Борис Батыршин
Этот большой мир
И как я только ухитрился пропустить информацию о предстоящем запуске? Ведь битый час копался после школы в газетах и журналах, да и в сумке со вчерашнего дня лежит номер «Техники-Молодёжи». И наверняка там (хотя бы по случаю надвигающегося Дня Космонавтики) было что-то, из чего можно было понять, что процедура старта будет не похожа на то, что я мог ожидать! Хех, не прогуляй я вчерашнее занятие во Дворце – наверняка всё знал бы. Хотя, «всё» – это, пожалуй, перебор. В той круглой штуковине явно используются какие-то иные физические принципы, из числа тех, о которых у нас рассуждали исключительно фантасты, вроде Беляева, описавшего в своём «Ариэле» объёмное ускорение ВСЕХ атомов некоего массивного тела. Какая-нибудь сигма-деритринитация, скажем… Разобраться в этомпри помощи сведений, содержащихся в статье из научно популярного журнала – вот это самая настоящая фантастика и есть. Гадать же можно хоть до морковкиного заговенья, и всё равно ни до чего не додуматься.
Итак, сообщения о предстоящем запуске я банально прозевал, увлечённый поисками портретов членов Президиума, и это не очень-то хорошо меня характеризует. Потому что с таких вот мелочей и начинается превращение гордого собой попаданца в скучного обывателя. Признаюсь, мысль эта несла оттенок иронии – тоже безусловно, вид защитной реакции… Но, если уж по гамбургскому счёту – так ведь оно и есть! Сперва не дать себе труда разобраться в чём-то, лежащем под самым носом; потом начать устраивать комфортную жизнь себе любимому «здесь и сейчас», а космос – что космос? Пить-есть его не будешь, а романтики и прочей фантастики, научной и не очень, я и в «той, другой» жизни наелся досыта и даже больше – так стоит ли начинать заново? А вот стоит, потому что однажды вся страна, если не весь мир приняли такое решение – и чем дело закончилось?
Попробуйте в семьдесят пятом году, сказать, что полвека спустя люди всё ещё будут спорить, стоит ли лететь на Луну, а над их головами станет нарезать круги ветхая орбитальные станция, запущенная четверть века назад – станция, в которой не успевают латать дыры, да дискутировать, топить её в океане, или обождать немного? Ну, хорошо, станций, положим, две, если считать китайскую «Тяньгун-2» – но летать-то к ним обеим по-прежнему будут в кораблях, мало отличающихся от нынешних «Союзов» и «Аполлонов»! Нет, не поверят такому пророку, засмеют, а то и по физиономии дадут, чтобы не поганил своим языком святого…
Вот и насчёт Политбюро – нет, не зря потрачено время, отнюдь не зря. Вопрос, как говаривал дедушка Ленин, «архиважный» – одна только замена угрюмого фанатика Суслова на вменяемого и ориентированного на внутрипартийный прогресс и развитие Шепилова дорогого стоит. А уж то, что страна была избавлена от хрущёвского волюнтаризма…
Да, пока я действительно мало что понимаю, – уж очень обрывочны и неопределённы полученные сведения, но уже завтра всё изменится кардинальным образом. И дело тут вовсе не в походе в библиотеку: встреча с дедом, затеянная ради легализации собаки, обещает обернуться чем-то совсем другим. Из рассказов матери мне было известно, что при Хрущёве дед занимал весьма высокий пост, был кандидатом в члены ЦК, и даже не сойдясь характерами с «кукурузником» (тот покончил с дедовой карьерой, по гроб жизни законопатив его в Госплан) сумел-таки продавить создание советской титановой индустрии. Против этого возражали некоторые советники Никиты Сергеича, но дед настоял на своём, за что его потом благословляли целые поколения авиа- и ракетостроителей, создателей атомных подводных лодок и экономистов. Не говоря уж о советских альпинистах, которым люто завидовали зарубежные коллеги – а всё из-за прочнейшего, почти невесомого титанового карабина «Ирбис».
Насколько я помню, дед всегда избегал любых политических бесед. Но тогда-то я был всего лишь школьником, мало интересующимся нюансами внутренней и внешней политики СССР – а сейчас вытягивать из него сведения будет человек, обладающий солидным жизненным опытом. Дед, если мне память не изменяет, семнадцатого года рождения – то есть, сейчас ему пятьдесят восемь, на три года меньше, чем было мне, когда я оставил свой две тысячи двадцать третий год и провалился в прошлое. А значит, разговор пойдёт на равных, и тут важно не перестараться что с психологическими уловками, что с демонстрацией послезнания…
Кстати, о послезнании. Ты уже понял, парень, что оно, это главное достояние попаданца – не более, чем фикция? Неизвестно ведь, как изменились видимые, а особенно, глубинные, подспудные течения мировой политики в этой, явно альтернативной реальности! Теперь можно рассчитывать лишь на самые общие сведения, вроде представлений о личностях тех или иных политических деятелей, выцарапанных из памяти дат природных катаклизмов, да того, что можно с натяжкой назвать «общими тенденциями». Но и это более, чем сомнительно: кто в «том, другом» 1975-м году мог бы помыслить о такой «общей тенденции», как создание программы «Интеркосмос», только на этот раз в советско-американском, да ещё и с французским участием, исполнении? То-то…
А вот и родной подъезд. Я подозвал собаку (в поводке Бритька давно не нуждалась, и я пристёгивал его лишь когда предстояло идти по многолюдным улицам или пересекать проезжую часть) и распахнул дверь, пропуская золотистое чудо вперёд. Сейчас – душ, стакан чаю и спать, спать. Есть не хотелось совершенно – обещанная «Прага» оказалась не только вкусной (Ленкина мама не преминула похвастать, что торт из кулинарии при знаменитом ресторане) но её ещё и оказалось так много, что воспоминание о дожидающемся дома печенье уже не вызывала особого энтузиазма.
Нет, но интересно-то как! И, похоже, дальше будет всё интереснее и интереснее. А тут ещё этот придурок Кулябьев со своими шакалами Табаки… Нет, ребята, ничего личного – придётся поскорее и пожёстче с вами разобраться, чтобы потом не отвлекаться на всякую ерунду.
…а попаданцем-то, оказывается, быть не просто увлекательно – захватывающе! Столько всего нового узнаёшь! Да и с Ленкой Титовой удачно вышло – хотя рецидив подростковой влюблённости более, чем сомнителен, не тот у меня жизненный опыт. А вот юношеские гормоны как раз те самые, так что зарекаться я бы поостерёгся…
Последнее, о чём я подумал, уже проваливаясь в колодец сна: по сути, я ведь «попал» в чрезвычайно удачный момент, точнёхонько на переход от старых, громоздких, опасных и чудовищно затратных ракет-носителей к куда более экономичному, а значит, и массовому способу выведения полезной нагрузки на орбиту! И пусть я даже приблизительно не догадываюсь, на каких принципах действует новинка, но она есть, работает! И это, если я правильно сложил два и два, обещает в самом ближайшем времени не просто гигантский скачок в освоении ближнего космоса – перелом, прорыв в новую космическую эру.
Случайность? Совпадение? Ох, сомневаюсь…
VI
Утро. Будильник молчит. Жизнерадостное апрельское солнышко пробивается сквозь занавески, и холодный нос тычет в щёку с напоминанием, что вообще-то пора, хозяин, и о собаке подумать. Ну, хорошо-хорошо – споласкиваю физиономию холодной водой, чтобы прогнать остатки сна, одеваюсь, выхожу на двор, где мы уже успели обрасти кое-какими знакомствами.
После получасовой прогулки – завтрак и включённый на полную громкость «Маяк», где только и говорят, что о вчерашнем успешном запуске, как, впрочем, и о запланированном на сегодня американским старте. Чай из пачки «со слоником» красноватый и чрезвычайно крепкий, печенье «Масляное» именно того вкуса, что помнился мне детства – жизнь определённо удалась, товарищи!
Во всяком случае, на сегодня.
Всё-таки я какой-то неправильный попаданец – раз не готов вот так, с пол-оборота строить планы о спасении страны или, хотя бы, об обеспечении дальнейшей безбедной и беспроблемной жизни себя, любимого. Может, дело в том, что попал я слегка «не туда», и весь мой бесценный багаж послезнания мало чего стоит? Или в том, что то немногое, что я успел увидеть, не вызывает непреодолимого желания спасать и предотвращать – а наоборот, жить, радоваться и наслаждаться ожиданием светлого (обязательно!) будущего? Нет, правда: я понимаю, что середина семидесятых для человека, помнящего и душный застой середины следующего десятилетия, и кромешный ад девяностых, и «прочая, и прочая, и прочая», включая войну на Украине и кажущуюся неотвратимой перспективу «третьей и последней», уже термоядерной – время чуть ли не райское. Но это ведь относилось ко всем книжным попаданцам, которые задумывались прежде всего о том, чтобы не допустить грядущие ужасы. А я – что, какой-то особенный?
А может, дело в том, что, что «особенный» не я сам, а мир вокруг меня? Ладно, не будем брать расхождения в космической программе, несоответствия в составе власть имущих, причём что в благословенном отечестве, что за океаном – но вряд ли только этим дело и ограничивается! А пока интуиция прямо-таки вопиет, что тут всё не так, и спасать ничего не надо, потому как оно и само неплохо так развивается. Или дело в эйфории, порождённой не в последнюю очередь ощущением собственного, юного и абсолютно здорового тела?
Разбираться со всем этим, конечно, придётся – но кто сказал, что этим надо заниматься немедленно? Если честно, после вчерашних потрясений у меня не хватит душевных сил даже на то, чтобы спуститься к почтовому ящику за газетами и просмотреть новости…
Нет, пожалуй, к газетному ящику сбегать всё же стоит, но дело вовсе не в новостях. Дело в том, что с января этого года в «Пионерке» печатают фантастическую повесть чешского писателя Александра Ломма «Дрион» покидает Землю». Довольно занятная и почти забытая любителями фантастики поздних времён история про инопланетянку прибывшую на Землю в шарообразном «биотехнологическом», как это сказали бы в наши времена, корабле. Дело происходило в Средней Азии, в период ликвидации басмачества; Миэль (так звали прекрасную астролётчицу), намеревалась ни много ни мало, избавить человечество от агрессивности и перспективы всеуничтожающей войны, покончив, попутно и со способностью к развитию. Но не сложилось: незваную «прогрессоршу» подстрелили в стычке с местными бармалеями; за этим последовал перелёт на её родную планету в сопровождении одного из землян, конфликт с местным спятившим электронным мозгом, увенчавшийся полным успехом и победой посланца Республики Советов на фоне романтической любви – и, наконец, возвращение на Землю.
Первую часть повести начали печатать в семьдесят четвёртом году, и я помню, как с замиранием сердца ожидал очередного выпуска. А, поскольку отец имел обыкновение забирать газеты, отправляясь на работу, приходилось на большой перемене бежать на первый этаж, где в холле, на стендах вывешивали свежие номера «Пионерки». Я даже собирал вырезки с новыми главами, они и теперь нашлись в картонной папке, в ящике моего стола. Но сегодня новой порции инопланетных приключений не было – оказалось, «Пионерская правда» выходит дважды в неделю, по вторникам и четвергам. Облом-с…
Ладно, что тут поделаешь, подождём до завтра (удивительно, но мне всерьёз хочется окунуться снова в давно забытую историю), а пока – можно расслабиться и получать удовольствие, не забивая себе голову всяким… нет, не вздором, конечно, но вещами до известной степени отдалёнными, во всяком случае, на текущий момент времени. Имею право, или где?
Еще как имею – а если даже и нет, то кто мне запретит? И раз так, то давайте-ка займёмся куда более скромными, но насущными текущими проблемами. Что у меня на сегодня запланировано? Прогуляться, наконец, по Ленинскому проспекту, поглазеть на окружающую жизнь? Попытаться (если это возможно, разумеется) хотя бы на этот воскресный день, хоть на небольшую его частичку ощутить себя обыкновенным беззаботным школьником, которых сейчас полным-полно на улицах, и все радуются весеннему солнышку? Позвонить Ленке и предложить вечером встретиться, погулять с собаками – а заодно продолжить осторожные расспросы о школе и одноклассниках? А вернувшись, поужинать пельменями и посидеть перед чёрно-белым телеком, наслаждаясь выпуском «Кабачка 13 стульев», которых в Интернете почему-то раз-два и обчёлся?
Да ведь есть ещё и самая срочная, самая актуальная задача: пообщаться с дедом на предмет легализации Бритьки. Вот и приступим, не откладывая…
И я потянулся к телефону.
С дедом мы встретились на бульваре, тянущемся вдоль улицы Крупской – там он по выходным совершал пробежки. Это был целый ритуал, под названием «дед бегает трусцой» – большой, крепкий, широкий в плечах, он надевал ярко-синий спортивный костюм, вязаную лыжную шапочку, кеды – и в таком виде отправлялся на пробежку, не делая различия для времени года или погодного прогноза. Исключения составляли те воскресные и субботние дни, когда он отправлялся на стенд, или на охоту – и как раз на эту тему я намеревался завести сейчас разговор.
Так оно и вышло. Я увидел его далеко в перспективе бульвара, махнул рукой и пошёл навстречу; Бритька, успевшая набегаться вволю, трусила рядом со мной, так что у деда было достаточно времени, чтобы задаться вопросом, что это там такое происходит – а когда мы сблизились на достаточное расстояние, оценить заодно явно охотничьи стати незнакомой собаки. Золотистый ретривер, как и лабрадор – порода в СССР почти неизвестная, но дед много лет выписывал журнал «Охота и охотничье хозяйство», в котором печатались статьи по охотничьему собаководству, плотно общался с весьма высокопоставленными людьми, отдающими дань тому же увлечению, и я рассчитывал, что породу-то он опознает. Ну, или примет за какую-то вариацию обожаемых им сеттеров – тоже неплохая база для первого знакомства…
Так оно и вышло: дед смерил нас удивлённым возгласом и, вместо того, чтобы подать мне свою огромную, как лопата, ладонь, присел на корточки и протянулся к собаке. Бритька, существо крайне доброжелательное и неизменно радующееся любому знаку внимания, не подвела: лизнула широким розовым языком руку, потом уселась и, склонив на бок улыбающуюся мордаху, в свою очередь подала новому знакомому лапу. Этот жест окончательно растопил ледок недоверия, даже если он и был: не прошло и минуты, как мы шли по бульвару вниз, в направлении проспекта Вернадского, собака нарезала круги вокруг нас, а я торопливо излагал деду заранее заготовленную и тщательно отрепетированную легенду.
Если вкратце: собака оставлена на моё попечение одноклассником, с которым мы учились в прошлой моей школе, и которому пришлось неожиданно уехать вместе с родителями за границу. Щенка его отец привёз полгода назад из загранкомандировки – но не предполагал тогда, что Родина в самом скором времени призовёт его продолжить службу на чужбине, причём предложив прихватить с собой и семью тоже. Собаку же начали обучать охотничьим премудростям (глава семейства и сам был страстным охотником), но, поскольку новое назначение было не куда-нибудь, а в Аргентину, от мысли взять зверя с собой в трансатлантический перелёт пришлось отказаться. Собаку оставили мне, причём по моей же горячей просьбе. «Ну, ты же такой охотник, дед, – сказал я, – и всё время таскаешь уток, вальдшнепов и прочую болотную и водяную дичь, а это её прямая специальность!»
Сочиняя эту историю, я практически ничем не рисковал: мой старинный, с первого класса, друг Димка Кулаков действительно после третьей четверти отбыл вместе с родителями в Аргентину. Они у него были сотрудниками советского посольства, хоть и не дипломатами – отец служил автомехаником в посольском гараже, а мать на прошлом месте работы, в советском посольстве в Дели была шеф-поваром. Проверить эти сведения без привлечения каких-то специальных способов не представлялось возможным, хотя я не сомневался, что дед при желании эти возможности изыскал бы. Но делать этого он не будет – в особенности, когда прозвучали волшебные словосочетания «работа по подноске дичи» и «подружейная порода, которые я в своём повествовании употребил каждое по меньшей мере, по три раза. К концу получасовой прогулки мы договорились, что через неделю вывезем собаку на пробу в Запрудню, на торфяники, постоять на вальдшнепиной тяге, а пока – наперебой обсуждали, как бы устроить так, чтобы бабушка смирилась с появлением в доме нового члена семьи. Нет, у меня и в мыслях не было оставить собаку у них дома – он, может, и согласится, поскольку всегда мечтал о хорошей охотничьей собаке, но график работы не позволил бы уделять Бритьке достаточно внимания. Бабулю же, в лучшем случае, можно рассчитывать убедить терпеть зверя, но чтобы взваливать на себя новую обузу— это вряд ли. К тому же и у меня не было ни малейшего желания расставаться с собакой, последовавшей за мной через почти пятидесятилетнюю пропасть, в какую-то другую, не нашу, альтернативную реальность. Но знакомиться всё равно придётся – и было решено сделать это прямо сейчас, не откладывая.
Надо было видеть, как поползли вверх бабулины брови, когда она обнаружила в дверях нашу весёлую компанию! Это помогло проскочить первый, самый важный момент – если бы она с порога, не слушая возражений, отказалась бы пускать Бритьку в дом, нам с дедом пришлось нелегко. Но она в удивлении сделала шаг назад, что позволило нам, всем троим, войти. И тут уж собака показала себя во всей красе: уселась на резиновый коврик с видом девочки-отличницы, и не сделала ни шагу, прежде чем не появился тазик с водой и тряпка, которой ей вымыли одну за другой все четыре лапы. Асфальт на улице не успел ещё подсохнуть, так что грязную воду пришлось дважды менять – и это произвело на хозяйку дома неизгладимое впечатление. Рушился главный и первый в такой ситуации аргумент: «притащили грязь в дом!» Потом Бритька сунулась к бабушке носом с намерением установить контакт обычным способом, а когда попытка эта была пресечена – «нечего тут нежности разводить!» – понимающе вздохнула, и наскоро осмотрев комнаты, улеглась в коридоре. Типа: «я тут такая маленькая, послушная, лежу, никого не трогаю, жду, когда дадут какую-нибудь вкусняшку». И даже не особенно протестовала, когда я пресёк её поползновения проникнуть в кухню во время обеда, хотя на морде было явственно написано: «и ты, Брут…»
После обеда мы с дедом устроились в гостиной и, как не смотрел я голодными глазами на шкаф с собранием сочинений Ленина, томом «истории КПСС» и подборкой журнала «Коммунист», пришлось продолжить беседу на охотничьи темы. Мы в подробностях обсудили предстоящую вылазку на природу, дед ощупал Бритькины лапы, морду и шею, отчего та пришла в полнейший восторг и перевернулась на спину, подставив для ласк брюхо. Дед осведомился, привычна ли псина к поездкам на автомобиле (в Запрудню предстояло добираться на машине дедова племянника и моего дяди, тоже заядлого охотника) и раз пять предупредил меня не кормить собаку с утра. Потом я попросил деда показать свою коллекцию охотничьих ножей – помнится, в своё время я приставал к нему с этим чуть ли не в каждый свой визит. Вот и сейчас с удовольствием перебрал «экспонаты», любуясь точными, безупречными формами лезвий и рукоятей. Один из ножей – знаменитый «полураскладной» НШ – «нож Шилина», который иные ножевые знатоки именуют «штабным». Удивительная, поистине уникальная среди советских ножей конструкция – длинное обоюдоострое лезвие штыкового типа при нажатии кнопки на две трети утапливалось в ручку, а оставшийся кончик входил в деревянные, со стальным наконечником, кургузые ножны, снабжённые для удобства кожаным подвесом. Кроме собственно клинка, в рукояти содержалось всё необходимое для штабной жизни: шило, открывашка для консервных банок, ещё одно лезвие, маленькое, для заточки карандашей – и, конечно, наиважнейший аксессуар, штопор. Самый раритетный образец в дедовой коллекции – как я убивался, когда после смерти деда в возрасте восьмидесяти трёх лет его вдова (не бабушка, та ушла из жизни гораздо раньше) избавилась от всего собрания – и ножей, и охотничьих ружей. А ведь среди них был редкостный, очень дорогой «африканский» штуцер «Holland & Holland», вывезенный после войны из Германии, где дед занимался репарациями по части чёрной металлургии.
Оставив, наконец, в покое ножи, мы (в меру моих познаний) обсудили особенности охоты с ретриверами. Дед посетовал, что порода эта неважно работает по поиску и подъёму дичи, я ответил: да, так оно и есть, зато за подранком идёт и на сотню метров, и на две, не то, что спаниели, которые ограничиваются, самое большее, тремя десятками шагов.
За этими разговорами пролетел остаток дня. Я отказался от предложения остаться на ночь (завтра в школу, а учебники и форма на той квартире, да и собаку – не здесь же бросать?) и, получив в нагрузку кулёк из плотной коричневой бумаги с котлетами, отправился домой. В авоське кроме запаса провианта лежал «Истории КПСС» 1973-го года издания – его я незаметно вытащил с книжной полки и вынес под мышкой, чтобы избежать лишних расспросов, к которым не был пока готов.
Я шагал к дому и чувствовал себя бесчувственным чурбаном. В самом деле, вот они, дед и бабуля, на чьих похоронах я, между прочим, был – вот они, оба живые, бодрые и даже младше, хоть и ненамного, меня-тогдашнего! Интересно, мелькнула отстранённая мысль, с родителями будет так же? Ведь я и правда не чувствую никакого прилива щемящей тоски – всего лишь радость от встречи с любимыми родственниками, которых не видел очень долго – и вот, наконец, сподобился…
…а может, так оно и есть на самом деле, и не стоит усложнять?..
Как ни пытался я проявить характер и не прикасаться к толстенному серому кирпичу – ничего из этого не вышло. И первое потрясение испытал, едва открыв книгу. Да какое!
Оказывается, здесь Сталин умер не в пятьдесят третьем году, а только в ноябре пятьдесят шестого – и за эти три с половиной года много чего успело произойти. Для начала, ещё в пятьдесят третьем он снимает с поста секретаря ЦК Хрущёва, отправляет его поднимать хлопковую отрасль в Узбекистан – «и больше о нём в этой саге не будет сказано ни одного слова». Нет, серьёзно: я пролистал несколько следующих глав и не нашёл ни единого упоминания о несостоявшемся «кукурузнике» и его дальнейшей судьбе – хотя бы обвинения в чём-то эдаком, следствия и расстрела Никита Сергеевич счастливо избежал. Второй член пост-сталинского триумвирата, Берия, не единожды продемонстрировавший таланты управляться с самыми безнадёжными и практически неосуществимыми заданиями, был брошен вождём и учителем на то, что в наше время назвали бы «нацпроектами». На этот раз ему поручили в кратчайшие сроки довести до ума Трансполярную магистраль и закончить строительство Сахалинского тоннеля – что он и сделал, доложив об окончании работ на 20-м Съезде КПСС, где в качестве генсека председательствовал, на секундочку, сам Сталин. Но вот какая незадача: всего через месяц после этого Лаврентий Палыч погибает в авиакатастрофе, возвращаясь с инспектирования финального участка магистрали «Ермаково – Енисейская – Игарка» – самолёт попал в пургу и разбился при посадке. Первый товарный поезд от Архангельска до Норильска отправился всего через месяц после этого прискорбного события, а ещё через две недели по его следам отправился и пассажирский состав – и с этого момента сообщение по новой магистрали стало регулярным, оставаясь таковым и по сию пору.
Что до Сталина, то он прямо на съезде слагает с себя полномочия ПредСовмина, добивается назначения на эту должность Маленкова, а сам – взрывает бомбу, мало уступающую известному докладу Хрущёва, сделанному на том же съезде, перед той же аудиторией но в иной реальности. Иосиф Виссарионыч объявил о старте коренной реформы партии – причём в выражениях, как и Никита Сергеевич, не стеснялся. «Я предлагаю отстранить ВКП(б) – КПСС, этого гиганта с гниющей головой, от практического руководства государством, – говорил он с трибуны, и слова падали в сердца слушателей расплавленным свинцом. – Этого требует не только спасение государства, но и спасение самой партии коммунистов-ленинцев, путь, на котором она, переродившись, станет интеллектуальной, элитарной силой нашей страны, передав практические вопросы управления народным хозяйством Совету Министров – что, товарищи, уже давно следовало сделать…»
Я захлопнул книгу и долго сидел, стараясь избавиться от ощущения нереальности, выдуманности происходящего. Мелькнула и пропала мысль: может, в этом мире уже успели побывать попаданцы, и приложили руку к преобразованиям – а я сейчас лишь наблюдаю плоды из усилий?
Подчиняясь внезапному импульсу, я кинулся в прихожую и после нескольких минут лихорадочных поисков держал в руках журнал «Огонёк» с нужной мне фотографией – большой, на половину разворота, в цвете.
Трибуна Мавзолея с огромными буквами «Ленин-Сталин». Снимок датирован январём этого года. Вот, значит, как…
Всё. Больше не могу – и не буду, если не собираюсь просидеть за историческими изысканиями всю ночь и наутро обнаружить себя с дикой головной болью и депрессией от общего непонимания окружающей действительности. Завтра, всё завтра… или послезавтра, или вообще через неделю, когда шквал обрушившийся на меня, как-то уляжется, устаканится, вернув способность мыслить рационально. А вот что точно надо сделать завтра, не откладывая ни на один день – так это решить вопрос с Кулябьевым и его присными. Причём решить так, чтобы на будущее исключить возможность рецидива – просто чтобы больше не отвлекаться на всякую ерунду. Внимание и сосредоточенность мне ещё ох, как понадобятся.
VII
«Вот с чего я вчера раздухарился?» – гадал я наутро по дороге в школу. – Ну ладно, мир вокруг полон неожиданностей и далеко не во всём совпадает с тем, откуда я прибыл. Но – что это меняет? Лично для меня, здесь и сейчас? Школьная программа изменилась? Вообще-то, могла и измениться – только вот из наскоро просмотренных к сегодняшним урокам страничек учебников это не следует. Люди на улицах другие? Вроде, те же самые, и даже одеты так же… Может, апрельское небо не такое голубое – скажем, из-за того, что где-то там, в его глубине кружит на своей орбите отсутствовавший в нашей реальности «Скайлэб-2»? Тоже нет – во всяком случае, простым глазом это никак не заметно…
Да ведь интересно, и ещё как! Хотел бы я заполучить в руки книжку, в которой подробно, шаг за шагом расписаны все изменения, произошедшие в здешней истории начиная с пятьдесят третьего года! Чтобы прочесть, обдумать и всё понять, и уже исходя из этого строить планы – как это и приличествует всякому попаданцу. Так ведь опять нет! Вот скажите: мог бы простой восьмиклассник в нашем семьдесят пятом году добыть такую книжку? Да что там, восьмиклассник – студент, инженер, даже преподаватель ВУЗа? И вообще – как могла появиться подобная книга в реальности, которую её обитатели считают единственной и неповторимой? То-то…в лучшем случае, можно надёргать кусочки сведений (которые ещё проверять и проверять) а потом долго и упорно склеивать их вместе, пользуясь для этого самым надёжным цементирующим средством – слухами, приватными беседами на кухне и прочими источниками, которые принято называть «неофициальными». А есть ли у меня сейчас доступ к таковым? Нет, и не предвидится, поскольку вопросы текущей внутренней политики, и её скрытые механизмы пребывают далеко вне сферы интересов московского школьника – как пребывали они вне сферы моих собственных интересов в мои четырнадцать лет. И это нормально, иначе и быть не может, не тем заняты мысли среднестатистического подростка среднестатистической московской семьи…
Это, впрочем, не значит, что я не смогу в итоге составить цельную картину нового (для меня нового, разумеется) мира. Смогу, во всяком случае, постараюсь – но не за день-два, даже не за неделю. И уж точно, не пролистав первые попавшиеся под руку газеты и книги – пусть это даже том «Истории КПСС». Информацию надо накапливать постепенно, обдумывать, раскладывать по полочкам, неспешно разбираться, целенаправленно выискивая недостающие фрагменты мозаики – и вот тогда, тогда… Да и то сказать: куда торопиться-то, крыша, что ли, горит? Лучше положиться на естественный ход событий – не забывая, разумеется, держать уши и глаза открытыми. А заодно, тщательно выбирать слова, когда дело дойдёт до расспросов или бесед на кухне.
Кстати, вот вопрос – а здесь есть «голоса»? Помнится, в своё время отец (уж насколько убеждённый коммунист!) слушал их по вечерам, закрывшись на кухне, на большом приёмнике, тщательно вычленяя осмысленные фразы из воя и какофонии «глушилок», чем повергал меня в тягостное недоумение. Приёмник этот сейчас стоит в родительской спальне, и, пожалуй, надо будет попробовать – после возвращения родителей проделать это будет затруднительно.
Ладно, это всё потом, скажем, сегодня вечером. Вот он, школьный двор, стайки мальчишек и девчонок выныривают из окружающих дворов и бегут – надо торопиться, до первого звонка осталось минут семь, не больше. Младшие размахивают смешными матерчатыми мешками на верёвочке – сменная обувь, а я-то свою не взял, могут и завернуть, не пустить… Вот строгая высокая девочка ведёт за руку малышку в огромных белых бантах – старшеклассница провожает сестрёнку, ясное дело… А вот и натоптанная тропинка, ведущая от «перелаза» через забор к крыльцу коротким путём по газону. Сегодня её караулят дежурные старшеклассники, выставленные завучихой Зинаидой Петровной – ты смотри, помню, помню! В другие дни те же старшеклассники сами с удовольствием сигают через забор, срезая полсотни шагов в обход, но сейчас они стараются вовсю – как же, такая возможность поглумиться над младшими, проявить свою власть! Вот трое десятиклассников, явно не из числа тех, что не могут похвастать пятёрками и четвёрками, торопливо смолят сигаретки в укромном уголке, образованном школьной стеной и боковым крыльцом. Двое передают бычок друг другу и торопливо пускают дым а третий, тощий и сутулый, опасливо оглядывается – не появится ли в опасной близости кто-то из учителей, которые, конечно, осведомлены об этом злачном месте и систематически устраивают «облавы»? Да, люди здесь уж точно те же самые – несмотря ни на каких попаданцев, которые то ли были на самом деле, то ли всего лишь плод моей нездоровой фантазии…
– Вот темы сегодняшнего сочинения.
Русичка проскрипела мелом по доске, заканчивая строку, отряхнула руки и пристроила белый кусочек на узкую полочку. Вообще-то Татьяна Николаевна преподавала у нас и русский и литературу, но термин «русичка» приклеился к ней намертво – пока в девятом не сменился на ласково-любовное «Танюша»
