Борис Батыршин
Этот большой мир
– Так я серьёзно. Хочешь, фокус покажу? Правда, у меня карт с собой нет, но можно и с монеткой…
…сказать прямо сейчас, какие у неё красивые глаза?..
– Всё, нет больше моих сил! – она рассерженно топнула ножкой, но гнев в глазах уже сменился весёлыми чёртиками. – Давай уже портфель, пришли. Ты когда со своей красоткой гулять выйдешь? Я с Джерри – через час, ждите нас в сквере, хорошо?
Легко повернулась на каблучках и скрылась в подъезде, оставив меня гадать о вечной, как мир, загадочности женской натуры.
Уже вечером, валяясь на родительском диване перед телевизором в обнимку с собакой, я сообразил, что не выполнил главного, пожалуй, ритуала любого попаданца: не задался вопросом «а что делать дальше?» И точно – не было такого! Удивление, недоумение, желание как можно быстрее разобраться в завихрениях здешней истории – да, имело место. Решение текущих проблем вроде легализации Бритьки или вопроса с Кулябьевым и его присными – а как же, разумеется! А вот глобального «спасти СССР» или, скажем, «предотвратить перестройку» – нет, такого пока не просматривается.
Может, дело в том, что этот СССР (версия 2.0, лицензионная, пропатченная, ха-ха…) пока не вызывает острого желания его спасать? И дело не в том, что он мне несимпатичен – как раз наоборот, одна только космическая программа с этой «орбитальной катапультой» чего стоит! – а… просто всё выглядит так, словно ни в каком спасении не нуждается. Нет, я понимаю, что и в моём прошлом семьдесят пятый год выглядел, во всяком случае, на первый взгляд, вполне благополучно – но не настолько же! Я ещё не брался за серьёзный анализ из-за недостатка данных, но общее ощущение было именно такое: всё здесь хорошо! Словно в фильме «Москва-Кассиопея», в первой его части, где дело происходит на Земле – почти идеальная с точки зрения зрителя из тех же восьмидесятых жизнь и полнейшее видимое отсутствие проблем, которые в итоге и привели страну … к тому, к чему привели.
Ощущения, конечно, дело не слишком надёжное – но были у меня и кое-какие фактики, помимо тех разительных изменений, что происходили в руководстве страны. А может, как раз и не «помимо», а как прямое их следствие? В общем, судите сами…
Я вытряхнул на диван содержимое сумки и извлёк обнаруженный в первый день томик Хайнлайна, «Тоннель в небо». Мелочь, вроде – ан нет, не мелочь вовсе. В той реальности, которую я оставил, эту повесть не печатали аж до начала девяностых по соображениям сугубо идеологическим – есть там несколько пассажей, не вполне совмещавшихся с тогдашней генеральной линией партии. Не настолько, конечно, как в «Звёздной пехоте», при желании можно было и подредактировать, вымарать – но не стали, сочли враждебной вылазкой. Я быстро пролистал страницы – ага, вот и здесь упомянутых эпизодов нет…. Значит, идеологический контроль дал слабину? Или, наоборот, это сознательная позиция, возможно, следствие широкого сотрудничества с Штатами в области того же космоса? А может космосом дело ограничивается?..
И ещё одна пустяковая мелочь, едва не оставшаяся незамеченной за всеми перипетиями прошедшего дня – а если хорошенько подумать, то вовсе не пустяковая, и не мелочь. Дело в том, что во время вечернего похода в «Диету» в отделе мясной гастрономии обнаружился не замеченный мной в прошлый раз уголок с товарами для домашних животных. А в нём – в бумажных мешках с невзрачными этикетками (вместимость пять кэгэ, отпускается так же и вразвес) – самый настоящий сухой корм для собак, аж трёх разных видов: мясо, мясо со злаками и мясо птицы со злаками!
Ясное дело, я образовался, потому что это разом избавляло меня от ежедневной возни с овсянкой и ливерной колбасой – да и по деньгам выходило дешевле. На вид сухой корм мало отличался от хорошо знакомой нам обоим «Чаппи» или отечественной «Трапезы» – те же буроватые комки с острым, не самым приятным запахом. Видимо, и по вкусу он тоже соответствовал, поскольку Бритти новинку одобрила, проглотив на ужин полную порцию.
Но дело, конечно, было не только в обнаруженном продукте, отсутствовавшем в оставленной мною реальности. Уже дома, рассматривая этикетку на упаковке, я обнаружил, что сухой корм изготовлен артелью «Собачья радость», город Клин Московской области. Артель, понимаете? Артели и потребкооперация – термины, казалось, прочно забытые к концу семидесятых, после экономических реформ «кукурузника», и всплывшие гораздо позже, во времена расцвета теневой экономики, воплощением которой стали цеховики. А вот тем, кто помнил сороковые и пятидесятые годы, понятие это вполне знакомо – и неотделимо от двухукладной по своей сути сталинской хозяйственной модели. Что же, выходит, здесь артели, как и саму модель, решили сохранить? А что, логично – ведь порушил-то её Никита Сергеич, под бурные аплодисменты горячего приверженца идеологической чистоты товарища Суслова…
В ухо мне привычно ткнулся сначала мокрый нос, а потом купленный в соседнем магазинчике резиновый мячик: «чего это ты задумался, хозяин, собаченька заскучала, давай, поиграем!» Я принял из собачьей пасти игрушку – так и есть, уже прогрызен в трёх местах, и больше, чем пару дней не выдержит, придётся искать что-нибудь ещё. Замахнулся, запустил мячик в коридор. Бритька, спрыгнув с дивана, кубарем поскакала следом. Ретриверы – они такие, дай только чего-нибудь притащить…
Ладно, бог с ними, с глобальными проблемами. Пока мне везёт: и время для некоторой подготовки имеется благодаря родительской командировке, и материальных проблем нет, и даже в школе мои не слишком-то разумные (чего уж там…) выходки имеют шанс обойтись без особых последствий, поскольку никто ещё толком не знает, чего ждать от новичка. На прежнем месте учёбы наверняка возникли бы вопросы, недоумение, а здесь, пожалуй, что и прокатит…
Итак, в апреле этого 1975-го года мною прожито в роли попаданца уже четыре дня. Возникает разумный вопрос: это надолго? «Нет, ну, как вам сказать… – ответил И.О.О. на вопрос девочки Кати, пуская по глади Останкинского пруда сто двадцать восемь «блинчиков», – на всю жизнь…»
Что ж, на всю, так на всю. Я потрепал Бритьку по загривку и она, не выпустив из пасти мячика, с довольным урчанием перевернулась лапами вверх. Знаете, что, господа и товарищи, исполняющие особые и все прочие обязанности в этой истории? Пожалуй, мы оба не против…
Конец первой части
Часть вторая
Ступенька в небо
I
– Как вам, надеюсь, известно, первые работы над «космическим батутом» – журналисты называют его «орбитальной катапультой», но мы избегаем использовать этот термин – начались в сорок седьмом году. – говорил Геннадий Борисович. – Тогда по инициативе председателя Специального комитета по использованию ядерной энергии – надеюсь, вы не забыли его имя? – были собраны воедино все материалы, касающиеся аналогичных разработок у американцев, и на их основе была создана особая исследовательская группа. Некоторое время она работала, так сказать, в тени, осваивая по большей части, полученные данные, пока в пятьдесят четвёртом году не наметился, наконец, прорыв…
Студенты внимали, затаив дыхание. История создания ядерного оружия в СССР обросла за последние лет двадцать множеством противоречивых, а порой и откровенно диких слухов. И уж тем более, это относилось к детищу ядерного проекта, программе так называемых «безракетных запусков», которые Геннадий Борисович и его коллеги по НПО «Энергия», в чьём ведении находилась эта программа, именовали «космическим батутом». Подражание англоязычному термину «space trampoline», разумеется – но что поделать, если начало этим работам было положено именно за океаном, в далёком сорок третьем году одним суперсекретным проектом – суперсекретным для всех, кроме сотрудников советской разведки, сумевших раздобыть и переправить в Союз все материалы.
К сожалению, им об этом не расскажут, вздохнул про себя Димка Ветров, один из трёх студентов-практикантов, сидящих перед инженером в тесной аудитории. Во всяком случае, не сейчас – хотя Геннадий Борисович наверняка всё знает в подробностях. Кому как не ему, одному из ведущих инженеров проекта быть в курсе? И ведь не то, чтобы информация была запретной – поди, запрети что-нибудь, когда точно такие же работы ведутся и в Штатах, и во Франции, причём происходит это в рамках единой программы! – просто говорить и писать на эту тему как-то не принято. Глухая стена молчания, окружающая международную программу «Space trampoline» состояла по большей части не из прямых запретов, а из массы недоговорок и слухов той или иной степени абсурдности, и в них, как в болоте, тонули те крохи достоверной информации, до которых имел шанс докопаться неспециалист. А, поскольку такое положение вещей поддерживалось по взаимному согласию всеми сторонами-участниками, то действовала принятая система достаточно эффективно.
Во всяком случае, до тех пор, пока с Байконура, а потом и с мыса Канаверал во Флориде не были успешно осуществлены первые «прыжки» на орбиту. Теперь, как полагали все причастные к проекту (и Димка Ветров был совершенно с ними согласен), теперь ситуация должна перемениться кардинальным образом. А пока – что ж, здесь они, группа студентов Московского Энергетического Института для того, чтобы проходить преддипломную практику по своей специальности, а вовсе не для того, чтобы вести исторические изыскания. А уж что удастся услышать и осмыслить в недолгие свободные часы между заводом сжиженных газов (космодром потреблял уйму жидкого азота, кислорода и даже гелия), сидением в библиотеке и сном, то это их дело. Никто ведь не запрещает задавать старшим товарищам вопросы – другое дело, согласятся ли те на них отвечать? И здесь Димке и троим его однокашникам, пожалуй, повезло: их руководитель практики оказался человеком доброжелательным, сам интересовался историей всего, что связано с проектом «космического батута» – и охотно делился сведениями с «подопечными».
Вот и сегодня он устроил для них импровизированную лекцию в одной из комнатушек, примыкающих к библиотеке, и ни Димка, ни прочие студенты, и не подумали пропустить – и это несмотря на хроническое недосыпание и неумолимо накапливающуюся усталость. В течение тех полутора недель перед запуском, которые практиканты успели провести здесь, работать приходилось по двадцать пять часов в сутки; обедали студенты и их руководители сплошь и рядом на рабочих местах, а недолгие часы сна урывали в углу цеха на брошенных на пол матрацах. Ну, ничего, теперь, когда всё прошло успешно и корабль выведен (заброшен, как тут говорят) на орбиту, должно стать полегче. Вот и время появилось для лекций по истории вопроса – а это несомненный знак того, что нагрузка неуклонно снижается, оставляя время для дел, напрямую не относящихся к работе или подготовке диплома, которую, между прочим, тоже никто не отменял.
Сегодняшняя лекция касалась по большей части технических аспектов проекта. А именно – сложного комплекса криогенного оборудования, обслуживающего потребности нового стартового стола с установленным на нём гигантским сверхпроводящим бубликом, в «дырке» от которого и возникало то, ради чего городили весь огород. Неощутимая и неосязаемая, хотя и видимая глазом плёнка – не материальный объект, разумеется, и не плазменное облако, раскатанное в тончайший, куда меньше размера одиночного атома, блин, а своего рода, комбинация силовых, электромагнитных и ещё каких-то полей, названия которых у Димки не всегда получалось выговорить без ошибки. Плёнка эта именовалась «горизонт событий» и обладала удивительным свойством: при прохождении через неё материальный объект перемещался в заранее установленную точку пространства, лежащую где-то очень далеко, но обязательно на оси «бублика». Размеры и вес объекта роли при этом не играли, «космический батут» с одинаковой лёгкостью отправлял на орбиту и пачку овсяных хлопьев «Геркулес», и многотонный контейнер, наполненный научным оборудованием. Главная сложность заключалась в том, что в финишной точке «прыжка» перемещаемый объект обладал той же скоростью (и по вектору и по величине), какую он имел в момент пересечения «горизонта событий» – то есть гораздо ниже первой космической. А значит, должен был в полном соответствии с неумолимыми законами небесной механики, разделить судьба любого предмета, угодившего в гравитационную воронку планеты: снизиться, войти в разрежённые слои атмосферы и погибнуть там в огненном аутодафе. Или, если предмет был достаточно массивным, то его обломки имели шансы долететь до нижних слоёв, и если там в этом момент царил ночной сумрак – расцветить небо одной или несколькими огненными полосами.
Именно поэтому с помощью на орбиту отправлялись не просто контейнеры с грузом и пассажирами, а полноценные космические корабли – в советском варианте это были проверенные «Союзы», несколько доработанные под новые задачи. «Космический батут» забрасывал корабль на орбиту, расположенную несколько выше орбиты станции. При старте кораблю придавалось ускорение при помощи блока твердотопливных ускорителей, так что «горизонт событий» он проходил с некоторой скоростью, далеко, впрочем, не дотягивавшей до значения первой космической или так называемой «круговой» скорости. Этого требовало удобство дальнейшего маневрирования, но ни в коем случае не являлось обязательным – как объяснил студентам Геннадий Борисович, на стартовом столе имелось мощное гидравлическое устройство, способное при необходимости просто подбросить «полезный груз» на пару десятков метров вверх, сквозь «горизонт событий».
– …Оказавшись на орбите, корабль начинает снижаться, – объяснял он, вычерчивая на доске меловые кривые траектории корабля и орбитальной станции, и выписывая рядом с ними столбики цифр, означающие характеристики орбиты, вроде большой полуоси, склонения, аргументов перицентра и долготы восходящего узла. – При этом он разгоняется ещё сильнее, включаются маневровые двигатели, корректирующие полёт и обеспечивающие дальнейший разгон до… кто напомнит, до какой величины?
– Семь и девять десятых километра в секунду! – торопливо отозвался Димка. – Первая космическая скорость, определяемая при помощи…
– Не сомневаюсь, что вы это знаете, юноша, хотя на вашем факультете и не изучают небесную механику. – прервал его инженер – Впрочем, если мне память не изменяет, это входит в школьный курс физики, и я рад, что вы его не забыли. Так или иначе, вы… простите, запамятовал?..
– Ветров Дмитрий, группа Ф-1-70 – торопливо ответил Димка.
– Да, конечно, простите мою забывчивость… Так вот, Дмитрий, вы совершенно правы: набрав эту скорость, корабль ещё раз корректирует параметры орбиты. Далее следует стыковка, манёвр достаточно хорошо отработанный во время предыдущих полётов и нами, и американцами – но об этом мы с вами поговорим в другой раз. А пока упомянем о том, что тот же корабль служит и для возвращения экипажа на Землю. Решение это временное, и вскоре привычные капсулы на парашютах сменят так называемые «орбитальные самолёты». Они будут садиться в аэродинамическом режиме и после подготовки отправляться на орбиту вновь и вновь. Их конструкция основана на американских и советских проектах «космических челноков» – да собственно, это и есть те же самые челноки, только с значительно упрощённой, а значит, и более надёжной двигательной установкой. «Бублик» же, размеры которого позволяют запускать новые корабли, уже возводится в степи, в полутора десятках километров от прежнего стартового комплекса, и через несколько дней я собираюсь устроить для вас экскурсию на строительство…
Неторопливую речь Геннадия Борисовича прервала звонкая трель. Он умолк на полуслове, крякнул, извлёк из-под письменного стола портфель и достал из него самый обыкновенный будильник, исправно оглашавший аудиторию оглушительным дребезжанием. Слушатели, не исключая и самого Димки, отреагировали на это смешками. Будильник заменял «лектору» звонок в институтской аудитории – здесь, в библиотеке филиала Центра Подготовки Космонавтов имени Юрия Гагарина, расположенном в Байконуре, подобные излишества предусмотрены не были.
– Что ж, на сегодня мы закончили, друзья мои. – сказал инженер, прерывая звук нажатием на пумпочку звонка. – Завтра жду вас в одиннадцать-ноль-ноль здесь же. А пока – желаю вам хорошенько отдохнуть. Это была нелёгкая неделя и все мы нуждаемся в отдыхе и восстановлении сил. Поверьте, они вам понадобятся.
Он обвёл слушателей весёлым взглядом, и Димка заметил тёмные круги под глазами, которые не в состоянии была скрыть массивная роговая оправа очков. Что верно, то верно – неделя перед стартом выдалась хлопотной, и хорошо, что им дали два дня на отдых – до конца практики ещё три недели, и работы предстоит немало…
– Кстати, – заметил Геннадий Борисович, укладывая в портфель сначала будильник, а потом папки с бумагами. – Когда заработает новый комплекс, мощности завода сжиженных газов придётся, по меньшей мере, утроить – и это помимо того фронта работ, который ожидает ваших коллег-криогенщиков на самом стартовом столе! Так что, если кто-то из вас задумывается о подобной перспективе, то сейчас самое время!
И, договорив, внимательно посмотрел на Димку.
«Он что, мысли мои читает?.. – гадал молодой человек, выходя вслед за другими студентами из кабинета. – Что ж, тем лучше – во всяком случае, для него, твёрдо решившего связать свою дальнейшую судьбу с космонавтикой. А где же ещё браться за такое дело, если не здесь, на Байконуре?»
Ленинск[1], город, выросший вместе с космодромом и благодаря космодрому, был построен в Казахстане, в пустыне, к востоку от Аральского моря, на широкой излучине реки Сыр-Дарьи, и вблизи железной дороги «Москва—Ташкент». Днём рождения, как города, так и космодрома, официально считается второе июня1955-го года, когда официальной директивой была утверждена оргштатная структура «пятого научно-исследовательского испытательного полигона» и создан его штаб, войсковая часть 11284. В том же году было возведено первое на полигоне деревянное здание, а уже через два года с новенького, с иголочки, стартового комплекса взлетела королёвская «семёрка», забросившая на орбиту первый искусственный спутник Земли. С тех пор Ленинск неуклонно разрастался и строился невиданными темпами – стремительно увеличивающемуся в числе персоналу космодрома и людям, занятым в многочисленных вспомогательных службах требовалось где-то жить, отдыхать, учить детей. Однако по-настоящему уютным и удобным для жизни город так и не стал; попытки озеленения сводились на нет пустынным климатом, и максимум, чего сумели пока добиться городские службы – это высадить и заставить прижиться несколько рядов хилых деревцев на центральных улицах города. На окраинах же безраздельно царствовали полынь, саксаул и верблюжья колючка, а редкие арыки почти всё лето оставались пересохшими, несмотря на то, что воду они получали из огибающей город Сыр-Дарьи. Люди же, как постоянные обитатели города, так и бесчисленные командировочные, военные и практиканты, в первую очередь усваивали, что здесь не стоит оставлять окна открытыми – пыль, вездесущая пыль из пустыни скрипела на зубах в любом блюде, набивалась в складки постельного белья и превращала ежедневную уборку комнат в подобие земляных работ. Не спасали даже американские ящики-кондиционеры, установленные в комнатах общежития – заграничная техника то и дело выходила из строя, не выдержав испытания казахстанской пылью.
Димке Ветрову, считавшему себя (и не без оснований!) поклонником и большим знатоком научной фантастики, Ленинск живо напомнил город-космодром Мирза-Чарле, описанный братьями Стругацкими в повести «Стажёры». Всё здесь было такое же: и огромные грузовики, тянущие прицепы-платформы с контейнерами, и ряды складов-пакгаузов на окраине, и, главное – люди, по большей части, молодые, от студентов в брезентовых, исполосованных надписями и эмблемами куртках-стройотрядовках до инженеров, сотрудников космодрома, и офицеров разных родов войск, которых в Байконуре тоже было великое множество.
Не было, правда, злачных мест, вроде описанных в повести бара "Ваш старый Микки Маус", но этот пробел вполне замещали кафе на центральной площади и двух выходящих на неё бульварах. В одном из них Димка с удовольствием съел три шарика отличного, не хуже чем в московском «Космосе», мороженого, которое молодая, улыбчивая официантка подала ему в блестящей вазочке из нержавеющей стали.
А вот иностранцы в городе как раз были, и в немалом числе. В общежитии, где разместили практикантов, целое крыло было отведено американцам, студентам из Калифорнийского Технологического института, прибывшим на Байконур на практику по обмену. Димка знал, что в Штатах, на космодроме мыса Канаверал находится сейчас группа наших студентов – он и сам рассчитывал попасть в её состав, да помешало слабое знание английского. Это тоже была одна из зарубок, сделанных им на будущее: сотрудничество СССР и США в космической области развивалось стремительными темпами и без отличного знания английского, который наравне с русским становился международным языком общения в космосе, делать в этой отрасли, похоже, нечего.
Хватало на улицах и женщин, и не только из числа сотрудников космодрома. Горожане, обитающие по соседству с самым крупным на планете «звёздным портом», жили обычной жизнью: рожали и воспитывали детей, домохозяйки ни торопились куда-то с авоськами и хозяйственными сумками; мамочки выгуливали коляски с малышами, а несколько раз мимо Димки пролетали стайки загорелых до черноты мальчишек и девчонок. Одна из таких стаек пронеслась вдоль улицы и Димка, поравнявшись с ними, услышал, как ребята громко обсуждают предстоящее купание в реке. «Надо бы тоже сходить, искупаться. – подумал он. – А то в арыке за зданием общежития, вода грязная, да и нет её почти, а душ, хоть и действует исправно, не в состоянии принести удовлетворение.
А солнце здесь злое, неприветливое. Хотя на календаре всего-то середина апреля, и по ночам порой становится довольно зябко, – но днём город, закованный в асфальт и бетон, прокаливается сверх всякой меры, становясь совершенно непригодным для жизни. На реку, что ли, сбегать, в самом деле? Да, пожалуй; только лучше подождать, когда спадёт дневная жара и позвать с собой ребят. Если повезёт, то в магазинчике рядом с общежитием можно взять пива, но это вряд ли, к вечеру обычно всё разбирают. И ладно, и обойдёмся – главное, можно будет погрузить усталое тело в какую ни то, а всё же проточную воду, и наплаваться, наплескаться вдоволь. А потом натянуть рубашку прямо на мокрое тело и так и идти через половину города – а когда вернёмся в общагу, то повалиться на койку, не забыв хорошенько запечатать окно, чтобы не проснуться с утра с отвратительным скрипом на зубах и с бровями и шевелюрой, словно припорошенными серым пеплом.
Пыль… здесь всюду пыль. А что делать? Никто не обещал лёгкой жизни будущим покорителям межзвёздных просторов!
За спиной бодро затарахтело.
– Дима? Ветров?
Молодой человек обернулся – пока он гадал насчёт похода на реку, сзади подкралась жестяная коробка с гайками, именуемая ЛуАз – 969 «Волынь». Незаконнорожденное дитя оборонки, прямой потомок ТПК, «транспортёра переднего края», моторизованной тележки, способной взять на борт кроме водителя, пару носилок или шестерых сидячих раненых, оснащённой полным приводом, лебёдкой, и способной, к тому же, плавать, в гражданском варианте превратилось в уродливое средство передвижения, которое и автомобилем-то не у всякого язык повернётся назвать. В крупных городах вроде Москвы или Ленинграда эти угловатые уродцы, похожие на детские педальные машинки, зачем-то увеличенные в несколько раз, попадались нечасто. А здесь, в Ленинске, да и на самом Байконуре они чуть ли не на каждом шагу – эти неприхотливые машинки, выкрашенные в цвет горохового супа, выдают в личное пользование сотрудникам среднего звена, по большей части, инженерам, занятым на космодроме, сборочном заводе и многочисленных вспомогательных службах. При отсутствии нормального общественного транспорта (здесь его заменяют заморенные служебные ПАЗики, совершавшие рейсы по неопределённому расписанию) это чуть ли не главное средство передвижения по городу – вместе с многочисленными мотороллерами и велосипедами, на которых не стесняются разъезжать даже военные.
– Ты сейчас в общежитие? – Геннадий Борисович перегнулся через боковое сиденье и приоткрыл низкую трапециевидную дверцу. – Давай подвезу, мне как раз в ту сторону.
Идти Димке всего ничего, квартала три, но отказываться было неловко. Он кивнул – «спасибо, ГенадьБорисыч!» – и забрался в открытый кузов – временный владелец транспортного средства не стал утруждать себя установкой брезентового тента, который всё равно не спасал от вездесущей пыли. Инженер повернул торчащий в жестяной приборной панели, ключик-крохотульку. Двадцатисемисильная «запорожская» четвёрка знакомо закашляла (у Димкиного отца был горбатый «Запорожец»), звук отразился от голого металла кабины, ЛуАЗ снялся с места и резво выкатился на проспект.
До общежития доехали меньше, чем за пять минут, и за это время Димка успел изрядно наглотаться пыли. Прощаясь, Геннадий Борисович пожал ему руку и спросил:
– Я слышал, ты, вроде, интересовался возможностью распределиться после диплома сюда, на Байконур?
От неожиданности Димка, как раз выбиравшийся из машины, споткнулся, с трудом удержавшись на ногах. Ну да, он говорил о чём-то таком, но только в компании других студентов, но ни в коем случае не при «старших товарищах», вроде аспиранта Хохлова, куратора практики. А вот на тебе, Геннадий Борисович откуда-то знает?..
– Да ты не переживай, я не против. – инженер, заметив Димкино замешательство ободряюще улыбнулся. – Хотел даже обсудить это с собой, но сейчас совершенно нет времени. У вашей группы на завтра что намечено?
– С утра нас повезут на космодром, на новый стартовый стол. Потом обед и самоподготовка в библиотеке! – с готовностью отрапортовал Димка.
– Ясно. – Геннадий Борисович сделал пометку в извлечённом из нагрудного кармана рубашки с блокноте. – Новый стартовый стол – это хорошо, это в тему. Вернётесь вы, надо полагать часам к трём, потом обед, ещё часик накинем на библиотеку… Давай поступим так: когда закончишь со своими делами – сразу не уходи, посиди, что ли в кафетерии, там пирожки вкусные…. Я освобожусь в половину шестого и буду ждать внизу, в холле. Хочу тебя кое с кем познакомить.
II
Удивительно, но сцена с ножом продолжения не имела. То есть настороженные взгляды одноклассников никуда не делись, но вчерашнего страха (а то и откровенной вражды) в них уже не наблюдалось. То ли сработала импровизация с «мексиканским танго», то ли свою роль сыграло то, что история была последним, пятым уроком, и после него все разошлись по домам – но до учителей эта история не дошла. Поправка: пока не дошла. На этот счёт я не питал иллюзий: кто-то наверняка поделится, да и родителям многие уже рассказали, а те молчать не станут. Но расследования по горячим следам не случилось, а это уже немало. Что наплести потом, я как-нибудь соображу, не таким бобрам лапшу на уши вешал – и ничего, глотали…
Кулябьев и Черняк держатся от меня подальше. Может, и стоит закрепить достигнутый успех, наложив заключительный штришок типа «ну что, Олежик, пуговички мама пришила, или сам расстарался? Поди, пальчики все исколол? Ну, так это не страшно, иголка не перо, заживёт…» но по здравому размышлению я решил воздержаться. Судя по затравленным взглядам, оба и так дошли до нужной кондиции, и проблемой быть перестали, во всяком случае, на обозримое время. Меня это вполне устраивало, поскольку голова была забита другим – сегодня вторник, занятие в кружке Юных космонавтов. И как только прозвенел звонок с последнего урока, со всех ног бросился вниз – и через четверть часа уже отпирал дверь квартиры.
Бритька встретила меня радостными прыжками. На кухне, на плите ожидал, распространяя умопомрачительные запахи, закутанный в полотенце чугунок с бабушкиным пловом, золотистым, с истекающими жиром кусками баранины и цельными головками чеснока – живём! Я наложил себе щедрую порцию, делая вид, что не замечаю печальные взгляды изголодавшейся, ни разу в жизни не кормленой собаченьки, быстро переоделся (офицерская рубашка с погонами, галстук взамен школьного пиджака и сорочки) и уселся за стол. До начала занятий во Дворце оставалось ещё часа полтора, и в кои-то веки торопиться мне но совершенно некуда.
Наглядная агитация – одно из величайших изобретения человеческого гения, думал я, стоя перед длинным, в половину стены, стендом. Название «Страна гордится покорителями Космоса!» было выписано во всю длину буквами ярко-красного цвета на фоне звёздного неба – по-моему, это было сделано с помощью обыкновенного пульверизатора. Стенгазета украшала собой небольшой, заставленный моделями спутников, космических кораблей и звёздными и лунными глобусами холл дворцовского планетария – того, что расположен в левом крыле дворца и легко определяется издали по серебристому эллиптическому куполу. Здесь мы по вторникам; что до стенгазеты, то, судя по подписям, создавалась она совместными усилиями наших «космонавтов» и ребят, занимающихся в астрономическом кружке.
Творение получилось основательное, монументальное даже: на четырёх склеенных листов ватмана были отражены этапы освоения космоса, как представляли его себе авторы этого шедевра агитпропа. По нижней кромке для наглядности было нанесена временная шкала с размеченными годами и месяцами – к ним были привязаны рисунки, статьи и фотографии, и я немедленно принялся изучать эти «хроники».
Так… до отметки «1968» всё развивалось, в общем, по знакомому мне сценарию. Октябрь 1957-го – первый «Спутник»; 12 апреля 1961-го года – полёт Юрия Гагарина; март 1965-го – Восход -2», Леонов с Беляевым, первый человек в открытом космосе; 1967-1 – Комаров, первый «Союз» и первый человек, погибший в космосе, октябрь 1968-го – «Аполлон-8», Борман, Ловелл и Андерс, первый пилотируемый облёт Луны. А вот дальше начались сюрпризы.
В январе 1969-го года (выделено на «шкале времени» жирной вертикальной чертой) Советский Союз и США заключают долговременное соглашение по освоению космического пространства – и с этого самого момента расхождения с известной мне хронологией освоения космоса становятся настолько значительными, что говорить о каких-то соответствиях смысла уже не имеет. В стенгазете не было ни слова о том, каким образом лидеры двух сверхдержав сумели договориться и затеять вместе такое грандиозное и полезное для человечества дело. Отмечался только огромный личный вклад нынешнего руководителя СССР дорогого нашего Леонида Ильича, удостоенного, между прочим, за заслуги в деле освоения космоса Золотой Звезды Героя Соцтруда. Зато сама хронология программы была изложена достаточно подробно – ровно настолько, чтобы я прилип к стенгазете, забыв обо всём.
