Борис Пастернак Февраль. Достать чернил и плакать!
Полная версия
Возможность
В девять, по левой, как выйти со Страстного, На сырых фасадах – ни единой вывески. Солидные предприятья, но улица – из снов ведь! Щиты мешают спать, и их велели вынести.
Суконщики, С.Я., то есть сыновья суконщиков (Форточки наглухо, конторщики в отлучке). Спит, как убитая, Тверская, только кончик Сна высвобождая, точно ручку.
К ней-то и прикладывается памятник Пушкину, И дело начинает пахнуть дуэлью, Когда какой-то из новых воздушный Поцелуй ей шлет, легко взмахнув метелью.
Во-первых, он помнит, как началось бессмертье Тотчас по возвращеньи с дуэли, дома, И трудно отвыкнуть. И во-вторых, и в-третьих, Она из Гончаровых, их общая знакомая!
<1914>
Петербург
«Как в пулю сажают вторую пулю…»
Как в пулю сажают вторую пулю Или бьют на пари по свечке, Так этот раскат берегов и улиц Петром разряжен без осечки.
О, как он велик был! Как сеткой конвульсий Покрылись железные щеки, Когда на Петровы глаза навернулись, Слезя их, заливы в осоке!
И к горлу балтийские волны, как комья Тоски, подкатили; когда им Забвенье владело; когда он знакомил С империей царство, край – с краем.
Нет времени у вдохновенья. Болото, Земля ли, иль море, иль лужа, — Мне здесь сновиденье явилось, и счеты Сведу с ним сейчас же и тут же.
Он тучами был, как делами, завален. В распоротый пасмурный парус Ненастья – щетиною ста готовален Врезалася царская ярость. В дверях, над Невой, на часах, гайдуками, Века пожирая, стояли Шпалеры бессонниц в горячечном гаме Рубанков, снастей и пищалей.
И знали: не будет приема. Ни мамок, Ни дядек, ни бар, ни холопей, Пока у него на чертежный подрамок Надеты таежные топи.
«Волны толкутся. Мостки для ходьбы…»
Волны толкутся. Мостки для ходьбы. Облачно. Небо над буем, залитым Мутью, мешает с толченым графитом Узких свистков паровые клубы.
Пасмурный день растерял катера. Снасти крепки, как раскуренный кнастер. Дегтем и доками пахнет ненастье И огурцами – баркасов кора.
С мартовской тучи летят паруса Наоткось, мокрыми хлопьями в слякоть, Тают в каналах балтийского шлака, Тлеют по черным следам колеса.
Облачно. Щелкает лодочный блок. Пристани бьют в ледяные ладоши. Гулко булыжник обрушивши, лошадь Глухо въезжает на мокрый песок.
«Чертежный рейсфедер…»
Чертежный рейсфедер Всадника медного От всадника – ветер Морей унаследовал.
Каналы на прибыли, Нева прибывает. Он северным грифелем Наносит трамваи.
Попробуйте, лягте-ка Под тучею серой, Здесь скачут на практике Поверх барьеров.
И видят окраинцы: За Нарвской, на Охте, Туман продирается, Отодранный ногтем.
Петр машет им шляпою, И плещет, как прапор, Пурги расцарапанный, Надорванный рапорт.
Сограждане, кто это, И кем на терзанье Распущены по ветру Полотнища зданий?
Как план, как ландкарту На плотном папирусе, Он город над мартом Раскинул и выбросил.
«Тучи, как волосы, встали дыбом…»
Тучи, как волосы, встали дыбом Над дымной, бледной Невой. Кто ты? О, кто ты? Кто бы ты ни был, Город – вымысел твой.
Улицы рвутся, как мысли, к гавани Черной рекой манифестов. Нет, и в могиле глухой и в саване Ты не нашел себе места.
Воли наводненья не сдержишь сваями. Речь их, как кисти слепых повитух. Это ведь бредишь ты, невменяемый, Быстро бормочешь вслух.
<1915, 1917>
Метель
1 «В посаде, куда ни одна нога…»
В посаде, куда ни одна нога Не ступала, лишь ворожеи да вьюги Ступала нога, в бесноватой округе, Где и то, как убитые, спят снега, —
Постой, в посаде, куда ни одна Нога не ступала, лишь ворожеи Да вьюги ступала нога, до окна Дохлестнулся обрывок шальной шлеи.
Ни зги не видать, а ведь этот посад Может быть в городе, в Замоскворечьи, В Замостьи, и прочая (в полночь забредший Гость от меня отшатнулся назад).
Послушай, в посаде, куда ни одна Нога не ступала, одни душегубы, Твой вестник – осиновый лист, он безгубый, Безгласен, как призрак, бледней полотна!
Метался, стучался во все ворота, Кругом озирался, смерчом с мостовой… – Не тот это город, и полночь не та, И ты заблудился, ее вестовой!
Но ты мне шепнул, вестовой, неспроста. В посаде, куда ни один двуногий… Я тоже какой-то… я сбился с дороги: – Не тот это город, и полночь не та.
2 «Все в крестиках двери, как в Варфоломееву…»
Все в крестиках двери, как в Варфоломееву Ночь. Распоряженья пурги-заговорщицы: Заваливай окна и рамы заклеивай, Там детство рождественской елью топорщится.
Бушует бульваров безлиственных заговор, Они поклялись извести человечество. На сборное место, город! Зá город! И вьюга дымится, как факел над нечистью.
Пушинки непрошенно валятся на руки. Мне страшно в безлюдья пороши разнузданной. Снежинки снуют, как ручные фонарики. Вы узнаны, ветки! Прохожий, ты узнан!
Дыра полыньи, и мерещится в музыке Пурги: – Колиньи, мы узнали твой адрес! — Секиры и крики: – Вы узнаны, узники Уюта! – и по двери мелом – крест-накрест.
Что лагерем стали, что подняты на ноги Подонки творенья, метели – сполагоря. Под праздник отправятся к праотцам правнуки. Ночь Варфоломеева. За город, за город!
1914, 1928
Весна
1 «Что почек, что клейких заплывших огарков…»
Что почек, что клейких заплывших огарков Налеплено к веткам! Затеплен Апрель. Возмужалостью тянет из парка, И реплики леса окрепли.
Лес стянут по горлу петлею пернатых Гортаней, как буйвол арканом, И стонет в сетях, как стенает в сонатах Стальной гладиатор органа.
Поэзия! Греческой губкой в присосках Будь ты, и меж зелени клейкой Тебя б положил я на мокрую доску Зеленой садовой скамейки.
Расти себе пышные брыжи и фижмы, Вбирай облака и овраги, А ночью, поэзия, я тебя выжму Во здравие жадной бумаги.
2 «Весна! Не отлучайтесь…»
Весна! Не отлучайтесь Сегодня в город. Стаями По городу, как чайки, Льды раскричались, таючи.
Земля, земля волнуется, И катятся, как волны, Чернеющие улицы, — Им, ветреницам, холодно.
По ним плывут, как спички, Сгорая и захлебываясь, Сады и электрички, — Им, ветреницам, холодно.
От кружки плывут, как спички, Сгорая и захлебываясь, Сады и электрички, — Им, ветреницам, холодно.
От кружки синевы со льдом, От пены буревестников Вам дурно станет. Впрочем, дом Кругом затоплен песнью.
И бросьте размышлять о тех, Кто выехал рыбачить. По городу гуляет грех И ходят слезы падших.
3 «Разве только грязь видна вам…»
Разве только грязь видна вам, А не скачет таль в глазах? Не играет по канавам — Словно в яблоках рысак?
Разве только птицы цедят, В синем небе щебеча, Ледяной лимон обеден Сквозь соломину луча?
Оглянись, и ты увидишь До зари, весь день, везде, С головой Москва, как Китеж, — В светло-голубой воде.
Отчего прозрачны крыши И хрустальны колера? Как камыш, кирпич колыша, Дни несутся в вечера.
Город, как болото, топок, Струпья снега на счету, И февраль горит, как хлопок, Захлебнувшийся в спирту.
Белым пламенем измучив Зоркость чердаков, в косом Переплете птиц и сучьев — Воздух гол и невесом.
В эти дни теряешь имя, Толпы лиц сшибают с ног. Знай, твоя подруга с ними, Но и ты не одинок.
