Братья Швальнеры
Матильда. Тайна дома Романовых
И он случился…
Маля ни на минуту не выходила из головы Никки – это было неудивительно, польским красавицам не первый раз приходится поражать сердца русских царей. Одна Марина Мнишек чего стоит!
Так часто бывает, что в периоды романтической влюбленности мы часто видим перед глазами блаженный образ – образ той, что ворует наши мысли, словно подменяя их своим лицом. Потому влюбленному человеку ничего не стоит влюбиться снова; пустить в голову к себе человека нового, не до конца расставшись (а иногда и вовсе не помышляя о расставании) со старым…
15 апреля 1891 года
-Послушай, что это у всех у них на руках такое?
Цесаревич и принц Георг сошли с палубы корабля. Солнце встречало их в порту Нагасаки и словно бы знаменовало ранний приход лета в Японию – они были его предвестниками и проводниками. Цесаревич раньше никогда не видел татуировок, для него не в диковинку были разве что клейма, какие помещики ставили своим крестьянам, чтобы беглых, их легче было поймать. Здесь же едва ли не каждый второй, кого Наследник встречал, носил на руке разноцветный рисунок. Понятно было, что нарисован он не просто краской на коже – пот и соленая вода Красного Моря быстро бы смыли их с тел простых японцев.
–Ты что, никогда не видел татуировки? – улыбнувшись, спросил более осведомленный греческий принц, приходившийся ему кузеном.
–Нет, а что это? Как наносится?
–На кожном эпителии делается надрез по всему контуру рисунка, который ты желал бы нарисовать, а после краски разных цветов запускаются по этому желобу…
–Красиво…
–Только не говори, что ты бы хотел оставить на своем теле такую память о пребывании в здешних местах…
–Почему нет? – хохотнул Ники.
Георгий посмотрел на него как на большого ребенка, но параллельно и сам задумался над тем, чтобы оставить на своей руке напоминание о посещении Страны Восходящего Солнца.
–Меж тем ты должен понимать, что любой рисунок и любая надпись на теле символически вносят изменения в твою жизнь, а потому хорошенько подумай над выбором предстоящего узора…
Ники задумался:
–Что ж, пожалуй, это будет дракон.
–Дракон? Но почему?
–Во-первых, это красиво, а во-вторых, и китайцы, и японцы верят в особую силу, значимость этого животного. Отец говорит, что страной надо управлять достаточно жестко. Как-то раз, припоминаю, состоялся у него разговор с одним немецким военным советником, приглашать которых вошло в традицию русских царей еще со времен Петра. Так вот отец спросил у него, что в его, немца, глазах в действительно представляет собой Россия. Тот ответил, что, выражаясь фигурально, сие есть огромный котел, в котором кипят газы. Время от времени то тут, то там происходят особые их скопления, влекущие взрывы, но преданные Государю люди с молоточками подбегают и забивают образовавшиеся дыры молоточками. Меж тем однажды взрыв произойдет такой силы, что просто так ликвидировать его последствия не получится. Вот этот-то разговор и зародил внутри меня стойкое убеждение того, что только сильная рука в управлении империей способна предотвратить этот взрыв или же устранить его последствия. Однако, должен тебе признаться, что я как раз менее всего подхожу на эту роль. В то же время я старший сын, и наследовать престол предстоит именно мне. Само по себе отречение есть акт уже ужасающий для страны, так что… Я втайне надеюсь, что ты прав, и невинный рисунок изменит мой образ жизни и мой подход к оценке явлений…
Георгий улыбнулся рассудительности кузена. Они решили сделать татуировки на руках. Вот только сам Георгий несколько ошибся, описывая процедуру ее появления. Он, сам толком не разбиравшийся в искусстве тату, наивно полагал, что стоит художнику нанести контур и разлить по нему краску соответствующего цвета, как картинка явится словно бы сама собой – он не сказал своему визави о том, что прорисовывать иглой на коже будут не только каждую деталь в ее контуре, но и все будущие цветовые каналы. Одним словом, крови будет много. И потому, как только соответствующий мастер был подобран службой протокола и к вечеру того же дня доставлен в Нагасаки, оба наследных принца столкнулись с необходимостью терпеть просто жуткие боли в течение ни много, ни мало, 7 часов. А результат того стоил – после процедуры, ощущая себя героическими партизанами, выигравшими бой у жуткого нерусского противника, принцы хвалились друг другу своими шикарными узорами, которые спустя несколько дней должны будут стать еще более прекрасными. Дракон на руке у Ники получился особенно живым. Ах, как бы ему хотелось, чтобы он оказал на него то магическое влияние, о котором говорил Георгий!
Вскоре предстояло ехать в Оцу. Ники не знал, но местные власти уже предприняли беспрецедентные меры безопасности, так как радикалы только того и ждали, чтобы между Россией и Японией началась война. Убийство наследного принца – разве мировая история знает повод лучше? Антирусские настроения царили в Японии ко дню приезда Наследника, о чем Государю регулярно докладывал российский посланник Шевич, но Его Величество не решился раскрыть перед Николаем всей правды, отправляя его в Японию – как он полагал, визит такого уровня для страны первый (наследный принц, без пяти минут глава государства), и те не посмеют поднять на него руку. Между тем, масла в огонь то и дело подливало самурайское сословие. Оставшись не удел в период реставрации Мэйдзи, они ежедневно сталкивались с необходимостью поиска хлеба насущного, в то время как война снова вернула бы им былую славу и мощь, уважение правящего двора и жизненную потребность в них всей страны.
Памятуя об этом, правительство Японии сделало все, чтобы визит Наследника в Оцу – место сосредоточения основных ксенофобских элементов – был максимально безопасным. Был принят даже особый закон, карающий смертной казнью любую попытку покушения на иностранного гражданина, будь то заезжий турист или наследный принц. Но и этого, как видно, оказалось мало…
До того они путешествовали морем, в этот раз из Оцу в Киото отправились на рикшах. Ники было это в новинку – видеть, как человек на своих плечах перевозит повозку с другим человеком на борту. Правда, рикшам помогали толкачи, но все равно телега была слишком тяжелой, чтобы так легко и мастерски управлять ею. Наследник все время боялся, что вот-вот рикша падет под тяжелой ношей и потому старался даже не дышать, не говоря уж о лишних движениях.
Процессия из пяти повозок следовала впереди. Тележки с Ники, принцем Георгом и принцем Арисугавой Такэхито ехали в самом конце строя. Телега гремела, камни трещали под ее колесами, так что Ники не сразу услышал звук приближающегося на большой скорости к нему человека. Только когда он издал какой-то звериный крик, Наследник обернулся лицом к нему.
Цуда Сандзо, безработный самурай, отставной полицейский, с саблей наперевес бежал против него. Ники даже не успел пошевелить губами, как сабля резким взмахом его руки обрушилась тому на голову. Не в силах поднять крик, Наследник спрыгнул с тележки и бросился бежать.
Рикша почувствовал, что груз упал. Увидев обезумевшее лицо Сандзо, сжимавшего саблю и готового броситься следом за Николаем, он кинулся ему наперерез. Тут же подоспел принц Георг – взмахнув бамбуковой тростью, он сбил преступника с ног. Перепрыгнуть тележку рикши также оказалось не так-то просто – сабля вылетела из его рук, и ее сразу схватил рикша. Громко взвизгнув что-то на своем языке, он ударил супостата прямо по спине. Сандзо потерял сознание, и только тогда к месту сбежалась полиция…
Арисугава догнал Николая и попытался объяснить тому, что опасность миновала. Только в этот момент японский принц увидел, что голова Ники рассечена сразу в трех местах – раны были неглубокие, но сильно кровоточили. Они еще не болели – скорее, Ники овладел шок от случившегося. Причем такой силы, что он, дабы победить его, к удивлению врачей, во время наложения бинтов преспокойно курил и думал о чем-то отвлеченном…
Правительство бросило все силы на то, чтобы преодолеть и скорее исчерпать инцидент. Принц Георг, кузен Ники, знал, как лучше повлиять на его благосклонность. Какой русский не любит вина и красивых женщин? Так что уже на следующий день, прибыв в Киото, двое цесаревичей отправились в веселый квартал, где Ники и было «организовано» знакомство с Моорокой Омацу.
Трудно сказать, думал ли о Мале Ники в эту минуту. Скорее всего, думал, потому что мысленно все время проводил между ними параллели… Чудесной красоты была эта женщина, чей восточный колорит невозможно было описать словами. Да, Наследник и раньше слышал о том, что японские красавицы могут помутить сознание, но те представления о них, что он имел, глядя на портреты раскосых девиц с сознательно очерненными зубами, не отвечали его представлениям о красоте. Только сейчас он понял, что портрет, принадлежащий кисти даже самого выдающегося художника, не в состоянии отобразить реальной картины.
Ее черты лица, выгодно подчеркнутые косметикой, напоминали изгибы японских холмов – такими правильными и отточенными они выглядели. Украшенные черной краской зубы нисколько не отталкивали, а наоборот, притягивали внимание к губам ее, редко открывающимся, но всякий раз издававшим напевные звуки. И главное, конечно, глаза. Узкие разрисованные щелочки излучали грусть – вековую, неизбывную, грусть целого народа. Его попытки заглянуть в глубину этих глаз, в их черную пустоту, наполненную великим смыслом, все время наталкивались на стену – неприступной она была как физически, так и духовно.
Моорока пела ему старинные японские песни, играя на сямисене, а после переводила их. Грамотная, образованная, как настоящая гейша, она знала немало языков. Также она первой приучила его к саке – на первый взгляд, невкусному и отталкивающему саму суть русского человека, но в то же время такому пьянящему. После возлияния так не хотелось подниматься с ковра в изакая, специально оборудованном для высших лиц государства, и так предательски болели раны на голове, которых он не чувствовал еще вчера.
Опершись на предплечье, Наследник спрашивал у нее:
–Скажи мне, Моорока, отчего полученные вчера раны болят, тогда как вчера нисколько не болели?
–Они болели и вчера, Ваше Высочество, просто вы не замечали этого. Так часто бывает…
–Однако, ты, как я погляжу, будешь умнее наших великих княжон…
–Образованность – необходимая гейше черта. С ней должно быть интересно и простолюдину, и наследному принцу. Неужели вам интересно со мной?
–О, еще бы. Я в жизни бы не узнал столько об истории твоей страны, если бы не твои песни и рассказы.
–Просто вы слишком заняты для того, чтобы постигать эту науку. Я обучалась этому долго и упорно, в то время, как вы исполняли более важную государственную службу…
–Да какая там важность, одно позерство! – раздобрев после выпитого, Наследник пустился в откровения. Одновременно с этим он взял ее за хрупкую талию и придвинул к себе ближе.
–Зачем? – запротестовала было Моорока.
–Чтобы лучше видеть и слышать тебя.
–Не всегда полезно слишком хорошо видеть или слышать что-то или кого-то. Так учит поэзия моей страны.
–Знаешь, у меня дома есть возлюбленная, но, к сожалению, не родовитая. Представитель Императорской Семьи и простая танцовщица, хоть и красивая, как и ты… Нам не суждено быть вместе, и я это понимаю, но ничего не могу с собой поделать. Что в таких случаях следует предпринять?
–Лекарства от любви пока еще не знает ни одна наука…
–Нет, мой народ его знает. Знаешь, как у нас говорят? Клин клином вышибают! Истинно так. И я намерен сделать это.
Он резко прижал ее к себе и с силой, преодолевая ее сопротивление, поцеловал в губы. Она отпрянула от его ласки.
–Что вы?! Гейша не может вступать в близость, это же не дзеро!
–Не понимаю я этого, не понимаю, – отчаянно шептал он, снова и снова приближаясь к Моороке. – Только знаю, что ты для меня и есть тот клин, который выбьет из головы воспоминания о ней…
Моорока заплакала, тяжелые горячие слезы покатились по ее щекам.
–Ничего не выйдет, так ничего не получится.
–И все же надо попробовать, – срывая с нее красивое шелковое кимоно и повалив на ковер, страстно шептал Наследник, покрывая поцелуями ее нежную и тонкую кожу…
Их страсть озарила громкими звуками голоса и бьющихся в исступлении друг о друга тел едва ли не весь квартал. Израненный снаружи и изнутри долгим расставанием с любимой, Ники словно бы вымещал на ее хрупком тельце всю свою боль, весь свой гнев. А она только умывала его слезами и уносила на вершину блаженства – такого, какого он не испытывал ни с одной дворцовой фрейлиной…
Уже наутро Его Величество повелел прервать визит и вернуться. Против воли царственного и авторитарного отца Ники ничего не мог, да и не желал возразить – все равно смотреть в глаза этой дивной восточной принцессе после того, что он с ней сотворил, он уже не мог. Сидя на борту крейсера «Азов», который должен будет унести его во Владивосток, он писал японскому королю:
«Прощаясь с Вами, Ваше Величество, я не могу не выразить подлинную благодарность за добрый приём со стороны Вашего Величества и Ваших подданных.
Я никогда не забуду добрых чувств, проявленных Вашим Величеством и Императрицей. Глубоко сожалею, что был не в состоянии лично приветствовать Её Величество Императрицу. Мои впечатления от Японии ничем не омрачены. Я глубоко сожалею, что не смог нанести визит Вашему Величеству в императорской столице Японии…3»
Все же Ники уплывал с легким сердцем. Бог с ними, с ранами, на теле молодого еще человека они срастутся быстро. А все же Георгий был прав, подумалось ему, – что-то от дракона и впрямь поселилось в его сердце, после появления того рисунка. Он стал настойчивее, жестче и прямолинейнее, что ли. Такой человек, пожалуй, сможет управлять государством…
А главное – он знал, куда, а вернее, к кому он отправится первым делом. И уж теперь неприступная полька не сможет одолеть его натиска, после столь долгого расставания он добьется своего.
Глава III.
Любовный недуг
Чудовищность во всех ее проявленьях врывается в страшные жесты Гортензии. Ее одиночество – эротический механизм, ее усталость – динамичность любви. Во все времена она находилась под наблюдением детства, эта пылающая гигиена рас. Ее двери распахнуты перед бедою. Там мораль современных существ воплощена в ее действии или в страстях. О ужасное содрогание неискушенной любви на кровавой земле, под прозрачностью водорода!
Артюр Рембо, французский поэт4
4 августа 1891 года, Красное Село
В первый же день после прибытия Ники отправился на спектакль в Красное Село. Театр был перестроен под основательное здание, и теперь труппа выступала в нем круглый год. Давали оперу «Мазепа», в одной из главных ролей, конечно, была его милая маленькая пани. Влюбленные были рады видеть друг друга даже через рампу, но после, оставшись за ужином в компании Михайловичей – детей великого князя Михаила Николаевича, Сергея и Саши (Сандро), – и улучив момент, все же объяснились друг перед другом в несколько надрывном тоне.
–Ты как-то холодна ко мне, – подметил Наследник, не сводя глаз с Мали. Она свои упрямо прятала. – Что случилось?
–Однако, твой вопрос звучит даже оскорбительно. Тебя не было 9 месяцев, ты не написал мне ни одного письма, а после являешься как снег на голову и удивляешься, почему я растеряна в своих чувствах и в своем к тебе отношении?
–Видишь ли, я порывался тебе написать несколько раз, но всякий раз меня останавливала неопределенность в наших отношениях. Я все же государственное лицо, и моя корреспонденция не является только моим, интимным делом. Я писал papa en mama, это понятно, они все же мои родители. А ты? Кто ты мне на сегодняшний день? Как воспримут, если в Зимнем или в Аничковом узнают, что я пишу тебе?
–Интересно… – задумалась Маля. – В чьих же руках изменить ситуацию? Кто может на нее повлиять? Не мы ли сами?
–Именно так. И я вернулся в твердой уверенности, что нам пора это сделать. Я думал о тебе каждый день, если не каждую минуту. Ты не выходила из мой головы, не давая думать о государственных делах, бывших основной целью моего пребывания в Японии. Однако, тамошний колорит… Ты только посмотри, что я сделал, – он закатал рукав, демонстрируя Мале красивую татуировку, ставшую вечной памятью о пребывании в Стране Восходящего Солнца. Она ахнула – как и он, ранее она никогда не видела таких изображений на теле человека. – Тебе нравится?
–Не то слово… Но почему дракон? Он ведь не имеет к российским традициям никакого отношения.
–Не знаю, – пожал плечами Ники. – Мне вдруг подумалось, что такая татуировка сможет сделать меня более серьезным, жестким, настойчивым человеком.
–Но ведь не все должны быть такими. Ты мне нравишься и в своей теперешней ипостаси…
–Зато себе не всегда нравлюсь.
Подали кальян. Восточное развлечение было одним из любимы для юного Николая Александровича. Вместе с кальяном в комнату вернулись Михайловичи. Сандро в шутку сказал:
–Все флиртуют! Нет, ты посмотри на них, все-то они флиртуют! А ну, как царь-батюшка узнает обо всем! Несдобровать вам, господа любовнички, а?
Никто не воспринял его тираду всерьез, да и сам он, казалось, понимал всю абсурдность сказанного, так что громко расхохотался и уселся за стол. Стол был накрыт прямо в уборной Мали, разве что ухаживать за ним просили дворцовую свиту Наследника, часто разъезжавшую с ним. Это были несколько гусар, которых Маля еще толком не знала, но которые иногда, в зависимости от благорасположения наследника престола, могли сесть с ними за стол. Мале было все равно – главным для нее по-прежнему оставался Ники.
Вскоре ужин закончился, и члены компании оставили влюбленных вдвоем. Напор, который цесаревич демонстрировал своей пани, был ей приятен, но и настораживал в то же время. С одной стороны, она была влюблена, как и он, и такие проявления чувств импонировали обоим. С другой – она корила себя мысленно за то, что, несмотря на девятимесячное молчание с его стороны, ведет себя доступно по отношению к нему. Меж тем, вскоре эти мысли ее улетучились…
Да и разве могло быть иначе, когда губы любимого были так близко, а его руки так нежно ласкали ее заждавшуюся плоть? Он был у нее первым, часто думал об этом по дороге сюда и не вполне находил себе оправдание, но ничего не мог с собой поделать. Некстати надетый кринолин был разорван в порыве взаимной страсти – никто и не знал, кем именно. Оба жаждали отдаться скорее порыву, о котором Маля только еще мечтала, а Ники страстно желал…
А уж после предаваться ласкам и смотреть друг другу в глаза –то, что оба так любили делать.
–Интересно, – все шутила она, – что ты станешь делать, коль скоро я рожу от тебя ребенка?
–Я буду самым счастливым человеком на свете, только после того, что было, это сразу не получится.
–Почему?
–У тебя все случилось первый раз, такова уж наша анатомия…
–Но ведь не последний?
–Как ты можешь говорить такое? Я налюбоваться на тебя не могу, надышаться тобой…
–Когда же мы увидимся вновь?
–Еще не знаю. Нам с отцом предстоит путешествие в Данию до конца года. Уезжаем, наверное, завтра или послезавтра. Потому тебе придется еще немного подождать – но совсем немного. Ведь эта короткая разлука уже не способна повлиять на наши чувства?
–Нисколько, – Маля отвела глаза. Ей не хотелось ранить его, но и самой было не по себе от вечных расставаний с объектом своей страсти. Конечно, она понимала, что Ники как государственное лицо и будущий царь будет много разъезжать по миру по государственным же делам. Понимала она и то, что, скорее всего, вместе им быть не придется – еще не знала русская история браков царей с дворянами, а не с представителями правящих же родов, и нарушение этого правила могло стоить трона Наследнику. Однако, разве разумом живет влюбленное сердце? Ему вечно жизнь видится не такой, какая она есть на самом деле, вечно оно пребывает в облаках выдуманных им самим фантазий и образов, вечно грезит, а грезы, как известно, далее всего отстоят от жизни земной. И когда видишь это, детская обида подкатывает к горлу и хочется возопить от несправедливости!
Ники почувствовал ее обиду и недовольство, снова крепко обнял ее.
–Ну перестань, прошу тебя. Мы пережили и куда более долгое расставание. А они, как известно, только укрепляют настоящую любовь…
Последняя фраза понравилась ей, она улыбнулась. Он почувствовал, что может ехать со спокойным сердцем. Правда, теперь ему придется ей часто писать, но это было ему скорее в радость, чем в обузу.
Вскоре он и впрямь уехал. Мале было все труднее скрывать свои переживания по этому поводу, и она, не имея возможности откровенничать об этом с родителями (по понятным причинам), решила поделиться ими со своим крестным. Поль Сракач был владельцем большого петербургского магазина нижнего белья «Артюр». Профессия обязывала его быть человеком легкого нрава, свободно сходиться с самыми разными людьми и уметь втираться в доверие. Последнее удавалось ему особенно хорошо. Он был крестным Мали, но с ее родителями они последнее время общались все реже – по закоснелому мнению отца Мали, владелец салона нижнего белья не может быть высокоморальным человеком, каким был сам Феликс Янович. Между тем, если кто и мог понять страдания молодой девушки, влюбленной в персону такого уровня, то это, без сомнения, был Поль.
–Ах, Поль, – разоткровенничалась Маля за чаем, сидя в его большом красивом доме возле Адмиралтейства. – Если бы ты только знал, какие душевные муки я переживаю сейчас только от того, что не могу поделиться охватившей меня страстью…
–Да уж кто ж не знает? – хохотнул розовощекий франт, сидевший напротив нее, и никак не похожий на человека, годившегося ей в отцы.
–Ты что? Что ты говоришь? Откуда кому что может быть известно?
–Не знаю, как в Париже или в Москве, а в Санкт-Петербурге подобные сплетни разносятся достаточно быстро. И господин Суворин, и генеральша Богданович уж сообщают свету о твоих взаимоотношениях с цесаревичем.
–Вот уж действительно говорят, лучше грешным быть, чем грешным слыть… – в сердцах опустила глаза Маля.
–Неужели между вами ничего не было? – в удивлении вскинул брови Сракач.
–Ах, Поль… Разве это меня сейчас гнетет?
–А что же, mon angie?
–То, что мы вечно в разлуке. Последнее его путешествие затянулось на 9 месяцев, в продолжение которых он не написал мне ни строчки. А сейчас – снова отъезд, на сей раз в Данию, откуда вернется он только к концу года!
–Но ведь ты же понимаешь, что он – наследный принц – и посещать другие государства есть его прямая обязанность!
–Понимаю, но, коль скоро мы любим друг друга и теперь уже не скрываем… ну, почти не скрываем этого, так что же мешает слать друг другу письма?
–Опять-таки его положение не всегда позволяет ему браться за перо в подобных фривольных изъяснениях!
–Я это уже слышала от него!
–В таком случае, – Сракач призадумался. – Я могу предложить тебе кое-что.
–Что же?
–Лучший способ отомстить – это совершить нечто подобное. Ты ведь об этом думаешь, не так ли? – Она хотела было возразить, но он не дал ей сделать этого. – Ты прекрасно оттанцевала свой первый сезон, и заслужила подарок, достойный твоей красоты и твоего таланта балерины. Тем более я собираюсь сейчас в турне по Европе. Поедем же со мной? Я поговорю с Юлей, и она убедит твоего папеньку отпустить тебя в моем обществе. Там ты развеешься и сможешь принять взвешенное и обоснованное решение относительно того, как дальше жить и как следует поступать.
Маля задумалась. Щеки ее заполыхали румянцем, а глаза заблестели, из чего сразу можно было понять, что она примет предложение крестного. Но не месть и не банальное желание оттаскать Наследника за чуб двигало ею в эту минуту, а слабая надежда на то, что программа европейского турне ее и Сракача хоть на мгновение пересечется с программой турне Наследника. Никогда прежде не бывавшей за границей Мале вся Европа казалась такой же маленькой, как Петербург, много раз даровавший возлюбленным случайные встречи. Ах, как она была наивна и смешна в этом своем порыве!..
Разговор с матерью балерины прошел у Сракача удачно – и Феликс Янович, хоть и нехотя, а отпустил дочь проехаться вместе с ним во Францию и в Италию. О посещении Дании сразу не было и речи, но – опять-таки влюбленное сердце – Маля тешила себя надеждой, что вот-вот Императорская Семья появится где-нибудь в пути ее следования каким-нибудь чудесным образом. Ясное дело, что, когда этого не случилось, она снова по-детски расстроилась.
Между тем, нельзя было назвать это ее путешествие лишенным приятных и радостных воспоминаний. Чего стоит одно посещение знаменитого женского монастыря в Лурде! Несмотря на чопорный и строгий облик этого заведения, сестры показались Мале очень доброжелательными и доверчивыми. Одной она даже умудрилась рассказать историю своей исполненной печали, но в сущности прекрасной любви, а та пообещала возносить за нее молитвы! Такое приятное впечатление оставил после себя Лурд, что не хотелось оттуда уезжать. На обратном же пути она очень рассмешила Сракача своим признанием того, что наверняка не смогла бы остаться там жить навечно, а также своей искренней жалостью к сестрам, лишенным буквально всех радостей мирской жизни.
Потом будут Биарриц и Марсель…
Венцом печали стала для путешествия смерть Артюра Рембо – как сама Маля зачитывалась порой его стихами, так и Сракач, если следовать его логике, вылившейся в название магазина, был его поклонником. Да и какой настоящий романтик, какой искренне влюбленный хотя бы раз в жизни не любит Рембо?! Одна его биография чего стоит. Никому не известный подросток отправился в путешествие по югу Бельгии и северу Франции и умудрился познакомиться в дороге с великим уже тогда Полем Верленом, для которого он на долгие годы станет не просто другом, но спутником жизни-любовником. Затем Верлен оплатит ему дорогу в Париж, и, прибыв туда, Рембо поселится в его доме. Супруга Верлена – 17-летняя Матильда Моте – будет против их отношений, как по причине супружеской ревности, так и по причине того, что дерзкий юнец будет презирать идеалы семьи и чистоты, относя их к мещанству. Вечные конфликты с супругой писателя заставят его оставить их жилище и скитаться по притонам и клубам, то и дело ввязываясь в неприятности с законом, из которых добрый Верлен будет вытаскивать его снова и снова.
В 1871 году молодая и красивая фигура Рембо видится на баррикадах Парижской коммуны, нещадно разогнанной Тьером, а уже в 1872 году они вместе с Верленом совершают бегство. Устав от семейной жизни и втайне разделяя идеалы свободы и безграничной любви, Верлен уезжает с молодым избранником в Лондон, где вскоре они расстанутся. Напившись вдребезги, Верлен из ревности прострелит запястье очаровательному любовнику, за что получит 2 года тюрьмы и никогда больше не увидится с диктатором своего сердца. Тот же вернется в родной Шарлевиль, на ферму Роше и больше уж ничего не напишет за всю свою жизнь – иссякая, любовь навсегда лишает поэта источника вдохновения, так уж устроена Эрато. Рембо будет ездить по Африке и торговать кофе и пряностями, шкурами и оружием – заниматься делами, далекими от поэзии.
В феврале 1891 года он вернется в Марсель, где ему отрежут ногу – начнется злокачественная опухоль. И Маля, и Сракач очень спешили в Марсель, чтобы, быть может, в последний раз увидеться с властителем дум всех влюбленных, но опоздали – буквально за несколько дней до их приезда сестра увезла его в родной Шарлевиль, где он скончался и был похоронен на маленьком городском кладбище. Известите опечалило путников, но не повлияло на торговые планы Сракача, которого коммивояжерские дела тянули теперь в Милан.
«Ла Скала»! Как много значили эти слова для Мали! Первое посещение храма прекрасного искусства, всего самого тонкого и дивного, что только существует под луной, не могло пройти для нее бесследно. После трагического известия о смерти Рембо визит в «Ла Скала» стал словно новым солнцем, взошедшим для Мали на горизонте. В тот вечер вместе со Сракачем они смотрели балет в постановке великого Энрико Чекетти! Пока Маля погружалась в технику танца, столь поражавшую ее в исполнении Вирджинии Цукки – ее давнего идеала, – Сракач заметил, как смотрит на его крестницу сын одного местного коммерсанта, Фаэти…
Пробыть в Милане им предстояло несколько дней, и, чтобы Маля не скучала от его вечного отсутствия, он решил их познакомить. Молодые люди понравились друг другу, горячая южная кровь итальянца сразила польскую пани со снежно-белой кожей наповал. Быть может, думал Поль, это знакомство позволит ей забыть о Ники, ведь ничего хорошего из этой связи для нее не выйдет. Сракач думал: «Он воспользуется ей и оставит, ведь им не суждено быть вместе!» Торговец и мещанин, он мерил людей по себе. И именно этим руководствовался, когда знакомил Малю и Фаэти.
А Маля – все тем же, чем и Наследник не так давно, утопая в объятиях Моороки Омацу. Попытка выбить клин клином, отдаться страсти бурного и не в пример Ники темпераментного итальянца, чтобы прекратить наступать на грабли мезальянса с Наследником – вот, что двигало ей в ту минуту, когда она принимала его подобострастные ухаживания, а после и весьма страстный натиск в постели.
Но, как и у Ники, все было впустую. И, если его, мужчину, влекло к Мале после жарких объятий гейши нечто, как он думал, более сильное, чем просто плотское влечение, являющееся лишь отображением реального положения вещей, то ее к нему тянул стыд. Стыд за то, что она совершила, стоило ему отлучиться по государственному делу, а ей – выехать в Европу в сопровождении троюродного дядьки. Сракач теперь казался ей олицетворением греха, хотя еще пару недель назад она буквально боготворила его за возможность вырваться из России, где теперь не держало ее ничего; ведь ничто, кроме него, для нее и не существовало.
Коммерческие дела Сракача завершились, но еще раньше завершились ее отношения с Фаэти, встреч с которым она стала избегать после случившейся между ними близости. Сракач терзался догадками о причинах ее поведения, хотя и с неприязнью для себя отмечал: это могло значить лишь то, что отношения с Наследником для нее важнее и первее всего. Что-либо доказывать и переубеждать, в том числе и деятельно, уже бессмысленно.
Домой Маля и Сракач возвратились в январе 1892 года. Наследник тоже только что прибыл из Дании. Как оказалось, все то время, что Мали не было в Петербурге, на ее имя шли царственные письма, которые родители любовно складировали на рояле, где обычно лежала непрочитанная корреспонденция дома Кшесинских. Хуже было то, что прочитать полученные письма Маля была не в состоянии – по возвращении на глазу вскочил фурункул, ячмень. Неудивительно – после жаркой Италии перенестись в морозный Петербург было смерти подобно. Морозы усугублялись тем, что зима выдалась почти бесснежная, и только пронизывающий ветер с каналов и рек пробирал насквозь даже самых теплых «соболей».
