Дан Берг
Поющие золотые птицы. Рассказы о хасидах
– В Европе это называется “скелет в шкафу” – вновь не удержался вставить слово разносторонний Шломо.
– Шломо! Я прошу прекратить кощунственные речи! Не хочу слышать в своем доме ни о каких скелетах! – воскликнул и без того раздраженный раби Яков и гневно хватил рукой об стол.
Голда молча и сердито гремела посудой у печи. “Молвы боятся, а не совести”, – думала. Реб Гирш растерянно молчал. Гости тихо расходились. На сей раз, нехарактерно и на фальшивой ноте закончились проводы субботы в доме раби Якова, цадика из города Божин.
Недовольных нет, все довольны
Эта история приключилась неподалеку от города Кобринска. В ту пору главой тамошних хасидов был цадик раби Эфраим. Когда раби Эфраим гостил в городе Божине у раби Якова, он из скромности не захотел говорить об этих событиях во всеуслышание, а поведал о них раби Якову с глазу на глаз, ибо полагал, что похвальнее всего те добрые дела, что остаются в тени. А уж раби Яков в свою очередь передал рассказ друга своим хасидам. Вот что они услышали.
У одного богатого помещика служил еврей в должности арендатора. В работе он был прилежен, а, главное, слыл в своем местечке, что расположено совсем рядом с Кобринском, знатоком Торы, и много времени отдавал учению. Жена его держалась того мнения, что неплохо бы ему иной раз сделать исключение и заглянуть в книгу прихода и расхода, а не в Святую книгу, но не будем осуждать женщину за неразумность, а лучше оценим по достоинству ее умение держать при себе такие странные мысли, и не высказывать их вслух и не огорчать мужа.
Случилось однажды, что задолжал арендатор своему хозяину изрядную сумму денег. Год, к несчастью, выдался неурожайный, и нечем было вернуть долг. Помещик же, который и без того не любил евреев и терпел их только за умение прибыльно управлять его хозяйством, не собирался откладывать уплату долга. Он не на шутку пригрозил своему еврею, что если тот просрочит время уплаты, то неминуемо сядет в тюрьму, да еще жена и дети пострадают.
***
Неподалеку, в городе Кобринске, жил один хасид, известный своей праведностью цадик раби Эфраим. Он помогал всем попавшим в беду, и простые люди верили, что он творит чудеса.
Вот жена арендатора и говорит мужу: “Иди к хасиду, расскажи ему про нашу беду, он нам поможет”. Но муж и слушать не хочет легковерную женщину, да и ни в какие чудеса он не верит. “Хасиды твои специально проповедуют простоту, чтобы мнимые чудотворцы могли людей обманывать, дорогая женушка!” – сказал арендатор. “Глупо выказывать недоверие, попробуй-ка лучше проявить доверие, дорогой муженек!” – не осталась в долгу его супруга. Наконец, ей удалось уговорить скептичного своего мужа, и, нехотя, арендатор отправился в путь, ведь все равно ничего другого он придумать не мог.
Раби Эфраим встретил посетителя радушно, выслушал его и с радостью вызвался помочь. “Отправляйся завтра поутру на рынок, и как предложит тебе крестьянин купить у него какую-либо вещь, покупай, не задумываясь, и о цене не торгуйся, а покупку свою вези ко мне, и тогда я растолкую тебе, что делать дальше”, – сказал цадик арендатору и, провожая его, весело прибавил: “Бог тебе в помощь и не забывай, что хасид своего брата еврея в беде не оставит”.
Хоть уверенная речь цадика и приободрила арендатора, сомнений в душе должника не убавилось. Жена же его воспряла духом и, закрепляя первую победу над упрямым неверием мужа, твердо сказала ему: “Делай все, как говорит тебе раби, и увидишь, беда обойдет нас стороной”.
И поступил еврей по совету раби и по настоянию жены, то есть отправился на следующий день с утра на рынок, и, как и предсказал раби, встретился ему крестьянин и предложил свой товар – овечью шкуру, и цена ей – один золотой. Оторопел арендатор: зачем ему овечья шкура, да еще по такой неслыханной цене? Вспомнив, однако, наставления раби, не стал торговаться, а достал из кармана последний золотой и вернулся с покупкой домой. Досаду свою выместил на жене: “Последние деньги отдал за этот товар, а что прикажешь с ним теперь делать, дорогая женушка?” А жена ему в ответ: “Дорогой муженек! Вот сказал тебе цадик, что придешь утром на рынок, и непременно встретится тебе крестьянин-продавец. Так и вышло. Разве сам не видишь, что все исполняется по слову раби? И дальше так будет. Завтра же отправляйся к нему”.
“Отличная покупка”, – сказал хасид арендатору, когда тот расправил на столе овечью шкуру, – “Помещик скоро празднует свой день рожденья, соберутся у него богачи и вельможи со всей губернии, и каждый со своим подарком. Вот и ты придешь поздравлять своего хозяина и подаришь ему эту самую шкуру, и все будет хорошо. А сейчас ступай по своим делам, и к вечеру зайдешь ко мне и заберешь свою овчину. Я же тем временем помолюсь за тебя, произнесу кое-какие благословения, да и вообще надо немного потрудиться над этой чудной вещицей”, – закончил хасид наставлять совершенно сбитого с толку должника и дружески похлопал его по плечу на прощание.
Вернувшись вечером домой, арендатор в гневе швырнул на стол злополучный сверток и, как
всегда, обрушился на жену: “Твой праведник велит мне идти на день рождения к нашему душегубу-хозяину и нести ему в подарок эту грошовую крестьянскую овчину. Соберутся у помещика богачи и вельможи, преподнесут ему охотничьи ружья, лучшие ковры, породистых щенков и прочие барские подарки. И среди этой знати появится еврей с овечьей шкурой под мышкой. Да барин просто скажет, что я издеваюсь над ним, и на месте убьет меня за испорченный праздник!” – сердится арендатор.
Горячая речь мужа ничуть не поколебала женщину, и та опять за свое: “Хасид творит чудеса. Если ты сделал первый шаг, делай и второй. Я верю, мы на пути к спасению”. Что ж, твердый характер смягчает судьбу. Арендатор остыл и послушал жену: как говорится, гнев любящих не долог.
***
Сердце сжималось от страха у бедного арендатора, когда приближался он к роскошному дому помещика. На тяжком этом пути то и дело мелькала в понурой его голове мысль: “Не повернуть ли назад, пока не поздно?” Но всякий раз из-за этой мысли выглядывала другая: “А что если и вправду раби творит чудеса?” Чтоб спастись, и маловер поверит в чудо.
В доме помещика слышна была музыка, громкие голоса гостей. Праздник начался. Слуга вышел на робкий стук в дверь, выслушал сбивчивую речь еврея, и, поняв, наконец, что перед ним стоит еще один гость с подарком, он принял из дрожащих рук жалкий сверток и исчез в глубине дома, оставив еврея на почетном месте у порога. Несчастный должник молился про себя.
“Уважаемые господа, давайте-ка посмотрим, какой такой подарок принес мне на день рождения мой почтенный арендатор. Хитер, небось, как все его соплеменники и думает, что я долг ему прощу”, – обратился к гостям виновник торжества, который не хотел упустить случай показать силу и власть над своим евреем. Благородные вельможи собрались вокруг стола, помещик развернул овечью шкуру, и все увидели подарок еврея.
Лицо помещика побагровело от гнева и, сотрясая стены дома страшным криком, он дико возопил: “Слуги, немедленно ведите сюда этого грязного жида! Каков наглец! Он насмехается надо мной. Вместо долга несет мне какую-то убогую шкуру. Дорогие гости! Сейчас вы увидите, как я застрелю на месте негодяя!” Гости воодушевились в предвкушении зрелища. Зачастую люди, собираясь вместе, готовы на жестокость, которой нет у каждого в отдельности.
Двое дюжих молодцов охотно бросились исполнять приказание. До передней, где стоял и дрожал бедный даритель, донесся из зала грозный рык хозяина. Несчастный услыхал бойкие приближающиеся шаги слуг и понял, что судьба его решена. “Вот какие чудеса творит наш хасид праведник”, – только и успел с горечью подумать арендатор, а уж крепкие руки подхватили с двух сторон онемевшее от ужаса тело и поволокли бедного должника на суд и расправу.
То ли по счастливой случайности, то ли по чьему-то неодолимому замыслу, находился среди гостей маленький мальчик, сын помещика. В гимназию он еще не поступил, но грамоту уже знал. Воспользовавшись общим замешательством, любопытный парнишка стал разглядывать подарок и вдруг воскликнул: “Поглядите, батюшка, тут какие-то буквы!”
Помещик, спохватившись, что малолетний сын его все видел и слышал и, желая оградить
дитя от созерцания предстоящей жестокой сцены, велел домашнему учителю немедленно увести отрока. Сам же хозяин принялся внимательно разглядывать завитки на овечьей шкуре и с изумлением узрел, что из различных оттенков шерсти складываются слова – его имя и фамилия и год, когда он родился. Благородные вельможи сгрудились вокруг стола и охали и поздравляли хозяина с редким даром.
“ Я прикажу сшить себе из этой шкуры меховую шапку и буду надевать ее каждый год в день своего рождения. Она принесет мне удачу!” – воскликнул помещик. “Ура, ура! Богатство и счастье этому дому!” – раздался дружный хор присутствующих.
“Ах, где же мой дорогой арендатор? Я хочу видеть его здесь в зале среди своих гостей!” – вскричал помещик, забыв о своем недавнем жестоком намерении.
“Да вот же он перед тобой, хозяин” – сказал один из поддерживавших несчастного еврея слуг.
“Отчего ты так бледен, любезный? Будь добр, голубчик, расскажи всем нам, как досталась тебе это необычайная овечья шкура”, – обратился помещик к своему еврею. И тот, чуть дыша и заикаясь на каждом слове, еще не вполне веря своему спасению, выложил без утайки грозному, но справедливому повелителю всю историю.
“Твой раби – настоящий чудотворец. Может быть, он и меня когда-нибудь удостоит советом или благословением”, – заметил помещик и с важностью изрек: “Бог-то у всех у нас один!”
Желая загладить свою вину, помещик примирительно обратился к арендатору: “Уж ты, голубчик, зла на меня не держи и гнев мой напрасный мне прости, а я прощаю тебе твой долг!” И он распорядился с почетом доставить еврея домой.
***
Пережитое потрясение не прошло даром для арендатора: с несчастным сделался удар и, скованный параличом и лишенный дара речи, он слег. Со временем, поправляясь, больной начал понемногу ходить, тяжело опираясь на палку, и язык чуть-чуть стал его слушаться, хоть и остался бедняга косноязычным. Его обязанности в поле взял на себя старший сын, а книгами прихода и расхода занялась жена. Зато теперь арендатор мог целыми днями читать Святые книги. Он теперь хасид, и раби Эфраим считает его способным учеником.
Как-то раз, в доме бывшего арендатора сидели за столом и беседовали он сам, его жена и их частый гость раби Эфраим. Вспоминали былое. Жена помогала косноязычному мужу изъясняться.
“Раби, меня ты спас от тюрьмы, а жену и детей – от нищеты и страданий. Как жаль, что я не поверил тебе сразу, как поверила тебе моя жена”, – обратился хозяин к цадику. “Меня погубили мои вечные сомнения. Будь во мне больше веры, я бы проник в твой замысел и понял, что не страшная кара, а избавление ждет меня. Я бы не натерпелся смертельного страху, не случился бы со мной удар, и был бы я сейчас здоров, как бык. Получив от тебя совет, раби, я хоть и долго думал над ним, но не распознал в нем чуда”, – с сожалением сказал бывший арендатор. “Чудо понимают не умом, а сердцем”, – вставила свое слово жена.
Раби Эфраим одобрительно посмотрел на женщину и сказал: “Порой мы должны твердо верить, и даже в чудо верить необходимо, но иной раз мы обязаны сомневаться”. При этих словах он перевел взгляд на мужа. “Но истина ведома только Богу” – многозначительно закончил цадик свою речь, воздев глаза кверху.
Мирную застольную беседу прервал шум на улице. Выглянули в окно. У ворот остановилась барская карета, из которой вышел помещик собственной персоной и неверным шагом направился к двери. Ему с трепетом открыла жена арендатора. На голове у барина надета шапка, сшитая из подаренной арендатором овчины. В руке – штоф водки. Барин навеселе. С порога он громогласно заявил: “Я рад, что здоровье моего бывшего арендатора поправляется. Сегодня мой день рождения, и поэтому вы видите на мне эту шапку, которая бережет меня от всяких напастей. Я предлагаю всем присутствующим здесь осушить по чарке водки за полное и скорейшее исцеление моего верного работника, за здоровье его заботливой супруги и за великого чудотворца Эфраима! Ура!” – одним духом выпалил помещик.
Женщина быстро-быстро постлала на стол белую скатерть, водрузила на нее плетеную тарелку с солеными бубликами и со словами “Отведайте нашей водки, почтенный господин” достала из шкафа стеклянный зеленого цвета графин, а за ним зеленые же стопки. Раби наполнил три из них доверху, а больному налил чуть-чуть. Хозяева выпили за здоровье именинника, а он сам – за то, что провозгласил прежде.
“Отныне и навеки я назначаю моему верному арендатору пожизненный пенсион!” – торжественно и с расстановкой произнес помещик. “За щедростью прячется либо тщеславие, либо расчет”, – подумал про себя раби и сказал вслух: “Богатство щедрого неисчерпаемо”. Все возликовали. Затем задумались: как много добра и счастливых перемен принесли каждому события последнего года. Жена арендатора счастлива тем, что муж остался жив, что долг прощен, и пенсион назначен. Помещик горд своим бескорыстным благородством, которым рассчитывает расположить к себе еврейского чудотворца. Раби Эфраим несказанно и по праву доволен свершенным им чудом. Но самая большая награда выпала, разумеется, на долю арендатора: наконец-то он может целиком отдаться любимому занятию.
Помещик не стал засиживаться в гостях. Откланялся и уехал, сердечно попрощавшись со своими новыми друзьями.
Хана и Ханох
Раби Яков, цадик из города Божин, рассказал сию историю своим хасидам со слов жены Голды, которая знала эти события не понаслышке, а была их свидетельницей пока жила в доме отца и матери, мир их праху. Голде очень хотелось держать речь самой, и раби Яков готов был потрафить супруге и уж было заколебался, но соображения строгости, осторожности, праведности, верности традициям – всего, чего угодно – взяли верх, и цадик не дерзнул дать слово женщине в мужской аудитории. Люди предпочитают старые истины и неохотно привыкают к новым. Итак, на исходе субботы, раби Яков поведал собравшимся за огромным столом в горнице его дома хасидам следующую повесть.
Хана – девица прелестная лицом, мягкая нравом, мечтательная и вовсе не практичная. И нет ей нужды обременять нежную головку прозой заботы о будущем. Почему? Да потому, что Хане повезло родиться в богатом, даже очень богатом доме. Отец нашел ей достойного жениха и жаждет породниться с его семьей, соединить капиталы, сделаться еще богаче и, конечно, дать счастье любимой дочке. А Хана вовсе и не ищет выгодной партии, мысли ее все только о любви. Хана любит Ханоха, высокого и плечистого красавца с черными кудрями и карими глазами. Хана вполне уверена, что отец не выдаст ее замуж против воли, ведь она как-никак – единственное дитя.
Ханох, возлюбленный Ханы, живет далеко от нее, в другом городе. Бедняга рано осиротел и кормился от щедрот общины. А подрос – и отдали его в помощники к местному торговцу. Ханох парень хваткий. Торговец заметил таланты ученика и вскоре произвел его в приказчики, а затем и в старшие приказчики. Ханох сделался незаменим на службе. Большим стал мастером: завлечь покупателя, расхвалить до небес торговый дом, продать товар по хорошей цене – в этом старший приказчик превзошел хозяина. Ханох повсюду разъезжает по торговым делам. Так вот и повстречался с Ханой, и, кажется, полюбил девицу.
– Яков, разве такими словами я говорила тебе о любви Ханоха? Тебя послушать – он вовсе и не любит Хану! – с досадой прервала Голда самозваного рассказчика.
– Милая Голда, разве это беда, если я вижу дело несколько иначе и позволяю себе кое в чем сомневаться? – возразил раби Яков, отстаивая право на собственную интерпретацию.
– Всякий рассказчик – это интерпретатор, – словно читая мысли учителя, произнес хасид Шломо, получивший европейское образование и знающий много лишнего.
– Ты сомневаешься в очевидном, мудрец! Ну, будь по-твоему, – оставила Голда за собой последнее слово, а цадик продолжил.
Любовь Ханы и Ханоха – все больше в письмах. Но и это неплохо для начала. Что приплыло в руки Хане само собой и без труда, того нет пока у Ханоха, и того он алчет пуще всего – богатства. Уж много раз думал старший приказчик, что хорошо бы жениться на дочке богача: приданое, родня, любовь, наконец, – и все разом! Годы сиротства и ученичества, однако, не приучили его к легкой добыче. Знает Ханох, чтоб такая женитьба состоялась, требуются исключительные обстоятельства.
Отец Ханы не так-то прост, его вокруг пальца не обведешь. Знает богач: золото трудно приобрести, да легко потерять. За дочкой нужен глаз, не то уплывут из рук и дитя и приданое. Охотников много. А посему бдительный отец вступил в тайный сговор с корыстным почтальоном. Письма в оба конца читаются прежде адресата. Все знает хитрец, но молчит до поры до времени.
***
Худая весть пришла к Ханоху: городской голова сговорился со своими приспешниками, и задумали злодеи изгнать из города всех евреев. И отцы города душевно понимают
и поддерживают своего предводителя. Горюют городские евреи, горюет хозяин торгового дома, горюет Ханох. “Все, что трудом завоевано – все пойдет прахом. Хозяин мой стар, на другом месте нового дела не начнет. А моего капитала не хватит, чтоб торговлю открыть. Значит, нужно начинать карьеру сначала”, – тяжко думает Ханох и вспоминает о Хане. “Теперь уж забыть придется любимую мою Хану. За бездомного неудачника она не пойдет. Ах, впрочем, что за глупые мысли у меня в голове, ведь она так любит меня. Стоп! А не явились ли наконец-то нам с Ханой исключительные обстоятельства?” – размышляет Ханох.
И пишет старший приказчик своей возлюбленной чрезвычайное письмо. Сообщает о надвигающейся на него беде и излагает свой план. “Избранница моя! Сговоримся, когда и где встретиться, и убежим подальше от родительского дома. Я найду раввина, что согласится поженить нас. Отец твой – человек практический, пересилит горе и не бросит нас на произвол судьбы. И станем мы счастливейшими людьми на свете. Решайся, Хана. Сейчас, или никогда!”
И прочитала Хана письмо, и захватило у нее дух от страха и восторга, и немедленно ответила она: “Да, мой милый, да, да, да!” А еще, подумавши, добавила, что о месте и времени встречи сообщит не письмом, а через верного человека, ибо великую тайну нельзя доверять бумаге, правда на чужой язык и уши полагаться тоже небезопасно, но выбора нет. Выходит, не такая уж и непрактичная она девица.
Посвященный в тайну заговора, богач погрузился в глубокую думу. Как отвести беду? Где путь к спасению от позора? Неужто золото уйдет в чужие руки и не умножит самое себя? И совета у людей не спросишь. Права эта ветреная чертовка, нельзя доверять тайну ни бумаге, ни языкам, ни ушам. Но супругу свою решил уведомить – не помешает матери получше знать, что на уме у непутевой дочки. Богач сообщил жене драматическую новость, привел ее в сознание после неизбежной потери чувств, но, к досаде своей, не встретил безоговорочной солидарности. Как-то раз довелось родительнице видеть этого стройного черноволосого красавца. Хоть и содрогнулось все нутро ее от страха, но, кажется, понимала она отчасти и никчемную дочь свою. Видя, что помощи ждать не приходится, изобретательный богач самолично составил дьявольский план спасения и первым делом установил слежку за Ханой.
– Странно ты выражаешься, Яков. Похоже, мужчине не дано внять мукам материнского сердца, – сказала Голда.
– Прости, женушка, я, кажется, увлекся, – виновато ответил раби Яков, пряча улыбку в усах.
– Не отвлекайся, раби! Рассказывай! – загомонили хасиды.
– Ну, слушайте дальше, друзья.
***
Быстро несутся кони. Летит коляска, уносит Хану и Ханоха все дальше и дальше. Миновала опасность отцовской погони. Страх сменился нетерпением. Молодые сердца бьются в унисон. Любовь переполняет обоих. Мчатся влюбленные навстречу чуду, что случается в жизни лишь только раз. Уверены оба: верный слову раввин приведет их к вратам рая.
Подъезжают к станции. Время подкрепиться, отдохнуть, сменить лошадей. А там – снова в путь. Сидят за столом, смотрят друг на друга влюбленными глазами, говорят без умолку. О чем беседуют завтрашние молодожены? Мечтают, должно быть. А вокруг – еще столы. Едят и пьют люди. Кому завтрак несут, кому ужин. В дороге все смешалось.
Гости входят и выходят. Вот зашел рыжебородый еврей, черная ермолка на голове. Огляделся по сторонам, присмотрел себе место неподалеку от наших голубков и уселся за стол в компанию себе подобных. Вступил в общий разговор. Что обсуждают незнакомые евреи, встречаясь в пути? Жалуются на беды и гонения. Хвастаются друг перед другом, кому солонее приходится.
Голос новичка громче других голосов, и можно разобрать слова в общем шуме. Ханох поневоле прислушался. Рыжебородый в черной ермолке рассказывает, как в соседней волости городской голова задумал выселить евреев, и отцы города были с ним заодно. И ясно стало сынам Израиля, что беды не миновать, и пришло время кончать дела, повыгоднее продавать имущество и бежать без оглядки из проклятого города. Но случилось непредвиденное: самый рьяный и неподкупный городской патриот подал свой голос против изгнания. А без единогласия в таком деле – нет и указа. Так устроены справедливые законы Империи. И замысел злодеев не осуществился, и евреи одурачены, и самые расторопные едут назад.
“Вот, значит, как дело-то повернулось, – думает Ханох, и лицо его бледнеет, – прежний путь наверх вернее нынешнего. Нельзя спешить. Я должен позаботиться о том, чтобы мой грош превратился в золотой, а уж золотой позаботится о себе сам. Тогда и жениться можно. А сейчас надо возвращаться”.
– Надо возвращаться, милая Хана! – горячо говорит Ханох.
– А как же… А как же все-все-все, что мы задумали? – шепчет Хана, губы дрожат, глаза полны слез.
– О, любимая, дай только на ноги встать. И мы поженимся, и не будет в мире никого счастливее нас! А про побег наш ни одна живая душа не узнает.
И горят новой надеждой глаза Ханоха, и беззвучно плачет Хана.
– Я думаю, Ханох прав, предпочитая конвенциональную свадьбу, – вновь желая блеснуть, сказал образованный Шломо.
– Какая неспокойная публика у меня сегодня, – недовольно заметил раби Яков, – прошу не перебивать, я продолжаю.
***
Глубокая ночь. В доме богача никто не спит. Свечи горят повсюду. Хозяин расхаживает взад и вперед по большой зале. Нет в сердце его ни растерянности, ни страха за судьбу беглянки дочери. Он уверен в себе, он полководец, ждущий донесений с поля брани. Стук в дверь.
– О, это, верно, мой долгожданный слуга, открой ему, – командует хозяин своей неуемно плачущей супруге.
Та послушно встает и открывает дверь. Входит слуга.
– Говори, быстрей, не томи! – рычит ему навстречу богач.
– Все отлично, хозяин, все – как ты задумал.
– Едут назад?
– Едут, хозяин.
– Молодец, дружище, отлично провернул дельце. Вот тебе за труды.
– Покорно благодарю, хозяин, – сказал слуга, отправляя в карман горсть золотых монет и откланиваясь.
– Да сними ты эту рыжую бороду и усы, даже я тебя с трудом узнаю, – крикнул богач вслед слуге.
Богач просветлел лицом. Вновь заходил по зале, злорадно потирая руки.
– Если я не вижу средств достижения цели, я создаю их. Я был уверен: он захочет вернуться к своему корыту, как только угроза минует. Я вижу насквозь этого молодчика!
– Хвастун, что мне до твоего Ханоха! Дитя наше верни домой, Хану мою ненаглядную!
– Не реви! Вернется Хана жива и невредима. И тут же выдам ее замуж. Довольно с меня ваших женских прихотей! И без того голова лопается от забот. Знала бы ты, женушка, сколь облегчил мою казну добродетельный христианин, пока согласился вступиться за тамошних евреев, – в сердцах посетовал богач и подумал про себя: “Жажда золота иссушает души наших гонителей, хулящих нас за алчность. Какое счастливое сходство!”
***
Ханох и Хана держат обратный путь. Тихо и уныло в карете. Как может, Ханох утешает Хану. “ Да, милый, ты прав, милый” – только и слышит он в ответ.
– Еще два-три часа дороги, и ты – дома. Ночь темна, соседи не увидят, – говорит Ханох.
– А ты, милый?
– Я продолжу путь, к утру доеду. Напишу письмо.
– Буду ждать, – почти беззвучно произнесла Хана, – Опять письмо… Сердце писем не пишет.
***
Как обещал богач жене своей, так и сделал – без промедления выдал своенравную дочь замуж и согласия ее не спросил. И довольны мать с отцом – гора с плеч. И прошли годы. Ханох хоть и шибко продвинулся в делах своих, но скромно полагает, что на ноги пока не встал. “Чтобы дойти – надо, прежде всего, идти”, – вот его слова. Зато жених он завидный. Присматривается. Для сватов – лакомый кусок. И совсем забыл свою Хану. А Хана помнит былого красавца и черные его кудри.
– Яков, ты снова сочиняешь. Разве ты слышал от меня такое? И поворачивается у тебя язык говорить так о замужней женщине? – прервала мужа Голда.
– Да я ничего плохого не имел в виду, Боже сохрани. Так, для красного словца присочинил. Хасиды, ведь правда, вы ничего дурного не подумали? – обратился раби
Яков за спасением к своим слушателям.
– Конечно, раби, не подумали. Продолжай!
– А на этом история кончается, друзья. Какое тут может быть продолжение?
На иную хитрость станет и простоты
Реб Арон – хасид из города Добров. Проездом оказался он в городе Божин. Местный цадик раби Яков уговорил его погостить в Божине в субботу, соблазнив сказками, о которых наслышана вся округа.
На исходе субботы реб Арон с немалым аппетитом съел тарелку борща – ложка в правой руке, ломоть халы в левой – и польстил Голде, хозяйке дома и жене раби Якова, попросив добавки. С гордостью поставила она перед гостем вновь наполненную тарелку. Почему с гордостью? А потому, что Голда по справедливости хотела, чтобы не только сказками, но и чудесным борщом, ею изготовляемым, славился бы их дом.
– Дорогой реб Арон, – обратился раби Яков к гостю, завершавшему трапезу в одиночестве, – ты польстился на наши традиционные сказки, а традиция этого дома требует, чтобы первая сказка звучала из уст новичка.
– Подчиняюсь неизбежному, раби, – сказал реб Арон, – ведь вся ткань нашей жизни соткана из нитей старых и новых традиций.
– Так вот, мой красноречивый друг, если ты чувствуешь, что достаточно подкрепил свои силы, – продолжил раби Яков, – то мы, божинские хасиды, будем рады выслушать историю, которую ты нам расскажешь. Отрабатывай борщ, любезный!
Хасиды за столом добродушно заулыбались, а реб Арон, сбросив на скатерть крошки с бороды и усов, и, нимало не смущаясь новой аудитории и улыбкой ответив на шутку раби Якова, начал рассказ.
***
На перекрестке больших дорог стоял трактир. Хозяйничал в трактире еврей. Дела шли бойко. Во-первых, место выгодное во всех отношениях, во-вторых, хозяин – мастер торговать, а в-третьих, жена его отменно готовит, щедро на тарелки накладывает и до самого верху стопки наливает.
У хозяина была юная красавица-дочь по имени Оснат. Отец не позволял девице на выданье появляться в общей зале на виду у лихих гостей, и сидела Оснат, затворница поневоле, в своей девической комнате одна-одинешенька. Мать возражать не смела, а про себя думала: “В одиночестве и святой дьяволом станет”.
Найдя достойное сравнение для чудной красоты дочери, отец полагал, что от множества взглядов сияющие грани алмаза мутнеют, а если хранить драгоценный камень в бархатном футляре и подальше от глаз людских, а потом в нужный момент извлечь его на свет – он заблестит с нерастраченной силой. А что обо всем этом думала Оснат? Вот этого-то мы и не знаем!
Раз нездоровилось хозяйке, а гостей в трактире, как на грех, хоть отбавляй. И пришлось отцу призвать на помощь невидимку Оснат. Оживление в публике было столь велико, что в голове трактирщика мелькнула предательская догадка о нераскрытом потенциале его заведения. Однако добронравный отец в гневе на самого себя изгнал из головы алчную мысль.
***
– Заходи, Гриша, не мешкай, – раздался голос у порога.
Двери широко распахнулись, и через минуту в зале шумела веселая братия богатых молодых людей, все купеческие да барские сынки. Гуляют в свое удовольствие. А вот и Гриша появился – сын помещика. Все навеселе. Уселись за столы. Хозяин тут как тут: “Чего изволите, господа?”
И вышло так, что Грише подавала кушанье Оснат.
– Ой, быть недоброму! – прервала рассказчикa Голда.
– Не пророчествуй понапрасну, Голда, судьба смеется над предсказателями,– остановил жену раби Яков, – продолжай, реб Арон.
Уставился Григорий на Оснат, глаз оторвать не может. Видит перед собой чистой воды бриллиант, и в лучах его взгляда сверкают драгоценные грани и не тускнеют от горячего взора. Гриша ослеплен красотой Оснат. Полюбил ее с первого взгляда, и все смотрел на нее, а сердце его страшно колотилось в груди. А что чувствовала Оснат, нам, конечно, неведомо, но для предположений основания есть, ибо не заметить его восхищенного взгляда она не могла.
Отпировали молодые баре, покинули трактир и уехали восвояси. Григорий сам не свой, вся душа всколыхнулась, мысли в голове путаются. Явился домой и с порога выложил все отцу.
– Отец, я нашел свою суженую. Я полюбил и хочу жениться!
– Кто она, избранница твоего сердца, сын мой?
– Дочь трактирщика, отец.
– Но ведь трактирщик еврей! Ложись, Гриша, спать. Не иначе, переусердствовал ты сегодня с друзьями. И впрямь, пора мне тебя женить, оболтуса. Довольно уж погулял.
На утро, однако, когда мысли Григория, казалось, должны были бы проясниться, отец услышал от сына все тот же бред. Крутой отцовский отказ был ответом неразумному бездельнику.
Лишенный надежды, юный влюбленный слег и таял день ото дня. Вердикт доктора был жесток для страдающего отца: если не уступить сыну – умрет от любви.
***
Стал помещик думать, как горю помочь. “Дам сыну благословение. Но устрою так, чтобы решение мое заблаговременно и невзначай дошло до трактирщика. Тот, небось, еще меньше меня хочет такого брака. Евреи – народ хитрый и изворотливый. Узнает в чем дело, непременно изобретет трюк и расстроит свадьбу. Пусть воюют другие! Зато мой простак останется с отцовским благословением, и не солоно хлебавши. А мне того и надо”.
Гриша пирует с друзьями на радостях. Скоро, скоро явится он к отцу Оснат просить руки дочери. Да, что там просить – требовать, коли в руках у него письменное благословение всевластного родителя его, самого помещика. А тем временем, тайно подосланный барином человек доложил трактирщику о намерениях Григория.
– Господи, милосердный, за что такое горе мне!? – возопил хозяин трактира, узнав о беде, – жена, скорей сюда, послушай-ка, что нас ждет!
