Борис Батыршин
Курс на Юг
Серёжа чуть заметно порозовел – он так и не научился скрывать смущение, когда речь заходила о его собственных заслугах. О других – сколько угодно: он с удовольствием рассказывал об одиссее Карлуши Греве на «Крейсере», о самопожертвовании моряков «Чародейки» и «Адмирала Грейга», ушедших на дно со своими кораблями при Свеаборге. Но – чтобы о себе? Нет уж, увольте, тем более, что и Чухнину есть, о чём порассказать. Вступить на краю света в бой с двумя неприятельскими кораблями, каждый из которых был сильнее его корвета, а один, «Трайумф», ещё и нёс броню, и при этом суметь спасти от гибели и плена почти всю команду – это ли не настоящий подвиг?
А командир его мучений, похоже, не замечал. Или делал вид, что не замечает – и продолжал беседу.
– Значит, новый монитор американской постройки будет мореходным? Это для того, чтобы своим ходом перейти через Атлантику?
– Скорее уж, через Тихий Океан. – ответил Серёжа, обрадованный тем, что Чухнин сменил тему. – На Западном побережье САСШ для нас строятся два монитора – один в Портленде, а другой на юге, в городке Вальехо, это вблизи Сан-Франциско. Оба предназначены для защиты Владивостока; туда им и предстоит направиться после ходовых испытаний.
– Тихий Океан, говорите? – кавторанг недоверчиво покачал головой. – Что-то слабовато верится. Как вспомню наши балтийские броненосные лодки – куда им соваться в открытый океан! Они-то и по Финскому заливу с бережением ходят…
Серёжа насупился – ему стало обидно за свои любимые мониторы. Хотя Чухнин прав, и остаётся надеяться, что «американцы», в самом деле, будут избавлены от подобных недостатков.
– Если вы помните, Григорий Палыч, американский двухбашенный монитор «Миантономо» ещё до войны пересёк Атлантику и заходил с визитом в Кронштадт. А эти, новые, думаю, помореходнее.
Ну, дай Бог, дай Бог… – покивал Чухнин. – А сейчас – давайте-ка, батенька, допивайте чаёк, переоденьтесь в сухое, и ступайте наверх. Как там наш мичманец справляется? Ветер что-то разыгрался, не вышло бы чего…
VI
Франция, Париж,
Июнь 1879 г.
В июле Париж великолепен – особенно после того, как барон Осман по указанию Наполеона III-го обустроил для прогулок парижан Булонский лес и парки Монсури и Бют-Шомон. А, главное, безжалостно перекроил средневековые улочки и кварталы, прорезав их широкими бульварами-осями, открывающими восхитительные перспективы на городские достопримечательности. И, что бы ни твердили злопыхатели касательно того, что сделано это отнюдь не для удобства фланирующей публики, а чтобы удобнее было картечными залпами разгонять очередную «революцию» – всё равно, чудо, как хорошо стало в этом городе, подлинном сердце Европы!
– Опять я толком не увижу Париж! – жаловался Греве, шагая рядом с Остелецким. Оба были в партикулярном платье, а барон, кроме того, вертел в пальцах изящную, с серебряным набалдашником тросточку. Другую руку, согнутую в локте, он прижимал к боку, и только внимательный наблюдатель разглядел бы, что пальцы в чёрной кожаной перчатке не шевелятся.
– Перед свадьбой мы на два дня заехали сюда с Камиллой – так целыми днями только и делали, что мотались по модным магазинам! Как будто, нельзя было по почтовому каталогу выбрать и заказать…
– Не понимаешь ты женского сердца, Карлуша. – усмехнулся Остелецкий. – Для любой уважающей себя дамы посещение модистки или, не дай бог, шляпной лавки сродни священнодействию, никакими каталогами его не заменить.
– Всё равно досадно! Думал провести здесь хотя бы недельку, а тут – давай-давай, гони гусей! Повременить, что ли, нельзя?
– Нельзя, дружище! Никак нельзя, уж не обессудь. Времени у нас всего ничего – не позже, чем через три дня нам надо быть в море.
– «Нам»? – барон подозрительно сощурился. – У меня вообще-то медовый месяц…
– Постараемся вас не стеснять. «Луиза-Мария», если верить описанию в регистре Ллойда – достаточно крупное судно. Прикажешь оборудовать для моих людей помещение в низах кубрик, ну и мне какую ни то каютку выделишь – мешать вам не будем, слово чести. Ну, разве что, сам захочешь побеседовать…
Побеседовать им было о чём. Старые приятели встретились, как и было условлено, в ресторане отеля «Le Meurice», и после недолгого обеда, отправились прогуляться по бульварам. «У стен есть уши, – наставительно говорил Остелецкий, – а в отеле в особенности. Дела наши секретные, так что давай-ка, побеседуем на свежем воздухе. Так спокойнее».
Их в самом деле никто не беспокоил, хотя на бульваре Сен-Жермен было довольно оживлённо. По брусчатке тарахтят железные шины экипажей и цокают лошадиные подковы, с лотков на высоких тонких колёсах торгуют жареными каштанами, сладостями и имбирным лимонадом. Остроглазые девицы в крахмальных наколках, с корзинами свежесрезанных фиалок и тюльпанов предлагают душистый товар фланирующим парочкам. Деловито беседуют на ходу мужчины в кепи и котелках, а одинокие зеваки, высматривают свободную скамейку, чтобы устроиться на ней с газетой. Никто ни на кого не обращает внимания – и только вездесущие гамены шныряют в опасной близости от карманов прогуливающейся публики.
– Вы бы поостереглись, Гревочка. – Остелецкий цыкнул на особо шустрого оборванца в драном солдатском кепи и рабочей блузе до колен, пристроившегося, было, за спиной у барона. – Вмиг без портмоне останетесь!
Греве покосился на сорванца, нахмурился и угрожающе поднял трость. Мальчуган отскочил, сделал непристойный жест и выкрикнул что-то непонятное, но наверняка обидное. Барон ответил юному прохвосту оборотом из малого шлюпочного загиба.
– Да оставьте вы его, барон… – Остелецкий схватил Греве за рукав, не давая тому перейти от слов к действию. – эти оборванцы тоже, своего рода, парижская достопримечательность. Сочинения Виктуара Гюго помните? Не исключено, что вы сейчас едва не вытянули по плечам какого-нибудь Гавроша. И, не забывайте: мы с вами не в Охотном Ряду. Если так уж хочется обложить кого-то по матушке – используйте тевтонскую речь, она в плане сквернословия весьма богата и занимательна.
Говорили они по-немецки, которым оба владели в совершенстве.
Греве проводил юного парижанина недовольным взглядом, пожал плечами и двинулся вслед за приятелем. Тот прав, конечно: имея в кармане шведский паспорт, по которому он и приехал во Францию, Остелецкий не желал рисковать тем, что в них опознают подданных Российской Империи – благо соотечественников в Париже хватало во всякое время года.
– Кстати, как ты прибыл сюда? – поинтересовался Греве, когда бульвар Сен-Жермен остался позади.
– А по чугунке дружище, сиречь, по железной дороге. Из Петербурга до Варшавы, потом до станции Вержболово. Там вагоны переставили на узкую колею – и привет Восточно-Прусская Восточная железная дорога! Лучше расскажи, как сумел уговорить на эдакую авантюру супругу?
– Да уж пришлось постараться. Спасибо, попалась в журнале статейка одного французского учёного насчёт сокровищ местных индейских царьков – инками их называли, кажется. Камилла, как услышала – сразу загорелась. Сейчас строит планы экспедиции в отроги Анд и даже выписала из Швейцарии какие-то особые башмаки для горных восходителей.
Остелецкий ухмыльнулся.
– Смотри, Карлуша, как бы и правда, не пришлось в горы лезть! Там, как я прочитал, сплошь лёд, снег да королевские кондоры.
– А, вздор… – легкомысленно отмахнулся барон. Прибудем в Чили, придумаю что-нибудь убедительное. А пока, давай-ка поищем, где бы поужинать? У меня, признаться, кишки сводит.
Может, в «Фоли-Бержер»? – предложил Остелецкий. Тамошняя кухня вполне даже комильфо, и барышни танцуют весьма пикантные…
– Ты, видать, погибели моей хочешь? – Греве сделал испуганные глаза. – Если баронесса узнает, что я посещаю подобные заведения, да ещё и без неё – со свету меня сживёт. Нет уж, поехали назад в отель, там и поужинаем. Заодно представлю тебя супруге – раз уж нам предстоит провести целый месяц на одном пароходе, лучше познакомиться заранее.
– Так она с тобой в Париже? – удивился Остелецкий.
– А ты чего хотел, братец? У нас медовый месяц, иначе никак.
И махнул тростью, подзывая фиакр.
Париж, набережная Сены.
Несколькими часами позже.
– …а потом пришла жена того, длинного. Они перед ней расшаркались, велели подать ещё бутылку вина и посидели полчасика. Потом парочка поднялась наверх, в номер, а второй вышел из отеля, взял фиакр и велел ехать к «Фоли-Бержер». Я за ним прицепился и видел, как он вошёл в двери. Наверное, до сих пор там сидит – в этом заведении самое увлекательное программа начинается после полуночи, раньше оттуда никто не уходит, и уж тем более, одинокий мужчина.
Они беседовали на набережной Турнель, возле парапета – массивной чугунной цепи, протянутой на чугунных столбиках. За парапетом несла мутные воды Сена, а вдоль тротуара тянулись знаменитые на весь Париж развалы букинистов. Там толпились студенты, чисто одетые мальчики в сопровождении гувернёров рассматривали тома приключений мсье Жюля Верна и тонкие сборники детективных повестей. Юный собеседник Бёртона (это был, конечно, он, но только без своей известной всем газетчикам Лондона бороды) презрительно посмотрел на них и пустил сквозь зубы длинный плевок – знак высшего презрения парижских гаменов.
– А тебе-то почём знать? – с усмешкой осведомился англичанин. – Или скажешь, что и сам бывал внутри?
– А то, как же, мсье! – ухмыльнулся сорванец. – Мой родственник по матери моет там посуду, он и провёл. Я спрятался за сценой, в какой-то кладовке, и всё видел – даже как девчонки перед выходом чулки подтягивают! Точно говорю, там он сидит!
– Ладно, держи, заработал. – англичанин протянул мальчишке горсть мелких монет. – В каком, говоришь, номере он остановился?
– В шестьдесят пятом, на третьем этаже. Так себе номер, не для Ротшильда. Кстати, другой, который с мамзелью – он однорукий.
Бёртон нахмурился.
– Уверен?
– А то, как же, мсьё! Левой кисти нет. Он руку держит так… осторожно, и пальцы не шевелятся. Неживая у него рука, чтоб моя башка досталась Дрейблеру![5]
– Хорошо, буду иметь в виду. Так значит, они оба немцы?
– Говорили они, точно, как пруссаки, будто собаки гавкали. Что я, их собачьего языка не узнаю? Но сами не немцы, это уж наверняка. Я, мсье, попросил мальчишку-чистильщика при отеле справиться у портье, откуда они. Оказалось, один приехал из Бельгии, а второй вообще из какой-то Швеции. Это где такая страна, мсье?
– На самом севере Европы, далеко отсюда. – ответил Бёртон, пряча портмоне. Гамен проводил его жадным взглядом.
– Хорошо бы прибавить, мсье… Целый день носился за вашей парочкой, все ноги сбил. Опять же, чистильщику пять су пришлось дать, задаром он и пальцем не шевельнул бы!
Англичанин подумал, затем хмыкнул и одобрительно кивнул.
– А что, и прибавлю – если прямо сейчас найдёшь мне ловкого молодца, который сможет справиться с гостиничным сейфом.
– Запросто, мсье! – физиономия «агента» расплылась в щербатой улыбке. – Есть у меня знакомец, он в два счёта всё обтяпает. Он уже работал в этом отеле, тамошние замки знает, как родные. Если желаете – сбегаю, приведу. Только надо будет сунуть франков пять коридорному, Жилю. Этот мошенник, проведёт вас наверх так, что никто не заметит, и потом обратно выведет!
Теперь мальчишка не сомневался, что наниматель – крупный преступник, охотящийся за солидной добычей. Или даже сыскной агент, вылавливающий прусских шпионов? Недаром о них столько пишут авторы детективных книжонок, которыми полны книжные развалы…
– Веди своего знакомого, получишь три франка. И приходи завтра утром на это место, будет ещё задание.
– Непременно, мсье! – гамен довольно подмигнул англичанину. – Что не сделаешь, чтобы угодить солидному клиенту?
И припустился по набережной, сжимая в кулаке честно заработанные медяки.
Бёртон долго смотрел ему вслед, потом огляделся, выбрал скамейку и уселся, развернув газету. Пока дела складывались удачно: агенты русского военно-морской разведки обнаружены, взяты под наблюдение – и, если повезёт, сегодня вечером он не торопясь покопается в бумагах того, что прибыл из Санкт-Петербурга. А там можно будет подумать и как добраться до второго.
Париж, отель «Le Meurice».
Вечер того же дня.
– Не рискованно ли, мон шер ами, сейчас, когда между Чили, Боливией и Перу идёт война, делать такие серьёзные вложения? Ты хоть знаешь, что они там не поделили?
Баронесса была в лёгкой шали поверх пеньюара – того самого, прозрачного до неприличия, почти не скрывающего соблазнительных форм. Очень хотелось схватить её в охапку и уволочь в спальню, бесцеремонно, даже грубо – как она любит. Но нет, нельзя. Разговор назрел, а если он уступит желанию, то им обоим будет не до рассуждений, как минимум, до утра.
Хотя, это ещё бабушка надвое сказала. Не раз Камилла, едва отдышавшись после очередного тура постельных забав, поправляла тонкий шёлк, прикрывающий грудь с тёмными, словно перезрелые вишни, сосками, и принималась рассуждать о коммерции, а то и политике – сухо, деловито, будто не стонала, не рычала только что тигрицей, впиваясь ногтями ему в спину, будто не изгибалась в порыве страсти, разметав волосы по подушкам…
– Не поделили они, ты не поверишь, дорогая, обыкновенный птичий помёт. – ответил Греве, старательно отводя глаза. – Вернее, его залежи, которые копились там в течение десятков тысяч лет. Местные называют его «гуано», и оно, как оказалось, не только ценнейшее удобрение, но ещё и сырьё для производства натриевой селитры – а это уже серьёзно, это взрывчатые вещества и порох.
– Порох? – баронесса удивлённо подняла брови. – Из птичьего де… хм… фекалий? Воистину, Господь любит пошутить!
Так и есть, любимая. Так вот, основные залежи этого, с позволения сказать, добра находятся на территории Боливии, в пустынной, почти необитаемой местности близ границы с Чили. Сами боливийцы то ли слишком ленивы, то ли слишком нерасторопны, чтобы развернуть добычу – а потому занимаются этим чилийские дельцы, а соседи лишь получают навар с гуанового экспорта.
– А при чём тут англичане?
– Они всегда «при чём». Британия вложила серьёзные капиталы в чилийские предприятия, а когда боливийцы, опираясь на поддержку северного соседа, решили переделить источники «гуановых» доходов и резко повысили налоги на добычу и вывоз известной субстанции – Лондон спровоцировал войну, рассчитывая при любом её результате остаться в выигрыше.
– А Чили, кроме того, контролирует и Магелланов пролив… – медленно произнесла баронесса. – Кажется, я начинаю понимать.
Барон расплылся в довольной улыбке. Сам он не сильно-то разбирался в политике, тем более, творящейся на краю света, но Остелецкий давеча всё подробно ему растолковал – и вот, пришла пора блеснуть эрудицией перед супругой.
– Ну, ты же сама говорила, что сейчас пойдёт драка за передел морских путей. Недаром французы копошатся на Мадагаскаре, турки спешно укрепляются в Адене…
– …а подданные кайзера присматриваются к острову Занзибар. – усмехнулась женщина. – Если, конечно, твои соотечественники им это позволят. Газеты пишут, что султан души не чает в русских. Я всё понимаю, мон шер, но, может, стоит всё же повременить? Я не собираюсь тебя учить, в конце концов, коммерция, особенно такая – дело мужское, но это, в конце концов, и мои деньги тоже!
Барон насупился. Дражайшая супруга в своём репертуаре: погладит мягкой бархатной лапкой, но и о втянутых до времени в подушечки острых коготках как бы невзначай напомнит…
– Поверь, сейчас самое время. К тому времени, когда ситуация определится, все самые вкусные куски будут уже поделены теми, кто не побоялся вовремя поставить последний рубль ребром.
– Прости, что?
– Это такое русское присловье. Смысл в том, чтобы правильно выбрать время для рискованных ставок.
– А ты уверен, что сможешь выбрать правильно?
– Умные люди посоветовали. Сказали: «есть пароходная компания, британская. Она и вдоль западного побережья латинской Америки суда гоняет, и на линии через Магелланов пролив, в Аргентину и дальше, до самой Британской Гвианы. Из-за войны компания едва концы с концами сводит, тут ты, дорогая, права, – но вскорости процветёт небывало. И самое время сейчас войти в долю с её владельцами, пока кто другой не додумался.
О том, что упомянутые «умные люди» служат под шпицем и носят погоны офицеров Российского Императорского Флота, он решил пока промолчать. Успеется.
– А название у этой компании есть? – осведомилась Камилла. Она как бы невзначай подобрала край пеньюара и принялась поправлять подвязку. Барон представил, как закинет эти ножки в шёлковых паутинках себе на плечи, как делали это японские самураи с гейшами на непристойных акварельных рисунках, которые он приобрёл во время стоянки в японском Сасебо. Как нависнет над разгорячённым, изнемогающим от желания телом, как…
Женщина, поймав его взгляд, улыбнулась и поддёрнула край пеньюара ещё выше.
– «Пасифик Стим Навигейшн Компани», дорогая. – барон нашёл в себе силы отвернуться. – Я имел предварительную беседу с их агентом в Брюсселе, так они предлагают купить тридцать пять процентов акций, плюс перевести два наших парохода с Ост-Индских линий на их маршруты, под гарантии контрактов чилийской армии. Я пока думаю.
– Вот и думай. – Камилла, наконец, справилась с подвязкой и выпрямилась. – Кстати, у меня есть для тебя небольшой подарок.
Она подошла к шкапу, открыла дверку и вытащила коробку.
– Открывай, мон шер! Ой, извини, тебе трудно, наверное. Сейчас я помогу…
Греве поморщился – он не любил, когда Камилла напоминала о его увечье. Перехватил увесистую коробку, поставил на стол, и привычно действуя одной рукой, распустил бечёвку. Крышка полетела на пол, за ним последовала смятая упаковочная бумага. Увидев, что было скрыто под ней, барон помрачнел ещё больше.
Баронесса положила руку на плечо мужу.
– Я помню, любовь моя, что ты не любишь об этом вспоминать, но поверь, тут случай особый. Вот, смотри…
И достала из коробки обтянутый кожей протез левой руки. Нажала на неприметный рычажок на запястье, и половина кисти вместе со звоном откинулась вниз. Глаза у барона полезли на лоб – из оставшейся половины смотрели четыре ствола, на глаз, калибром примерно четыре линии.
– Работа известного льежского мастера. – улыбнулась Камилла. – Он прославился образцами потайного оружия – портсигары, трости, даже перстни с пистолетами.
Она перевернула протез и продемонстрировала изогнутый рычажок, появившийся из узкой щели.
– Это спуск. Можно стрелять по одному, а можно нажать посильнее, и тогда получится залп. Правда, мастер не рекомендовал так делать – говорит, отдача сразу четырёх стволов будет весьма болезненна. А эти ремни – чтобы крепить к руке…
– К культе. – жёстко оборвал барон. – К культе, дорогая. Давай называть вещи своими именами.
Физиономия его оживилась – видно было, что подарок его заинтересовал.
– Как тебе будет угодно. – Камилла ласково провела рукой по щеке мужа. При этом шаль соскользнула на пол, являя взору всё, что было скрыто. – Но, может, ты разберёшься со своей новой игрушкой попозже? Скажем, завтра утром? А сейчас… – она взглянула прямо и вызывающе провела языком по полным губам, отчего Греве разом забыл и о протезах, и пароходных компаниях, и вообще, обо всём на свете. – Сейчас не хочешь ли продемонстрировать мне, как ты владеешь своей правой рукой – и не только ею?
И настойчиво, не слушая сумбурных возражений барона, потянула его к двери спальни.
VII
Июль 1879 г.
Где-то у берегов Южной Америки.
– Торговая посудина, сеньор адмирал. «Императрица Бразилии», полторы тысячи регистровых тонн согласно регистру Ллойда. Идёт под британским флагом, но, готов поставить сотню серебряных солей[6] против гнилого батата, груз предназначен для чилийской армии.
Мигель Грау опустил подзорную трубу. Вахтенный офицер прав: низкий, вытянутый силуэт, единственная труба, лениво дымящая угольной копотью, две сильно разнесённые мачты выдавали в добыче один из пароходов «Пасифик Стим». Эта компания была хорошо известна адмиралу: её суда, совершавшие в мирное время рейсы вдоль тихоокеанского побережья континента, теперь сплошь зафрахтованы чилийским военным ведомством. Тянущаяся уже полгода война носила своеобразный характер: спорные территории с залежами селитры, из-за которых и начался сыр-бор, располагаются в мёртвой, безводной пустыне Атакама, и единственным способом для обеих сторон доставлять снабжение и материалы войскам оставалось море.
«Уаскар» вышел из порта Кальяо шестого июля с целью прощупать на прочность блокаду порта Икике, установленную чилийским флотом. Но военных кораблей неприятеля перуанцы не обнаружили – зато, покинув порт, почти сразу наткнулись на этого вот англичанина.
– Угольщик, надо полагать. – буркнул контр-адмирал, складывая длинную подзорную трубу. – Поднимите сигнал: «Предлагаем команде покинуть судно. После этого оно будет потоплено».
Старшина-сигнальщик вытащил из деревянных лотков туго свёрнутые сигнальные флажки и прицепил их к фалам. Пёстрая лента толчками поползла вверх, к стеньге монитора. Вахтенный офицер не отрывал линз бинокля от торгаша – не прошло и пяти минут, как там заплескались флажки ответного сигнала.
«Следуем под британским флагом, ваше распоряжение исполнять отказываемся».
– Каков наглец! – с удовольствием произнёс Грау. – Дайте предупредительный выстрел по курсу, глядишь, и одумаются…
И покосился на молодого человека в штатском, устроившегося на крыле мостика рядом с сигнальщиком. Репортёр столичной газеты, взятый на борт во время захода в порт Арика для угольной погрузки. Адмирал на дух не переносил газетчиков и, если бы не письмо президента Республики, который тот предъявил, поднявшись на борт, черта с два он потерпел бы его на своём корабле! Как его там зовут – Антонио Кукалон? Грау едва удержался от того, чтобы сплюнуть за борт – репортёр раздражал его несказанно. В особенности бесил его белый пробковый шлем, вроде тех, какие носили офицеры британских колониальных войск. Адмирал даже подумывал приказать стащить с головы щелкопёра его дурацкий головной убор и выбросить за борт. Шлем, разумеется, не его владельца. От этого вполне простительного душевного порыва адмирала удерживало всё то же письмо президента.
А на «Императрице Бразилии» никто и не собирался одумываться. Приближалась ночь, и «Уаскару» пришлось долго маневрировать, отрезая жертву от берега, угрожать ударом тарана, давать предупредительные выстрелы из погонной пушчонки, пока упрямый английский шкипер не сбросил, наконец, ход, и угольщик закачался на крупной океанской зыби. Контр-адмирал уже приказал высылать шлюпку с призовой партией, когда на горизонте появился дым, и сигнальщик отрапортовал, что видит мачты военного корабля.
Через четверть часа силуэт пришельца уже ясно рисовался на западной, ещё светлой стороне горизонта.
– Корвет «Магальянес» – вынес вердикт Грау. – Девятьсот пятьдесят тонн, два орудия на поворотных платформах, сто пятнадцать и шестьдесят четыре фунта. Ход одиннадцать узлов против наших десяти. – Возвращайте шлюпку, сейчас начнётся веселье…
Ночь в южном полушарии наступает вдруг. по щелчку Только что половина горизонта золотилась в последних лучах солнца – и вот уде небо залито лиловой чернотой, и высыпали крупные звёзды, и путеводный Южный Крест сияет алмазной диадемой… Но сейчас эта красота не радовала адмиральское сердце: ночной бой вообще тяжёлое занятие, а уж для «Уаскара» с его крайне неторопливой (и это ещё мягко сказано) артиллерией – так и в особенности. «Магальянес», пользуясь незначительным преимуществом в скорости, раз за разом уворачивался от таранного удара, осыпая врага снарядами. В цель, правда, угодил только один – в броневой пояс, не нанеся сколько-нибудь заметных повреждений, несколько вылетевших заклёпок да лёгкая течь, открывшаяся в угольных ямах не в счёт.
Но долго это продолжаться не могло. Перуанцы умело маневрируя, исхитрились подловить неприятеля на крутой циркуляции. Грозный шпирон «Уаскара», прошёл в десятке футов от борта корвета, но, то ли удача, то ли мастерство рулевых спасли чилийцев и на этот раз. А малое время спустя к месту боя подошёл, отчаянно дымя обеими трубами, казематный броненосец «Бланко Энкалада», один из двух, имевшихся в чилийском флоте, и Мигель Грау скомандовал отходить на норд-вест, куда двумя часами позже ушёл захваченный угольщик.
К третьей склянке с мостика приказали сбавить обороты на четверть от полных – машины «Уаскара» давно нуждались в ремонте, и Грау не желал рисковать. Он даже пожалел, что после модернизации монитор остался без парусной оснастки – попутный ветер мог прибавить узла полтора к его ходу. Но чего нет, того нет – и оставалось только ожидать развития событий, стоя на мостике, и обсуждать с вахтенным офицером давешний бой.
– К сожалению, наши орудия, хоть и способны произвести впечатление своими размерами и весом снарядов, но мало приспособлены к морскому бою, – рассуждал адмирал. – Для бомбардировки берега они ещё сгодятся, а вот для стрельбы по маневрирующему неприятельскому судну – извините! В этом мы убедились ещё во время стычки с «Шахом и «Аметистом», когда за три часа боя две наши пушки сделали всего семь выстрелов – по одному в сорок минут! Вот и сейчас: мы разбрасываем дорогущие конические бомбы впустую, тогда как один-единственный удар тараном способен принести решительный успех! Взять к примеру, кампанию на русской Балтике, или сражение при Александрии между турецкой и британской эскадрами: там тараны сыграли чуть ли не основную роль, отправив на дно не один боевой корабль!
– Да, остаётся только сокрушаться, что у нас нет специального судна-тарана, бронированного, низкобортного, несущего, кроме орудий, самодвижущиеся мины. – поспешил согласиться с начальством вахтенный офицер. – Ведущие морские державы, Франция и Англия, уже строят такие. Нашим умникам из правительства не худо бы задуматься о приобретении подобного корабля. Например, заказать у нортамериканос – чем плохо? И через океан не надо тащить. Вспомните, как вы в своё время намучились с «Уаскаром» – одна только потеря лопасти винта во время шторма в Центральной Атлантике!
– Я слышал, янки строят на Западном побережье мониторы для обороны прибрежных городов. – подал голос Кукалон, внимательно прислушивавшийся к беседе. – Наверняка их тоже оснастят таранами – передовая в плане техники нация, иначе невозможно. Вот бы подать мысль сеньору президенту: выкупить один из них? Сейчас, после потери «Эсмеральды», он нам очень пригодился бы, а то два других наших монитора, «Манко Капак» и «Атауальпа» годятся, разве что, для защиты акваторий портов – в океан им лучше не соваться.
Адмирал в раздражении вскинул голову и обратил на репортёра взор, полный гнева. Смешанного, впрочем, с удивлением – словно чугунный палубный кнехт вдруг заговорил и, мало того, сказал нечто, заслуживающее внимания.
Щелкопёр, в самом деле, прав. Конечно, им пока везёт, но ведь нельзя же в одиночку противостоять всему чилийскому флоту? После того, как «Эсмеральду» сожгла её собственная команда, «Уаскар» оставался единственной броненосной единицей перуанского флота, способной всерьёз противостоять чилийским «Адмиранте Кохрейну» и «Бланко «Энкалада», и это не считая выводка корветов и канонерок, вроде давешнего «Магальянеса». Конечно, казна республики пуста – но, может, президент Луис Ла Пуэрта сумеет раздобыть деньги? Скажем, взять займ. Британцы не дадут, они поддерживают чилийцев, но что, если обратиться к их заклятым врагам, нортамериканос? Или к французам – те в последнее время активно лезут в латиноамериканские дела. Адмирал согласился бы даже принять помощь от Испании. В конце концов, испанцы далеко, а чилийский флот – вот он, под боком. Другое дело, что правительство Альфонсо XII-го испытывает сейчас серьёзные трудности, и вряд ли захочет разбрасываться средствами для помощи своим бывшим колониям.
Уйти от погони не удалось. На следующий день, когда уже солнце стояло высоко над горизонтом, «Бланка Эскалада» и «Магальянес» нагнали, наконец, «Уаскар». Монитор давно сидел костью в горле у чилийского флота, и теперь командор Гальварино Риверос Карденас, командующий эскадрой, намеревался навсегда с ним покончить. Но на этот раз военное счастье приняло сторону перуанцев: машины корвета, измученные ночной погоней, стали сдавать, и он постепенно отставал от флагмана. «Бланка Энкалада» уверенно держал дистанцию в двенадцать кабельтовых – но, чтобы дать залп из погонных казематных орудий, броненосцу приходилось слегка доворачивать то вправо, то влево, сбивая и без того неверный прицел. С «Уаскара» ему отвечала единственная ретирадная сорокафунтовка, тоже без видимого результата.
На этом, собственно, всё и закончилось. Чилийские снаряды ложились с большим разбросом, и через час такой канонады раздосадованный Карденас приказал задробить стрельбу и сбавить ход. Приходилось признать, что проклятый «Уаскар» снова сумел вырваться из челюстей чилийского флота в тот самый момент, когда те готовы были сомкнуться и сокрушить неприятеля.
Однако, вовсе без потерь не обошлось. В разгар канонады неутомимый Кукалон покинул мостик и направился на ют. Пушечный дым, пальба, вид фонтанов, поднятых снарядами, бессильно падающими в отдалении от монитора, привели его в сущее неистовство. Как рассказывал позже в кубрике «Уаскара» артиллерийский унтер-офицер Хорхе Адоньес, ставший свидетелем этой сцены, «щелкопёришка скакал, размахивал руками, словно бразильская обезьяна, делал непристойные жесты и всё время выкрикивал оскорбления в адрес преследователей». За что и поплатился – когда Грау желая затруднить прицеливание чилийским комендорам, скомандовал правый коордонат, «Уаскар» резко накренился на полном ходу – и незадачливый репортёр вылетел за борт, словно пробка из бутылки шампанского. Адоньес успел сорвать с лееров спасательный круг и швырнуть бедняге вслед, но круг затянуло под винт, и унтер успел разглядеть лишь мелькающую в пенной кильватерной струе голову в белом тропическом шлеме.
Когда Мигелю Грау доложили об этом происшествии, он лишь злорадно ухмыльнулся. «Ничего, выплывет как-нибудь на своём дурацком колпаке. Он ведь, кажется, из пробки, как и спасательные пояса?»
Адмирал как в воду глядел. Репортёр – вернее память о нём, поскольку самого Кальдерона более никто не видел – действительно «выплыл» именно благодаря своему примечательному головному убору. С тех пор по всей Южной Америке колониальные шлемы тропического образца, носимые гражданскими лицами, стали называть «кукалонами». Кроме того, фамилия несчастного журналиста сделалось своего рода нарицательным для обозначения надоедливых штатских, лезущих без необходимости в дела военных. Что ж, не самая скудная эпитафия – многие и того не удостоились…
