Борис Васильев
Аты-баты, шли солдаты
Игорь шагнул влево и присел:
– Кто здесь?.. Пригуда? Сеня Пригуда?!
– Здорово! – с соломы поднялась массивная фигура с перебинтованной головой. – Вот так встреча! Откуда и куда?
– На фронт. С маршевой ротой. Ты ранен?
– Пустяки: голову царапнуло, – нe без гордости сказал Пригуда. – Можешь поздравить, я уже лейтенант. К ордену представлен. И медаль уже отхватил! – Он откинул шинель, тускло сверкнув медалью «За отвагу». – А ты, значит, в тылах ошивался?
– Ну, знаешь, в армии не выбирают.
– Игорь! – шепотом окликнула Кима из глубины коридора.
– Меня зовут, – сказал Суслин. – Ну, поправляйся, Сеня. Может, еще увидимся.
Пригуда недобро засмеялся и заговорил громко, в полный голос, чтобы слышали окружающие:
– Санитарочку подцепил? Ай да тыловики: орденов нет, так все девки наши! Ну, правильно, Суслик, не теряйся! Особо пока мы в госпиталях…
Его громкий смех звучал вслед шедшему к чердачной лестнице Суслину. И он виновато пригнул голову.
– Что это он, Игорек? – спросила Кима.
– Товарищ по училищу, – вздохнул Игорь. – Уже лейтенант и уже – с медалью. А я – тыловая крыса, ловкач…
– Вот дурачок-то, господи, – сказала Кима, открывая люк. – Влезай за мной. На чердак.
На чердаке было темно, и Игорь остановился возле люка, не зная, куда подевалась Кима и куда ему идти.
– Ну где ты там? – шепотом спросила Кима. – Закрой люк и иди сюда. Только люком не стукни.
Игорь осторожно опустил крышку люка, отчего стало уж совсем черно. Опустившись на четвереньки, он пополз куда-то в кромешной мгле, пока не треснулся лбом о балку.
– Это ты ударился? – поинтересовалась Кима с другого конца чердака.
– Я.
– Где же ты?
– Не знаю.
– А что ты там делаешь?
– Чешу голову.
– Фонарь у тебя есть?
– Теперь есть. На лбу.
И они оба весело рассмеялись.
– Похоже, мы обречены ползать по чердаку, пока не рассветет, – сквозь смех сказал Игорь.
– Я не ползаю, – ответила Кима. – Я сижу на своей постели.
– А где это?
– Тут.
– А где это – тут?
И они снова засмеялись.
– Если я расскажу девочкам, они ни за что не поверят, – весело сказала Кима. – Они скажут, что я вычитала это у Марка Твена.
– У Твена, по-моему, этого нет.
– А ты читал «Простаки за границей»?
– Не читал, – признался Игорь. – Я опять поползу, ладно? До следующего фонаря: два фонаря – пара. А ты смейся, Кимка. Смейся. Я буду ползти на твой смех, как на маяк.
Кима тихо смеялась. Игорь преодолел наконец-таки темное пространство, и их руки встретились. И возникло молчание. Потом Кима очень серьезно спросила:
– Ты с кем на выпускном вечере целовался?
– Я?! – с возмущением переспросил Игорь. – Я вообще никогда ни с кем не целовался.
– А Катька написала, что ты с ней целовался в раздевалке.
– Как ей не стыдно! – возмутился Игорь. – Если хочешь знать, единственный человек, которого я хотел поцеловать…
Он замолчал.
– Вспоминаешь, как его звали?
– Вспоминаю, что у этого человека была ангина, и на вечер он прийти не мог.
– Я знала, что Катька – врушка, – помолчав, сказала Кима. – А почему же ты не поцеловал меня, когда мы в походе ушли за хворостом?
– Я мечтал об этом, Кимка, но… Мне казалось, что ты сердишься на меня.
– Сержусь? Да за что же, господи? – Она вздохнула. – Ничего-то вы, мальчишки, не понимаете. Разве я могла на тебя сердиться? Любая девчонка поняла бы, что не могла. Даже страшная дура поняла бы, а ты…
– Ты сердилась на меня, – упрямо повторил Игорь. – Мне очень стыдно, Кима, честное слово, стыдно. И всегда было стыдно. Мне и сейчас стыдно, но тогда я поспорил с Борькой Яценко…
– Он погиб, Игорь.
– Да, он погиб. А я всегда думал, что ты была в него влюблена.
– Вот глупости-то. Какие же вы, мальчишки, дураки! Так о чем вы поспорили?
– Ну, мы поспорили, – Игорь с трудом начал исповедь. – Ну, что… что я дотронусь до тебя. Ты стояла у доски, а я подошел и положил тебе руку на плечо. Вот… А потом взял и провел рукой… Ну там, где нельзя.
– А где нельзя?
– Ну там. Ну сама знаешь…
– Знаю? – Кима тихо засмеялась. В темноте послышалось какое-то шуршание, что-то негромко щелкнуло. – Да-да, это ужасно! Ты нарушил табу…
– Вот, – тяжко вздохнул Игорь. – А ты на меня так тогда посмотрела, будто я тебя ударил. И мне стало стыдно. И стыдно до сих пор.
– Иди сюда, – шепнула она. – Ближе. Еще. Тут места хватит. Дай руку. Значит, тут нельзя? Тут, да? Тут?..
Она была совсем рядом. И рука Игоря ощутила теплую и упругую девичью грудь.
– Молчи, – бессвязно шептала она. – Можно, понимаешь. Можно, потому что вас убивают… а мы остаемся. Можно, потому что я люблю тебя. Можно, дурак ты несчастный, и я дура несчастная, и пусть хоть наши дети будут счастливее нас…
Тенгиз охапками доставал гвоздики из корзины, а Юнесса, Валентина Ивановна и сестры Крынкины складывали из них букеты.
– Подумать только, гвоздики – в марте, – сказал профессор Сайко. – За парочку этих корзин можно, я полагаю, и «Волгу» купить?
– Можно, – спокойно согласился Тенгиз. – Можно купить «Волгу». А можно положить на могилу отца.
– Вопросы будут, профессор? – ехидно поинтересовался Лавкин.
– Извините меня, Тенгиз, – виновато произнес Сайко. – Я имею глупую привычку неудачно острить.
– Я тоже люблю шутки, – сказал Тенгиз. – Только сегодня не время для шуток. И не место. Так мне кажется. Извините.
Анна и Константин сидели в узкой светелке и молчали, то ли прислушиваясь к разговорам в соседней комнате, то ли думая о своем. Потом Анна спросила:
– Сколько же ему лет?
– Кому?
– Илье Ивановичу, – пояснила Анна. – Отцу вашей жены. Вы что, забыли? Вы же только что говорили о нем.
– Да, да. – Константин вздохнул. – Позвольте, сколько же ему?.. Да, пожалуй, лет шестьдесят – шестьдесят пять. Признаться, я точно не знаю.
– Значит, его день рождения в вашей семье не отмечают, – невесело усмехнулась Анна. – Неужели так ни разу и не отмечали?
– Да как-то не получалось, – виновато сказал Константин. – Знаете, как в части? То учения, то стрельба, то еще что-нибудь.
– Еще «что-нибудь» – самый точный ответ. Я не права?
Константин подавленно молчал. Из соседней комнаты донесся голос Лавкина:
– А что у тебя в третьей корзине, Тенгиз?
– Цоликаури, Леня, – ответил голос Тенгиза. – Ровно восемнадцать бутылок цоликаури. Мы будем пить его вечером, вспоминать наших отцов и говорить хорошие тосты.
– Это правильно, Тенгиз, – помолчав, сказал Лавкин. – Ты очень хорошо сказал, летчик.
В доме Валентины Ивановны спали гости. На полу, на лавках, по двое на кроватях.
Начало светать, когда Анна проснулась. А может быть, она и не спала, а просто тихо лежала рядом с мирно посапывающей Валентиной Ивановной. Но посмотрела на светлеющее окно и осторожно выбралась из постели. Подошла к окну, отдернула занавески. Спокойно было за окном. Быстро светало.
Валентина Ивановна шевельнулась, посмотрела на стоявшую у окна Анну. Подошла, стала за спиной.
– Морозно, – тихо сказала она.
– Как тогда, – эхом отозвалась Анна. – Мне мама рассказывала. Сейчас кончится их счастье…
Резко откинулся чердачный люк. Высунулась девичья голова:
– Буди своего лейтенанта, Кима. Тяжелого полковника привезли. Он срочно требует кого-нибудь из офицеров. Буди лейтенанта, Кимка!..
В операционной лежал умирающий полковник. Худое матово-бледное лицо его уже было неподвижным, как у мертвеца.
Рядом хлопотали двое немолодых врачей в белых халатах. Мужчина и женщина. А за окном стучал молоток.
Молоденькая медсестра ввела Игоря, на ходу застегивающего портупею. Молча кивнула на полковника. Игорь подошел, склонился над ним:
– Товарищ полковник, младший лейтенант Суслин. По вашему приказанию.
– Оставьте нас с офицером, – с усилием проговорил полковник. – Скорей. У меня мало времени…
Врачи и сестричка вышли, плотно притворив за собою дверь.
– Немцы вырвались из окружения, – с трудом шептал полковник. – Механизированная группа. Танки и бронетранспортеры.
– Понял, товарищ полковник.
– Обожди. Не перебивай. Идут на Ильинку. Здесь полно раненых. Я доложил о прорыве. Помощь будет. Но ты должен задержать немцев. Должен. Сколько у тебя бойцов?
– Взвод истребителей танков.
– В Ильинку ведут две дороги. Постарайся перекрыть обе. И продержись. Продержись, лейтенант.
– Продержусь! Разрешите выполнять?
– Никому ни слова. Помочь тебе не смогут. Только возникнет паника. А помощь придет. Слово даю… Продержись.
– Понял.
– Продержись, сынок, – умоляюще шептал полковник, и по худому мертвенному лицу текли слезы. – Здесь раненые, женщины. Немцы всех передавят. Помни об этом, сынок. И все – бегом, бегом. Встреть немца подальше от деревни. Оседлай дороги. По целине они не пройдут. Снегу много… Ну, ступай. Ступай, сынок, ступай…
Игорь вдруг наклонился, прижался губами ко лбу умирающего и сразу же вышел из палаты.
В коридоре толпились встревоженные врачи и сестры. Двое тотчас же прошли в палату, следом шмыгнула сестричка. Игорь подошел к Киме.
– Ну, пока, – бодро сказал он. – Тороплюсь.
– Что сказал полковник? – тихо спросила Кима.
– Чтобы я тебя поцеловал! – громко выпалил Игорь.
Он и вправду поцеловал ее. В губы. При всех. Выхватил из ее рук свой полушубок и бросился к дверям.
Кима догнала его, когда он уже спрыгнул с крыльца. Догнала, обняла, прижалась.
– Я вернусь!.. – Игорь вырвался, побежал.
А Кима осталась. Смотрела сквозь слезы ему вслед, повторяя одно и то же:
– Только уцелей. Только уцелей!.. Прошу тебя, родной мой, только уцелей!..
Ранним утром приехавшие собрались возле дома Валентины Ивановны. Женщины несли цветы. Много цветов.
«Волга» подкатила к крыльцу. Со столичным номером. За рулем сидел мужчина с актерским лицом. Рядом – женщина в дорогой шубке явно неотечественного пошива.
– Как проехать к памятнику? – опустив стекло, спросил мужчина, ни к кому, впрочем, не обращаясь.
– Вы, вероятно, Мятников? – улыбнулась Анна. – Так вылезайте, мы как раз идем туда.
– У моего мужа через три дня концерт в «Ла Скала», – объявила женщина в шубке. – Надо же понимать…
– Я спрашиваю, можно ли проехать к памятнику на машине? – резко повторил мужчина. – Дорога приличная?
– Дорога расчищена тридцать лет назад, – еле сдерживаясь, сказал профессор. – Ради вас, Мятников, заметьте.
– Скатертью дорога! – выпалил Леня Лавкин.
Рывком взяв с места, машина укатила.
– Неужели сам Мятников? – с радостным удивлением сказала Юнесса. – Тот самый? Знаменитый? Народный артист?
– Пошли, друзья, – скрыв вздох, сказала Анна.
* * *
– В ружье!.. – задыхаясь, прокричал Суслин, с грохотом распахнув дверь в сарай. – Выходи строиться!..
Разобрав оружие, солдаты выбегали на улицу. И опять Сайко с Хабанеевым не поделили было бронебойку, и опять Лавкин тащил пэтээр в одиночестве, а Святкин, позевывая, лениво трусил сзади.
Взвод строился у входа в сарай. Игорь поманил Гарбузенко, отвел в сторону. Открыл планшетку с картой, сказал негромко:
– Танки и бронетранспортеры немцев вырвались из окружения. Наша задача – держать обе дороги. Часа три. Сколько продержимся, пока не придет помощь. Так приказал полковник.
– С марша бой не выдержим, – вздохнул старший сержант. – Надо бы заранее позицию подыскать, укрепиться.
– Станете на этой высотке, – Суслин ткнул в карту. – Тут болота кругом, не обойдут. А я их в низинке возле речки задержу. Может быть, мост удастся взорвать.
– Лады, – опять вздохнул Гарбузенко. – Ну, прощай, лейтенант.
– Вы эту мистику оставьте, – нахмурился Суслин. – Бой как бой. И чтоб без паники! Кто первым встретит противника, вышлет связного. Пока не придет связной, позиции не оставлять.
– Лады, – еще раз грустно подтвердил Гарбузенко…
Молчаливая процессия из родственников и присоединившихся к ним жителей Ильинки, среди которых выделялся шофер Сергей с большим самодельным еловым венком, медленно шла по дороге.
Шедшая впереди Анна внезапно свернула с дороги, подошла к приметной березе и остановилась. Остальные следовали за ней.
– Здесь, на этом месте, погиб связной, которого младший лейтенант Суслин послал за помощью.
Мужчины сняли шапки. Анна в упор смотрела на красивого грузина в форме летчика гражданской авиации, и губы у нее дрожали.
– Связным был рядовой Реваз Кодеридзе, – наконец сказала она.
Мужчины сняли шапки, и все сейчас смотрели на Тенгиза. Он молча подошел к Анне, взял из ее букета три гвоздики, шагнул в снег и, опустившись на одно колено, снял фуражку, что-то тихо сказал по-грузински и бережно положил на снег цветы…
Суслин и Гарбузенко направлялись к взводному строю, когда из-за сарая вышла девочка, закутанная в большой женский платок.
– Здравствуйте, – улыбнулась она. – Я Валя. Не узнаете?
– А куда ты собралась? – растерялся Суслин.
– Так мне же в Некрасовку надо, к бабушке, – терпеливо объяснила непонимавшему взрослому девочка. – Я же вчера говорила.
– По дороге движение запрещено, – строго сказал Суслин.
– Я лесом хожу. Лесом ближе, и мы всегда так ходим.
– Так это же Валюха! – крикнул из строя Святкин. – Свой человек!
– Ну, иди, – сдался Суслин. – Только быстро и только лесом.
– До свидания! – крикнула девочка.
Когда она пробегала мимо строя, ее остановил Святкин.
– Погоди, Валюха. Письмо жене отправить не успел. Будь другом, опусти в ящик.
Девочка аккуратно спрятала солдатский треугольничек за пазуху и убежала. А Суслин и Гарбузенко подошли к строю.
– Третье и четвертое отделения, два шага вперед – марш! – скомандовал младший лейтенант.
Солдаты перестроились.
– Старший сержант Гарбузенко, командуйте вторым полувзводом.
– Взять половину боеприпасов, бегом за мной! – прокричал Гарбузенко. – Быстрей, хлопцы!..
– Сержант Мятников и рядовой Крынкин – в головной дозор. Маршрут следования: Ильинка – мост через реку Хрипань – высотка на той стороне. Бегом!
Мятников и Крынкин побежали к мосту. Оставшиеся молча наблюдали за ними.
– Взять боеприпасы! – Суслин невольно проводил их глазами, но тут же продолжил приказ: – Первое и второе отделения – к мосту, за мной, бегом – марш!..
И первым побежал по дороге вслед за уже далеко убежавшими вперед Мятниковым и Крынкиным.
Полувзвод бежал по дороге за своим командиром, позвякивая оружием.
– Не иначе наш Суслик опять марш-бросок затеял, – ворчал на бегу Святкин. – Ночь прокантовался, юбку какой-то девахе завернул и решил смыться, пока мама не проснулась.
– Черт его знает, – с сомнением отозвался бежавший рядом Сайко. – Может, и правда фрицы прорвались? Чего на войне не бывает.
– Чтобы наши фрицев из колечка выпустили? – усмехнулся Святкин. – Да ни в жисть, Ваня, не те времена!
Полувзвод почти добежал до речки, а Мятников и Крынкин уже перешли ее по мосту и теперь поднимались на противоположный берег.
– Занять оборону у моста! – задыхаясь от бега, прокричал Суслин.
– Бронебойщикам – по обочинам! Пулеметчикам – на флангах! Первое отделение – слева от дороги, второе – справа! Быстро!
Отделения рассыпались, на бегу занимая оборону…
Может быть, как раз на месте этой обороны и стоял памятник. А возле него – два автобуса, из которых выходили дети и взрослые, да «Волга» народного артиста, из которой пока еще никто не появлялся. В машине жена в шубке заботливо кутала певца.
– Шарф – на два оборота вокруг горла, – говорила она. – И не смей расстегиваться.
– Пока еще рано, – сказал он. – Еще митинг не начался. Начнется – вылезем, а пока здесь посидим. Снег-то какой, посмотри…
Взлетали в воздух снег, комья мерзлой земли. Отделения закапывались в землю, пока было тихо.
– Успеть бы поглубже зарыться, – озабоченно говорил Суслин. – Здесь они обойти нас не могут, правда?
– Не должны, – согласился Сайко. – Лед подтаял, не выдержит, а снега глубокие. Хорошо бы мостик рвануть, лейтенант.
– А чем? – спросил Игорь. – Надо было в Ильинке толу спросить, а я не подумал. Может, гранатами?
– Нет, гранатами его не возьмешь, только себя обнаружишь понапрасну. – Сайко еще раз глянул на мост, прикинул. – Я, пожалуй, этот мостик Витьке Свату поручу. Не возражаешь, лейтенант?
– Ну, поручите.
– Святкин! – крикнул Сайко. – К командиру!
Подбежал разгоряченный работой Святкин. Без шинели, с распахнутым воротом гимнастерки.
– Только честно: играем или взаправду фрицев ждем?
– Играем, – вздохнул взводный. – Аты-баты, шли солдаты.
– Понятно… – протянул Святкин.
– Витя, мостик тебе поручается, – сказал Сайко. – Взорвать его не удастся, постарайся пробочку организовать.
– Это мысль, Ваня.
– На мотоциклистов силы не трать: мы их на пулеметик наколем. Сиди себе тихонько и жди. Либо танк, либо транспортер.
– Либо велосипед, – серьезно кивнул Святкин и встал. – Пойду местечко подберу. Не пальните в меня с перепугу.
– Обожди. – Сайко повернулся к Игорю: – Я правильно передал ваш приказ, товарищ младший лейтенант?
– Приказ? – Суслин помолчал, соображая. – Да, спасибо. Только оденьтесь, Святкин. А то простудитесь.
– Это верно, – серьезно подтвердил ефрейтор. – Насморк можно схватить.
И побежал к мосту.
– Спасибо, – смущенно улыбнулся Игорь. – Это, знаете, как-то по-настоящему. По дружбе.
– Дело не в дружбе, лейтенант. Дело в службе, – сказал Сайко. – Давайте пока отделения проверим. Как они там устроились, куда стрелять собираются.
– Да, да, – поддакнул Суслин. – Уточним ориентиры, сектора обстрелов…
Но тут из-за леса, с той стороны, донеслись пулеметные очереди. Громыхнул дальний взрыв.
– Вот вам и здрасте, – сказал Сайко. – Похоже, идут, лейтенант.
– По местам!.. – протяжно прокричал Суслин. – Всем укрыться! Без команды не стрелять!..
И побежал, проваливаясь в подтаявший снег.
Игорь еще не успел добраться до своего места, как на противоположной стороне реки показался Мятников. Промчался по мосту, грохоча сапогами, упал рядом с командиром взвода.
– Моторазведка. Ванька, дурень, сунулся, и сразу – поперек груди. Я гранатой рванул – назад поскакали.
– А Крынкин? – тихо спросил Игорь.
– Наповал: четыре дырки в груди. – Мятников горстями хватал снег с бруствера, запихивал в рот, никак не мог отдышаться. – А они вот-вот пожалуют: моторы слыхать. Тут низинка, а там, на горе, грохочут, что твоя дивизия…
На этих словах зазвучал духовой оркестр: он играл знаменитую песню Великой Отечественной: «Вставай, страна огромная».
Люди – и приехавшие на машинах, и подошедшие из Ильинки – стояли перед усыпанным цветами обелиском. Стояли молча, как на молитве, и мужчины сняли шапки. Только, крепко обнявшись, тихо плакали сестры Крынкины…
Уплыли в будущее звуки оркестра. К Суслину подбежал Кодеридзе:
– Вызывали, товарищ младший лейтенант?
– Вот верхняя дорога, – показал по карте Игорь. – Здесь, на высотке, – Гарбузенко с полувзводом. Бегом к нему, Кодеридзе. Скажете, что немцы идут сюда. Маршрут запомнили?
– Запомнил. Разрешите идти?
– Бегом, Абрек, бегом! И они пусть тоже бегом! Тоже!..
Кодеридзе убежал. Притихшие, посерьезневшие солдаты смотрели на противоположный берег, туда, где дорога скрывалась в лесу. Там было пусто и тихо.
И вдруг рявкнул далекий выстрел. Снаряд прочертил небо и разорвался где-то за их спинами, возле опушки.
– Бегом, Абрек, бегом, – не сводя глаз с дороги, машинально шептал Игорь.
Но Абрек уже никуда не бежал. Не успев добраться до кустов, он лежал на снегу, раскинув руки, смятый страшным ударом разорвавшегося поблизости танкового снаряда…
Оркестр у памятника брал последние такты, когда Тенгиз вздрогнул, точно почувствовав или увидев нечто. И бережно достал из кармана орден Отечественной войны. И, глядя на него, все достали привезенные с собой отцовские ордена и держали их перед собой, как иконки. Все, кроме Анны. У нее не было ордена.
Смолк оркестр. И в наступившей тишине вдруг возникли грохот и лязг идущего танка…
Широкий приземистый танк, покачиваясь на ухабах, с нарастающим грохотом катился к мосту.
– «Тигр»… – испуганно прошептал Суслин. – Бронебойки не возьмут. Что делать?.. Что же делать?..
Солдаты терпеливо лежали в наспех отрытых укрытиях, ожидая команды. «Тигр» неудержимо катился на них…
Он лишь на мгновение, точно присматриваясь, притормозил перед мостом, а затем медленно двинулся вперед. Бревенчатый настил содрогнулся под его тяжестью, но выдержал.
Танк дополз до середины моста, когда позади него из-под моста появился Святкин. Широко размахнувшись, метнул противотанковую гранату и упал вниз, под прикрытие мостовых устоев.
Рванул взрыв. В воздух полетели доски, обломки бревен. «Тигр» с ходу развернуло на разорванной гусенице, он загородил пролет моста.
– Ура! – не выдержав, восторженно заорал взвод. – Ура Святкину!
Танковая башня поползла вправо, ощупывая пространство впереди. Пулеметная очередь распорола снег.
– Бей по щелям! – кричал Сайко. – Бей по триплексам! Не давай ему глядеть!..
Взвод открыл беспорядочную стрельбу. Пули с визгом рикошетили от брони, а танк, медленно поводя башней, прошивал снег длинными очередями.
С опушки леса тоже ударили пулеметы. Первые мины с выматывающим душу визгом взлетели в воздух. Они звонко рвались на поле, пятная снег черными розетками разрывов.
– Сейчас пойдут! – крикнул Мятников. – «Тигру» гляделки заткните, ребята!..
Из-под моста, с кормы танка, снова показался Святкин.
– Убьют!.. – что есть силы закричал Суслин, как будто ефрейтор мог его услышать. – Убьют, Святкин, назад!..
Широко размахнувшись, Святкин швырнул гранату и полетел вниз, под мост. Громыхнул взрыв, и танковая башня замерла. Пулемет еще бил, но теперь в одну точку: осколки гранаты намертво заклинили погон.
– Хабанера, тащи патроны! – Сайко схватил противотанковое ружье, вскочил на снежный бруствер окопа.
– Куда? – не понял Хабанеев.
– Не дрейфь, Хабанерочка! Раньше смерти не убьют! А сдрейфишь, застрелю!..
Пригибаясь, Сайко бросился к застрявшему на мосту «тигру». Хабанеев бежал следом, волоча цинк с патронами. Они нырнули под танк, Сайко выставил ружье между катков.
– Видал, брат, какая позиция мировая! Экстра-люкс! Автомат взял?
– Ну, взял, ну?
– Левее тебя в днище – люк. Поглядывай, чтобы танкисты его не открыли. А то шарахнут нам по задницам…
Из лесу показались танки, стреляя с ходу. От грохота взрывов и рева моторов дрожала земля: под прикрытием танков шли транспортеры и мотоциклы. Ливень огня обрушился на взвод.
Закричали первые раненые. Растерявшийся Лавкин вскочил и тут же упал, прошитый очередью.
В голос рыдал сантехник Леня Лавкин, уткнувшись в плечо сурового Глебова. Глебов-племянник обнял его, прижал к себе.
Святкин скатился в окопчик командира взвода:
– Калуга мой накрылся! Ко мне, видать, перебежать хотел…
– «Пантеры»! – отчаянно крикнул Суслин. – Не видишь, что ли?!
– Танки жечь мы сами будем, – отрезал Святкин. – Твое дело – за флангами следить, понял? Видишь, автоматчики по целине обходят? Держи фланги, лейтенант, а я за ружьем смотаюсь. Бронебойка моя у Калуги осталась…
И выскочил из окопа.
Резко били противотанковые ружья. Один из немецких бронетранспортеров загорелся, автоматчики попрыгали в снег. Шедший следом танк столкнул горящий бронетранспортер с дороги. Гулко рванули бензобаки.
– Ай да мы, Хабанерочка, ай да мы с тобой!.. – Сайко подмигнул напряженно-серьезному Хабанееву.
– Недолго музыка играла, недолго фрайер танцевал. Патрон!..
– Танки! – крикнул Хабанеев, вгоняя патрон в казенник бронебойки. – Танки на нас, Ваня!..
– Они эту «тигру» в речку хотят столкнуть, им мост нужен. Слушай, Хабанера, у тебя патефон был когда-нибудь?
– Какой патефон? – не понял Хабанеев.
– У меня тоже не было. Жалко, правда? Держи ружье.
– Ты куда?
– Я с этой стервой «пантерой» поговорю. А то ведь раздавят нас с тобой под танком и фамилий не спросят…
Сайко сунул за пазуху ватника гранаты, выбрался из-под днища «тигра» и ловко пополз по кювету навстречу немцам.
Ловя на мушку бронетранспортер и перезаряжая после каждого выстрела, Хабанеев искоса поглядывал на ползущего вперед друга. И даже не обрадовался, когда поджег еще один бронетранспортер: не до этого ему сейчас было…
Сайко незамеченным подобрался к «пантере» на бросок. Привстав, швырнул гранату, но не упал, а вдруг согнулся, прижал руки к животу и, качаясь, пошел навстречу танку. На дороге грохнул взрыв. Сайко швырнуло в сторону, «пантера», заюзив и развернувшись, расстелила по дороге разорванную взрывом гусеницу.
– Ваня!.. – закричал Хабанеев. – Ай Ваня мой, Ваня!..
Плакал у обелиска профессор Сайко. Стекла очков его запотели, и он едва различал сквозь них расплывшиеся лица окружающих…
Повторялся и повторялся душераздирающий крик Хабанеева:
– Ваня!.. Ай Ваня!.. Ваня мой, Ваня!..
Хабанеев стрелял, крича и плача. Всхлипывая, размазывал по щекам слезы, которые мешали целиться. Сбитыми в кровь пальцами заталкивал очередной патрон в патронник и снова ловил цель.
Он стрелял так ожесточенно, что не слышал, как открылся люк в днище танка, не видел высунувшейся оттуда головы в черном шлеме и руки с парабеллумом. Он даже не расслышал тех выстрелов, которыми его расстреляли в спину…
Прижавшись к Анне, плакала Юнесса Хабанеева. Анна молча гладила ее по растрепавшимся на ветру волосам…
Немецкие автоматчики, не сумев переправиться по подтаявшему льду, откатывались к лесу. Из-за пробки на мосту танки остановились тоже, изредка постреливая. Бой затихал.
* * *
– И чего они, дурни, прямо в лоб перли? – Мятников аккуратно прислонил к стенке окопчика ручной пулемет и упал в снег рядом с командиром взвода. – Либо на силу надеялись, либо ноги поскорее уносят, либо совсем офонарели.
– Первую-то отбили! – восторженно кричал Суслин, не слушая сержанта. – Отбили ведь, мою самую первую отбили!..
– Погоди радоваться, лейтенант, – рассудительно сказал Мятников. – Он сейчас, гад, минометы подтягивает…
Он вдруг вскочил, схватил ручной пулемет.
– Ты куда, сержант?
– Слева ребята без командира!..
Мятников выскочил из окопа и, пригнувшись, побежал к своему отделению.
И почти тотчас же ударили минометы. Немцы били по площадям, перепахивая минами почерневший от гари снег.
Мятников неожиданно вскинул руки и упал навзничь, так и не выпустив ручного пулемета…
Распахнув пальто, сняв шапку, сорвав мохеровый шарф, во весь голос пел народный артист Мятников. И сильный, всемирно известный баритон его разносился далеко вокруг.
Никогда в жизни Мятников не пел так, как у этого обелиска. Ни на концертах, ни на смотрах, ни на конкурсах. Ни на родине, ни за границей не пел он так, потому что сейчас он пел для своего отца…
И эта песня, посвященная памяти павших, песня о гремящем до наших дней эхе великой войны, звучала на протяжении всего последующего эпизода…
Обстрел прекратился внезапно. И почти тотчас же в окопчик младшего лейтенанта Суслина скатился ефрейтор Святкин. Осунувшийся, почерневший, неузнаваемый.
– Ты живой, – скорее констатировал, чем спрашивал, Суслин.
– За нами – Ильинка, – сказал Святкин, скручивая цигарку непослушными пальцами. – Там – раненые. И дети. И отступать нам некуда, младший лейтенант Игорек.
– Где Гарбузенко? – в отчаянии повторял Суслин. – Ну где же Гарбузенко?..
Святкин осторожно выглянул из окопа. Опустился на снег, прикурил.
– Что там? – спросил Суслин.
– Готовятся. – Святкин жадно курил. – Ты толково бой провел, лейтенант, очень толково. Восемнадцать хлопцев две немецкие танковые атаки отбили, надо же!..
Он еще раз осторожно выглянул.
Немецкие автоматчики, оттеснив от моста последние группы защитников, сделали главное – захватили мост и сбили огневой заслон. Теперь за их спинами танкисты лихорадочно ремонтировали разбитую гусеницу «тигра».
– Сейчас они своему «тигру» лапти накинут, и все наши смерти – коту под хвост. – Святкин жадно затянулся, бросил окурок и теперь заталкивал под ремень гранаты. – Прикрой меня огнем, Игорек.
– Бежать?.. – не сдерживая нервной дрожи, закричал Суслин. – Струсил, да? Струсил?..
– Дурак ты, лейтенант, – вздохнул Святкин. – Прикрой, говорю, огнем, а то же коту под хвост вся работа. Они сейчас в последнюю пойдут, и жить нам – сколько продержимся. Вот он, наш с тобой последний, решающий. Красиво же мы о нем пели…
– Тебя же убьют, Витька, – дрожа, сказал Суслин.
– Пали на полный диск, Игорек. – Святкин вдруг то ли пропел, то ли прокричал: – Я беспризорничком родился и беспризорничком помру!..
И выскочил из окопа.
Суслин бил короткими очередями, прикрывая подбирающегося к мосту ефрейтора. Он понял, что задумал Святкин, дрожь прошла, и Игорь стрелял расчетливо, прикрывая друга…
На выструганной добела столешнице стояло восемнадцать бутылок цоликаури. А за столом сидели девятнадцать человек, потому что восемнадцатым был народный артист Мятников, а девятнадцатой – Валентина Ивановна. И перед каждым стоял стакан с золотым вином. Но люди не пили, не плакали: они говорили. Тенгиз:
– Когда человек рождается, он обязательно плачет, а все вокруг улыбаются и говорят: «Здравствуй, дорогой!» Пусть же каждый проживет свою жизнь так, чтобы, когда придет его час, он один улыбался, а все бы кругом плакали и говорили: «Прощай, дорогой!» Как сегодня мы говорим эти слова нашим отцам. За честную жизнь, за последнюю улыбку, за гордую улыбку человека!..
Кончились патроны в диске автомата. Игорь, торопясь, вставлял другой диск, а он не шел в пазы, его перекашивало…
Рев взревевшего танкового мотора возник неожиданно. Игорь выглянул.
Немцы закончили ремонт гусеницы. «Тигр» дернулся назад, разворачиваясь на узком мосту, как вдруг перед ним с грохотом разорвалась связка гранат, и гусеница вновь расстелилась по мостовому настилу.
– Витька!.. – закричал Игорь.
У Святкина уже не было сил, а потому швырнул он эту связку прямо перед собой. И искромсанное осколками тело его лежало сейчас у сломанных перил…
И опять – струганый стол, восемнадцать бутылок и девятнадцать близких. Профессор Сайко:
– Древние говорили: «Мементо мори». Помни о смерти. То есть не бездельничай, успей сделать все, что в твоих силах, ибо величина скорби при расставании с тобой и есть истинная мера твоей жизни…
Наконец Игорь вставил заупрямившийся диск. По лицу его текли слезы, но он не замечал их, потому что они были последними.
А немецкие автоматчики уже открыто и неторопливо шли по полю боя, в упор расстреливая раненых.
А на мосту опять ремонтировали гусеницу «тигра».
Но Игорь Суслин больше не смотрел на мост. Теперь он бил короткими очередями по автоматчикам, и после двух попаданий немцы наконец-то засекли его, упали в снег и открыли по Суслину огонь из всех автоматов.
А он и не думал больше об укрытии. Он стрелял и стрелял, пока страшный удар в голову не швырнул его на противоположную стенку окопа…
Анна читала стихи:
Отцов не убивают на войне
Ни пулей, ни осколком, ни снарядом.
За немоту любимые вдвойне,
Они шагают с нами рядом.
Отцов не убивают на войне…
Немецкие автоматчики продолжали ходить по полю. После того как навсегда замолчал автомат Суслина, слышались только их очереди. В тяжелораненых и даже в мертвых.
