Марк сел за стол. Таня разогрела то блюдо, что готовила утром. Помещение наполнили ароматы странных, незнакомых специй.
Девушка поставила перед ним тарелку. Внешне это было похоже на какое-то мексиканское рагу. Овощи, мясо, и всё перемешано и потушено в жаровне. Марк смотрел на еду, но вместо аппетита чувствовал, что его мутит от количества резких запахов. Должно быть, он слишком долго терпел голод и теперь его желудок не готов к таким сложным блюдам.
Мужчина поднялся на ноги и, взяв стакан, наполнил его водой. Дэйзи, что отдыхала после пережитого в своей лежанке, закутанная в шарф, подняла голову и с любопытством посмотрела на него.
Марк вернулся за стол, сделал пару глотков воды, чувствуя как та приятно холодит его сведённые судорогой от голода и нервов внутренности, и взглянул на Таню. Та с аппетитом ела, но было в её позе что-то неестественное. Она казалась ему напряжённой. Её спина была непривычно ровной, движения рук – какими-то скудными и угловатыми, словно бы она сидела не у себя на кухне, а на приёме у короля.
– Всё в порядке? – спросил он, невозмутимо глядя на неё.
– Да, – нахмурились она. – Ты почему не ешь?
Дэйзи выбралась из своего теплого гнезда и села у его ноги. Марк опустил руку и погладил собачку по пушистой шерсти на маленькой голове.
– Перенервничал, – не соврал Марк. Чувствуя вину перед собакой, он выбрал на тарелке небольшой кусочек говядины и протянул его Дэйзи.
Таня вздрогнула:
– Нет, – она осеклась. – То есть, ей нельзя, там специи, – но выражение на её лице было таким встревоженным, что Марк невольно одернул руку с мясом, едва собака начала слизывать с него соус.
– Неужели маленький кусочек её убьёт? – усмехнулся он.
– Там соль и перец, – Таня категорически мотнула головой. – Еда острая, это может вызвать серьезные проблемы с желудком, – девушка гневно поджала губы и процедила уже сквозь зубы. – Я просила тебя не кормить собаку со стола.
Марк поднялся на ноги и, открыв ящик с мусорным ведром, швырнул туда кусок раздора.
– Прости, Дэйзи, – развёл он руками, глядя на облизывающуюся собаку. – Что чуть тебя не убил, – он покосился на Таню.
А ведь он так и не убил собаку, как должен был. Чего теперь ему ждать? Этот чёрт доберется до его жены?
– Мне нужно пройтись, – буркнул он.
– А еда? – встрепенулась Таня. – Съешь хоть кусочек.
Марк нехотя сунул в рот ложку с рагу и, жуя на ходу, устремился в спальню. Ему нужно было добраться до телефона. Пересекая холл, он прибавил шаг, чувствуя, что чёртово мясо с овощами, перемолотое его зубами в острую безвкусную резиновую массу, встало посреди горла и теперь рвётся наружу. Он распахнул дверь в ванную комнату и едва успел согнуться над унитазом, извергая не только проглоченное секунду назад, но и, судя по мучительным спазмам, даже вчерашнее пиво.
Утерев рот и умывшись холодной водой, Марк неровным шагом двинулся в комнату. Он хотел забрать телефон. То, что от него осталось. И выйти на улицу.
– Ты не убил собаку, – голос в хрипящем динамике звучал сердито.
– Я пытался, я не знаю, как она выбралась, – пробормотал Марк, потирая уставшие глаза. Он сидел на скамейке на пустой остановке. Рядом дымился кофе, купленный на заправке и половина хот дога, приобретенного там же. Первую половину холодной булки он съел с удовольствием, но вторая не лезла в горло, особенно после того, как телефон снова зазвонил.
– Тем не менее, ты доказал и мне и себе, что ты способен отнять жизнь, – человек хмыкнул. – Тебе понравилось?
– Топить собаку? – поморщился Марк. – Нет.
– Может, дело в способе?
– Что?
– Может, надо было зарезать? М?
– Нет, – Марк снова скривился, отгоняя навязчивые видения, в которых он отрезает Дэйзи голову.
– Может, – голос выдержал паузу, причмокивая. – Дело в жертве?
– Глупости.
– Маркуша, раз ты так опростоволосился, то Тане придётся кое о ком узнать.
– Кажется, она сама мне изменяет, так что, пусть узнает о Рите… Капец, а я чуть собаку не угробил из-за этого.
– О нет, я не об этой девочке.
– А о какой? – изумился Марк. За всё время совместной жизни, а прожили они почти пять лет, у него была одна единственная интрижка, да и та была следствием эмоций и количества выпитого алкоголя. В тот вечер они с Таней крупно разругались. Он уехал в ближайший бар, где и встретил Риту, свою коллегу, в изрядном подпитии и в поисках приключений. Даже будучи нетрезвым и помятым, Марк привлекал внимание девушек, и для Риты, достаточно пьяной, чтобы согласиться на одноразовый секс, но недостаточно рисковой, чтобы уехать с незнакомцем, он был идеальным кандидатом. Он сам тоже был не против. Рита – красивая фигуристая блондинка, хоть и крашенная в отличие от русой Тани. В ту ночь он был слишком зол и слишком глуп, чтобы задуматься о том, что спать с коллегой – худшее решение. С тех пор прошло уже три года, два из которых Рита служила немым, почти ежедневным, укором, пока Марк не ушёл на удаленку. Но, очевидно, его собеседника она не интересовала.
– Начнём с Лизы.
Лишь на секунду он задумался, пытаясь понять, о ком идёт речь. Имя было до физической боли знакомым, оно хлестнуло его по кишкам, заставив схватиться за живот.
– Я ничего не помню, – не своим голосом ответил он.
– Да брось, никто не будет тебя винить, – насмешливо заговорил человек. – Ты же был ребёнком, – нарочито протянул он. – Ничего не понимал, – Марк узнал в его словах свою мать.
Он почти слышал её прокуренный голос, вопящий:
Он же ребёнок!
В его голове всплыл образ вечно пьяной матери. Удивительно, как она совмещала в себе абсолютную халатность в воспитании с невероятным, почти деспотичным, удушающим, контролем. Он рос словно сорняк за колючим забором, зло поглядывая на внешний мир через шипы и решётки. На беззаботных счастливых детей, играющих во дворе. На их чистых, трезвых родителей. Они все пахли мылом, цветами и чем-то сладким, там за забором. Конечно же, он им завидовал. Каждый раз возвращаясь в покосившийся серый дом, где воняло сыростью, чем-то тухлым и алкоголем, он видел свою мать, спящую на диване. Её жидкие, пожелтевшие от грязи волосы сливались по цвету с когда-то белой подушкой. Со временем, эта бесконечно пьющая женщина пожелтеет полностью. Уже через три года она будет взирать на него нездоровыми, похожими на яичные желтки, глазами и умолять помочь ей. Не в силах встать с заскорузлого дивана, убиваемая болезнью, она будет тянуть к нему свою иссохшую руку и говорить что-то, что Марк уже не может разобрать. Или не хочет.
– Маркуша, – окликает голос как раз в тот момент, когда он подбирается к самой дальней полке в своей памяти, где хранятся воспоминания, покрытые чёрной плесенью и метровым слоем пыли.
Болезненно поморщившись, Марк сжал голову, готовый расплющить собственные виски, лишь бы избавиться от застывших в голове образов.
– Ты же вспомнил, Маркуша? – с издёвкой спросил собеседник.
– Нет, – отрезал он.
– Давай, я тебе помогу…
– Нет! – воскликнул Марк.
Подошедший на остановку пожилой мужчина вздрогнул и одарил его осуждающим взглядом, покачав головой. Марк схватил разбитый телефон, сунул его в карман куртки, залпом допил кофе и, вскочив на ноги, направился прочь, сам не зная куда.
Уже за спиной он услышал презрительное:
– Наркоманы.
Марк был согласен с этим мужчиной. Всё это напоминало чудовищный наркотический трип, из которого он не мог выбраться.
Марк брёл вдоль дороги, глядя себе под ноги. Носы его кроссовок потемнели. Несмотря на осень, дождя давно не было и грязь на обочинах превратилась в черную пыль, что поднималась от каждого его тяжёлого шага и оседала на белые кроссовки, обутые на босые ноги.
Когда он поднял глаза, от увиденного у него перехватило дыхание. Ему показалось, что огромная невидимая лопасть с размаху влетела в него, вышибая дух. Марк невольно шарахнулся назад, озирая пустырь. Точно такой же остался после того, как их поселение сравняли с землёй. Все девять домов были брошены своими хозяевами в течение пары лет. Никто не хотел жить там, где произошло то, что жители города до сих пор вспоминают с содроганием. Люди бежали оттуда словно крысы с корабля, словно напуганные звери из горящего леса. Многие боялись, что месть горожан, потрясенных новостями, зайдёт слишком далеко. Жители не на шутку опасались, что могут пострадать от их праведного гнева и спешили покинуть не только свои дома, но и город.
Конечно, первыми уехали родители Лизы. Задолго до всех остальных. Они бросили свой дом почти сразу после случившегося. Говорят, что жертв не обвиняют, но не в этом случае. Когда-то благополучная семья стала объектом как сострадания, так и жестоких насмешек. Нашлись и те, кто переложил вину именно на несчастную пару, лишившуюся ребёнка, да ещё и при таких жестоких обстоятельствах. До сих пор в интернете многие смакуют известные детали и умудряются додумывать новые. Реальные же свидетели изо всех сил стараются об этом забыть.
Как и Марк. Воспоминания о том чудовищном дне были погребены глубоко внутри, в самой черноте его сути, под слоем бесконечных папок с надписью: «конфиденциально, не открывать». На них висело сразу несколько амбарных замков, установленных им самим и тем психиатром, что с ним работал, пока Марк находился в лечебнице. Он пытался забыть этот период своей жизни. Он заколотил все воспоминания, всё, что происходило с ним до десяти лет. И повесил замки на чугунные петли. Марк до смерти боялся снимать их. Он готов был вырвать себе ногти, лишь бы отвлечь себя от мыслей о Лизе и хоть немного заглушить тот нестерпимый зуд, что они вызывали, заставляя его кожу покрываться волдырями.
Вой его матери гудел в его ушах, прорываясь из прошлого и с ним он не мог бороться. Зажав уши, он опустился на корточки и зажмурился, но голос стал звучать ещё громче.
Он же ребёнок!
С каждым разом он был всё отчетливее, всё визгливее. Он раскалывал замки, гнул металл и разбивал вдребезги стену, что Марк так тщательно выстраивал между своим прошлым и настоящим. Ему казалось, что его мать ревёт совсем близко, что она снова сидит рядом и, раскачиваясь, голосит, задрав голову к небу и обливаясь слезами, словно самая фальшивая плакальщица на похоронах. Он чувствовал запах её немытого тела и дешевого бухла, но главное – он слышал её. Марк не сразу понял, что сам издаёт этот звук. Обхватив себя руками, он воет, как выл тогда, когда понял, что ему не сбежать, что мать его обманула, что ему никогда не стать одним из этих счастливых детей. Чистых, вкусно пахнущих, радостных.
Зато они пустые внутри. Это лишь оболочка, фантик. А внутри – ничего. Пустышка!
Так говорила его мать и она снова врала.