Дан Берг
Наложница в Гиве
– Да только вышло недостойно и вертепно! Некие негодяи, коими не бедна Гива, окружили дом Менахема, стучали в двери, кричали и требовали у хозяина выдать им левита, чтобы познать его. А тот вывел им свою наложницу, и подлецы насиловали ее чуть не целую ночь. Ранним утром Цадок забрал Дину, не знаем, живую или мертвую, и увез к себе на Эфраимову гору.
– Да-а-а… Беда… И без того за Гивой и коленом Беньяминовым слава недобрая идет, а тут такое… Боюсь, прознают об этом во всех племенах Израильских, – запричитал Бнаяу.
– Эх, поздно мы хватились дурной молвы стеречься! А несчастье одиночеству враг – не знаешь разве? Худшее случилось через ночь. Цадок расчленил тело Дины и части его разослал главам колен Израильских. Теперь вожди народа требуют выдать злодеев на общий суд, а не то, грозят, мечом и огнем научат нас законы Божьи блюсти!
– Умно ли всему иудейству принимать на себя одного города вину? А наша воля не правосудна стала? Как избежать братоубийства и лица не уронить?
– Я теми же вопросами задался сегодня утром, услыхав запоздалый доклад. Щадя твой сон, Бнаяу, я решился действовать в одиночку, надеясь на одобрение дудящего со мной в одну дуду уж много лет. Я подумал, коли нам доверяют мало, стало быть, надо звать дознавателя со стороны. Пусть сперва разберет дело, а там – велик Всевышний! Я побывал в Иевусе, где вершит расследования многоумный Атар-Имри. Его повсюду знают и почитают, и доверие слову его непреложно. Вот-вот он пожалует.
– Толково придумал, Баная. Встретим наезжего доку достойно. А что нам остается, коли нет царя над народом? А всякий царек глядит и судит со своего бугорка!
2
Атар-Имри – человек положительный. Ему на вид лет этак сорок пять. Он женат и почти счастлив в супружестве. Почему “почти”? Да потому, что богам не угодно было одарить чету отпрысками. Почему “богам”, а не Богу? Очень просто: Атар-Имри – язычник, как и все жители Иевуса, и поклоняется многим божествам. Впрочем, сей изъян не убавляет и тютельки от сыскного мастерства его.
Говорят, Атар-Имри происхождения простого. Наверное, поэтому он не заносчив и не спесив. Порой бывает вспыльчив, а то и груб. Подозреваемый, который врет ему, – рискует получить изрядную затрещину от человека сильного с тяжелой рукой. Он честен, нелицеприятен и к слабому милосерден. Острый ум и тонкое чутье на доброе и злое принесли широкую известность дознавателю из Иевуса.
Выслушав внимательно обоих старейшин, Атар-Имри потребовал себе колесницу для разъездов и заручился обещанием получать в подкрепление вооруженных воинов всякий раз, когда продиктуют обстоятельства. Крепким рукопожатием был скреплен договор одного язычника и двух иудеев.
– Он отлично изъясняется по-нашему, – сказал Бнаяу, когда Атар-Имри отправился осматривать колесницу и знакомиться с кучером.
– Он понимает и сочувствует, – поддержал Баная, многозначительно подняв вверх указательный палец, – удивительно весьма, как умен и благороден может быть человек, ни разу не слыхавший речей мудрецов наших!
3
– Отец, я в глазок глянула – за дверью чужак какой-то. Стучит настойчиво. Странный. Я боюсь открывать!
– Обожди, дочка, я сам впущу его.
Хозяин отворил дверь. Перед ним стоял незнакомец, глядел доброжелательно.
– Я – Атар-Имри, – представился вошедший, – я гланый дознаватель города Иевуса. Старейшины Гивы поручили мне расследовать преступление, о котором ты несомненно знаешь.
– Я – Менахем, крестьянин местный, а это – дочь моя, Наама.
– Слышал уже. Неспроста я к тебе явился, сам знаешь почему.
– Проходи в горницу, занимай место у стола, Атар-Имри, – с привычным гостеприимством пригласил Менахем, – что желаешь пить – молоко козье или вино белое?
– Кружку вина, пожалуй. Какой запах аппетитный струит очаг твой! – заметил гость, усаживаясь на лавку.
– Дочка пряники испекла. Как раз поспели! Уважишь?
– Не откажусь, Менахем, спасибо. Вижу: не зря твое хлебосольство по городу вашему славится!
– Неси-ка, Наама, вино да горяченьких пряников гостю! Ешь, угощайся, Атар-Имри, не робей, пряники медом смазывай!
– Благодарю. Перейдем к делу, Менахем. Рассказывай, каких гостей в дом привел, и что потом случилось. Говори правду и без утайки.
– Я возвращался с поля вечером. Темнело. Вижу, стоят на площади двое мужчин и женщина, не городские, им переночевать нужно. Расспросил их – кто такие, откуда идут и куда направляются. Взял путников к себе на ночлег.
– Как они назвались и что рассказали о себе?
– Левит Цадок с наложницей Диной и со слугой Яривом возвращались из Бейт-Лехема к себе домой на Эфраимову гору, – начал Менахем, – слуга, умный юноша, предложил завернуть в Иевус – там безопасно, потому как злоумышленникам не разгуляться, коли охранной службой управляет человек искусный!
Атар-Имри не был падок на лесть, но не имел ничего против лестных намеков. Он сдобрил очередной пряник хорошим количеством желтого ароматного яства, отхлебнул из кружки и спросил: “Отчего же эта троица предпочла Гиву?”
– Дело в том, что Цадок, как человек богобоязненный, не захотел входить в языческий город, предпочтя телесную опасность уступке духу – решение народом нашим уважаемое. Не сочти за обиду, дорогой Атар-Имри…
– Не сочту. Продолжай, Менахем.
– Мы поужинали и мирно беседовали при свете масляной лампы. Наама о чем-то шепталась с Яривом возле очага. Вдруг раздались с улицы крики. Недостойнейшие из горожан потребовали от меня выдать им моего гостя – они хотели познать его. Храбрый, доблестный Ярив успокоил нас. Он сказал мне, мол, взамен Цадока предложи горлопанам наложницу левита и дочь свою. Возникнет раздор меж негодяями, и тогда я выйду и разгоню их. Я поступил по его словам, но злодеи не послушали меня и освистали.
– А если бы послушали тебя? Ведь двух невинных женщин, одна из них дочь твоя, ты предлагал преступникам на растерзание!
– За Нааму я не страшился – она уроженка Гивы и никто не посмел бы ей вред причинить. А Дина… Она ведь не девица… Нет преступления хуже, чем честь мужскую поругать! А, главное, Ярив взялся защищать нас!
– Да, верно! Нельзя упускать из виду столь важную подробность. И что же случилось потом?
– Наама, принеси, дочка, еще вина и пряников, да нас с тобой не забудь. Так вот, потом, шепнув что-то Цадоку и сжавши в гневе кулаки, Ярив выскочил за дверь – не иначе, как воевать с подлецами! Крики не умолкали. Цадок выглянул на улицу и Ярива не увидел. Он подождал еще минуту-другую и сказал: “Зла не избежать, пусть свершится меньшее из двух!” И с этими словами он вывел Дину. Мы услыхали шум драки. Вскоре остались голоса двоих.
– Левиту этому известна мера зла, – заметил Атар-Имри, – весьма полезное знание…
– Я продолжаю. Утром Цадок отворил дверь, и мы увидали распростертую на пороге обессиленную Дину. Мерзавцы надругались над женщиной. Цадок спросил Дину о чем-то, я не слыхал ее ответа. Он увез ее домой.
– А что Ярив?
– О нем наша главная печаль! – восклинул Менахем, а Наама заплакала, – он пропал, боимся, не случилось ли несчастье, не погиб ли юноша в неравном бою?
– Отчего дочь твоя в слезах?
– Да ведь Ярив жених ей! Пока мы с Цадоком и Диной толковали о безделицах, молодые, сидя у огня, не теряли даром время – сговорились о женитьбе. Полюбили друг друга. В добрый путь! Но где же суженый? Всевышний, храни его и нас от беды!
– Будем уповать на милость богов. Благодарю вас, славные отец и дочь. И за угощение спасибо вам! – сказал на прощание Атар-Имри и покинул радушный дом.
4
“Пришло время ехать на Эфраимову гору, – подумал Атар-Имри, – наперед знаю, там ожидают меня интересные беседы.” Он растолкал дремавшего возницу. “Ну, дружище, ты готов отправиться в путь?” Кучер приданной Атару-Имри колесницы страшно обрадовался – конец скуке ожидания! “Конечно, мой господин!” – прозвучал бодрый ответ.
Атар-Имри почел за благо сперва потолковать с соседями Цадока. “Если они благонамеренны, – рассуждал он, – то я узнаю от них многое о левите и о причастных к нему. Никогда не лишне вперед подковаться перед встречей с героями преступлений!”
– Приветствую тебя, почтенный дознаватель! – раздался молодой голос за спиной Атара-Имри, – мы в поселении догадались, что приедешь к нам. Меня зовут Офир, а твое имя всем уж известно! Я сосед левита Цадока.
– Приветствую и я тебя, Офир, – воскликнул Атар-Имри, обрадованный столь кстати случившейся встрече, – я думаю, нам следует познакомиться поближе!
– Несомненно!
– Мир дому сему, и обитателям его – мир! – воскликнул гость, входя в жилище Офира.
– Дорогая супруга, этот человек по имени Атар-Имри прибыл из Иевуса, чтобы разбрать, кто больше и кто меньше виноват в деле Цадока, – представил Офир своей жене Офире вошедшего гостя.
– Господин устал с дороги? – спросила Офира, – чем желает подкрепиться?
– Благодарю! Я думаю, два-три солидных глотка красного вина прибавят мне сил.
– Кувшин и кружка на столе. Прошу наполнять без церемоний! – жестом показал Офир, приглашая к столу жену и гостя, а сам уселся напротив.
– Что еще объединяет молодых людей, кроме похожих имен?
– Еще? Любовь объединяет нас! Мы – молодожены! – выпалил Офир и обнял Офиру за талию, а Офира зарделась и облокатила голову на плечо Офиру.
– Я тронут и умилен. Примите лучшие мои пожелания.
– Спасибо! – в голос ответили оба.
– Но я пришел говорить с вами не о вашей, а о чужой любви. Уверен, вы догадываетесь о чьей. Для начала я бы хотел услышать, чем дышит Цадок.
– Мы уважаем левита за богобоязненность – он образец преданности вере, а если вдуматься, то следует признать, что он неколебимый однолюб! – убежденно вымолвил Офир.
– Ты раздуваешь его достоинства, Офир! – всплеснула руками Офира, – его богобоязненность сродни исступлению, и замечен в измене однолюб!
– Мне нужны подробности, – строго заметил Атар-Имри.
– Есть изъян в натуре Цадока, – признал Офир, – он непомерно склонен к винопитию, и Дина, которую он любил безмерно, не желала мириться с этой слабостью.
– А еще Дина упрекала Цадока за чрезмерное увлечение молитвами. Бедняжка хотела его внимания к себе, а не к Богу! – добавила Офира.
– Короче, не мирясь и упрекая, Дина лишила Цадока своих ласк и уподобилась блуднице в надежде наказать и образумить. Раненый в самое сердце левит отправил наложницу к ее отцу, – продолжил Офир.
– Сердечная рана твоего праведника быстро затянулась и он утешился с другой! – поспешила возразить Офира.
– Не надо упрощать, Офира! Кому под силу долго сносить одиночество?
– Согласна, Офир! Ни вино, ни молитва не заменяли ему лобзаний!
– Кто эта другая женщина? – спросил Атар-Имри.
– Ее имя Мерав. Она живет неподалеку. Она беззаветно полюбила Цадока…
– Как кошка! – вставила Офира.
– Мерав ненавидит Дину, – продолжил Офир, – и, я уверен, рада будет ее смерти. В последнее время Цадок охладел к Мерав. Он скучал по Дине. Он не мог жить без нее. Возможно, и она раскаялась в легкомыслии. Не в силах противиться воле чувств, он решился вернуть ее. Мерав сходила с ума от ревности, но не вызволить из плена сердце любимого…
– Расскажите о семье Мерав, – потребовал Атар-Имри.
– Она живет с двумя братьями и отцом, – сообщил Офир, – весьма имущее семейство. Владеют большим наделом земли. Весной и летом растят овощи и хлеб. Осенью и зимой вялят мясо. Мужчины охотятся на оленей, свежуют туши, выделывают шкуры. Мерав нарезает, солит, вымачивает и сушит оленину на ветру. Потом ловко продает с прибытком.
– В их казне семейной, поди, уж места нет для серебра! – добавила Офира.
– Их трудолюбие – залог богатства и наглядный образец для многих. Учиться у них, а не завидовать! – заметил Офир.
– Благодарю вас, молодожены, – сказал Атар-Имри на прощание, – вы помогли мне. Я еще наведаюсь в ваше поселение.
5
“Менахем с Наамой и Офир с Офирой, похоже, люди без затей, и нет лукавства в их словах, – размышлял Атар-Имри, – но прежде, чем явлюсь к левиту, разузнаю-ка я побольше о нем самом и о наложнице. Надо навестить отца Дины в Бейт-Лехеме.”
Утром, когда Атар-Имри выезжал из городских ворот Гивы, колеснице преградил путь Бнаяу.
– Почтенный гость наш! – воскликнул старейшина, – гонец из Иевуса привез тебе привет от благоверной твоей супруги. Она просила передать, что сильно скучает и хочет знать, когда ты вернешься. С каким сообщением я должен вернуть гонца?”
– Пусть сообщит, что и мне разлука тяжела, но я занят по горло, и дохнуть некогда, а когда вернусь – не знаю. Эту монету, будь добр, вручи посыльному!”
– Счастливый муж, – пробормотал Бнаяу всед удаляющейся колеснице, – впрочем, моя Анат тоже отменно радует меня!
Открыв незапертую дверь, Атар-Имри решительно вступил в дом несчастного отца Дины. Он прошел на середину комнаты и сообщил хозяину свое имя и намерение, с которым явился. В ответ Эйнав назвал себя и указал вошедшему место, где присесть.
– Я пребываю в трауре, иноплеменник, – тихо произнес Эйнав, – в силах ли твоих найти виновных? А если преуспеешь – не будет толку для меня. Ты вернешь мне дочь, ты чудодей?
– Поверь, Эйнав, я скорблю с тобою вместе. Ты прав, я не творю чудес. Пусть я не в силах отцовскому горю помочь, зато, способствуя миссии моей, ты окажешь услугу народу твоему. А иудеи помнят добро, не так ли? Я жду от тебя правдивых ответов на мои вопросы.
– Спрашивай, Атар-Имри… Хочешь пить с дороги? Вон в углу стоит бочка со свежей водой, зачерпни ковшом, утоли жажду. А потчевать тебя – не настроен мой дух.
– И на этом спасибо. Расскажи мне, Эйнав, о зяте твоем и о супружестве Цадока и Дины.
– Цадок обожал Дину, признаю. И она его любила. Но случился разлад меж ними…
– Почему он изгнал ее и вернул тебе?
– Левит сей, попросту говоря, пьяница, а дочь моя ставила ему на вид. Он же не терпел порицаний, хоть и справедливых, и придумал, как благовидно ее спровадить. Потом раскаялся, потому как не мог жить без нее. Я многое ему прощал – ведь он Дину мою любил.
– Что изобрел твой зять?
– Святоша сей и к бессовестному поступку благоприличную причину подведет. Увидал муху в похлебке и упрекнул Дину, мол, невнимательна ты ко мне. Другой раз выловил из миски муху – ногами затопал в гневе притворном. А уж как заметил в каше волос, то немедленно вернул мне дочь!
– По мнению Цадока волос в еде мерзее мухи?
– Не понимаешь ты, язычник! Наши мудрецы растолковали, что муха может залететь в кушанье за мгновение до того, как оно будет подано мужчине, стало быть, женщина не всегда успеет заметить насекомое, и вина ее умеренна, если не повторяется. Другое дело – волос! Тут уж непочтение к хозяину налицо, и за эту провинность муж вправе изгнать жену. Цадок во всем следует ученому слову.
– Поставим ему это в заслугу. Утонченное рассуждение, однако! А теперь припомни, Эйнав, те дни, когда Цадок гостил у тебя, собираясь увезти Дину.
– Прожил он у меня трое суток. С ним был слуга Ярив. Мы с Диной старались, угощали его самым лучшим. Я просил его побыть еще денек-другой. Но он заторопился. Я-то знаю, почему. Он Дину сильно любил, не терпелось ему с ней уединиться. Ну что ж – дело молодое, законное! Всякому отцу приятно знать о счастье чада своего.
– Ты всё мне сказал, Эйнав?
– Вроде, да. Говорят, бедняжка умерла от мук, а потом Цадок разрезал плоть ее на части. Я верю! Безумный этот пустосвят мог своими руками на бесчестие ее отдать и над телом надругаться, чтоб потрафить чудовищу безгрешия…
– Я в твоей вере не силен, но сдается мне, ты молвишь богопротивное. Но я о другом тебе скажу. Ты обманул меня, Эйнав! Ты утаил, что Дина изменяла Цадоку. Не потому ли он изгнал ее? А ты мне толковал про муху, да про волос!
– Не зря говорят, что сыскарей гложет страсть заглядывать в темные углы. Я рассказывал со слов Дины. А слухам я не верю!
– Слухи небеспричинны. Прощай, Эйнав, я сострадаю твоему горю.
6
“Теперь, потолковавши с тем, с другим и с третьим, я представляю характер левита, – рассуждал Атар-Имри, – и я задаю себе вопрос: мог ли богобоязненный Цадок своей рукой убить женщину? Навряд ли, но для заключения нужны еще сведения. Пора снова ехать на Эфраимову гору и знакомиться с левитом.”
Старейшины попросили Атара-Имри подняться в их апартамент.
– Как подвигается расследование, – спросил Баная, – и что ты думаешь делать дальше, дорогой наш Атар-Имри?
– Я не думаю! – с раздражением ответил Атар-Имри, очень не любивший такого рода вопросы, – и я не знаю, что буду делать дальше! Пока я намереваюсь встретиться с левитом. До свидания.
Атар-Имри вошел в дом Цадока. Перед ним стоял мрачного вида молодой мужчина. Тяжелый взгляд, нечесаная борода, неумытое лицо и небрежная одежда старили левита.
– Проходи, Атар-Имри. Я ждал тебя. Садись. Выпьем для бодрости по кружке вина.
– Я не пью вина, Цадок. Надеюсь, и без твоего любимого напитка нам достанет бодрости обсудить дела.
– Не хочешь – как хочешь, а я себе не откажу, тем паче, что тяжко на душе, – сказал Цадок, осуществляя свое намерение.
– Скажи-ка, Цадок, ты любил Дину?
– Неужто это относится к расследованию? Да, я ее любил и никогда не забуду, – ответил Цадок и провел грязным рукавом по глазам.
– Я думаю, мой следующий вопрос очевиден для тебя без слов?
– Вполне. Я изгнал ее потому, что она мне изменяла.
– А муха и волос?
– Э-э-э… Кто хочет слыть обманутым мужем? Мне нужен был законный предлог. Однако, ты хорошо подготовлен!
– Надеюсь доставить тебе еще не один пример моей осведомленности. Есть мнение, левит, что Дина совершала легкомысленные поступки в отместку за твое пьянство и за то, что ты свой пыл делил несправедливо между ней и молитвами.
– Я думал об этом. Я намеревался исключить вино из своей обыденности. Но любовь к Богу я ставил и буду ставить выше любви к женщине! Точка!
– Почему ты захотел вернуть Дину?
– Я уж говорил! Я ее любил и не в силах был жить без нее. Я простил. Я верил, что она раскаялась.
– А что ты скажешь о Мерав?
– Мерав – бремя на совести моей. Я дал ей ложные надежды. Свою единственную я отослал, а одиночество-то тяжко терпеть…
– Цадок, ты привез Дину из Гивы после захода солнца. Где ты находился ночью?
– Ты подозреваешь меня в убийстве женщины, иевусей?
– Я подозреваю всех, включая тебя. Позволь задавать вопросы мне! И в твоих интересах отвечать на них.
– Много ты смыслишь в моих интересах!
– Я жду ответа. Где ты находился ночью?
– Только я вошел в дом и уложил Дину на лавку, как появились отец и братья Мерав. Они предложили выпить вина. Мы направились в одно известное нам место. Я думал тотчас вернуться к Дине. Каюсь. Я увлекся. Явился домой только на исходе ночи.
– Когда ты увез Дину от Менахема, она была жива?
– Она дышала, но тяжело. Я пытался заговорить с ней, но не получил ответа.
– А домой ты ее доставил живую?
– Да.
– А когда ты, наконец, вернулся после возлияний…
– Она была уже мертва!
– Продолжай!
– Я был изрядно пьян… еще не рассвело…тело остыло… я раздел ее… – с трудом проговорил Цадок и вновь пустил в ход рукав давно нестиранной рубахи, промокнув влагу на воспаленных глазах. Выпил кружку вина.
– Почему ты отдал возлюбленную на растерзание насильникам?
– Негодяи хотели познать меня. Но мужеложство есть худший грех перед лицом Всевышнего. Я отдал им Дину. Я уж говорил тебе, что любовь к Богу для меня выше плотской любви. Я не себя спасал. Не знаю, поверишь ли, услышишь ли вопль сердца моего?
– Зачем, Цадок, ты расчленил тело на части, надругался над ним? Ведь и мертвому честь положена!
– Верно, положена! Весь следующий день я тяжко думал и к ночи решился на поступок. Я принял грех на душу свою ради спасения души народа моего. Я разослал части тела во все колена Израильские, дабы узрели главы племен, как нетерпимо развратились иудеи, коли помышляют о мужеложстве, насилуют и убивают! Да свершится грозный суд, а если надо, пусть будет перебито нечестивое колено Беньяминово – виноватый и правый без разбора!
Ошеломленный Атар-Имри не мигая глядел в горящие глазами собеседника. “Цадок, если бы женщина была еще жива, умертвил бы ее ради высшей цели?” – спросил он.
– Не знаю… Нет, не посмел бы живую душу погубить…
– Не мне, Цадок, святость твою возносить или клеймить. Расскажи-ка про Ярива, слугу твоего.
– Ярив не слуга мне больше! Ярив – подлец! – горячо воскликнул Цадок, – он предал меня! Когда раздались крики негодяев, он шепнул мне, мол, погоди, я, как самый сильный и опытный в уличных боях, выйду первый и начну разгонять свору, потом тебя на помощь кликну, и мы вместе добьем последних. Я не дождался его. Я выглянул и увидал – он прячется за углом, он струсил.
– Трус мечет угрозы, когда уверен в безопасности, трусливый друг страшней врага, – вставил слово Атар-Имри.
– Я понял, зла не избежать, и вывел Дину, – продолжил левит, – меж негодяями возникла ссора. Садомитов прогнали двое дюжих силачей, и им досталась Дина.
Цадок всхлипнул. Снова наполнил кружку. Атар-Имри собрался уходить, но что-то вспомнил. Попросил Цадока показать ему комнату, где лежала Дина. “Вон та дверь!” – указал левит, не вставая из-за стола.
У стены стояла лавка, покрытая пропитанными кровью циновками. В углу на полу валялось серого цвета платье из грубого полотна. От подола его был отрезан кусок. “Какого цвета платье было на Дине?” – крикнул Атар-Имри через открытую дверь. “Не помню. Кажется, красное…” – пробормотал Цадок и уронил голову на грудь.
Атар-Имри аккуратно сложил находку, убрал ее в свой мешок. “Это обретение будет в помощь мне, странно только, что цвет наряда другой, – подумал он, – а теперь настало время повстречаться с Яривом. Похоже, Цадок хоть и бесноватый, но честен!”
7
– Я – Атар-Имри, расследую дело, в котором и тебе выпало быть замешанным. Ты знаешь, Ярив, о чем я говорю! – без предисловий заявил посланец старейшин Гивы, войдя в дом к слуге, – ты должен правдиво отвечать на мои вопросы.
– Разумеется, мой господин, я воспитан моим любимым хозяином Цадоком, он не терпит лжи и меня к этому приучил.
– Надеюсь. Почему, возвращаясь из Бейт-Лехема, левит избрал местом ночлега Гиву, а не Иевус, до которого путь был короче?
