Crazyoptimistka
Обещай, что навечно…
12.Аллегра
Он смотрит на меня, как на еб*нутую.
И я даже не хочу оспаривать этот факт. Потому что дикая смена в настроении меня пугает не меньше, чем его. Ведь всего полчаса назад я рыдала у него на пороге, а сейчас озвучила не самые пристойные мысли, которые могут зародиться у девушки. И мне становится стыдно. Настолько, что хочется сбежать. И если бы не теплые ладони Джейсона на моих щеках, я бы это уже давным-давно сделала. Однако сейчас, замираю в ступоре и не могу понять его ход мыслей.
– Не хочу хвастаться, но эта фраза для меня не в новинку.
– Не удивительно, – морщусь и кладу свои руки на его запястья. Так и получается, что он удерживает меня, а его. – Жаль, а так хотелось тебя поразить.
– Не поверишь, – парень притягивает меня к себе еще ближе и теперь мы касаемся кончиками носов, – уже поразила. И я чертовски рад, что ты не будешь на меня работать.
– Почему? – еле слышно выдыхаю в его губы.
– Потому что все мои последующие действия могли бы меня привести за решетку. Домогательства к подчиненным – плохая затея. – Следует такой же тихий ответ на выдохе.
А дальше… дальше Джейсон целует меня. И это не похоже ни на один из поцелуев, который был у меня до этого. Он нежен и требователен одновременно. И я не остаюсь в долгу, отвечая ему со всем рвением, на которое была сейчас способна. Это как танец на острие лезвия, где каждый шаг может отправить нас в бездну. Не помню, как оказалась у него на коленях. Но помню шелк его волос, который пропускала через пальцы и вновь сгребала в охапку. Если бы не настойчивая трель телефона на барной стойке, мы бы шагнули за черту и к чертям все последствия. О том, что это не простой звонок, я понимаю по напрягшемуся телу Джейсона.
– Что… что такое? – сбившееся дыхание мешает говорить.
– Это брат.
– И?
– Он мне никогда не звонил прежде. – Задумчиво произносит парень.
– Так узнай в чем дело, – неохотно, но сползаю на диван обратно. – Вдруг что-то серьезное?
Ох, язык – враг мой.
Парень поднимает трубку и я вижу, как лицо Джейсона белеет.
– Да, хорошо, сейчас буду. – Он нажимает на отбой и хватает ключи со стойки. – Аллегра, прости, но мне нужно ехать.
– Что-то случилось?
– Все в порядке.
– Но ты на взводе, – возражаю. – Что не так? Беда с твоим братом?
– Прости, но это не твое дело. – Отрезает Джейсон и меня будто окатывают ледяной водой.
– Да. Точно. – Прикусываю и так припухшую от поцелуев губу. – Ты не думай, я не из-за любопытства спрашивала. Просто… думала, что смогу тебе хоть чем-то помочь.
– Можешь, – кивает он в ответ, когда усаживает меня в машину, – никогда не задавай вопросов касаемо моего брата. Договорились? Вот и отлично. Куда тебя подбросить?
– Эмм… – мешкаю, но потом называю адрес небольшого магазинчика на углу нашей улицы, откуда я бы быстро попала домой.
И Джейсон доставляет меня туда в считанные минуты, причем в полной тишине. Если чуть раннее мне казалось, что между нами возникла тонкая нить связи, то сейчас она оборвалась. И я чувствовала это. Мы снова стали чужаками с улицы, а не той парой молодых людей, которые готовы были разделить страсть пополам. И снова настоящее неплохо огрело меня по затылку.
Я слишком быстро все идеализировала.
Нда, на скольких же граблях мне еще придется станцевать, чтобы научиться холодному расчету, а?
Вздыхаю и хватаюсь за ветку, затем подтягиваюсь выше и еще раз подтягиваюсь к следующей ветви. Оказываюсь почти на уровне своих окон и чуть не падаю с высоты, так как рядом из темного проема слышится голос:
– Ну как, нагулялась?
– Мам! – вскрикиваю, когда соскальзывает нога, но я успеваю схватиться за раму. – Ты смерти моей желаешь? Кто так подкрадывается и пугает?!
– У меня к тебе тот же вопрос, Аллегра, – она помогает мне забраться в комнату и включает ночник. – Где ты была?
– Гуляла, – бурчу, стягивая сумку с плеча, – а ты давно тут меня караулишь?
– Достаточно, чтобы понять, что моя дочь – абсолютно маленький ребенок, который не в состоянии обдумывать свои действия. – Упирает она руки в боки. – Я себе места не находила, думаю, дай, извинюсь за свою резкость. И что я увидела? Пустую постель и три часа непонятно где шастающую дочку, которая лезет в окно. Захотелось адреналина?
– Нет, захотелось просто побыть с друзьями.
– Какие еще друзья? Мы же только недавно сюда переехали и этого времени мало для доверительных отношений, чтобы ты вот так смело уходила куда-то в ночь. А значит… тусовка с малознакомыми людьми, да?
– Господи, да, мама, да! – не удерживаюсь от ноток злости в голосе. – Или я уже не имею право ходить и гулять без твоего позволения. И только с теми, кого ты одобришь?! Ну, сходила я на вечеринку и что? Ничего страшного не случилось же!
Прикусываю язык. На самом-то деле, случилось, но не со мной. Но об этом маме знать не стоило. Она и так походила на разъяренную мегеру.
– Ты… хоть понимаешь, как ты рисковала? – Она потирает лоб и сглатывает.– А вдруг тебе стало бы плохо, твои бы новоиспеченные дружки… они… они бы знали, что делать?
– Что ты хочешь услышать? – сбрасываю одежду на стул и влезаю домашние шорты и майку. – Что я безответственная?
– Ты бы могла хотя бы носить браслет, где указаны твои данные. – Смягчается голос мамы. – Окружающие тебя люди должны знать о том, кто рядом с ними.
– Нет. – Ожесточенно тру ватным спонжем по лицу, стирая остатки косметики. – Я не обязана им говорить о своем диагнозе.
– Так поступают только эгоисты.
– Плевать.
– А ведь найдутся и те, кто к тебе привяжется и кому будет больно. И это я сейчас говорю не о нас с отцом. Ты постоянно твердишь, что тебе не нужна жалость. Но откуда ты так уверенна, что все люди будут чувствовать именно это?
– Потому что я вижу это каждый раз, когда оказываюсь в больнице. – Огрызаюсь в ответ.
– Ты просто вбила себе это в голову и не замечаешь ничего вокруг. Потому что помимо пресловутой и так тобою любимой жалости, люди могут дать тебе и поддержку. И заботу. И любовь с дружбой. Но им надо знать твои особенности. Если ты приоткроешься хотя бы на миллиметр, ты поймешь, что… да кому я рассказываю? Ты ведь уже давно возомнила себя бомбой замедленного действия и мои слова это так… пустой звук для тебя.
Понимала ли я, о чем она говорит? Да. Принимала ли я это? Не совсем. Ведь для меня признания в болезни были сродни какому-то заявлению о слабости. А я не хотела, чтобы меня запомнили именно такой. Я не хотела так же пересудов за своей спиной. Увы и ах, наше общество ничего другого не умеет, как тщательно перемывать тебе кости и тут же улыбаться в глаза. Но еще больше я не хотела, чтобы люди были рядом со мной из чувства долга. Не хочу быть камнем, который тянул бы их на дно. Пусть они живут рядом и ничего не знают, а о том, чтобы они сильно не привязывались ко мне, я позабочусь лично.
И только я хочу озвучить это вслух, как резкая боль в груди заставляет просто открыть рот и судорожно втянуть воздух.
– Аллегра? – мама и подоспевший на наши крики папа устремляются ко мне.
Папа успевает подхватить меня до того момента, пока я не успела грохнуться на пол.
– Где больно? – он всматривается в мое лицо.
– Вот… здесь… – зажмуриваюсь от нового приступа, но тянусь к центру груди.
– Только без паники, скорая уже едет, – мама уже рядом и поглаживает меня по волосам. – Доктор Эммет тоже в курсе, спешит в больницу.
В действиях моих родителей уже нет ни волнения, ни неосторожных движений. Все четко и слажено. Потому что такое случается с нами не в первый раз. Обычно, я тоже не боюсь. Привыкла, наверно. Ведь появляются вещи, с которыми приходится смириться. Как эти приступы, например. Вот только сегодня все было как-то иначе. И я не могла понять, в чем причина. Именно из-за этого непонятного чувства на меня накатывает и паническая атака. А вот это было откровенно говоря, паршивее некуда.
13. Аарон
В своей жизни я не любил множество вещей. Лук, например, варенный. Цвет фиолетовый. Ранние подъемы и все виды общественного транспорта тоже были из этой категории. Но больше всего я ненавидел больницы. За их процедуры и за напускное радушие персонала, который встретил меня здесь будто бы я просто отлучился ненадолго в нормальную жизнь и затем вернулся к ним вновь. И я знаю, что из всего этого было паршивее: то ли снова видеть больничные стены после пробуждения, то ли недовольную рожу Джейсона.
– Не ожидал, что это случится так скоро. – Холодно звучит его голос.
– Слушай, давай не сейчас, – еле шевелю сухим языком и жмурюсь, – лучше приглуши свет и дай мне воды.
– Дебил, это солнце светит, – огрызается брат, – ты пролежал в отключке всю ночь.
– А, – только и могу сказать ответ. – Ну, хоть шторы закрой.
Даже с закрытыми глазами мысленно рисую его маршрут: окно – тумба с графином – моя койка. И, вуаля, в губы грубо толкается прохладное стекло. С жадностью глотаю живительную влагу и не обращаю внимания даже на то, что большая часть проливается мне за шиворот.
– Сиделка из тебя так себе, но спасибо,– удовлетворенно откидываюсь на подушки. – Только не могу врубиться, что ты здесь делаешь?
– Вообще-то ты меня набрал, – Джейсон не отходит от постели, – сказал «мне плохо» и «я в больнице», а дальше гудки и мне пришлось сорваться на ночь глядя в поисках тебя. Благо, что с твоим «послужным списком» за тобой числится именно эта больница. Бл*дь, ты скажи, чего тебе в жизни не хватает, а? Какого хрена мы вечно должны бояться за тебя и вытаскивать из кромешной жопы?
– Не ори на меня, – огрызаюсь, – такое чувство, будто я намеренно это сделал.
– А разве нет?!
– Я сказал, не ори на меня! Раз оступился и вы теперь вечно будете меня попрекать?! К твоему сведенью, я выпил то, что мне не предназначалось и тем самым спас девчонку.
– Что ты мелешь? – Джейсон хватает меня за больничную пижаму. – Не хватает смелости сказать правду?
Я понимаю, что чтобы я сейчас ни сказал… мне не поверят. И меня это выбешивает. Разжимаю пальцы брата и отталкиваю его в сторону.
– Можешь проваливать отсюда туда, откуда приехал. – Гневно смотрю на него.– Небось, как всегда притворялся ох**нным парнем и клеил очередную девицу у себя в кафешке.
– А что, если и так? – он прищуривается. – Завидно?
– Да тут не завидовать, а сочувствовать нужно. Причем не тебе, а той лохушке, которая повелась на тебя. Ты ж как хамелеон, который приспосабливается под обстоятельства.
– А ты обозленный на все и вся инвалид, но живешь же с этим.
– Ооо, – качаю головой, – видимо, свидание оборвалось на самом интересном, раз ты такой нервный. Так надо было забить на мой звонок и продолжить то, чем ты там занимался. Ты же прекрасно слышал, что я был в неадеквате. Так чего ты приперся? Показать свою псевдо заботу? Нахер она мне сдалась, вот что я тебе скажу. Или лишний раз поиграть в героя перед родителями? Тебе мало почестей, которыми они тебя теперь осыпают?
– Ты. Ни хрена. Не понимаешь. – Цедит Джейсон и, развернувшись на пятках, покидает палату.
Все как всегда. У нас вечно остается какая-то недосказанность в предложениях.
Но хуже того, что я в полуобморочном состоянии вызвал Джейсона, оказался последующий разговор с врачом. Доктор Айзенберг заглянул ко мне после обеда, когда я вяло ковырялся в остатках клубничного желе.
– Ну, здравствуй, Аарон. Давно не виделись.
– Угу. – Сую ложку в рот.
– Сам расскажешь, как эта адская смесь попала в твой организм?
– А что там было?
– А ты не в курсе?
– Поверьте, док, приехать в больницу в бессознательном состоянии и со стояком – не моя прихоть. И я был вам очень признателен, если бы вы мне подробно рассказали о том, что вам удалось выяснить из моих анализов. Это для того, чтобы я потом мог как следует разобраться с теми шутниками, которые это сделали.
– Что ж, я не впервые сталкиваюсь с подростками в похожем состоянии. И обычно, это девушки. У которых, помимо всего прочего наблюдаются… совершенные действия сексуального характера. То есть, их накачивают и …
– Я понял, к чему вы клоните. – Мрачнею.
– То, что ты выпил, – доктор Айзенберг оказывается рядом с кроватью, – было сделано для тебя?
– Нет,– качаю головой, – для другого человека.
– Что ж, пропорции препаратов были явно не соблюдены и завышены. – Мужчина откашливается. – Ты понимаешь, что это может вылиться в подсудное дело? Убить вас не убили бы, но нанесен непоправимый вред для здоровья. И сделано это было явно не с добрыми намерениями. А значит, это можно расценивать…
– Никак это не нужно расценивать, – прерываю его речь.
– Аарон, если бы эту смесь выпила бы девушка, а я прекрасно понимаю, что ее сделали не для парня, – врач хмурится, – последствия были бы печальнее. Если бы у нее оказался слабее организм, ее бы попросту отправили в отключку на несколько дней. И это не шутки. Такие действия наказуемы.
– Я все понял и разберусь со всем самостоятельно. И, как совершеннолетний житель этого города, я имею право отказаться от предъявлений каких-либо претензий.
– Ты уверен, что хочешь покрыть виновных? Не пожалеешь о своем решении?
– Нет. – Уверенно киваю в ответ.
– Хорошо, дело твое. Но я обязан поговорить с твоими родителями.
– Не стоит.
– Аарон, дело даже не в случившемся. – Врач машет перед моим носом папкой с моими анализами. – Это даже хорошо, что ты попал к нам в больницу. Есть кое-какая динамика в твоем состоянии. И она не очень хорошая.
Я тогда даже ничему не удивился. В последнее время у меня в жизни почти ничего не происходит хорошего. Поэтому… когда приехала мама с отцом, я отказался присутствовать на разговоре. Бесцельно блуждал по коридорам и рассматривал пациентов и их родных. Я ненавидел больницы не за то, что был здесь частым гостем. А за те эмоции, которыми были пропитаны эти стены. Сколько бы слоев красок на них не было, сколько бы жизнерадостных плакатов и фото не наклеено, все равно от них разило болью. Я повидал здесь многое: и счастливые лица на выписках из родильного отделения, и отчаяние у хирургического блока, когда от тебя ничего не зависит и ты ничем не можешь помочь, кроме как понадеется на опыт хирургов. И даже скорбь. Последнее можно прочувствовать на последнем этаже, где расположено онкологическое отделение. Именно туда меня притащил Джейсон после неудачной попытки суицида. Притащил на руках, без кресла и усадил на стул посреди коридора, чтобы я не мог никуда деться.
-Смотри, – шипел он мне в лицо, – смотри, как люди из последних сил цепляются за то, что ты готов был просрасть из-за своей слабости.
И я смотрел. Я видел стариков, людей средних лет, своих ровесников и даже детей, которые стоически терпели ад. И тогда, я, человек никогда не считавший себя сентиментальным, расплакался. Потому что мои беды оказались пустышкой по сравнению с тем, что переживали эти люди. И больше мыслей сделать с собой что либо не появлялось. Вот такая у меня вышла перезагрузка.
Да, по мнению остальных, я стал более жестоким и озлобленным. Но они не понимали, что за всем этим я скрываю самое обычное чувство страха. Как и сейчас, когда доктор Айзенберг что-то говорил моим родителям за закрытыми дверями своего кабинета, я попросту трусливо свалил. Боясь, что услышав что-то плохое, сорвусь и покажу свою слабость. А они не должны этого видеть. Вот поэтому я и дожидался лифта, чтобы поскорее скрыться со своего этажа. И совсем не ожидал увидеть там Аллегру в домашнем костюме и такой же биркой на руке, которая свидетельствовала о том, что она явно здесь не временный посетитель.
– Ну, привет, – въезжаю в лифт и делаю разворот.
– Привет. – Девушка засовывает руки в карманы кофты. – Тебе куда?
– В кафетерий. А тебе?
– Тоже.
– Почему ты выбрала именно грузовой лифт?
– Здесь народу всегда мало. – Отстраненно отвечает она. – А ты?
– По той же причине, – отшучиваюсь, чтобы хоть как-то разрядить обстановку. – Не люблю большое скопление людей, они вечно пытаются усесться мне на коленки.
И это действует. Потому что она хлопает себя ладонью по лбу и хихикает, но тут же пытается стать серьезней.
– Прости, не подумала и ляпнула ерунду.
– Да ладно, я не в обиде.
Лифт останавливаются и я, как истинный джентльмен, пропускаю девушку вперед. А затем выкатываюсь следом и следуем к стойкам, где расположены сэндвичи и десерты. Не сговариваясь, берем одинаковые пирожные и стаканы с лимонадом.
– Можно мне с тобой? – удивляет ее вопрос.
– Конечно, какие проблемы. – Останавливаюсь у столика, где с одного края есть мягкий диванчик, а с другого пустота и я могу с легкостью ее заполнить своей коляской.
– Как ты себя чувствуешь? – Аллегра делает глоток из стакана.
– Уже нормально.
– Это хорошо. – Она поджимает губы. – Слушай… я хотела бы извиниться и сказать тебе спасибо. Если бы не ты…
– Все в порядке. – Опускаю глаза на свои руки, которые сжимали металлические дуги колес.
– Нет, – она качает головой, – ты просто многого не знаешь. И если бы я тогда выпила тот напиток, были бы плачевные последствия. Так что ты меня спас. Спасибо тебе за это.
– Эмм… хорошо, если тебе это так важно, я принимаю твою благодарность. – Говорю эти слова вслух, а сам про себя делаю пометки, что Майку это просто так не сойдет с рук.– Но, тогда и ты прими мою. Ты тоже меня спасла. И от поцелуя с Рут и потом, когда вызвала скорую.
– Ты помнишь? Ты же был в отключке, – удивленно смотрит она на меня своими серебряными омутами и я впервые понимаю, что с Аллегрой что-то не так.
У нее уставший вид. Из-за сильной бледности кожи, выделяются синяки под глазами. И вообще, она выглядела так, будто последние сутки рыдала.
– Почему ты здесь? – пропускаю ее вопрос мимо ушей.
– Временные проблемы со здоровьем. – Она отстраняет взгляд в сторону и нервно теребит полоску на запястье.
– Метка кардиологии, – озвучиваю расшифровку цвета ее больничного браслета и она тут же одергивает рукав еще ниже, закрывая то, что я уже увидел. – Что с тобой?
– Какая разница? – Аллегра моментально меняется в лице. И передо мной вместо добродушной девушки я вижу… самого себя, только в девичьем обличии. Озлобленной и той, которая не хочет, чтобы кто-то лез в ее душу. – Хочешь поиграть в психолога? Или простое любопытство берет верх?
– Ни то, ни другое, – поднимаю ладони вверх, будто показывая, что сдаюсь ей. – Прости, полез не в свое дело.
– Не делай так больше, – произносит она с нравоучительными нотками в голосе, но вроде бы уже не сердится.
– Но хоть скажи, ты надолго здесь?
– Тебе-то, зачем эта информация? – Сужаются ее глаза.
– Ну, мне же надо коротать с кем-то время, – жму плечами, – а с тобой это будет происходить веселей.
Я ожидаю от него чего угодно: и посыла на три буквы, и выливания лимонада на мою голову и просто отрешенного молчания. Но вместо всего этого, она лишь вздыхает и откидывается на спинку диванчика. В ее глазах столько печали и еще непролитых слез, что я понимаю, да, она здесь надолго. Как и я. Мы оба – заложники обстоятельств, которые пока не видят выхода из сложившейся ситуации.
14. Аарон
Эти две недели «после» оказались самыми странными в моей жизни. Во-первых, я обрел человека, в котором познал и близнеца по духу, и друга. Но это было позже. А сначала я коснулся дна, но не в прямом смысле, а метафорически. И весь мир снова погрузился в серый цвет.
Случилось это, когда меня все-таки затащили на ряд анализов и диагностик. И если на первом этапе у меня еще получалось воспринимать все со свойственной мне иронией и долей язвительности. То с каждым новым листом в моей истории болезни и, соответственно, мрачнеющим лицом врача, эта ирония блекла и сдувалась. И уж если в больницу зачастил отец, то дела реально обстояли паршиво.
– Мам, – подаю голос сразу же, как только она оказывается в палате, – что со мной?
Понимаю по ее глазам, что она боялась этого вопроса. Мама мнется у порога и не решается подходить ближе, судорожно сжимая лямки сумки.
– Мама? – мне кажется, что в палате становится на несколько градусов холодней.
– Аарон, – наконец-то отмирает она и выдавливает слабую улыбку, – все будет хорошо.
– Будущее время вместо настоящего, – сокрушенно озвучиваю свои догадки. – И… что… что врачи говорят?
– Я не сильна в их терминологии…
– Мне плевать на заумные слова, – стопорю ее, – скажи нормальным человеческим языком. Они должны были тебе разжевать всю информацию, так что не прикидывайся незнающей особой.
Мое раздражение логично. Я в кои-то веки интересуюсь своим здоровьем и меньше всего хочу, чтобы меня обманывали или приуменьшали действительное положение вещей. Потому что я впервые за все это время реально хотел быть полноценным членом этого общества. И причиной тому была Аллегра.
Наше общение сложно назвать приятельским. Это больше смахивает на временное сотрудничество. Просто потому что мы оба оказались в незавидном положении. А хандрить иногда полезно в компании. Мы редко целенаправленно договаривались о встречах. Просто находили друг друга в том или ином месте и зачастую сидели молча, каждый погруженный в свои мысли. И нам в этом молчании было комфортно. А когда мы о чем-то говорили, я все больше поражался тому, насколько мы с Аллегрой схожи. Иногда ее размышления казались настолько глубокими, будто ей уже давно за пятьдесят и она повидала многое на своем пути. А затем ты просто понимаешь, что это жизненные обстоятельства вынудили повзрослеть ее так рано. И в такие моменты становилось горько, ведь молодые люди вроде нас не должны вот так сидеть и говорить о вечном. О том, чему не суждено сбыться. Мы должны строить планы на будущее. Но кто-то незримой рукой постоянно выбивал фундамент и все рушилось. Сложно предугадать, что будет через год, если ты не знаешь, что будет завтра. Это самая любимая фраза Аллегры за последнее время, от которой у меня появлялись мурашки. И смотря в эти глаза серебряного цвета, мне до безумия хотелось, чтобы пресловутое «завтра» у нее выдавалось как можно безоблачней. Мне впервые хотелось сделать для другого человека что-то, что принесло бы ему хотя бы толику радости. Но, как оказалось, мое «завтра» тоже под вопросом.
–Аарон, милый, – мама подходит к постели и берет за руку, – томография показала, что есть новые участки разрушений в позвоночнике.
– И? Пусть вставят новую пластину, как и в прошлый раз.
– Там… там такой участок…– мама поджимает дрожащие губы, – доктор Айзенберг говорит, что велик риск… что вмешательство сделает еще хуже.
– Насколько? – во рту мгновенно пересыхает. – Насколько, мама?!
– Девяносто процентов того, то ты останешься прикованным к постели, – заливается слезами она в ответ, – обездвиженный по шею.
– А без вмешательства? – еле шевелю губами. – Что будет без него?
– Они не знают точно…
– Что будет?!! – кричу и чувствую, как глаза предательски влажнеют.
– Тоже самое, но мучительнее! – срывается и мама в ответ, но тут же берет себя в руки. – Ты не переживай, мы найдем других врачей. Мы будем искать новые виды лечения. Мы все попробуем…
Но я ее уже не слышу, скидываю ее цепкие ладони и скатываюсь с постели в коляску. Несмотря на ее причитания, выруливаю из палаты и качусь, куда глаза глядят. Точнее ими я как раз едва что-то вижу, так как они полны слез и я безумно не хочу разрыдаться на глазах у всей больницы. Не сейчас. Не надо. В груди так мало воздуха, что я задыхаюсь. Мне как будто мало места в собственном теле.
– Эй, Аллен, – слышится знакомый голос, – куда ты?
– Отвали, Аллегра, – проношусь мимо.
Дальше. Еще дальше по коридору. Еще один поворот. Лифт. Чьи-то возмущения по поводу отдавленных ног. Похрен. Взмываю на самый последний технический этаж и толкаю тяжеленную дверь, но она не открывается и тогда, я молочу по ней изо всех сил, сбивая костяшки в кровь. Ору от бессилия. Как вдруг, чья-то рука с бейджем скользит по сканеру и открывает мне спасительный выход. А еще помогает коляске перекатиться через высокий порог и вот, я на крыше. Смотрю на небо, на закат и понимаю, что сил кричать уже больше нет. Просто чувствую, как широко распахнутые глаза проливают слезы, а внутри пустота. Только тело дрожит и раскачивается из стороны в сторону. Я даже не совсем понимаю, что меня обнимают. Легко так и почти невесомо чьи-то руки покоятся у меня на плечах, притягивая к себе. И только по знакомому аромату яблок, узнаю Аллегру. Закрываю глаза и втягиваю этот запах, который удерживает меня на краю помутнения рассудка и зарываюсь в ее руку носом. Чувствую, как одна ладонь девушки медленно прохаживается по моим волосам, успокаивающе поглаживая. А затем, почти у самого уха, тихо звучит ее голос:
– Когда ты захочешь плакать, позови меня. Я не обещаю тебя рассмешить, но я могу поплакать с тобой. Если однажды ты захочешь сбежать, позови меня. Я не обещаю уговорить тебя остаться, но я смогу сбежать с тобой. Если однажды ты не захочешь вообще кого-либо слышать, позови меня. Я обещаю прийти ради тебя. И обещаю вести себя тихо.
– Но если однажды ты позовешь, а я не откликнусь, пожалуйста, поспеши ко мне! Вероятно, в этот момент я в тебе очень и очень нуждаюсь. – Заканчиваю за Аллегрой цитирование известного Габриеля Гарсия Маркеса и вздыхаю. Потому что именно эти строки сейчас как ничто другое, передавали все мои чувства. И в порыве благодарности, я касаюсь губами ее кисти там, где можно прочувствовать пульс.
Аллегра на мгновение замирает и мне кажется, что я поступил неправильно, ведь она мягко выдергивает руку и я больше не чувствую ее тела позади себя. Но лишь на короткое мгновение. Потому что в следующую секунду, она оказывается у меня коленях, обнимая меня изо всех сил. И я обнимаю ее в ответ.
