Бьянка Питцорно
Послушай мое сердце
Глава четвертая, из которой мы узнаем, что тот, кто моется, попадает в рай
На следующий день сразу после переклички и молитвы учительница вдруг заявила:
– Чистота тела – это зеркало души. Опрятная одежда – знак уважения к окружающим. Отныне я буду каждое утро проверять, как вы соблюдаете это важнейшее правило этикета. Встаньте!
Девочки вскочили, стараясь держать спины и головы прямо, как их учила синьора Сфорца.
– Руки на парту, пальцы растопырить и выпрямить! – скомандовала учительница, выйдя из-за своего стола с пятидесятисантиметровой линейкой в руках.
– Если она осмелится меня тронуть, клянусь, я вырву линейку у нее из рук и разломаю об ее башку, – прошептала соседке по парте Звева Лопез, которая знала, что у нее неприлично обгрызенные ногти.
– Тихо!
И учительница стала медленно обходить все парты, осматривая учениц одну за другой.
Она проверяла чистоту ногтей, шеи, зубов и ушей. В порядке ли форма, не отрываются ли пуговицы; начищены ли ботинки, не спущены ли чулки, расчесаны ли волосы, точно ли посередине пробор.
Она поднимала линейкой волосы на затылке, чтобы открыть шею и проверить, нет ли черной полоски на воротнике сорочки. Дотрагивалась до губ, приказывая открыть рот и показать зубы. Указывала на съехавший чулок, пятно на платье, прядь выбившихся волос.
– Легкую небрежность, – сказала она, – я буду наказывать двумя или тремя ударами линейки. За небольшие нарушения – ставить отметку в журнале. За серьезные – ставить отметку и выгонять из класса.
Инспекция разных рядов проходила в разном ритме. Ряд Подлиз учительница прошла бодрым шагом с извиняющейся улыбкой. Здесь не было необходимости поднимать линейку и уж тем более опускать ее для ударов. Одного взгляда было достаточно, чтобы поправить розовый бант, сместившийся на миллиметр. Обгрызенные ногти Звевы было видно за версту, но учительница сделала вид, что их не заметила.
С рядом Сорванцов тоже не возникло особых проблем. Подозрительная линейка постоянно поднималась, но ударяла редко, оценок в журнал тоже было мало. Приска заработала три удара по заляпанным чернилами пальцам, но без оценки.
– Пунтони, ты неисправима, – учительница даже засмеялась.
Неприятности начались, когда синьора Сфорца подошла к ряду Кроликов. Она обходила его медленно, очень медленно, наслаждаясь видом затаивших дыхание девочек. Кроме Марчеллы и Розальбы, досталось всем. У линейки была куча хлопот: подниматься, указывать, ударять.
– Чистота тела – это зеркало души, – повторяла учительница. Как вы появитесь в раю с такими неухоженными душами? Вам придется отправиться в ад. Таким грязнулям, как вы, там самое место.
Большинство наказанных девочек не обратили внимания на эти страшные пророчества. Но Анна, дочь сторожа, расплакалась.
– В моем классе я не потерплю плакс! – с досадой сказала синьора Сфорца. – Выйди вон! Умойся и не возвращайся до звонка.
Весь класс замер, когда учительница добралась до последней парты. И слепой бы заметил, что Аделаиде и Иоланда были не очень-то опрятными и давно не мылись. Что с ними сделает учительница? Сколько раз ударит линейкой? Или двух грязнуль снова выгонят из класса?
Но, ко всеобщему удивлению, ни одного удара линейкой не последовало. Она даже не коснулась двух девочек.
Примерно в метре от них учительница остановилась, скорчив гримасу.
– Какой аромат фиалок! – воскликнула она с сарказмом. – Какое благоухание роз! Эй, вы две, сколько дней вы не мылись?
Тишина. Девочки уставились на нее в замешательстве.
«Я бы на их месте умерла со стыда», – подумала Элиза.
– Ну же! Сколько дней? – напирала учительница.
Иоланда, которая была посмелее, пролепетала:
– На Успение[10] крестный возил нас на пляж…
– Ах! Вы ее послушайте только! Морская вода! На Успение синьорина ездила на пляж! А ванна, грязнуля? Ванна? Когда последний раз ты купалась в ванне?
– Синьора учительница, у этих двух нет ванны, – сказала Звева Лопез дель Рио презрительным тоном.
– У них, наверное, есть душ, – вмешалась эта дурочка Эмилия Дамиани.
– Ага! Десять раз! Какая же ты глупая, Эмилия! – отрезала Звева.
– Тихо! – сказала учительница. – Если даже у них нет ни ванны, ни душа, меня это не касается. Я требую, чтобы мои ученицы, все мои ученицы, мылись, а уж как – неважно.
Потом она повернулась к Аделаиде:
– А ты, Рапунцель[11], можно узнать, сколько времени мыло не касалось этих прекрасных белокурых кос? От тебя козой воняет.
Аделаиде тихонько заплакала. Лицо у нее было грязным, под носом – корка от соплей, слезы оставляли на щеках две блестящие полоски, как будто улитка проползла.
– Запомните раз и навсегда, – строго сказала учительница, – отныне все будет по-другому. Сегодня я буду снисходительна. Но завтра, если вы не придете начищенные до блеска, как две новехонькие монетки, я покажу вам где раки зимуют!
Глава пятая, в которой Гудзон Аделаиде меняет прическу
Элиза и Розальба ходили в школу одной дорогой. Они выходили из дома без двадцати восемь, хотя идти было совсем недалеко, а первый звонок звонил только в четверть девятого. Им нравилось подходить к школе, когда сторож еще не открыл ворота и можно спокойно поиграть с другими ранними пташками или просто поговорить.
К тому же им еще надо было зайти в кондитерскую Манна, где Розальба завтракала за стойкой чашкой горячего шоколада и трубочкой со сливками.
– Хочешь откусить? – щедро предлагала она. Элизу дважды просить не приходилось. На глоток шоколада она тоже соглашалась. Потом с усами из коричневой пены подруги продолжали свой путь.
Если погода была хорошая, они делали крюк через городские сады, которые в этот час поливали и где в сезон всегда можно было найти божью коровку на живой изгороди или мохнатую желто-коричневую гусеницу, упавшую с веток дуба.
На следующий день после первой проверки чистоты и порядка синьоры Сфорцы Элиза и Розальба как раз шли через городские сады, когда заметили возле пруда с красными рыбками две знакомые фигуры.
– Смотри! Это Аделаиде и Иоланда! – воскликнула Элиза. – Что они делают?
Две девочки поставили на землю портфели и нависли над водой.
– Осторожно, не свалитесь в воду! – крикнула Розальба. – Утонуть можно даже там, где мелко.
– Что вы делаете? – спросила Элиза, подходя ближе.
– Моемся, – робко ответила Иоланда.
– Иначе… иначе учительница… – попыталась объяснить Аделаиде.
Розальба смерила их с ног до головы критическим взглядом.
– Мы вам поможем, – сказала она.
Они намочили носовые платки, выжали их и стали тереть со всей силы шеи, уши, щеки…
Это оказалось почти так же весело, как играть в кукол, и вскоре все четверо смеялись, брызгались водой и дурачились, как закадычные подружки.
Когда спустя полчаса весь класс вскочил на ноги для проверки, Элиза бросила удовлетворенный взгляд на последнюю парту слева. Лица Иоланды и Аделаиде блестели и немного раскраснелись от спешки. Уши были вычищены снаружи и изнутри, шеи, руки и колени тоже. Учительница могла быть довольна.
Но синьора Сфорца и на этот раз остановилась в метре от девочек, скривив нос.
– Что за благоухание роз! Что за запах фиалок! – воскликнула она. – Сегодня вы вылизались, как кошки. Вы что, думаете, вам хватит простого умывания?
Тогда только Элиза осознала, что хоть лица и вымыты, но платья, чулки, волосы остались прежними.
– Что я вам вчера обещала, дорогие? Уже забыли? – угрожающе спросила учительница.
– Простите, синьора, но они же не виноваты, если няня… – встряла Эмилия Дамиани, которая терпеть не могла воду, и старая няня каждый вечер насильно погружала ее в ванну.
– Какая же ты глупая, Эмилия! Откуда у них взяться няне! – перебила ее Звева Лопез.
– Как раз поэтому они должны учиться сами нести ответственность за свой внешний вид, – сказала учительница.
Приска изо всех сил сжала Элизину руку, вонзая ногти ей в ладонь. Розальба подняла крышку парты и захлопнула ее. Бам!
– Что происходит? – грозно спросила учительница.
– По-моему, сегодня они достаточно чистые, – с вызовом сказала Розальба.
– Ах так? Правда? Ты думаешь, что разбираешься в этом лучше меня, Кардано? Тогда помоги мне. Иди сюда, я сказала!
Растерянная Розальба встала и подошла ближе.
– К примеру, вот эти прекрасные белокурые косы кажутся тебе достаточно чистыми? – спросила учительница, приподнимая линейкой косу Аделаиде. – По-твоему, они хорошо пахнут? Ну же, понюхай! Понюхай вблизи!
Аделаиде задрожала. Розальба понюхала и сказала:
– Пахнут изысканно.
– Правда? Тогда слушай, раз тебе не противно их трогать, подержи-ка их вот так секунду.
Розальба послушалась, недоумевая. Учительница в мгновение ока положила линейку, достала из кармана ножницы и решительно – чик-чик! – срезала под корень обе косички.
– Спасибо, Кардано. Если хочешь, возьми их себе на память. Уверена, твоя подруга Гудзон не против. Можешь заняться разведением вшей.
Потом она посмотрела на Аделаиде, которая застыла у парты, широко открыв налитые слезами глаза:
– А ты, Запах Фиалок, чего хнычешь? Мне в классе плаксы не нужны. Выйди и умойся. Или лучше иди-ка домой, пусть мама полюбуется твоей новой прической.
На следующий день Аделаиде появилась в школе остриженная почти наголо, как мальчишка или чесоточная, и с синяком под правым глазом.
– Что случилось? – поинтересовалась Розальба на перемене.
– Ее мама побила, – объяснила Иоланда. И добавила со злостью:
– Ты могла бы и помолчать вчера с учительницей! Кто тебя просил совать нос не в свое дело?
– Что? – воскликнула Приска возмущенно, – вместо того, чтобы жаловаться на несправедливость учительницы, она разозлилась на Розальбу, которая ничего не сделала? Это нечестно.
– Давай расскажем твоему папе, – предложила Розальба, – он привык защищать людей.
Но адвокат Пунтони даже слушать их не захотел.
– Приска, я тебя предупреждал с того дня, как ты начала ходить в детский сад. Никаких жалоб, никаких обвинений, никаких сплетен. Ты должна научиться справляться сама. Школа этому тоже учит.
«Я так и знала, – подумала Приска, – от взрослых ничего хорошего не жди».
Она так злилась, что схватила один из своих ежедневников и стала писать.
Глава шестая, в которой открываются опасности чрезмерной чистоплотности
Жил однажды один синьор, синьор Марио, жена его умерла, оставив его вдовцом с тремя детьми: двумя девочками и мальчиком.
Старшей дочери, которую звали Розетта, пришлось бросить школу и присматривать за братом и сестрой, которым было пять лет и три года. Розетте было одиннадцать, и она не очень-то умела убирать дом, готовить, стирать и так далее. Хуже всего ей удавалось содержать в порядке детей, которые ходили непричесанные, в ботинках разного цвета, нижнем белье поверх пальто, с липкими от варенья руками и все в соплях. Зато у них всегда было хорошее настроение, потому что Розетта с ними играла, рассказывала им прекрасные сказки, пела им песни и разрешала есть все что угодно.
Но синьор Марио, вернувшись вечером домой с работы, ужасно злился, что они такие грязные, и кричал на бедную Розетту: «Ты вынудишь меня найти вам мачеху!»
Но все оставалось по-прежнему, и тогда папа женился снова. Мачеха была помешана на уборке и чистоте. Едва переступив порог, она закрыла детей в чулане для метел и держала там три дня без еды и питья, а сама в это время перевернула все вверх дном, подметая, натирая полы, полируя мебель, моя окна и преследуя мельчайшую пылинку.
Когда дом был настолько чистым, что смахивал на больницу, мачеха открыла детей и отвела их в ванную, где наполнила ванну кипятком. Она бросила их в обжигающую воду, как они ни кричали, и с такой силой терла их жесткой щеткой, что вместе с грязью содрала с них немного кожи. Потом она одела их в белые стерильные пижамы и постригла наголо, потому что считала, что в волосах скапливается грязь.
Двое младших плакали навзрыд, а у Розетты сжималось сердце оттого, что она не могла защитить их от мачехи.
Когда синьор Марио вернулся с работы, он застал детей уже в кроватях, привязанных ремнями, чтобы они не могли встать и ходить босиком, пачкая ноги.
Розетта, естественно, пожаловалась на мачеху, но отец сказал: «И поделом тебе! Ты сама этого хотела! Я полностью одобряю мачеху. Я много лет не видел вас такими чистыми!»
Для трех маленьких сирот жизнь превратилась в ад. Мачеха не пускала их на улицу, потому что боялась микробов, не давала им играть и нормально есть, чтобы они не испачкали рот и салфетки. Кормила она их отвратительной похлебкой, кастрюлю с которой подвешивала к люстре. В кастрюлю вставлялись три резиновые трубки с кранами. Дети должны были садиться под ними и брать в рот кончик трубки, только тогда мачеха поворачивала кран, чтобы ни капли этой бурды не просочилось наружу.
Двое младших плакали дни и ночи напролет, и Розетта от расстройства, что она не может им помочь, заболела.
Сначала мачеха решила лечить ее методом собственного изобретения. Она запихивала ее в ванну шесть раз в день и не давала ей больше есть, потому что пустой желудок чист, а чистый – значит здоровый.
Но Розетта не выздоравливала, наоборот, она умирала. Тогда синьор Марио прислушался к голосу совести и позвонил доктору.
Пришел доктор по имени Польдо Лео и увидел, что не только Розетта при смерти, но и младшие дети вот-вот заболеют. Тогда он выпроводил мачеху под предлогом того, что надо купить кое-какие лекарства в аптеке, погрузил трех сирот в свою машину, отвез к себе домой и спрятал на чердаке. Потом вернулся обратно за секунду до того, как мачеха вошла в дом.
– Вот беда! – сказал ей доктор. – Я их всех запихнул в ванну, чтобы помыть, ибо чистота – лучшее лекарство, а они растворились в воде, как три обмылка.
– Только бы они не засорили мне трубу! – сказала мачеха, довольная, что избавилась от этих трех нерях. Она до смерти их ненавидела, потому что знала, что синьор Марио женился на ней, чтобы она присматривала за детьми, а не потому, что влюбился в нее.
Синьор Марио, вернувшись с работы, пришел в отчаяние, начал плакать, кричать и угрожать жене, что, если она не вытащит из трубопровода детей, он выгонит ее из дома. Тогда она подумала: «Вот стану красавицей и сражу его наповал, он еще сильнее влюбится, думать перестанет об этих сопляках, а скоро их и вовсе забудет».
Она отправилась к доктору Польдо Лео (который тайком вылечил Розетту и по-прежнему прятал у себя детей, разрешая им пачкаться сколько душе угодно) и спросила у него:
– Доктор, нет ли у вас специального шампуня, чтобы стать блондинкой с длинными кудрявыми блестящими, как солнце, волосами?
– Конечно есть, синьора! И я охотно им с вами поделюсь в память о бедных детках, которых вы так любили.
– А у вас нет специального лосьона для тела, чтобы стать высокой, стройной, изящной, пышной, где требуется, а кожа чтобы стала бархатистой, как персик, белой и нежной, как лепесток магнолии?
– Конечно есть, синьора! У меня есть пена для ванны, которая творит чудеса. И я охотно ею с вами поделюсь тоже в память об этих бедных детках.
Розетта, спрятавшись за диваном, довольно хихикала: она-то знала, что на самом деле было в тех пузырьках, которые мачеха жадно запихивала в сумку.
Мачеха вернулась домой и застала синьора Марио плачущим в детской комнате.
– Да ладно тебе, плакса! – сказала она ему, проходя. – Нечего тут сидеть и сокрушаться, это ни к чему не приведет! Завтра мы вызовем сантехника и попросим его обследовать трубы. А пока сходим на ужин в какое-нибудь романтичное местечко, чтобы немного развеяться. Я иду собираться.
Она пошла в ванную, наполнила ванну и вылила туда содержимое флакончика, отчего сразу образовалась пышная пена. Она разделась и погрузилась в воду. Она почувствовала легкое жжение. «Уже действует! – довольная, подумала она. – Теперь я помою голову чудесным шампунем». Вылив на голову второй пузырек, она принялась тереть и массировать ее. Шампунь тоже сильно пенился, и мачеха почувствовала не очень приятный зуд, но решила, что так и должно быть.
Закончив тереть и массировать, она ополоснула голову под душем. Но каково же было ее удивление, точнее ужас, когда она увидела, что вода смывает не только пену, но и все волосы, прядь за прядью, и она становится абсолютно лысой.
Она открыла рот, чтобы закричать, но взгляд ее упал вниз, и она увидела, что живот у нее раздувается до гигантских размеров и становится бледно-зеленым. С еще большим ужасом она заметила, что все ее тело распухает, да так, что она уже застряла в ванне и не может пошевелиться. Кожа стала грубой и в пупырышках, как у жабы, зеленой с коричневыми пятнами.
Рядом с ванной висело зеркало. Мачеха увидела, что превратилась в огромное лысое чудовище. Она завизжала и упала в обморок.
На ее крик прибежал синьор Марио, который, увидев, во что превратилась его жена, не придумал ничего лучше, как вылить на нее жидкость для прочистки труб.
Огромное отвратительное тело с урчанием застыло, сжалось и стало уменьшаться: оно становилось все тоньше и бесцветнее, пока, как уж, не скользнуло в сливное отверстие.
– Вот что случается с теми, кто слишком много моется! – вздохнул синьор Марио. И так как он был немного взволнован, то отправился к доктору Польдо Лео, чтобы тот прописал ему успокоительное.
Когда он рассказал, что приключилось с его женой, трое детей счастливые выбрались из-за дивана и бросились ему на шею.
Доктор сказал:
– Синьор Марио, имею честь просить руки вашей дочери Розетты! Едва ей исполнится пятнадцать, мы поженимся.
И жили они долго и счастливо и мылись редко и очень осторожно.
Ноябрь
Глава первая, в которой рассказывается о бабушке Мариучче и ее усопших
– Спорим, завтра учительница нам задаст сочинение о Дне поминовения усопших[12]? – мрачно сказала Элиза.
Они и так уже несколько дней учили слезливые стихотворения, и надо было видеть, какие грустные и смиренные лица делали Подлизы, когда выходили к доске их рассказывать!
Каждый год в конце октября начиналась одна и та же песенка. Отрывки из хрестоматий, уроки, диктанты так и кишели крестами, сиротами, вдовами, хризантемами, могилами и кипарисами[13].
Элиза не понимала, почему о мертвых нужно думать только раз в году. Вот бабушка Мариучча каждый день ходит на кладбище. Она отправляется туда после обеда, как только поможет няне убрать со стола. Бабушка одевается, надевает черную шляпку на резинке, которая цепляется за пучок, и говорит:
– Ну, я пошла.
И все знают куда.
Кладбище далеко, на холме за городом. Чтобы их мама не устала, Элизины дяди договорились с соседом, что он будет отвозить и привозить ее на мотоцикле. Приобрели что-то вроде абонемента.
Но не думайте только, что бабушка Мариучча в своем черном платье в белый горошек, в перчатках и с большой сумкой с серебряной пряжкой усаживалась на мотоцикл верхом, обхватив за пояс галантного провожатого. Нет. К мотоциклу синьора Владимиро (так звали соседа) была прицеплена сбоку специальная коляска – это, если кто не знает, что-то вроде железной лодочки на колесах с пассажирским сиденьем внутри.
Бабушка до смерти боялась быстрой езды. Она вцеплялась в бортики коляски и всю дорогу верещала:
– Осторожнее на повороте! Сбавь скорость! Тормози! Мамочки, нас хочет обогнать грузовик!
К счастью, нервы у синьора Владимиро (который был женат на продавщице из табачной лавки на углу, но, если верить Сильване Бои, в молодости был влюблен в бабушку Мариуччу) были железные, и он не сердился.
Как только они выезжали на проселочную дорогу, мотоцикл поднимал облако пыли, и бабушка заходилась в кашле. Но это было только начало, потому что дорога начинала петлять, и как ни старался Владимиро вписываться в повороты, бабушку все равно укачивало и рвало. Затем она с большим достоинством протирала руки и лоб смоченным в одеколоне «Пармская фиалка» платочком. И так каждый раз – в одном и том же месте, по пути туда и обратно.
Время от времени бабушка брала с собой Элизу. Когда Элиза была маленькой, бабушка боялась просто сажать ее рядом и крепко зажимала между колен, чтобы она не вылетела на повороте. Ехать в таком положении было страшно неудобно, любоваться дорогой не получалось, но Элиза всегда радовалась этим прогулкам.
Подъехав к кладбищу, синьор Владимиро прощался с бабушкой:
– Увидимся в полседьмого.
И отправлялся по своим делам.
Бабушка Мариучча отряхивалась от пыли, приводила в порядок прическу, поправляла Элизе воротничок и спрашивала:
– Ну, с кем мы сегодня поздороваемся первым?
У нее была куча покойников, которых следовало навестить: ее родители, родители покойного мужа (Элизины прабабушки и прадедушки); бедный дедушка Теренцио, сестры, лучшая подружка школьных времен, учительница музыки, когда бабушка еще была не замужем и пела романсы, старый хозяин их дома, колбасник из лавки на углу, который, бедняжка, умер от инфаркта всего два года назад, несмотря на все рекомендации и лечение дяди Леопольдо.
И, конечно, «ребята»: Джованни и Изабелла, у них бабушка сидела дольше всех.
Элиза считала, что кладбище – волшебное место, очень романтичное и таинственное.
Тут были тенистые аллеи, устланные мхом, старые деревья с толстыми сучковатыми стволами. Сквозь зелень белели скульптуры – красивые женщины с длинными развевающимися волосами, дети в мраморных кружевах и матросках, ангелы с огромными крыльями. А еще – целые мраморные семьи, которые обнимались и плакали у постели кого-то усопшего, не обращая ни малейшего внимания на то, что творится вокруг. Были и скелеты, с головой завернутые в саван, которые грозили прохожим косой.
Элиза их не боялась, она ведь знала, что они не настоящие и не могут двигаться. На плече одного скелета птичка свила гнездо. По косе другого ползали улитки, и Элиза думала, что на следующий карнавал она тоже оденется призраком и напугает няню Изолину.
Пока бабушка присаживалась у той или другой могилы и беседовала со своими мертвыми, Элиза бродила по кладбищу и читала надписи на плитах. Иногда попадались такие смешные, что она их записывала, чтобы показать Приске – может, она вставит их в какой-нибудь роман.
Последней бабушка навещала могилу ребят. Она подзывала Элизу и показывала ее двум фотографиям под стеклом:
– С ней все в порядке, с вашей малышкой. Давненько она не приходила! Посмотрите, как она выросла. Я забочусь о ней. К тому же есть еще дяди и няня. Вам не о чем беспокоиться, – говорила она.
Когда Элиза была маленькой, она думала, что родители действительно смотрят на нее с этих круглых медальонов, похожих на иллюминаторы, и махала им рукой. Они, естественно, не отвечали, и она обижалась. Смешно вспомнить! Но она никогда не напишет про это в сочинении – такое посторонним не рассказывают. Даже Приске – Элизе не хотелось, чтобы это попало в один из ее рассказов.
