Борис Борсуков Ст
Сон Брахмы
– Слушай, Старик, эдак мы с тобой никогда не закончим. Ты еще «Незнайку на Луне» вспомни, – с досадой сказал Слава, – это будет также уместно…
Прервав речь на полуслове, Слава запнулся и уставился на мое тело, которое вдруг повернуло лицо в нашу сторону, а затем с гримасой отвращения стало подниматься из за стола, повернувшись корпусом в сторону балконной двери, которая была у нас за спиной.
– Эге, – протянул Слава, – телу стало стыдно за твое малодушие и оно сейчас с горя выбросится с балкона.
– Ты что это, серьезно? – испугался я, – оно что, слышало наш разговор?
– Нечему там слышать, я пошутил. Просто тело всегда знает, в какой стороне находится точка сборки и старается к нему повернуться. Это что-то вроде фототропизма у растений. Но как бы то ни было, тебя сейчас втянет в тело. Пока, старик, в следующий раз будь серьезней! Времени, чтобы войти в роль, у тебя маловато осталось.
– А когда будет следующий раз? – спросил я, поворачиваясь к Славе, но вместо него увидел балконную дверь из положения сидя на диване. Я был снова в теле.
– Незнайка вернулся с Луны, – пробормотал я, вставая и расстилая постель.
Глава 11
«Неядение» – это архаическое слово, непроизвольно вырвавшееся из глубины бессознательного во время беседы со Славой, преследовало меня в последующие дни после его визита. В толковом словаре живого великорусского языка Владимира Ивановича Даля я обнаружил, что такое слово существует и его значение: НЕЯДЕНИЕ – воздержание от пищи, голодание, голодный пост. «Странно, – подумал я, – почему же я никогда не слышал этого слова?» В толковых словарях Ушакова и Ожегова я этого слова не обнаружил. Значение суффикса «не» очевидно, а вот корень «яде» что значит? Происходит ли он от архаического «яда» (еда) или от слова «яд» (отрава)? Вообще, почему слово «яд» и слова «яда» (еда) имеют почти идентичное звучание? Вряд ли такое совпадение случайно! А как обстоит дело в других языках? К сожалению, мои скромные познания иностранных языков не дали мне возможности провести дальнейшие исследования. «Спрошу у Славы во время следующей встречи», – решил я. Предыдущий визит оставил у меня смешанное чувство неудовлетворенности и раскаяния за свое малодушие. «Ведь какой интересный вопрос я заболтал!» – думал я, вспоминая загадочный намек Славы на способ модификации программы Вишну, позволяющий обходиться без пищи. Что он имел в виду? Неужели такой способ существует? Вспоминая отдельные фрагменты наших бесед об устройстве Вселенной, я пришел к выводу, что единственный способ восполнять потери вещества в теле может состоять только в самовоспроизводстве атомов, расходуемых в процессе жизнедеятельности. В первую очередь, это касается атомов водорода и кислорода, составляющих воду, потери которой при голодании слишком очевидны. Но как это возможно? Понятно, что современная наука отрицает такую возможность, поскольку самозарождение атомов противоречит закону сохранения вещества. Однако, если отталкиваться от представлении об атомах, как вычислительных объектах, способных к саморазмножению, то проблема восполнения атомов, покидающих тело при метаболизме, сводится к проблеме организации правильного, в соответствии с потребностями тела, копирования уже имеющихся вычислительных объектов в нужном количестве в нужном месте. Если бы я писал программу, которая в медиа-пространстве генерирует образ тела, я бы просто в разделе методов базового класса, под названием «атомы», зарезервировал бы функцию наследования, а в основной программе создал бы подпрограмму поддержания гомеостаза, для которой эта функция была бы открытой для доступа. Таким образом, эта компьютерная аналогия звучит так: гомеостаз, построенный на обмене веществ, то есть питании, – это гомеостаз, в котором функция наследования базового класса «атом» находится в разделе private, а гомеостаз, построенный на самовоспроизведении атомов – это гомеостаз, в котором функция наследования класса «атом» находится в разделе public, причем соответствующий флажок доступен для изменения специальной программы, поддерживающей этот гомеостаз. Может быть, в основной программе, формирующей тело человека, есть две подпрограммы гомеостаза: одна, построенная на взятке с нижележащего слоя, а вторая на функции наследования имеющихся атомов? У животных и у питающихся людей подпрограмма самовоспроизведения репрессирована, у неядящих, наоборот – репрессирована программа, построенная на взятке?
– Ты это имел в виду? – непроизвольно произнес я, впервые обратившись к Славе, как к реальному и постоянно присутствующему собеседнику.
– Приятно иметь дело с программистом. Привет, Старик! – вместо ответа, прогремел голос Славы.
Я растерянно стал оглядываться по сторонам. Славы нигде не было видно.
– Ты где и почему у тебя такой голос?
– Сейчас к тебе зайдет целая орава людей. Не хочу тебя ставить в неловкое положение своим присутствием. Публика подумает, что у тебя крыша поехала, если в их присутствии ты будешь на меня оглядываться, – со смехом объяснил Слава. – А голос… – это всегда так бывает, когда двойник общается с пастором, который отключает свою картинку в его сознании. Помнишь из Апокалипсиса: «И слышал я одного Ангела, летящего посреди неба и говорящего громким голосом: горе, горе, горе живущим на Земле…» Сенсорная система интерпретации при отделении картинки от аудиоканала завышает громкость. АРУ перегружается, так что не взыщи…
– АРУ? Автоматическая регулировка усиления? Ты совсем со мной, как с телевизором, обращаешься, – с досадой сказал я.
– А ты и есть телевизор, – захохотал Слава, – только необычный, телевизор, который смотрит сам себя. Впрочем, я тоже такой же телевизор – таково положение вещей во сне Брахмы.
За дверями раздался шум, и действительно, в мой кабинет один за другим стала входить группа сотрудников. «А, чтобы вас черт…» – подумал я.
«Неужели возможно по собственной воле активировать в своем теле систему гомеостаза, построенную на наследовании?» – напряженно размышлял я, механически отвечая на вопросы сотрудников, пытающихся в конце рабочего дня разрешить с моим участием внутренний конфликт в коллективе. Присутствие Славы меня также смущало, я невольно озирался по сторонам, опасаясь его внезапного появления. Сотрудники, недоуменно переглядывались. «Ты совсем не от мира сего стал», – с вызовом произнес один из них, особенно рассчитывавший на мою поддержку.
– А вы уверены, что сей мир от нас? – ответил я и сразу пожалел об этом. Сотрудники еще раз переглянулись и стали с преувеличенной предупредительностью прощаться.
– Напрасно ты так, – снова загремел голос Славы. – Знаешь, что они говорят сейчас?
– Знаю, говорят, что мою работу нужно поручить кому-то другому.
– Верно. Это никуда не годится. Тебя могут уволить с работы и вместо своей главной битвы ты будешь вести битву за выживание.
– А, это мелочи, не уволят, – отмахнулся я. – Так как же активировать программу гомеостаза, построенную на самокопировании атомов?
– Для начала нужно ослабить обычную программу саморегуляции, построенную на питании. Причем, до такой степени, чтобы твой пастырь стал подумывать о том, как бы тебя продать. При этом ты должен довести себя до такого состояния, чтобы тебя никто, кроме меня, не захотел купить. Зная, что покупатель уже есть, он станет обращать на тебя меньше внимания и ты будешь иметь больше времени для маневра. Я уже начал с ним переговоры относительно тебя.
– С кем это ты начал переговоры? Боже мой, почему я ничего не знаю?
– Видишь ли, я немного упростил ситуацию, когда говорил, что волна сна Брахмы, в которой ты живешь, – единственная, которая завершает этот сон. На самом деле, этих волн неисчислимое множество. Все они одновременно прекращаются, только во всех из них, кроме двух, это произойдет без всякой логики. Они прекратятся, как прекращается демонстрация фильма при выключении телевизора.
В моей памяти всплыла картинка из конца шестидесятых годов прошлого века: после выключения в центре экрана ламповых телевизионных приемников возникала яркая светящаяся точка, которая медленно погасала в течении нескольких секунд. Природа этого свечения состояла в том, что строчная и кадровая развертка прекращались мгновенно, а электронный луч, посредством которого формировалось изображение на экране телевизора, сохранял свою интенсивность еще какое-то время из-за того, что раскаленные катоды электронной пушки кинескопа и радиоламп телевизионного приемника не могли остыть мгновенно. В этой точке еще продолжалась демонстрация телепередачи, только ее уже нельзя было различить.
– Совершенно верно, именно так и будет выглядеть конец света для всех волн, – одобрил эту ассоциацию Слава. – Мир вдруг вспыхнет и станет ослепительно ярким, но одновременно он исчезнет, а его призрачные обитатели будут еще какое-то время растерянно озираться по сторонам, звать своих близких и кричать от страха. Это яркий свет, который описан в Тибетской Книге мертвых. Только в небольшой части этих волн, сюжет сна будет хоть как-то связан с надвигающимся концом сна. И твоя волна принадлежит к этому числу. Только сюжет твоего сна заканчивается тем, что ты все знаешь и пробуешь проскользнуть в день Брахмы, но не успеваешь это сделать.
«Вот и прекрасно», – подумал я, чувствуя как груз ответственности, который Слава пытался возложить на мои плечи, стал соскальзывать с них. Но это состояние продолжалось недолго. Дверь в стене, в которую я так боялся зайти, оказалась просто нарисованной на ней! Я чувствовал себя одураченным.
– Они знают, что я знаю, что они знают, – пробормотал я. – Чушь, какая-то, сапоги всмятку… Ничего не понимаю: если моя волна не та, то какой смысл тебе со мной возиться?
– То, что отображается в одной волне, реально существует и в другой. Ты должен совершить переход в другую волну сна, а моя роль состоит в том, чтобы указать тебе путь к ней.
– Это та волна, где живешь ты? – растерянно спросил я. – А как это возможно?
– Путь из волны в волну лежит через полный разрыв связей тела с волной. Что такое тело? Это система связанных друг с другом копий атомов. Оно принадлежит данной волне в силу того, что координаты атомов, составляющих его, привязаны к этой волне. Измени этот параметр, и ты мгновенно окажешься в другой волне или даже нигде, если ни одна из существующих волн не описывается таким значением координаты. Впрочем, это невозможно, потому что волн бесконечное множество и в какую-нибудь из них ты обязательно попадешь. Дело, однако, состоит в том, чтобы попасть в нужную волну. Я знаю, как нужно изменить этот параметр, но сделать это без тебя не могу. Дело в том, что, участвуя в метаболизме, атомы тела постоянно обновляются. Твое тело состоит из атомов других тел, которые ты съел или даже получил с дымом от сигареты. Вот они-то и держат тебя в этой волне. Все эти атомы, произошедшие из разных организмов, имеют разные пространственные параметры, поскольку каждый из них несет на себе печать пребывания в другом теле. Иначе говоря, перенести твое тело в другую временную волну – это значит перетащить с тобой вместе уйму тел, которых ты съел. Это мне не под силу. Если ты перестанешь есть, то с помощью специального приема сможешь постепенно выровнять значение пространственного параметра своих атомов и я смогу тогда изменить их все одновременно. Жизнь – это самореализация шаблона, полученного в детстве. Это очень важно – изменить этот шаблон, научиться рассматривать себя не внутри тела а снаружи. Представь себе этот череп с челюстью отвратительного вида, подвешенную на связках, этот столбик из позвонков со странными выростами, который укреплен на тазовой кости, длинные плечевые и локтевые кости, кости бедра и голени, со ступнями. И, наконец, обтяни все это кожей, а внутрь помести мешок желудка, соединенный с шестиметровой трубой кишечника для переваривания других существ, которых поймали с помощью ног и рук и перемололи зубами челюсти. Это автомат для сбора и поедания другой жизни, а также самовоспроизведения. Привыкни видеть эту картину постоянно и твоя точка восприятия автоматически начнет выходить из тела.
Пока Слава живописал эту отталкивающую картину, я вспомнил поразивший меня эпизод, когда один из наших сотрудников уронил себе на ногу металлическую раму, которая скользнув по ноге, содрала огромный лоскут кожи в области подъема стопы. Присутствовавшие при этом окружили пострадавшего и усадили его на стул. Сотрудник, скривив лицо от боли, снял ботинки, носки, и нашему взору представилась невероятная картина устройства стопы: плюсневые кости, сухожилия, приводящие фаланги пальцев – все это было видно, как на ладони. Пространство между костями и сухожилиями было совершенно пустым – ни кровинки, ни следа, какой либо жидкости. «Как у Терминатора», – вырвалось у одного из нас. Сходство со сценой, в которой голливудский герой сдирает синтетическую кожу на руке и показывает устройство своей металлической кисти, было поразительным. «Нога робота», – подумал я, и посмотрел на сотрудника. Его лицо было задумчивым. Вероятно, его тоже ошарашила картина строения части своего тела.
– Да, это ты к месту вспомнил, – сказал Слава. – Если бы человек постоянно осознавал, что собственно представляет собой его тело – человеческая культура была бы совершенно другой.
Несомненно, он был прав. Лично мне, смириться с тем, что я являюсь роботом-пожирателем живых существ и безобразным носителем их переваренных остатков, удалось только в старших классах школы. Вернее, я никогда с этим не смирялся, а просто научился вытеснять это обстоятельство и не думать о нем. Психические травмы, полученные в детстве при столкновении с настоящей и обычно скрываемой картиной постоянного массового уничтожения жизни ради жизни человека, постепенно рубцевались и затягивались. Но это не значит, что эти воспоминания перестали истощать мою психику. Малейшее напоминание о них немедленно вызывало хаотический и крайне болезненный фейерверк ассоциаций. «Кто такие черные маги?» – спрашивает Кастанеда у Дона Хуана. Прежде чем я успеваю прочесть ответ дона Хуана: «Окружающие нас люди являются черными магами», перед моими глазами встает картина, виденная в детстве: соседка рубит голову курице, а вырвавшаяся из ее рук курица бегает по двору, поливая землю пульсирующим фонтанчиком крови, который еще бьющееся сердце выбрасывает через перерубленную шею… «Да, черные маги, – машинально повторяю я, – черные маги. Ритуальное заклание курицы у алтаря Великого и страшного бога Пищеварения…» Следующая ослепительная вспышка фейерверка: бык, который вырвался из-под ножа убийц мясокомбината и бежит по улице… Орущая орава сотрудников бойни, преследующих несчастное животное, и разбегающиеся во все стороны обыватели городка, где я тогда жил… Следующая – учебный плакат в школе с изображением мышечной системы человека: художник старательно изобразил кроваво-красную плоть, натянутую на скелет. Особенно поражало обилие мяса мимических мышц на лице. «Так что, то мясо, которое мы едим, – это то же самое, из чего сами состоим? Как же тогда их можно есть?» – задал я вопрос учительнице. «Да, мясо такое же, но у животных нет разума. У них только рефлексы. Поэтому кушай и не обращай внимания. Все так делают», – ответила она. Да, «Все так делают», – в этом соль черной магии, которая исподволь и постепенно, через серию нервных кризисов преодолевает шок первых столкновений юного человека с темой смерти и страдания и готовит из него нового черного мага. Наше время создало новый тип черного мага – черный маг индустриальной эпохи. Благодаря конвейеру, такой маг правит черную мессу невиданного ранее размаха злодейства. В детстве я видел в действии технологический участок забоя кур современного птицекомбината. Главной жрицей этого храма смерти оказалась довольно миловидная молодая женщина, она деловито выкалывала глаза еще живым курам, которые в беспомощном положении, будучи привязанными за ноги, свисали вниз головой, с ленты конвейера, где она сидела. Помню, я спросил у нее, что она делает и зачем? С милой усмешкой, которая мне показалась дьявольской гримасой, она ответила: «Иначе курица не бросит перо, и ее будет невозможно общипать». Действительно, далее конвейер был засыпан перьями и пухом кур, которые периодически сметались метлами и рачительно упаковывались в мешки. «Это пойдет на подушки и одеяла», – пояснила мне женщина.
Весь мир обитания человека, начиная от кухни и заканчивая спальной комнатой, весь его комфорт и довольство построено на эманациях из храмов смерти под нейтральными названиями пищекомбинатов, птицефабрик и животноводческих комплексов. Одно время меня привлекала идея вегетарианства, хотя я с детства чувствовал неполноценность этого направления мысли. Вербальным оформлением этого чувства стала фраза Джозефа Кэмпбелла, которую я как-то прочел: «вегетарианец – это человек, которому недостает чувствительности, чтобы услышать, как плачет помидор».
– Я рад отказаться от пищи, но как это сделать? Даже поддерживать все время в голове идею о себе, как машине для переваривания других существ постоянно – невероятно трудно.
– Для того, чтобы помнить об этом, тебе нужно стать очень маленьким.
– Напротив, когда я был совсем маленьким, такие мысли мне никогда не приходили в голову.
– Я имел в виду стать маленьких размеров, чтобы разглядеть себя издалека. Помнишь отвращение, которое вызывали у Гулливера жители Бробденгнежа? Лучше всех у них была их королева. Он ее хорошенько рассмотрел, когда она подносила его к лицу, чтобы выразить восхищение таким редким зверьком в мундире. Эта кожа изрытая кратерами потовых желез и этот зловонный запах изо рта…
– Ой, не продолжай, – прервал я его, вспоминая экскурсию по своему лицу, которую он устроил мне в тот памятный день, когда я по ошибке принял огромную дозу ЛСД из агатовой ступки.
– Каких ты был размеров, когда наблюдал за клещем демодекс, который вылез из волосяного мешка? Больше его или меньше? – спросил Слава.
Этот вопрос поставил меня в тупик. «Не знаю, больше, наверно. Или нет – таким же, как он», – сказал я, вспоминая проекцию, в которой я рассматривал картину бегущего насекомого. Внезапно я понял, что в тот момент я вообще не имел размеров. Понял я также и идею, которую хотел привить мне Слава: пока ты рассматриваешь себя большим и цельным объектом, ты не можешь удерживать в сознании идею о том, что это просто механически соединенный в целое механизм для отправления довольно отталкивающих функций. Да, он прав, пока ты смотришь на себя и на других людей, как на цельные объекты, ты находишься в тотальной иллюзии относительно сущности происходящего. Вспомнился полузабытый сюжет из джатаки о чаше полной масла: «Мудрец – это тот, кто пронесет чашу, полную масла, в толпе кричащей: Смотрите, вот идет она – деревенская красавица!».
– А что это за чаша, помнишь?
– Ну, это метафора сосредоточенности на образе божества, которому мудрец собирается принести масло в жертву, наверное, – неуверенно предположил я.
– Нет, божество тут не причем, хотя вспомнил ты об этой чаше весьма уместно: «Так вот, братия, – молвил Учитель, – я вам привел наглядный пример, чтобы вы как следует уразумели то, что я вам хочу сказать. Суть, братия, вот в чем: чаша, до краев наполненная маслом, олицетворяет сосредоточенность сознания на том, что тело – только собрание частей, и как все, состоящее из частей, оно – бренно. А из этого следует, братия, что у живущего в этом мире все мысли должны сосредоточиться на таком представлении о теле. К этому нужно стремиться неукоснительно. Об этом должно вам помнить, братия».
Цитата была, точной и я ее всегда знал, забыл только, что символизировала собой чаша, полная масла. По сути, в этой буддийской легенде, в концентрированной форме, изложено, то над чем я думал последнее время.
– «Она рассказывала сказки до тех пор, пока ее не застигло утро, и она прекратила дозволенные речи», – Слава приветливо помахала мне рукой.
– Опять фокус с трансформацией под занавес? И когда вам надоест меня разыгрывать?
– Я пришла, чтобы напомнить тебе о пяти яккхини – зрении, слухе, вкусе, обонянии и осязании – пяти прожорливых дьяволицах, которыми закончил Бодхисатта свою притчу. Помни и бойся их! Иначе они тебя сожрут, – Слава зловеще понизила голос.
«О каком спецприеме говорил Слава? Что это еще за новая напасть меня ожидает», – в смятении думал я.
– Что это за спецприем? – крикнул я тающему образу Славы. Мне показалось, что она сочувственно кивнула мне головой на прощание.