Борис Ратников
Штрихи к портрету
Работа шла своим чередом, готовились и осуществлялись специальные агентурные акции по моральному разложению банддвижения в глазах афганского населения, по компрометации бандглаварей непримиримых контрреволюционных групп, по склонению руководителей банд к сотрудничеству с народной властью, по уничтожению караванов с оружием, направляющихся с территории соседнего Пакистана, приобреталась нужная агентура из местного населения, создавались лжебанды для выполнения специфических задач, проводилась пропагандистская работа среди местного населения, передавался молодым сотрудникам ХАДа практический опыт ведения контрразведывательной работы и многое другое.
Долгожданный «дембель»
«…Никто не знает, как бывает тяжко,
Никто не может многое из памяти стереть,
И почему так дороги береты и тельняшки,
И молча, по глотку из фляжки за тех, кого уж рядом с нами нет!»…..
И вот, наконец, приходит долгожданный приказ об окончании служебной командировки. Ведро самогона на предстоящие проводы уже было заготовлено с различными ароматическими добавками. На «отходняк» приехали друзья грушники, советники Царандоя, хадовцы и мы дружно отметили моё предстоящее возвращение на Родину. Где-то около 5 часов утра охрана шифроргана услышала шум вертушек, мы быстро вскочили, на ходу оделись и, прыгнув в открытый УАЗ, рванули на вертолётную площадку, располагавшуюся примерно в 2-х км. от места дислокации опергруппы, на окраине провинциального центра. Только спустились с горки, где проживали и проехали всего метров 300, как у меня внутри возникло острое чувство тревоги, которое я ощущал каждой своей клеткой, и я буквально автоматически резко заставил сотрудника, сидевшего за рулём, свернуть с трассы на целину, чтобы сократить вполовину путь до вертолёта и продолжить движение по канавам и ухабам к неудовольствию сидевших рядом с больными головами сотрудников. Только мы успели подъехать, как приземлилась одна вертушка, другая, прикрывая мою посадку, барражировала в воздухе. Помахав мне на прощание руками, мои чекисты поехали по их приглашению к грушникам, чтобы там поднять тост за мой благополучный отъезд. Минут через 50, когда я уже был в расположении батальона 70-ой ОМСБ, туда пришла радиограмма от грушников, что на дороге, с которой я приказал свернуть, подорвался на итальянской противотранспортной мине местный трактор с прицепом, в котором сидели шестеро детишек. Вот чем обернулась афганская месть! Действительно – «Восток дело тонкое»!
Из батальона, также отметив свой «дембель» со спецназовцами, я убыл в Кандагар, а оттуда уже с военным бортом вылетел в Кабул, где встретился с друзьями, оформил проездные документы, поприсутствовал на парткоме, где в моём присутствии мне утверждалась итоговая характеристика о пребывании в служебной командировке, касающаяся моих личных и деловых качеств в условиях работы за рубежом. В характеристике должны были отмечаться все мои положительные и отрицательные качества. В отрицательные качества мне записали, что я слишком добрый к афганцам, на что я ответил, что последние лично мне ничего плохого не сделали, что это мы принесли в их страну войну, а в отношении доброты заметил членам парткома, что доброта не относится к отрицательным качествам и что надо различать беспринципную доброту, граничащую с предательством и доброжелательность к людям, которой я и обладаю. Но уважаемые члены сказали, что Москва там сама разберётся и оставили всё так, как было написано. Посидев после заседания Парткома «за рюмкой чая», я на следующий день утром вылетел на нашем Ил-76 в Союз, где продолжились мои дальнейшие приключения.
Начиная с прибытия в Демократическую Республику Афганистан, весь изложенный период времени в своей «поэме» я изложил следующим образом:
По провинциям нас раскидали,
Поубавился сразу пыл,
В Кандагар, мы в Посольстве узнали,
Направление я получил.
Сборы были в то время недолги:
Расписался за АКС,
Две гранаты, «Макаров», патроны,
В чемодан этот груз еле влез.
Ещё вёз я тогда с собою
Мой старинный тульский баян,
Полюбил его всей душою,
Помогал исправлять он изъян,
Что в душе проявлялся за пьянкой
От родного дома вдали,
И пытались «убить» друзья ханкой
Грусть под сердцем родной земли.
В Кандагар прилетели под вечер,
Разгрузили армейский Ан,
И горел закат словно свечи
Над пустынею Регистан.
Та жара может только присниться,
Оставалось читать Псалтырь,
К БТР-у не прислониться -
На руке появлялся волдырь!
Кто-то может сказать – это «утка»,
Тот, кто не был в пустыне днём,
58 в тени – не шутка,
Пышит словно из печки огнём.
От жары мы ходили как спьяну,
Жили в боксах по два, где по три.
Нам кампания «Ариана»
Апартаменты сдавала свои.
Каждый день на работу в город
Отправлялись мы на броне,
И убить нас могли очень скоро
В не объявленной этой войне.
От Кандагара до аэропорта
Всего было 17 вёрст,
Вдоль дороги с названием «чёртовой»
Олеандры цвели в полный рост
Трасса та была под контролем
Кандагарских душманских банд,
Каждый знал из нас свою долю,
Только Бог был жизни гарант.
На дороге рвались БМП-ешки,
Под обстрел попадали авто,
Но мы ездили там без спешки,
Страху был не подвержен никто.
Потому что с судьбой смирились,
Отчий дом вспоминали, семью,
Воевать в ДРА учились
Так, чтоб жизнь сохранить свою.
Отмечали и там дни рождения,
Пели песни под тульский баян,
Пили много, но к удивлению
Не бывал никто из нас пьян.
Ежедневно жили на нервах,
То подрыв, то шальной снаряд,
Но ведь кто-то должен быть первым
Из отряда наших ребят?
И им стал сержант-пограничник,
Службы срок выходил его,
Толя Мазнев – сержант-отличник,
Дожил там до конца своего!
Погубила бойца служба эта -
В БТР-е на полном ходу
Осветительная ракета
Взорвалась вдруг на нашу беду.
БТР водитель покинул,
Мы упали в машине с моста,
Видно дьявол тогда искуситель
Испытал нас, не чтивших Христа!
БТР-ом сержант был раздавлен
И погиб у ребят на глазах,
В тот момент все мы были подавлены,
И стояли над талом в слезах.
В плащ-палатку его завернули,
Привезли в наш «родимый аул»,
Через пару часов помянули,
Отстучав шифровку в Кабул.
Три дня труп не могли отправить -
Самолёт ждали «Чёрный тюльпан»,
Чтоб в Союз с телом гроб доставить,
Но его взял армейский Ан.
После этого я проработал
в Кандагаре месяцев пять,
Проявили тут кадры «заботу»,
И пришлось место службы менять.
Я в афганскую прибыл столицу,
Чтоб работать в органах ХАД,
Встретил много своих сослуживцев,
Смене климата был очень рад.
Безопасность аэропорта
Возлагалась на группу ХАД -
Провожать Бобрака с эскортом,
Для гостей готовить парад.
Сходу влез я тогда в работу,
Приобрёл в Кабуле друзей,
На себе ощутил их заботу
При устройстве там жизни своей.
Юзбашан, Оруджев и Мальцев -
Мы дружили тогда вчетвером,
Уставали у нас с Лёней пальцы
От игры на баяне вдвоём.
К сабантуям готовились чётко,
Закупали афганской «жратвы»,
Мальцев песни нам пел под водку,
Где уж там виртуозы Москвы!
Он учился в консерватории
И играл на чём только мог,
В этой нашей афганской истории
Был для нас «музыкальный бог».
Брал Оруджев Алик гитару,
Я садился за тумбофон,
Юзбашан – маракасов пару,
Мальцев задавал на баяне тон.
Редким пользовались мы успехом
У чекистов – коллег своих,
Для веселья и ради потехи
Приглашали нас всех четверых,
Когда звания обмывали
Или должность кто получал,
До утра мы тогда гуляли,
И в Кабуле баян звучал.
А однажды с баяном вместе
Прибыл я к Бабраку во дворец,
И вот в этом царственном месте
Дал охране концерт под конец.
Мы вначале попарились в бане,
Ели, пили на серебре,
Хорошо там жилось в охране
На далёкой чужой стороне.
Пели песни: Платочек, Катюшу
И про месяц – багряный цвет,
Эти песни гвардейцы их слушали,
А мы Родине слали привет.
Враз тоска заполняла сердце,
Каждый думал – зачем он тут?
Словно рану сыпали перцем,
Сознавая, а вдруг убьют?
Но Бог милостив оказался, Через месяц уехал я,
Слушать мать тогда сын отказался,
Позвала меня срочно семья.
За период командировки
Ко всему я в Афгане привык,
За свою был направлен сноровку
Изучать я персидский язык.
Правда дался он мне не сразу -
Сорок лет – это вам не пустяк,
И зубрил его я , «заразу»
Не освоив письма никак.
Они пишут все через ж–у,
Справа-влево, наоборот,
Соли пуд мне пришлось тогда слопать,
Чтоб читал и писал через год!
Курсы кончил я на пятёрки,
И уехал на время в Ташкент,
Где с афганцами на задворках
Проводили эксперимент.
Их учили азам контрразведки,
Чтоб наш опыт смогли перенять,
Это было удачей редкой
Их язык там отшлифовать.
В марте 85-го года
Полетел второй раз я в Афган,
Получив назначение сходу
В зону южную – Кандагар.
Недалёко от бывшей столицы
Была область с названием Забуль,
Это маленькая провинция-
Головная для сил наших боль.
На границе с самим Пакистаном
Нам пришлось выполнять приказ,
Семь маршрутов путей караванных
Чрез Забуль проходили в тот раз.
Та граница не охранялась,
По традиции этих стран -
Племена кочевые слонялись
С Пакистана в Афганистан.
И везли оружие потоком,
Чтобы банды душманов снабдить,
Мы разведку вели ненароком,
Караваны пытаясь бомбить.
Разлагали банды морально,
Меж собою стараясь столкнуть,
Главарей вербовали буквально,
Наставляя на истинный путь.
Полтораста банд на округу
Возле трассы Кабул-Кандагар,
Оказали медвежью услугу,
Сделав склад в кишлаке «Сурхаган».
Это место – сплошное ущелье,
Да! Смекалка у них была!
Другой склад в кишлаке «Апушелла»
Возглавлял моджахед Абдулла.
Постоянно два раза в неделю
Нас обстреливали из «Катюш»,
Мы в Китай передать их успели,
Когда было родство наших душ.
Но к обстрелам таким мы привыкли,
Под разрывы пили вино,
И с возможной гибелью свыклись,
Было нам в те поры всё равно.
Отбивались от банд спокойно,
Смерть свою могли встретить спокойно,
Подготовив себя над подрыв.
Всех советников было в то время
Двадцать восемь лишь человек,
Не объявленной войны бремя
Мы несли, не смыкая век.
Группа ГРУ, Спецотдел Царандоя,
Мы – советники органов ХАД,
И гражданских советников трое -
Два партийных и военкомат.
Жили дружно, не так как другие -
Собирались одной семьей,
Под баян пели песни родные,
Вспоминая детей с женой.
Был ансамбль у нас – «Тихий ужас»
Все играли, кто мог на чём,
Выживать помогала дружба,
Подкрепляемая первачом.
Аппарат был один на всех наших,
Гнали в месяц примерно раз,
На жаре быстро квасилась бражка,
А потом шесть часов гналась.
Выгонялось ведро самогонки,
Очищался напиток затем,
Чтоб болезнь не имела силёнки,
Наливал пред едою я всем.
А болезни там были такие:
Тиф брюшной, гепатит А и Б,
С ним амёбная дизентерия
Каждый раз угрожала тебе.
Без врачей жили – сами медбратья,
Все болезни для нас нипочём,
Для ребят был как-будто бы мать я,
И лечил их одним первачом.
Слава Богу! Все были здоровы,
Ели фрукты, как на убой,
Как то раз надавил вина Вова,
Виноград рос в саду у нас свой.
Чтоб успешно бороться с жарою -
Стали строить бассейн в саду,
Ежедневно, дружной толпою
Рыть выстраивались в череду.
Получился он шесть на четыре
И три метра почти глубиной,
Мы камнями его обложили,
И наполнили свежей водой.
Полоскались как малые дети
Всё свободное время в воде,
Обо всём забывая на свете,
Не притрагиваясь к еде.
Но война грохотала стабильно,
То обстрел, то, глядишь, теракт,
Только раз зашла группа мобильная,
А других больше не было – факт!
Но однажды авторитеты
В опергруппу к нам забрели,
Старики попросили совета,
Чтобы мирно им жить помогли.
Я беседовал с ними спокойно
На родном языке «дари»,
И отнёсся довольно достойно,
Всё ж вожди, что не говори.
Договор подписали споро
Тридцать пять кишлаков зараз,
Свой район охранять они вскоре
Сами начали в первый раз.
Мы за это их не бомбили,
Так как трассу они стерегли,
Хотя сами душманами были
И на нас нападать могли.
По соседству войска не стояли,
Горы были вокруг сплошняком,
Мы приказ КГБ выполняли,
Оборону держа кругом.
Вели смело переговоры
С представителями крупных банд,
Понимая, что все уговоры
Не представят нам мира гарант.
Они брать нас живьём опасались,
Норовя при обстрелах убить,
Авиации сильно боялись,
Те могли кишлаки разбомбить.
Со спецназом мы жили дружно,
Я летал к ним с баяном в часть,
Награждённых поздравить ведь нужно,
И частушки им спеть прямо в масть.
Их комбат за мной на вертушке
Прилетал к нам в кишлак и не раз,
Пели мы для него частушки
Так, что слёзы катились из глаз.
Я «набил» на них свою руку,
Бил не в бровь ими – прямо в глаз,
Разгонял в коллективе скуку,
Когда банды долбили нас.
А однажды, на День Победы,
На душманском базаре спел,
На три буквы послал все беды
И в открытый УАЗ-ик сел.
Про «Удачу» я пел сначала,
Мой водитель от страха вспотел,
Но мне этого было мало,
Я ещё про поручика спел.
Стало тихо, наверное очень
Мы шокировали их тогда,
Если жить человек очень хочет,
Бог поможет ему всегда!
Но закончилась служба вскоре,
Собрались «шурави» на банкет,
А душманы советнику Боре
Приготовили ночью «Презент» -
Мину мощную итальянскую
Заложили они в колею,
Чтобы утром под песню цыганскую,
Мы погибель нашли бы свою.
В пять утра подошли вертолёты,
Тяжело с похмелья вставать,
Напрямки мы помчались, намётом,
Чтобы к вылету не опоздать.
В стороне оказалась дорога
Там, где мина лежала для нас.
В тот момент только с помощью Бога
Наша жизнь и не оборвалась.
Через тридцать минут после взлёта,
В полкилометре от реки,
Подорвался на мине кто-то,
Увидали взрыв мужики.
Там на тракторе ехали дети,
Их в прицепе сидело аж шесть,
Самой страшной бедой на свете
Обернулась душманская месть.
Помогла мне в Афгане дружба,
Целым я приехал домой,
Получил назначение на службу
В Домодедовский порт родной.
Но устал туда ездить чертовски,
Перевёлся куда хотел,
В Подмосковный город Жуковский
Зам. Начальником в Горотдел.
Но и там прослужил я не долго,
Вором шеф оказался мой,
До меня воровал он задолго,
И наказан был строго Судьбой.
Через год я по старой дружбе
Перешёл на работу в КИ,
Но затем к нам в 4-ю Службу
Меня кадры перевили.
И на должность назначили зама,
Авиатором стал я опять,
Комитет, как капризная дама,
Не давал мне долго скучать.
Возвращение «блудного сына»
Оформив после прибытия документы, я прибыл в распоряжение кадров УКГБ по г. Москве и Московской области, где мне предложили на выбор две должности: или начальником подразделения на воздушном транспорте в аэропорту Домодедово, или на такую же должность в аэропорту Внуково. Поскольку аэропорт Домодедово находился территориально ближе к моему месту жительства, я выбрал первый вариант. Сотрудники Домодедовского подразделения знали меня ещё по 4-ой Службе ( транспортная ЧК), откуда провожали меня в Афганистан в 1981 году, поэтому для них я не был новым человеком. Войдя быстро в курс дела, я занялся знакомой мне рутинной оперативной работой по обеспечению безопасности полётов пассажирских лайнеров с постоянными суточными дежурствами в аэропорту, так как транспортники работали круглосуточно. Работа в подразделении строилась на взаимном уважении друг друга, на оказании взаимопомощи, поэтому по результатам службы Домодедовское отделение всегда было в числе первых. Руководство Службы относилось ко мне достаточно хорошо, как к человеку с боевым оперативным опытом, награждённым орденом Боевого Красного Знамени и орденом Дружбы народов (ДРА), наряду с другими наградами.
Проработав пару лет в аэропорту, мне, как всегда, захотелось перемен и тут как раз кадры предложили мне перейти поближе к моему месту жительства – заместителем Начальника Жуковского Горотдела УКГБ. Я с радостью согласился, так как город хорошо знал, в нём после окончания института МАИ начинал свой трудовой путь в качестве инженера КБ Радиостроения, откуда меня и рекомендовали партийные органы на работу в органы госбезопасности. Город Жуковский от моей квартиры находился в 8 км., туда из пос. Удельная ходили автобусы и электричка рязанского направления железной дороги. Выйдя первый день на работу, я пошёл представляться начальнику Горотдела по случаю назначения на должность его заместителя. После первого общения, начальник показался мне заносчивым и честолюбивым, с болезненным самолюбием из бывших спортсменов, моложе меня на 15 лет- член Бюро Горкома партии, депутат местного Совета. Зайдя в кабинет начальника, я увидел следующую картину: он сидел за своим рабочим столом и кремом после бритья смазывал и массировал свои выбритые щёки, похлопывая тыльной стороной руки по щекам. Во всём его внешнем виде сквозило что-то неуловимо женское, что позволяло думать, что передо мной типичный представитель «голубых», но никак не ЧК. У меня внутри возникло раздражение по причине неуважительного ко мне отношения с его стороны, которое я в себе тут же подавил. Продолжая свои процедуры по приведению себя в порядок, он указательным пальчиком показал на стул, стоящий слева от его стола, заметив при этом мне, что отныне это место будет считаться моим и жестом предложил мне занять его. Возникший сразу в моей душе внутренний протест к такому отношению к моей персоне, подтолкнул мне сказать ему, что я не являюсь собакой, чтобы иметь своё место и сел с краю за стол для совещаний около входной двери. Начальник «проглотил» мою выходку с видимым неудовольствием и сразу дал поручение, чтобы я написал отчёт работы Горотдела за прошедший год, и что сотрудники свои отчёты мне предоставят к вечеру. Сам он после процедур по наведению красоты на своей физиономии убыл на заседание Бюро Горкома партии.
Познакомившись поближе с оперативным составом, я узнал, что Начальник живёт в 300-х метрах от Горотдела, но для видимой важности всегда подъезжает на служебной Волге к месту работы, опаздывая каждый раз на час, полтора к началу рабочего дня. Также поделились что он ещё и вор, присвоил себе всю новую мебель, рабочие столы, гардины, выданные для Горотдела взамен изношенного старья, которое оставил на старом месте, а новую мебель увёз на свою дачу, прихватив ещё служебную печатную машинку «Москва» и оперативный магнитофон «Uher», а также забирал себе все выдаваемые канцтовары и даже электрические лампочки. Когда я спросил у сотрудников, что же вы – коммунисты, это терпите? Ребята заметили, что один из сотрудников попробовал как-то заикнуться об этом руководству Управления, так Начальник через кадры убрал его в самый отдалённый Райотдел УКГБ Московской области.
На следующий день я специально поехал на аудиенцию к Заместителю Начальника УКГБ МО по кадрам, где рассказал ему всё, о чём поведали мне оперативники, сказав при этом, что на первом же партсобрании мы решили поставить вопрос об исключении его из рядов КПСС. Генерал заверил меня, что завтра утром он пришлёт в Горотдел инвентаризационную комиссию, чтобы проверить всё, что находится на инвентарном учёте в Жуковском Горотделе. Когда на следующий день прибыла обещанная комиссия, начальник, пришедший как всегда с опозданием, поручил мне с ней разобраться и напоить чаем, поскольку ему надо срочно уйти на заседание Горсовета.
Как только он ушёл, я собрал сотрудников и они рассказали членам комиссии, чего не хватает в Горотделе, так как каждая вещь имеет свой инвентарный номер. Сверив инвентарные номера, комиссия составила Акт о недостаче инвентаря, который я подписал, и уехала восвояси с чувством выполненного долга. К вечеру появился Начальник и осведомился, довольна ли осталась комиссия и напоил ли её я чаем? Я заверил, что комиссия уехала довольная и по организации проверки у неё никаких претензий не было.
Тем же вечером нашего шефа по телефону вызвал к себе на утро Зам. Начальника УКГБ МО по кадрам, откуда он сразу, после беседы с ним, слёг с «болями» в сердце в Жуковскую горбольницу, а меня Приказом по Управлению временно назначили исполнять обязанности Руководителя Горотдела и пояснили, что сразу не могут назначить на данную должность, поскольку и месяца не успел проработать. Я попросил кадры, чтобы они вернули старого начальника, которого я хорошо знал и который в это время работал Начальником Солнечногорского Горотдела, но туда к нему отказалась переехать семья, так как старенькие родители, которым требовался уход, проживали в Жуковском. Кадры так и сделали, мы с прибывшим начальником быстро нашли общий язык, он ранее окончил МВТУ им. Баумана, а я МАИ и были связаны на гражданке с авиацией.
Проработав в Жуковском полтора года, я перешёл затем в Учебный отдел Института разведки (КИ) на должность старшего научного сотрудника – заместителя начальника лаборатории средств компьютеризации Института с перспективой через пару месяцев занять должность заместителя начальника Учебного отдела, который оформлялся на пенсию. Но я успел проработать на новом месте меньше месяца, поскольку мне позвонил Заместитель начальника УКГБ МО по кадрам и предложил вернуться назад в Московское Управление КГБ на должность Заместителя начальника 4 Службы по авиации. Такое назначение в моём карьерном росте было сразу через две ступени, и это была первая номенклатурная должность в системе комитетской иерархии. Так я вернулся в родную стихию и стал курировать по оперативной линии аэропорты Домодедово, Внуково, Быково и Мячково. Аэропорт Шереметьево тогда обслуживало 4 Управление Центра.
Шёл 1989 год, страна пребывала в состоянии социального брожения, народ жил в ожидании каких-то радикальных преобразований в системе государственного управления. В магазинах на полках было пусто, людям стали выдавать талоны на спиртное и на питание. Как в военное время, была введена система карточного распределения продуктов и всего дефицитного. По телевизору демонстрировались голословные выступления депутатов на заседаниях Верховного Совета СССР. Одиозной становилась политическая фигура М.С. Горбачёва. В это время на политической арене столицы появляется протестная фигура Б.Н. Ельцина, занимавшего в тот период должность Первого секретаря МГК. События начали разворачиваться очень стремительно, зреет недовольство действиями высшей политической власти и в среде чекистов, которые были хорошо осведомлены о развитии обстановки в стране как политической, так и экономической.
Прощание с КГБ, увольнение на пенсию
Уходящим на пенсию
Ничего, ребята, не бойтесь,
Что приходится службу менять,
Даже в мыслях не беспокойтесь,
Может Бог вас стремится спасать
Голос внутренний будет подсказкой
Пред любым изменением судьбы,
Сам решение прими, без подсказки,
Без наличия мотивов борьбы.
Только так обретёшь ты свободу,
И не будешь на всё уповать,
Раз обжогшись, дуют на воду,
Дважды в речку не входят опять.
Ну, а профи, всегда будет профи,
Он работу по сердцу найдёт,
Даже если сменить надо профиль,
Всё равно к своей цели придёт!
И вот в то время, когда Ельцина избрали Председателем Верховного Совета РСФСР, в бане у космонавта Игоря Волка я случайно встретился с Коржаковым Александром, которого знал ещё по Кабулу. Он пришёл к Волку в гости вместе с Геннадием Бурбулисом, который был приближённой фигурой к Ельцину с претензией на роль идеолога протестного движения. С Коржаковым я познакомился ещё в Афганистане, он там находился в составе сотрудников Группы охраны лидера ЦК НДПА – Бабрака Кармаля. Вместе с охраной я также принимал участие в обеспечении безопасности передвижения Первого Секретаря ЦК НДПА во время открытия моста через реку Аму-Дарью, в районе расположения города Термеза с нашей стороны и речного порта Хайратон – с афганской. Обсудив в бане политическую обстановку в стране и выпив по рюмке водки, Коржаков, после уточнения некоторых моментов моей биографии, пригласил меня к себе в Отдел безопасности Председателя Президиума Верховного Совета РСФСР на должность его заместителя по оперативной работе. Я предложение принял и на следующий день обратился в кадры своего УКГБ с просьбой о переводе меня в Отдел Безопасности Председателя Президиума ВС РСФСР. В кадрах мне пояснили, что этот отдел к органам госбезопасности не относится и там нет должностей даже офицеров действующего резерва, как на режимных объектах оборонки. Дали совет – уволиться на пенсию и уже вольнонаёмным гражданским лицом устроиться в этот отдел к Коржакову, что я и сделал. Поначалу нас в Отделе Безопасности было всего 8 человек вместе с начальником. Мы были и телохранителями, и оперативниками одновременно и обеспечивали безопасность Председателя Верховного Совета РСФСР. Работали без выходных допоздна, очень ожидали хоть каких-то позитивных перемен в стране, но, как любил говорить в то время наш Премьер Черномырдин: «Хотели как лучше, а получилось как всегда». Политическая обстановка накалялась, среди народа происходило брожение, власть Горбачёва катастрофически теряла авторитет и уважение.
21 августа 1991 года меня в 5 утра разбудил звонок дежурного по Отделу Безопасности, который объявил для личного состава общий сбор по тревоге и передал приказ Коржакова срочно явиться в Дом Правительства (Белый дом), где мы в то время базировались. Через полтора часа я уже был на месте. Вскоре с личной охраной сюда прибыл и Б.Н. Ельцин. В это время в Москву уже входили танки Кантемировской дивизии. Ельцин в окружении скороспелых политиков начал готовить Обращение к народу и другие Акты. Мы усилили физическую охрану на этаже и отправились на улицу, чтобы своими глазами оценить обстановку и настроение народа, а также прислушаться к намерениям вышедших на улицы граждан. Открыто враждебное настроение прослеживалось только к Горбачёву и ГКЧП. Прошёл слух, что Белый Дом якобы собирается штурмовать спецподразделение КГБ «Альфа». Но через какое-то время на Коржакова вышли жёны наших альфовцев и передали заверения сотрудников «Альфы», что они не собираются в угоду политикам проливать кровь своих коллег и гражданских лиц.
Напряжение вокруг Дома Правительства нарастало, сюда прорвались танки генерала Александра Лебедя для защиты Белого Дома от внешнего нападения. Ельцин в сопровождении сотрудников охраны вышел на улицу, подошёл к рядом стоящему танку, поздоровался с экипажем и взобрался на броню танка, откуда обратился к народу с речью, воспринятой окружающей толпой на «Ура».
В суете и беготне незаметно наступил вечер, близлежащие улицы были заполнены сторонниками Ельцина в ожидании перемен к лучшему. На защиту Белого Дома (БД) к нам прибыл отряд подмосковного ОМОН-а, в составе которого находился и мой сын Алексей, ранее уволившийся из органов КГБ по причине своей связи и последующей женитьбы на немке из ГДР, где он проходил службу после окончания Высшего Орловского Училища Связи КГБ СССР в качестве офицера связи при штабе Группы наших войск в Германии. После увольнения на гражданку, его принял к себе рядовым бойцом мой боевой афганский товарищ Сергей Селивёрстов, впоследствии герой России, являвшийся командиром Московского Областного ОМОН-а . Алексей отвечал в подразделении за организацию и исправную работу средств связи. Но не тот был у сына характер, чтобы он находился в расположении отряда, поэтому он стал принимать участие в боевых операциях ОМОН-а. Рядовым его оформили потому, что рядового имел право уволить, когда потребуется, командир отряда, а офицера нет.
В тот роковой день 21 августа, Алёшка вооружённый «до зубов» (автомат, пистолет, штык-нож, подсумок с боекомплектом, гранаты, наручники, бронежилет, каска, дубинка, радиостанция, щит) вместе со своим отрядом прибыл защищать Белый Дом от горбачёвской клики. Я был огорчён его появлением, поскольку, в случае штурма БД, нас всех бы там положили, о чём при встрече я ему и поведал, что наша мама может тогда остаться без мужиков одна. Но он об этом и не думал, для него это обострение политической обстановки в стране было интересным и захватывающим. Обменявшись информацией, мы с сыном разбежались по своим боевым местам.
Где-то часа в 2 ночи, когда ожидался штурм БД, Коржаков уговорил Ельцина в целях безопасности спуститься в подземный бункер, где располагался Запасной Пункт Боевого Управления Страной на случай войны. Этот бункер был сооружён ещё во время возникновения угрозы ядерной войны, откуда можно было управлять страной в случае нанесения ядерного удара по СССР. Таких пунктов по стране было сооружено несколько, все они находились на консервации и для их приведения в рабочее состояние требовалось специальное Постановление Политбюро ЦК КПСС. Бункер находился в самом здании БД на глубине в 14 этажей вниз, туда же подходила и подземная ветка секретного метро. Пункт герметично закрывался специальной бронированной массивной дверью, а внутри должна была работать специальная установка, очищающая поступающий воздух от радиационного загрязнения и других вредных для здоровья примесей. Естественно, что в тот день (21 августа 1991 года) никакое Политбюро своей команды на расконсервацию Запасного Пункта Боевого Управления страной не давало И когда мы туда на лифте спустились, сразу стало понятно, что без притока свежего воздуха там долго находиться нельзя. Работало тусклое аварийное освещение, оцинкованные бачки для питьевой воды с прикованными к ним цепочками алюминиевыми кружками были пусты, телефонные аппараты с прорезиненными трубками вмонтированными в стену были отключены от сети, воды в кранах раковин, в туалетах и душах не было, туалеты были заколочены досками крест на крест, которые охрана тут же оторвала, но туалеты не функционировали. Вместе с Ельциным и сотрудниками Отдела Безопасности в бункер спустилось всего человек пятнадцать. В силу своей неосведомлённости о функционировании подобных бункеров в случае начала войны, Ельцин высказал своё неудовольствие Коржакову, последний ему постарался доходчиво объяснить, что этот бункер секретный и на его расконсервацию требуется специальное разрешение высших партийных органов. В бункере мы осмотрелись, увидели свою уязвимость со стороны секретной ветки метро – туда был просто пологий спуск к перрону, и поставили там растяжки, чтобы нас не застали врасплох. Дышать и так было тяжело из-за нехватки воздуха, а тут Руслан Хасбулатов закурил свою трубку к неудовольствию присутствующих. Оценив ситуацию, я попросил разрешение у Коржакова сходить наверх, в приёмную Ельцина, на разведку обстановки. В это время во всём БД электричество уже было отключено и работало только аварийное освещение. Мне пришлось без лифта преодолевать 20 этажей пешком. Поднявшись наверх, я увидел в коридоре импровизированную баррикаду из мягкой мебели и отсутствие на своих постах сотрудников милиции. Белый Дом в ту пору охранялся подразделением МВД. Захожу в приёмную, слышу разрываются телефоны на столе. Я сел на место ответственного дежурного и стал отвечать на звонки. Звонили с Урала, Приморья, из Прибалтики, Питера, Ростова-на Дону и др. Все звонившие выражали искреннюю поддержку Ельцину, чтобы тот устоял в борьбе с Центральной властью. Два звонка прошло из посольства США, но я английский понять не смог и послал их матом на персидском языке. Тут зазвонил чёрный аппарат, стоявший отдельно и кто-то строгим голосом спросил: «Кто?». Я в ответ сам попросил говорившего представиться. Он сказал: «Я Ельцин», тогда я ответил: «А я – Ратников». Борис Николаевич попросил соединить его с Крючковым – тогдашним Председателем КГБ СССР. Я ответил, что постараюсь выяснить и доложить. Как оказалось, чёрный телефонный аппарат представлял собой прямую связь с бункером. Минут через пять я доложил Ельцину, что Крючков, по словам дежурного КГБ, находится на Старой Площади и пока связи с ним нет. Через полчаса после моих бесед по телефонам в Приёмную заглянул Коржаков вместе с сотрудником Отдела Безопасности – Геннадием Журицким. На вопрос Коржакова, чем я тут занимаюсь, я, не смущаясь, ответил, что управляю страной, все же разбежались. В это время за окном забрезжил рассвет, вставало солнце, освещая своими лучами Новый путь дальнейшего развития России, а какой он будет ещё не знал никто, но надеялись на лучшее.
