска запорожска простирается». «Садомлян» (гомосексуалиств), крайне редкое явление, затаптывали сапогами, «доки вид трупа не застанеться мокрое место», землю после этого посыпали солью, в память об Богом истреблении городов Содома и Гоморры.
За насилие в христианских селениях, за самовольную отлучку, пьянство и дерзость против начальства во время похода и за не возвращение долга товарищу приковывали цепью к пушке.
Войсковой есаул обычно исполнял роль следователя, исполнителями же приговоров всегда были сами осужденные, обязанные поочередно казнить друг друга. Последнего, повесившего своих «подельников» вешали с коня, петлю он надевал себе на шею сам, сам же связывал себе и руки. Коня понукали свистом. Конь шарахался и приговоренный болтался в петле. Считалось, что истинный «козак» не может убивать безоружногои не может опоганиться ролью палача. Постулат в дальнейшем благополучно, как и многие другие, забытый.
После уголовного суда все казаки держали двухнедельный покаянный пост, не за казнь, а за нарушение заповеди: «Не судите, да не судимы будете»
Конница запорожцев
В начале XVII века Османская (Турецкая) империя была одним из могущественнейших государств мира, а крымский хан стал вассалом турецкого султана. От татарских набегов страдали все южные земли Восточной Европы. Главная цель похода – рабы!
У захваченных во время набега людей оставалась одна надежда на казаков-запорожцев, которые могли отбить полон. Весть о набеге мгновенно разносилась по всей сторожевой линии. Казаки спешно вооружались, садились на коней и спешили по следам умчавшихся врагов. Только быстрота коней да правильно разгаданные следы уходивших решали судьбу пленников.
По словам вице-адмирала Корнелия Крюйса, писавшего о запорожцах в 1699 году, запорожские казаки по преимуществу – конное войско, потому что всегда имели дело с татарами, которые все были ездоки на конях. Сам характер местности, где действовали запорожцы, ровная открытая степь,. где только верхом на коне можно было догнать такого неуловимых и быстрых наездников, каким были татары – крымцы и прочие степняки.
Для казака конь в полном смысл составлял его второе «я». В песнях и былинах он называется верным другом, неразлучным товарищем, казак обращается к своему коню не как к бессловесному животному, а как к разумному существу.
По дошедшим до нас описаниям и археологическим находкам запорожские кони были небольшого роста, с маленькими копытами, невзрачные на вид, но зато, по свидетельству очевидцев, все они отличались необыкновенной крепостью, силою, твердостью в ногах, выносливостью во время продолжительных походов, неприхотливостью к корму, замечательно спокойным нравом и удивительной понятливостью. Они узнавали своих хозяев по зову и на свист их являлись из дальних мест степи. «Крикнет, бывало, запорожец на коня «ползи!», то он протянет передние ноги вперед, а задние – назад, и ползет, а как почует, что казак уже на спине, тогда подымется и гайда; а как сидит запорожец на коне, то управляет им ногами: куда хочет, туда и повернет», – писал исследователь запорожской старины Зварницкий.
Из-за быстроты езды запорожских коней современники называли их «ветроногими». Проскакать без отдыха тридцать верст, не получив никакого корма в течение целого дня, было для запорожских коней делом обыкновенным. Лучших коней – сильных и быстрых жеребцов, запорожцы называли «огирями».
Большинство коней запорожские казаки выращивали сами на заливных лугах по берегам Ингульца, Буга и Днепра, где под наблюдением табунщиков паслись многочисленные табуны. Помимо разведения собственных, немалое количество лошадей добывали казаки у черкесов, турок и особенно у татар, покупая или отбивая их из табунов.
Насколько велико было количество лошадей у запорожцев, свидетельствует тот факт, что однажды кошевой атаман Петр Кальнишевский продал 14.000 лошадей, а татары увели при набеге у полковника Афанасия Колпака до 7000 голов. По словам англичанина Клавдиуса Рондо, в Запорожье едва ли находился один казак, у которого не было бы 10 или 20 коней.
Запорожские кони славились во всей Восточной и даже Западной Европе. Спрос на них был очень большой – поляки, русские, крымцы, турки – все стремились приобрести хорошего коня из запорожских степей. Сами казаки высоко ценили своих лошадей, и в знак особого внимания посылали иногда в подарок лучших коней знатным особам на Украину, в Польшу и Россию.
Живя на границе «Дикого Поля» и подвергаясь набегам татар, запорожцы не ограничивались пограничной борьбой с татарами. Они сами нередко совершали сухопутные походы на Крым и морские походы на малоазийский берег Черного моря, где громили турецкие города, захватывали добычу и освобождали невольников. Если намечался особенно большой поход, то запорожские казаки привлекали к нему и малороссийских казаков. При отправлении в поход, перед самым выходом из Сечи, служили молебен, а потом под выстрелы пушек выступали.
Впереди всего войска на коне ехал войсковой хорунжий со стягом или хоругвью в руке. Во главе всего войска на прекрасном аргамаке, убранном богатейшей сбруей, выступал кошевой атаман. За ним следовала пехота, конница и артиллерия. Большинство запорожцев шли сохраняя татарскую тактику «одвуконь». Во время движения посылали во все стороны особых передовых казаков – разведчиков. Шли большей частью по ночам, днем останавливались в глубоких балках и перелесках. В пути запорожцы предпринимали самые строгие меры предосторожности: не разводили огня, не курили люлек, не позволяли ржать лошадям, завязывая им морды платками, веревками или ремнями, старались говорить между собой вполголоса или даже шепотом.
Движение войска должно было происходить с такой осторожностью, чтобы, как писал современник, о том «ни сорока, ни ворона не могли ни видети, ни слышати». Когда запорожцы доходили до границ Крыма, то здесь, выждав полночного времени, внезапно врывались в самые населенные места, предавая все мечу и огню. Сея панику, казаки старались захватить как можно больше добычи и освободить из плена христианских невольников.
В атаку казацкая конница обычно ходила «лавой», представлявшей собой одну неровную шеренгу с загибавшимися крыльями для охвата флангов противника. Для встречи конной атаки врага казаки «батовались», то есть строились в три шеренги. Отступали с поля боя запорожцы редко, но если отступали, то делали это в большом порядке и, благодаря своим легким и подвижным коням, необыкновенно быстро. Чтобы пресечь за собой погоню, казаки нередко прибегали к степным пожарам. Выждав удобное время, когда ветер задует врагу в лицо, они поднимали такой «пал», которого не выдерживали ни люди, ни лошади.Исследователь быта и жизни запорожцев французский картограф Боплан, проведший много лет в запорожских степях, писал о казаках: «Они остроумны и проницательны, предприимчивы и великодушны, не жадны к богатству, но чрезвычайно ценят свою свободу; сильные телом, они легко переносят жару и холод, голод и жажду. На войне выносливы, отважны, храбры и даже легкомысленны, так как не ценят своей жизни. Рослые, проворные, сильные, они обладают хорошим здоровьем и даже мало подвержены болезням; они редко умирают от болезней, разве только в глубокой старости; большей частью оканчивают жизнь свою на ложе славы – на войне».
В союзе с Москвой
«Казаки незнаемые»
А это еще, кто такие? А Бог их знает! Но они называли себя казаками! Первые, упоминаемые в русских летописях, вышли к Дмитрию (Донскому) на Куликовом поле и принесли ему икону чудотворную Божьем Матери греческого письма. (в одних летописях это знаменитая «Донская Божья Матерь, в других – Гребенская Божья Матерь). Обе иконы общерусские и казачьи святыни. Они же составили Засадный конный полк воеводы Боброка Волынского, который и решил исход сражения. Кто они по происхождению – не ясно. Следует отдавать понимать, что 1380 год (Куликовская битва) – первое упоминание о контактах Московской Руси с казаками, что совершенно не означает, что в Степи не было народа с таким именем и прежде.
В 1552 году под стены, окруженной войсками Ивана Грозного, Казани из Москвы пришли, ведомые русским боярином Иваном Руно – казаки! Скорее всего, так именовались служилые православные татары. (Татарлар-кряшен) Это далеко не первые люди, называвшие себя казаками, впервые с такими собственным именем они появились в русских документах, но не в истории.
Под Казань пошли казаки такие, какими их считали в Москве, – служилые люди. И тогда же было заложено противоречие, сопутствующее казакам всю историю. На Москве казаков понимали и принимали, как войско. Казаки же считали себя народом. Войско – вооруженные силы составляли хоть и значительную, но все же часть казаков. Понятия «народ», в современном значении, тогда, не существовало. Было понятие «язык», когда народ отождествлялся с языком, на котором говорил, и понятие веры. То есть если человек говорил по-русски и был православным, то он считался русским. Хотя сам о себе он мог думать, совершенно, по-другому. Кстати, у него мог быть и другой родной язык, которым он не пользовался в Москве. А могло и не быть, но все равно он был представителем иного этноса, как, например, запорожцы, которые даже считали себя русскими, но от великороссов и даже от своих ближайших родственников донских казаков уже сильно отличались.
О том, что Московская орда, пошедшая под Казань не единственная, какая считалась казачьей, свидетельствует сообщение, что туда же из междуречья Дона и Волги пришли казаки донские и сильно помогли московскому великому князю во взятии волжской твердыни. По преданию, именно они готовили подкопы под стены, поскольку умели обращаться с порохом, что тогда еще для московского военного искусства было в новинку.
«Когда донцы сведали, что московский царь Иван Васильевич ведет уже семь лет с татарами войну и желал от них взять Казань, то, в рассуждении держимой с ним веры греческого исповедания, вознамерились во взятии оного города помочь его величеству. Сего для помянутый атаман послал от себя некоторую часть казаков своих к устью реки Дон; и велел тамо настрелявши довольное число птиц баб:. коих там находилось весьма множественно, привезть великое количество перьев их. Сими перьями убрал он поверх одежды с головы и до ног войско свое, и так пышно, что каждый человек представлялся превеличайшим страшилищем. Он вооружил их всех военною сбруею, как то: копьями, ружьями, саблями, луками и стрелами и прочим, кто что имел. и повел их под Казань на помощь царю Ивану Васильевичу. Приведчи ж, приноровя в самую ночь, стал, не доходя города, неподалеку стана царского, раскладя в обозе своем огни, по осеннему и морозному времени для обогревания казаков своих, а более для того, чтоб увидело их войско московское. Они. видевши чудовищ таких, коих огнь наипаче еще увеличивал и умножал число их. тотчас доложили об оном царю. Коль скоро ж и царь и сам увидел, то немедленно послал к ним опросить боярина своего, что за люди, откуда и зачем пришли или куда идут. Боярин, исполняя повеление, шел к ним. и что ближе подходил, тем страшнее они казались ему и так, наконец. их убоялся, что принужден был, не только расспроса, неже доходя до них, со страхом возвратиться назад. Царь, разгневавшись, тотчас ему ж итить велел и с тем точно, чтоб неотменно дойти к ним, изведать и расспросить их. Сия посылка боярину весьма важна была: он. идучи к ним. что ближе подходил, тем страшнее чудовищи оны представлялись, и хотя достиг уже до них так, что можно было с ними и говорить, но, видя страшилищ сих, был как полумертв и едва в силах был спросить, что «люди они или привидение». Они громогласно вскричали ему, что «люди они, да и русские вольные, пришедшие с Дону царю Московскому помогать взять Казань и за дом Пресвятыя Богородицы все свои головы положить». Боярин обрадовался, видя и слыша, что люди, поспешнее возвратился назад, нежели до них мог дойти. Он донес об оном царю, который тотчас во утрене ж послал к ним за то великие дары, но чудовищи те того не приняли, а одарили сами богатыми кожами звериными. Притом просили, чтоб царь повелел им взять Казань, что и позволено. Донцы, не упуская времени, на другой же день. подняв святые иконы и навеся на пики свои от баб (пеликанов прим БюАюптиц крылья, пошли к городу Казани, каковой строй их в походе представлялся великим лесом, покрытым снегом, и приблизившись к Казанке речке».
В казачьих песнях тоже упоминаются «казаки старые», что пришли с низу Волги. По описанию современников, они совсем не похожи на, известных русским, казаков. Говорили на языке диковинном, а шлемы и латы их были украшены «бабьими крыльями» – крыльями пеликанов.(Баба – тюрк. пеликан). А это что? Маскировка белыми птичьими перьями на снегу? Ритуальная боевая одежда неведомого племени? И не сродни ли «бабьи крылья» крыльям польских гусар, которые помогали им уцелеть от татарского аркана? И кто эти «казаки старые»? К какому народу относились? Даже, то, что они – христиане, не многое проясняет. Христиане – разных конфессий.
Предположительно, это – азовцы. Православные тюрки, жившие общиной в Азове. Была такая община и вышла из Азова на Дон. Вел ее атаман по имени «Шаарбаш», или «Хоарбаш».Я полагаю – «курбаши», что, на самом деле, не имя собственное, а чин. По тюркски «военный предводитель». Вероятно, этому чину соответствовала высокая черная шапка- трухменка. (тельпек). Как в пене поется «И сорвали черну шапку с атаманской головы». Отсюда же, знаменитые в Древней Руси черные клобуки. И довольно распространенное прозвище Карабаш, которое в русском переводе означает Черная голова, Черная шапка…и даже , если писарь зафиксировавший это имя в Оренбургском войске, был малограмотный башкир, Черномырдин или Черноликов. Именно православные азовцы – черношапочники рассорились с турками, и ушли в нижнее Подонье, поставили там первые казачьи крепости-городки, начали заселять Дон с юга. Была и встречная волна казаков с Верхнего Дона, потому и возникло одновременно два центра – Раздоры и Черкасск. Кроме того, казаки «сходившие на Дон» были представителями разных этносов, что до сих пор отчетливо прослеживается в облике верхнедонских и нижнедонских казаков и в их культуре. Но именно казаки – азовцы вышедшие из Азова положили начало смертельной вражде степных вольных казаков и горожан – азовцев, с которыми, вероятно, их разделяла только вера.
Странно, что историки, преимущественно опираются на русские источники, читая сообщения путешественников, не накладывают маршруты их путешествий на карту. Так монах Пимен, плывший в Черное море, говорит, что на Дону живут русские люди, а затем нет никого, на протяжении нескольких дней пути. Однако, ниже, по берегам Дона, пасутся бесчисленные стада разнообразного скота. Игнатий Смолянин, который сопутствовал митрополиту Пимену в хождении в Царьград весной 1389 г., видел на верхнем Дону «татар много зело яко же лист и яко же песок». Пониже их было «множество обапол (по обоим берегам. B.C.) Дона реки, аки песок». Еще ниже «стада же татарскиа видехом толико множество, яко же ум превосходят: овцы, козы, волы, верблюды , кони». Но это на взгляд издали.
Иосафат Барбаро через полвека как бы наводит на панораму татарского кочевья увеличительное стекло: «Начал подходить народ со стадами. Сначала шли табуны лошадей по шестьдесят, сто, двести и более голов в табуне; потом появились верблюды и волы, а позади них стада мелкого скота. Это длилось в течение шести дней, когда в продолжение целого дня насколько мог видеть глаз, со всех сторон, степь была полна людьми и животными: одни проходили мимо, другие прибывали. И это были только головные отряды; отсюда легко представить себе, насколько значительна была численность [людей и животных] в середине [войска]. <…> Поперечник равнины, занятой массами этих людей и скота, равнялся 120 милям».Такая этническая ситуация не менялась на Поле еще долго. «Монах Жан де Люк в 1625 г. встретил в междуречье Дона и Днепра кочевья татар, у которых было до 400 тысяч голов скота, в основном, овец» (В. Сидоров. Русские крестоносцы.)
К воде спускаются многочисленные поселения «татар», которые встретили русского священнослужителя с большим почтением и гостеприимством. С чего бы? Напрашивается предположение, что они тоже христиане. Почему же русский монах не радуется, что встрече с единоверцами? Скорее всего, они христиане другой конфессии, возможно, несториане..
Сеяли на Дону и хлеб. Я уж не говорю об огородничестве и бахчеводстве, кое в Россию пришло с юга, с земель населенных тюрками, тюрко – хазарами и тюрками -казаками. Характерно: сельскохозяйственные работы велись так, как они и в конце ХIХ века велись казаками на обильных землями Урале и в Семиречье. Не сплошь н не регулярно, но Старое Поле пахалось издавна (ниже 1000-го года не спускаемся). «В то время они жали рожь, – писал монах Гильом де Рубрук, проезжавший средний Дон в июле 1253 г. Пшеница не родилась там хорошо, а просо имеют они в большом количестве».
Двести лет спустя венецианец Иосафат Барбаро, долго живший в Азове-Тане рассказывал: «Около февральского новолуния устраивается клич по всей орде. чтобы каждый, желающий сеять, приготовил себе все необходимое, потому что в мартовское новолуние будет происходить сев в таком-то месте, и что в такой-то день такого-то новолуния все отправляются в путь. После чего те, кто намерен сеять сам или поручить сев другим, приготовляются и уговариваются между собой, загружают телеги семенами, приводят нужных им животных и вместе с женами и детьми – или же с частью семьи направляются к назначенному месту, обычно расположенному на расстоянии двух дней пути от того места. где в момент клича о севе стояла орда. Там они пашут, сеют и живут до тех пор, пока не выполнят всего, что хотели сделать. Затем они возвращаются в орду. (Отражение этого общинного совместного действия – сабантуй. Праздник плуга. Праздник первой борозды сохранившийся у поволжских народов Б.А.)
Хан поступает со своей ордой так же как мать, пославшая детей на пpoгулку, и не спускающая с них глаз. Потому он объезжает все посевы сегодня здесь, завтра там, не отдаляясь (от своих -людей) больше, чем на четыре дня пути. Так продолжается, пока хлеба не созреют. Когда же они созреют, то он не передвигается туда со всей ордой, но уходят туда лишь те, кто сеял, и те, кто хочет закупить пшеницу. Едут с телегами, волами и верблюдами и со всем необходимым, как при переезде в свои поместья.
Земли там плодородны и приносят урожаи пшеницы сам-пятьдесят, причем, она высотой равна падуанской пшенице, а урожай проса сам-сто. Иногда получают урожай настолько обильный, что оставляют его в степи».
В отличие от русских запашек в XIII в., окружавших села и города, татарские в XV-м. как явствует из текста, могли находиться в любой точке Старого Поля «на расстоянии двух дней пути от того места, где в момент клича о севе стояла орда. Таким образом, «дикость» Поля заключалась не в его нетронутости плугом, а лишь в отсутствии землепашества стабильного, системно локализованного на российский крестьянский лад». Так, кстати, до 1917 года шла пахота в Уральском войске.
Почему же, впоследствии, казаки все время просили жалования хлебом из Москвы? Из-за войн исчезла запашка, а население значительно увеличилось и сильно переменилось. Казаки стали только охотниками и воинам. Земли не пахали. Подобно своему современнику арабскому путешественнику ибн Батуте, который странствовал по Золотой орде и всех жителей этого государства считал татарами, не заметив ни славян, ни угро-финнов, кои составлял на его пути большинство населения, так и для Пимена все степняки на одно лицо – «татары».
А как же «русские, которые живут по Дону»? Живут, но только у самых истоков. Если поискать на карте, где плыла лодка русского путешественника, то это окажутся самые верховья – Липецкая область, район города Новомосковска то – есть приграничная ( по отношению ко всему «Дикому полю») Россия. Далее, действительно, «Полоса отчуждения», то самое ПОЛЕ, которое разделяло казачьи территории и земли княжеские. Именно сюда ходили казаковать дворяне и охочие воинские люди и из Руси, и с Дона. Ельчане, Волуйчане, Куряне и Белгородцы называли казаков «Заполяне», то есть люди, живущие за ПОЛЕМ. Люди оттуда, из тех краев, кое в отличии от ПОЛЯ ( условно «полосы отчуждения»), они называли Полем Старым или Казачьим Присудом. Это разные территории. Туда уходили артели охотников из русских городов – «ухожаи», и оттуда приходили люди охотиться на нейтральную степную полосу в Поле, и ближе – в города на службу. Когда же Пимен вступил в густонаселенные районы, это и было Старое Поле – земля казаков. Сами казаки считали Старым Полем степи от Яика, включая Волгу ниже Саратова, Нижний и Средний Дон, Причерноморье, Среднее и Нижнее Поднестровье и южные степи до Дуная. То есть земли входившие в состав Ногайского и Крымского ханств, наследовавших распавшийся Золотой Орде, и часть Левобережной Украины, находившийся под властью Польши.
– Ого!
«Ого то, ого»,…но не надо представлять население этих районов по сегодняшнему дню. В XVI столетии московское правительство посылало жалование на Дон на 1000 казаков, а сами казаки исчисляли себя тогда в 6000 тысяч, что дает основание историкам считать это всем казачьим населением Дона, но я смею предположить, что это только воины. А населения, (как и в наши дни, по отношению к армии), по крайней мере, в 10 раз больше, то есть тысяч шестьдесят. Учитывая, что и в конце XIX века, когда здесь проживало более 2 –х миллионов человек, и все равно, степь считалась слабо заселенной, можно смело утверждать, что пять столетий назад можно было проехать все Старое Поле, из конца в конец, ни с кем не столкнуться. Что, однако, не означало, что путник следовал в пустоте, и его маршрут не отслеживался степняками: двигался ли он от Ельца к Азову или от Азова к Воронежу.
Начиная с XIV века, русские профессиональные военные, стали уходить из Руси далеко в степь, оставляя свои семьи и близких в городах. Вот с этого времени, считают историки, и стали появляться «казаки»… Но не в степи, а в русских летописях! Ведь то же самое можно сказать и о других народах, с кем Русь и европейцы столкнулись в ХУ веке впервые, однако, это не означало, что они не существовали и прежде, до этого первого контакта.
Тюркские общины – основа будущего казачества. Именно они, следуя обычаям степняков всех времен, принимали в свои кочевья пришлых, беглых из ясачных полонов, выкупленных полоняников или собственных освобожденных кулов – рабов-пленников, собственный ясак. Поскольку основу их жизни составляло скотоводство, много рабов им не требовалось, ясыря скоро отпускали на волю и принимали в общину. Из все этой мозаики народов, в XV века, в основном тюркских, складывался новый степной этнос. Под влиянием большого числа людей из разных краев и народов, древние тюркские общины стремительно перерождались, превращаясь в новое население степи – казачье. Скоро из разноплеменного кочевого свободного населения, не подчинявшегося ни одному государству, выделяется мощное профессиональное войско, то есть объединение вооруженных людей. Жили они за счет скотоводства, охоты, как и остальное степное, вероятно существовавшее здесь всегда, подчиненное им население, и за счет военной добычи. Так в средневековой степи жили все кочевые или полукочевые народы.
Для защиты кочевий, охраны промыслов, охотничьих угодий и мест рыболовства, степь стала быстро покрываться сетью опорных крепостей-городков. На Низу, где опасность внезапного нападения конных кочевников была больше, они располагались на расстоянии трех километров друг от друга, На Верхнем Дону, где было потише и народу поменьше, – от 10 до 18 километров. В городках стоял постоянный гарнизон, постоянно собирались вооруженные казаки. В основном, бессемейные. Возможно, что в городках существовала та же традиция, что и в Сичи, в них не было женщин и детей.
Но, вообще-то, у казаков семьи были. И наверняка, во время набегов противника, они укрывались в городках. Хотя обычно оставались в кочевьях – станицах, жили на Руси, в Турции, в Польше. С XV века казачьи семьи, постоянно, шли в степь, где их ждали и встречали родные. При малейшей возможности, казаки вывозили свои семьи из северной России на места древних кочевий, в степь, основывая новые городки и станицы. Бессемейные же, «отказаковав» свое в степи, шли в монастыри, которые казаки содержали на свой счет, в России, подальше от боев и набегов кочевников, в тишине и покое. С большим трудом, только после раскола, в конце XVII века, удалось вывести эти монастыри из фактического подчинения казакам, и переподчинить Московской патриархии русской православной церкви.
