Чхон Соллан
Наин
Глава 4
Как только Мирэ вошла в дом, то сразу же услышала сигнал входящего сообщения.
«Я ушла. Не забудь поесть».
Она помнила: мама говорила, что вернется на рассвете, но на самом деле точно сказать было нельзя. Если она вернется рано, то это будет на рассвете, а если поздно, то утром следующего дня, а если еще позже, то только вечером следующего дня. Мирэ выключила экран, не ответив, но прежде, чем она успела снять обувь, пришло еще одно сообщение. Очень короткое.
«Дегустация».
Не раздумывая, Мирэ снова обулась и вышла из дома. Она только что вернулась из школы и была очень голодна.
В какой-то момент Йоханна, самая близкая подруга ее мамы, стала ей ближе, чем сама мама. Йоханна говорила, что Мирэ легче общаться с ней, потому что она моложе, но на самом деле Йоханна была всего на четыре года моложе мамы и на восемнадцать лет старше Мирэ. Тем не менее Йоханна казалась ей скорее сестрой, чем «тетей» со стороны.
Почти никто не воспринимал Йоханну на ее возраст. Люди думали, что ей около двадцати, максимум тридцать. Йоханна выглядела моложе благодаря своей внешности, но Мирэ считала, что большее значение тут имели ее одежда и вкусы. Йоханна стремилась к комфорту и естественности. Она предпочитала легкую одежду, и ей это очень шло. Вот почему люди не могли с ходу определить ее возраст. Йоханна не была привязана к одежде, которую нужно носить в определенном возрасте или которую можно носить только по достижении этого возраста. К тому же в ее речи не было и намека на назидательный взрослый тон, поэтому, общаясь с ней, Мирэ ощущала, что разговаривает с подругой или сестрой, с которой у нее небольшая разница в возрасте. Поэтому со временем она все больше общалась с Йоханной, а не с мамой; казалось, это было неизбежно.
Мирэ проверила входную дверь ресторана – закрыто – и обогнула здание. На парковке стояло несколько машин сотрудников, а рядом со служебным входом были аккуратно сложены большие мешки с мусором, собранным за день. Со стороны служебного входа пробивался слабый свет. Дверь оставили открытой, чтобы Мирэ могла войти, потому что ее отпечаток пальца не был зарегистрирован в кодовом замке. Мирэ взялась за ручку, открыла дверь и сразу услышала голос Йоханны.
В пустой кухне были только Йоханна и сушеф. Последний, сложив руки на переднике, сдержанно кивал каждый раз, когда Йоханна заканчивала фразу. Хотя та говорила тихо, по атмосфере было понятно, что сушеф получает выговор. Йоханна всегда критиковала людей мягко. Мирэ знала лучше всех, что сказанные таким тоном слова могут нанести серьезный внутренний урон, даже если это незаметно снаружи.
Мирэ громко кашлянула. Йоханна, заметив ее, похлопала сушефа по плечу и сказала, что он может идти. Мирэ кивнула сушефу в знак приветствия, когда их глаза встретились, и заговорила только после того, как он вышел из кухни.
– Так никого не останется, – сказала она насмешливо.
Йоханна только усмехнулась в ответ на ее замечание, слегка наморщив нос. Мирэ пододвинула высокий стул к кухонному столу и села. Протерев руки теплым полотенцем, которое ей протянула Йоханна, она сделала высокий хвост, чтобы волосы не падали на лицо.
Мирэ знала, что Йоханна начала просить ее пробовать приготовленные ею блюда с намерением подружиться. В день их первой встречи – той, что организовала мать, – Йоханна, заметив, что Мирэ просто молча смотрит на нее, спросила, не хотела бы та попробовать ее новое блюдо первой. Когда Мирэ не отреагировала, она начала в красках описывать свое творение – слегка поджаренный на огне свежий лосось с особым соусом. Хотя Мирэ не была особенно голодна, но воодушевленное выражение на лице Йоханны, рассказывающей о блюде, не смогло оставить ее равнодушной. Йоханна шепнула, что может тайком налить немного вина, если она согласится. С тех пор Йоханна всегда просила Мирэ дегустировать ее новые блюда.
На этот раз Йоханна приготовила две мясные фрикадельки с кремовым соусом, обжаренным луком и картофельным пюре. Меню ресторана, которым управляла Йоханна, преимущественно состояло из блюд западной кухни, ключевыми были стейки и паста. Хотя в меню был и гамбургский стейк[6], его добавили туда скорее в угоду клиентам из числа молодежи, чем как основное блюдо. Мирэ знала, что блюда из рубленого мяса обычно вообще не попадают в меню для гостей, и поэтому посмотрела на Йоханну с удивлением. Та, опираясь на стойку, взглядом указала на блюдо, как бы говоря: «Не задавай вопросов, просто попробуй».
Фрикадельки были достаточно плотными, так что пришлось поработать ножом. Мирэ использовала обе руки, чтобы более удобно резать их на кусочки. Как всегда, еда, приготовленная Йоханной, была восхитительна. Увидев блаженство на лице Мирэ, Йоханна улыбнулась.
– Это соевое мясо. Если бы я не сказала, ты бы и не догадалась, верно?
Мирэ кивнула и положила в рот еще кусочек фрикадельки. Пока она ела, Йоханна вытирала жир с газовой плиты. Она всегда что-то чистила. Сегодня это была плита, в прошлый раз – посуда, а до этого – кухонный пол. Похоже, Йоханна старалась очистить все, что принадлежало ей, до полного износа, как будто предпочитала уничтожить дорогое сердцу сама, чем позволить кому-то другому это сделать. Целью Йоханны было открыть ресторан, названный в ее честь. Мирэ никогда не спрашивала, как та провела свои двадцать лет работы поваром, но из редких упоминаний знала, что Йоханна работала в ресторанах во Франции, Италии и Корее. Возможно, она вкладывала свою молодость в работу так усердно, как делала свежевыжатый утренний сок.
Когда Йоханна впервые поприветствовала Мирэ и протянула ей руку для рукопожатия, девушка заметила шрамы на ее пальцах и тыльной стороне руки. Позже она узнала, что одни из них были порезами от ножа, другие – ожогами, а третьи – последствиями неаккуратного обращения с картофелечисткой.
Мирэ взяла пустую тарелку и направилась к раковине.
– Просто оставь ее в воде, – сказала Йоханна.
Если уж запрещаешь другим наводить хоть какой-то порядок, то тогда сама перестань чистить плиту, подумала Мирэ, проигнорировала ее слова и открыла кран. Йоханна, которая до этого тщательно вычищала углы плиты, повернулась на шум воды.
– Ты совсем не похожа на сестрицу, – заметила она. Маму Мирэ Йоханна называла только так.
– Она немного ленива.
– Ну да, не без этого. А ты, наоборот, такая усердная, что людям становится неловко.
– Ты умеешь так похвалить, что это звучит как ругань.
– Я могу и ругаться, словно хвалить. Это полезное качество для шефа. Сказать правду, не обижая.
– Ты знаешь, что это еще хуже, да?
– …Мне обязательно это знать? Я бы предпочла делать вид, что не знаю, и продолжать ругать. Ведь они не понимают, что мне самой больнее, когда я их ругаю.
Йоханна говорила так, но, вероятно, и сама знала, что подобное обращение надолго оставляет шрамы в сердцах людей. Поэтому и старалась маскировать критику под похвалу. После долгой паузы, во время которой Мирэ мыла тарелку, девушка тихо заговорила:
– Я такая из-за отца. У него была мания чистоты, он не мог терпеть грязь.
– Правда? – спросила Йоханна.
– Да. Но после развода он стал немного неряшливым, – пожала плечами Мирэ.
Йоханна усмехнулась.
– Похоже, ты унаследовала от сестрицы ее любовь к колкостям.
– Человек, который дружит с моей мамой, отлично знает ее недостатки.
– Да, она дорога мне даже с недостатками.
– А вот мои родители слишком сильно ненавидели недостатки друг друга.
Йоханна наконец прекратила уборку, замерла, разминая напряженные мышцы шеи и плеч, и опустила грязную тряпку в ведро с чистящим средством. Мирэ закончила мыть посуду и выключила воду, и на кухне воцарилась короткая тишина. Мирэ подумала, что она действительно похожа на свою мать, раз говорит такие колкие вещи, даже осознавая, что они могут ранить. Родители Мирэ часто ссорились из-за этого. Мать говорила обидные слова, зная, что причиняет боль, а отец предпочитал молчать, даже если следовало бы что-то сказать. Их разговоры напоминали диалог существ из разных миров, которые не понимали язык друг друга. Это не было общением.
В доме оставалось много таких брошенных слов. Они скапливались, как пыль, пока окончательно не превращались в нее. Их можно было стереть одним махом. Мирэ когда-то тратила целые дни, убирая эти слова. Она протирала все уголки дома тряпкой, иногда падая на пол и плача. Ей хотелось бы собрать эти слова и вернуть их родителям, но у нее не было такой способности. Поэтому она просто плакала и наводила порядок. Это было все, что она могла сделать. Она делала уборку без просьб, получала хорошие оценки и не проказничала, думая, что родители останутся вместе хотя бы ради нее. Если бы она поняла раньше, что это не в ее силах, она бы так не старалась.
Когда Мирэ взяла сумку, Йоханна, завязывая еще не вынесенный мешок мусора, сказала:
– Подожди немного. Я скоро закончу, и мы cможем выйти вместе. Я подвезу.
– Пешком мы быстрее дойдем. На машине уйдет больше времени. Давай просто пойдем, сейчас.
– В такое время тебе не следует ходить одной. Я буду переживать, если оставлю тебя без присмотра.
– «Сестрица» сейчас на работе и не отвечает на звонки.
– Тогда подожди меня.
– Я сдамся только тому, с кем мне не стыдно проиграть.
Йоханна вышла проводить ее, вытирая руки о передник.
– Тебе со мной стыдно?
– Ты не тот соперник, победой над которым можно хвастаться.
Оказавшись на прохладной улице после теплой кухни, где был выключен кондиционер, Мирэ почувствовала выступивший на спине и пояснице пот. Ей захотелось поскорее добраться домой и принять душ.
– Конечно, было бы лучше, если бы ты отвезла меня.
– Не используй меня, как тебе вздумается.
– Будь осторожнее со словами.
– Сделаю вид, что осторожна.
– У меня уже нет слов.
– Ты ни разу не сказала мне спасибо.
– Если выигрываешь, зачем благодарить?
– До скорой встречи, – сказала Йоханна и, когда Мирэ уже развернулась, чтобы уйти, снова обратилась к ней, вспомнив что-то: – Если тебе трудно говорить с сестрицей, можешь поговорить со мной. Я настоящий спец по советам в сложных ситуациях.
Внезапно разговор пошел о чем-то серьезном. Мирэ выразила свое недоумение взглядом.
– У тебя на лице написано, что тебя что-то беспокоит. Похоже, будто это проблема, которую нужно смыть водой. Неужели не заметила? Особенно я мастер, когда речь заходит о любовных советах…
– Сегодня было вкусно. Теперь я в самом деле ухожу.
Прерывая разговор, Мирэ помахала рукой. Йоханна просто чудо, правда.
«Я решила, что мы с твоим папой отныне будем только друзьями». Слова, услышанные семь лет назад, внезапно зазвучали в памяти так живо. «Я не помню, назвала ли я имя Мирэ перед тем, как сообщить твоему отцу об этом, и извинилась ли я потом. Все, что я помню, – эти слова прощания, и они остались в моем уме». Мама сказала это спокойно и нежно. Поэтому Мирэ не могла возразить. Ей пришлось кивнуть. Она должна была это сделать. Иначе эти слова тоже оказались бы забыты и превратились в пыль. Ее родители расстались так же спокойно и нежно, как говорила с ней в тот вечер мама.
Проходя мимо главного входа в ресторан, Мирэ вдруг остановилась и посмотрела на вывеску. «Арсенал». Йоханна как-то сказала, что назвала ресторан в честь здания у крепости святого Иоанна в Хорватии. Она и рада была бы назвать его в честь себя, но собственное имя казалось ей слишком религиозным, и она пока не могла решиться и только мечтала. Имя Йоханне дал ее дед – таким был обычай в ее христианской семье. Дед был так уверен, что первым ребенком в семье его сына будет мальчик, что Йоханна получила имя еще до своего рождения. Однако прямо перед рождением Йоханны дед неожиданно умер, и мать не смогла попросить его выбрать имя для дочери. Игнорируя предложения выбрать новое имя своими силами, бабушка упрямо записала в официальные документы то, которое предложил дед. Так Йохан стал Йоханной.
В школе ее часто дразнили, и некоторые учителя даже спрашивали, почему ее назвали именно Йоханной. Но когда она выросла, то с удивлением обнаружила, что ей даже завидуют из-за необычного звучного имени. Хоть все еще иногда ошибаются, думая, что она парень, – Йоханну даже пару раз принимали на работу именно благодаря подобным забавным неувязкам. Она сказала, что познакомилась с мамой Мирэ также благодаря своему имени. И «Арсенал» тоже сыграл в этом роль. Точнее, крепость. После развода с отцом мама отправилась в одиночное путешествие и в нем подружилась с Йоханной. Не в Корее, а в Хорватии. Из всех туристических мест – именно рядом с крепостью святого Иоанна. Мама, наверное, прошла через многое, чтобы оказаться в нужном месте в нужное время. Интересно, стало ли легче у нее на душе, когда она поняла, что должна была пройти через развод с отцом, чтобы встретить по-настоящему близкого человека? Наверное, все случилось так, как должно было.
Мирэ быстро вернулась к задней двери ресторана и, обнаружив Йоханну сидящей на ступеньках и курящей, спонтанно задала вопрос:
– Как ты поняла, что мама стала тебе дорога? Наверное, был момент, когда ты это почувствовала?
Йоханна ответила с невозмутимым выражением лица:
– Просто мне было пофиг. Мне было все равно на ее недостатки. Меня не волновало ничего, кроме нее самой.
Мирэ и глазом не моргнув выслушала ответ Йоханны, торопливо поблагодарила ее, пожелала хорошего вечера и поспешила прочь. Было стыдно задавать такой вопрос, и она ускорила шаг, чтобы быстрее уйти.
Дойдя до перекрестка, где находилась школа, Мирэ остановилась, заметив Хёнчжэ на другой стороне пешеходного перехода. Она поняла, что уроки закончились. Хёнчжэ был занят только своим мобильным телефоном и не увидел Мирэ. Чтобы дойти до дома, ей нужно было перейти дорогу, но, как только сигнал светофора изменился на зеленый, Мирэ скрылась за зданием. И оставалась там, пока Хёнчжэ не прошел мимо.
Глава 5
Возможно, на этот раз она действительно сошла с ума.
Наин, сдерживая прерывистое дыхание, медленно выдохнула и села на пол. Ее сердце колотилось, как у рыбы, выброшенной на сушу. Тело мелко дрожало, и она не могла понять, то ли это от страха, то ли от изнурительного бега. Она не могла различить, от чего вся вспотела – от жары или от ужаса. Наин бежала к своему дому, словно от этого зависела ее жизнь, не оглядываясь. Лишь когда дыхание немного успокоилось, она поднялась на ноги и посмотрела наружу через окно. Убедившись, что ее никто не преследует, она наконец сняла обувь. Может, ей просто почудилось? Или это был просто шум ветра? Или, может быть, в предрассветный час голоса людей, проходивших у подножия горы, показались ей особенно громкими? Наин перебирала всевозможные объяснения, но ни одно из них не могло затмить отчетливость услышанного голоса. Этот голос четко обратился к ней, спросив, может ли она его слышать.
Наин нырнула в кровать, натянула одеяло до самого подбородка и положила руки на живот. С каждым глубоким вдохом и выдохом тонкое летнее одеяло двигалось вместе с ней. Знакомые ощущения и запахи дарили чувство спокойствия и безопасности. Постепенно ее сердце, которое до этого бешено колотилось, замедлилось. Наин наконец смогла трезво обдумать произошедшее.
Чтобы подтвердить слова Сынтэка, она отправилась в горы почти в полночь и там обнаружила, что из ее тела действительно может исходить странная энергия. Земля светилась голубым, и даже в сиянии луны листья и лепестки растений распускались, как под солнцем. Звуки, которые казались выше птичьего щебета и могли бы рассеяться от одного дыхания, доносились как из ближайших кустов, так и издалека. Хотя Наин понимала, что это звуки растений, ей казалось, что где-то за темными зарослями скрывается что-то, издающее эти звуки, и она продолжала идти в ту сторону. Голубой свет распространялся в том направлении, куда она шла, подобно разгорающемуся огню. Высокая трава касалась ее голеней, приветствуя. Наин думала, что, возможно, это было просто ее воображение. Но даже если и так, сном это быть точно не могло. Это не сон. Она никогда не видела таких ярких снов и не могла бы представить такие сцены. Поэтому все это определенно было реальностью. Подобных ощущений она никогда не испытывала. Так, вероятно, чувствовал себя человек, впервые ступивший на Луну, или тот, кто открыл Новый Свет, или осознал гравитацию. Слово «восторг» казалось слишком мелким, а слово «экстаз» – слишком абстрактным, чтобы передать то, что она почувствовала. Она не хотела, чтобы наступало утро. Надеясь, что этот яркий предрассветный час никогда не закончится, она села отдохнуть, прислонившись к дереву. Тогда она это и услышала.
Наин спустила одеяло до пояса. Она была так напугана, что сразу сбежала с горы, но даже в этом состоянии не забыла слова, сказанные ей. Ей нужно было поспать, но она не могла уснуть. Она посмотрела на необычно яркое ночное небо, по которому разливался лунный свет.
По выходным в «Бромелию» всегда приезжало много покупателей, даже издалека. Чжимо, которая собиралась выйти пораньше, стояла у дверного порога, нанося на лицо лосьон. Она заметила застывшую в нерешительности Наин и спросила, что случилось. Намазывая губы бальзамом и закрывая крышку, Чжимо взглядом дала понять, что если у племянницы есть что сказать, то лучше говорить сейчас. Наин, чувствуя это давление, все-таки решилась:
– Могут ли растения говорить как люди?
Чжимо удивленно округлила глаза и нахмурилась, словно эта фраза не имела никакого смысла. Она не удосужилась ответить на вопрос и, только бросив, чтобы Наин пришла в магазин, если у нее будет время после завтрака, быстро ушла из дома. Это означало, что ее вопрос был настолько нелепым, что не заслуживал ответа. Если бы это было не так, Чжимо хотя бы сказала «нет».
Наин стояла у выхода из дома, надеясь, что Чжимо вдруг поспешно зайдет обратно и, как будто забыла дать ответ, скажет, что иногда и такое бывает. Но Чжимо не вернулась, и Наин продолжала смотреть на закрытую входную дверь.
На подходе к «Бромелии» Наин заметила у входа в магазин отца пропавшего старшеклассника, державшего черный пластиковый пакет. Когда она подошла и поздоровалась, мужчина неловко улыбнулся и протянул ей пакет. В нем оказались йогурты и витаминные напитки.
– Вы хотели что-то приобрести? – спросила Наин.
– Нет, просто проходил мимо… – ответил он.
Место, где находился магазин, не стали бы посещать без надобности, ведь пешком сюда не так-то и просто дойти. Он не мог оставить помощь Наин без внимания. Так же поступали и владельцы многоквартирного дома, где жила Наин. Когда она помогала заменить лампу в чьей-то гостиной или накачать воздух в колеса велосипеда чьего-то внука, ее не только многократно благодарили, но и на следующий день приносили ей вареную кукурузу или корзину с бататом. Чжимо называла это сообществом пожилых людей, которые, как и в переписке в мессенджере, не могли закончить общение, не поблагодарив собеседника.
Наин предложила мужчине зайти, но тот настойчиво отказался. Он сказал, что должен вернуться как можно скорее, чтобы не оставлять магазин без присмотра, что противоречило его предыдущему заявлению про то, что он просто проходил мимо. Наин начала прощаться с ним, но он уже поспешил прочь, а затем неохотно обернулся на звук ее голоса.
– В следующий раз заходите посмотреть. У нас много интересных растений. И спасибо за йогурты.
– Да, вам спасибо, – неловко улыбнулся мужчина, кивнув. Его губы сузились, а скулы приподнялись, но глаза совсем не смеялись, из-за чего он в целом напоминал глиняную куклу, которую заставили улыбнуться. Мужчина снова отвернулся, немного ссутулившись. Знал ли он о записках, приклеенных к парте его сына? Вряд ли. Если бы знал, то не оставил бы это без внимания. Наверняка он не знал, что этот стол теперь стоит в подвале, раз остался без хозяина и не нужен другим детям.
Наин отвела взгляд, когда мужчина начал переходить дорогу. Казалось, если бы он узнал, что парта его сына теперь в подвале, ему было бы очень грустно.
Проводив мужчину взглядом, Наин дошла до цветочного магазина, но никак не могла сконцентрироваться на работе. Она уронила горшок с растением, несколько раз не услышала, как ее зовут клиенты, пока наконец Чжимо не поймала ее и не вывела на задний двор.
– Клиенты раздражаются, когда они зовут сотрудника, но им никто не отвечает. О чем ты думаешь? – строго спросила Чжимо.
Наин не могла сосредоточиться, ее мысли витали где-то далеко. Она только создавала проблемы, и ей было жаль.
– Извини. Думаю, сегодня мне лучше пойти домой, – ответила Наин.
– Что бы там ни случилось, обсудим это вечером. Извини.
После взаимного обмена извинениями Чжимо вернулась в цветочный магазин, а Наин побрела к горе Сонёнсан, а не домой. За прошедшую ночь страх превратился в любопытство, а «может быть» – в «почему бы и нет». Мысли Наин легко изменили направление. Сейчас, когда она начала раскрывать секреты мира, неважно, что ждет ее впереди. Даже если с ней говорил не человек, то почему она сочла это невозможным? Так что Наин решила проверить. Если сегодня она не найдет то, что искала, то попробует завтра, а если и тогда не удастся, то она решит, что услышала неправильно. С такими мыслями Наин шагала вверх по горе, в этот раз чуть медленнее, чем вчера.
Лес, по которому шла Наин, изменился, как будто стал тропическим. Листья и лепестки теперь были намного крупнее, чем у обычных растений, а ветви длиннее. На мгновение она потеряла разум, глядя на густо переплетенные ветки, не пропускающие свет, и цветы, которые были ей по пояс. Благодаря густому покрову из растений, будто указывавшему дорогу, она легко нашла вчерашнюю поляну и дерево. Подойдя поближе, Наин всмотрелась повнимательнее – это в самом деле было дерево, к которому она ночью прижалась на мгновение, к нему был привязан старый бант. Наин остановилась перед деревом.
– Привет, – неловко произнесла она. – Это ты было вчера, да? – Листья и травинки вокруг зашелестели на ветру. Казалось, что растения стали еще громче болтать, наблюдая за тем, как Наин обращается к дереву. Молчало только само дерево. – Ты вчера говорило со мной, правда? – продолжила Наин.
Внезапно все вокруг затихло. Казалось, все растения замерли в ожидании ответа. Наин услышала голос, смешавшийся с шумом ветра. Это был голос дерева.
Она начала понимать, почему это дерево могло говорить с ней, в отличие от других растений. Дерево когда-то было человеком. Ее звали Кымок. Это было задолго до того, как гору назвали Сонёнсан, еще до того, как здесь проложили скоростную дорогу Кёнгинин, и до того, как в этих местах поселились люди. В те времена Кымок с семьей ночью убегала от японских солдат через гору. Кымок было двенадцать лет, когда она упала, сраженная выстрелом японского солдата, а ветви юного дерева, которому было всего пару лет, пронзили ее тело.
На пороге смерти Кымок почувствовала, как дерево впивается в ее плоть. Кровь и дыхание пропитали растение, став корнями, ветвями и листьями. Душа не смогла покинуть тело и оказалась привязанной к дереву. «Наверное, это было очень больно», – подумала Наин.