Дан Берг
Поющие золотые птицы. Рассказы о хасидах
– Думай, думай, как выпутаться из беды, – сохраняя хладнокровие, отвечает супруга.
– Ведь как берегли, глаз не спускали с нее, и вот, поди ж ты…
– Будет причитать, давай думать вместе.
Думали, думали и придумали.
***
Вот приехал жених свататься. Во дворе трактира полно народу. Одни евреи кругом. Нарядные, веселые. Музыка играет.
– Заходи, молодой барин, уважь наш праздник, выпей с нами чарку, – кричит трактирщик Григорию, а лукавую улыбку в усах прячет.
– Какой праздник сегодня у евреев? – спрашивает жених
– Свадьба у нас, дочку замуж выдал. Раздели нашу радость.
Побледнел Гриша. Отшатнулся. “Опоздал”, – подумал. И ушел прочь.
А трактирщик дождался, когда гости разойдутся, и призвал к себе в комнату новоиспеченного мужа.
– Спасибо тебе, дружище, – сказал трактирщик и, озираясь, сунул в карман зятя перевязанный крест-накрест маленький сверток.
Новым родственником хозяина трактира стал его давнишний друг – пожилой, вдовый и бедный меламед из соседнего города, за гроши учивший ребятишек Святому писанию.
– Мы с тобой берем грех на душу, приятель, – сказал меламед другу и тестю.
– А отдать дочь в жены христианину – не грех? Мы грешим оттого, что несчастны. Из двух грехов я выбираю меньший, – возразил трактирщик и значительно поднял вверх указательный палец.
– Поживешь у меня несколько дней. Отдельная комната для тебя приготовлена. А там, с Божьей помощью, раввин рассмотрит ваше с Оснат дело, и получите развод, – добавил хозяин трактира.
– Да, да, с Божьей помощью, – криво усмехаясь, заметил меламед, имеющий репутацию человека праведного.
План трактирщика удался на славу. Живя в доме тестя, новобрачный ни разу не уединился со своей молодой красавицей женой. И не искал уединения, ибо уговор и деньги – дороже пустяков. А потом, как и было задумано, к делу притянули раввина. И тот, под давлением законных и диктующих недвусмысленное решение причин, развел молодоженов.
– Ай да трактирщик, ай да хитрец, еврейская голова! – радостно воскликнула Голда.
– Не торопись, Голда, послушаем лучше, что нам скажет реб Арон, – урезонил жену раби Яков.
И рассказчик продолжал.
Не долго торжествовали два отца, два хитреца. Неведомо как, но дошли до Григория все детали краткого супружества Оснат. И по справедливости и без предрассудков пришел он к счастливому выводу, что, в сущности, ничто не препятствует ему взять в жены возлюбленную им девицу. “Прочь сомнения! Осторожность в любви губит счастье”, – сказал Гриша своей избраннице.
И сговорились промеж собой Оснат и Григорий, и сбежали вместе, и поженились.
– Ой, Боже! – не удержалась от восклицания Голда и в ужасе закусила нижнюю губу, – наверное, мучил негодяй бедняжку, беспутную эту, а потом обманул и бросил!
– Нет, Голда, – сказал реб Арон, – от многих людей доходили вести, что поселились молодые в большом столичном городе, подальше от знакомых глаз, и жили в любви и счастье.
– Трудно поверить. Что их роднит, реб Арон? – возразила Голда и вытерла слезы, – да и живут они одни, а счастье в одиночестве – неполное счастье.
– Кто рассудит, Голда, что доставляет счастье в любви: то, что нам известно, или то, чего мы не знаем? – загадочно возразил реб Арон, рискуя нейтралитетом рассказчика. Затем продолжил.
Итак, Оснат сбежала. Пришла беда. Трактирщик разодрал на себе одежды, и объявил дочь свою умершей, и сидел дома положенные дни траура. Да и помещик горевал не меньше.
Со временем притупилось отцовское горе. Частенько заходит помещик в трактир. Усядется за стол. Трактирщик сядет напротив. Жена его, как прежде сказано, щедро наполнит тарелки отменной едой и доверху нальет водку в стопки. Мужчины пьют. Едят. Молчат. “Родственные души. Осел об осла трется”, – думает хозяйка.
– Есть новости? – спросит помещик.
– Никаких, – ответит трактирщик.
– Скажи жене, пусть снова нальет.
– Сам налью.
На этом реб Арон закончил рассказ. Хасиды сидят, задумавшись. Верить или не верить? Хорошо или плохо кончилась сказка? Вопрошающе смотрят на раби Якова. А тот благодарит рассказчика и просит его передать привет своему другу раби Меиру-Ицхаку, цадику из города Добров.
На Бога надейся – не оплошаешь
В одном местечке евреи были поделены на две партии. Одна половина – хасиды, а вторая половина к хасидам пока не примкнула. Хасидов возглавлял, как положено, горячо любимый и почитаемый ими цадик, ответная любовь которого распространялась не на одних лишь его обожателей, но на всех евреев местечка (и не только местечка). Раби полагал, что хасидами неизбежно станут все его местные единоверцы, ибо притягательность правоты неодолима. Ну, а те евреи, что еще не открыли свои души чистому потоку новых идей, продолжали, как их отцы, деды и прадеды молиться в старой синагоге и весьма ценили и уважали своего мудрого раввина. Любопытно, что цадик и раввин были большими друзьями. Возможно, не принципы, а лишь различие темпераментов удерживало жизнелюбивого цадика и основательного раввина на их неодинаковых позициях.
В пользу оптимистического прогноза цадика касательно прибавления полку хасидов говорил тот факт, что год от года раввин все больше завидовал другу и его питомцам, наблюдая всегда веселую и никогда не сомневающуюся в благополучном исходе любого дела братию. В жизни, однако, результат бывает противоположным прогнозу мудреца. Поживем – увидим.
– Больше простой веры, больше надежды на Бога, – говаривал другу цадик.
– И это, милейший, ты говоришь мне, раввину, денно и нощно изучающему Святые книги! – с притворной обидой возражает раввин.
– Не кипятись, дружище! Есть у меня один хасид, что живет в селе на окраине нашей волости. Он – арендатор у помещика, и никогда не торопится отдавать долги хозяину, хоть и знает, какие кары грозят должнику. Ибо уверен он, что Бог не оставит его и поможет в самую последнюю минуту. Вот уж много лет надежда на Господа выручает его. Не хочешь ли познакомиться с ним?
– Много лет, говоришь? Это убеждает. Чем дольше мы смотрим назад, тем яснее видим, что ждет нас впереди. Непременно поеду и погляжу своими глазами на небывалое чудо – храброго арендатора, что не боится своего злодея-хозяина, – сказал на прощание раввин.
***
– Это ты и есть тот самый арендатор, вечный должник у своего хозяина и отчаянно смелый хасид, не страшащийся изверга помещика? – с такими словами обратился раввин к арендатору, входя в дом.
–Не знаю, что слышал ты обо мне, уважаемый раби. Сейчас ты мой гость, и прошу за стол. Ужин как раз поспел. Правда, женушка? – обратился хозяин к раввину и к жене, хлопочущей у печи. Женщина приветливо улыбнулась гостю и, не отвечая на вопрос мужа, принялась накрывать на стол.
– Цадик рассказывал о тебе с восхищением, вот я и приехал познакомиться с исключительным представителем вашего хасидского товарищества, – сказал проголодавшийся в дороге гость и с довольным видом занял место у стола.
– Я – не исключение, я – как все наши. За ужином и поговорим. А тем временем, что ты совершаешь молитву и омываешь руки, дорогой раби, на белой скатерти появится все лучшее, что есть в доме.
Расселись за столом гость, хозяин, его жена и дети. За трапезой разговорчивый хасид рассказывал о своем житье-бытье и, наконец, подошел к настоящему моменту.
– Я должен хозяину две тысячи золотых. Вот продам собранный с арендуемых мною полей урожай зерна, что хранится в хозяйских амбарах, и отдам долг.
– Сколько же времени тебе осталось до уплаты? – спросил гость.
– В запасе у меня целая неделя – бездна времени.
– Всего неделя? И ты весел и спокоен? А если за неделю не найдется покупатель? Я слышал, помещик твой жесток чрезвычайно и не терпит ни дня просрочки. Может за долги и дом забрать и в тюрьму упрятать. Не лучше ли, чем ждать чуда, поискать покупателя самому? – сказал раввин и тут же пожалел о своих словах, видя, как побледнела женщина, и притихли детки.
– Я помещика не боюсь. Жестокость обручена со страхом, а во мне страха нет. Я надеюсь на Бога. Оставайся у меня, дорогой раби, поживи неделю и сам все увидишь. Спасение придет в последнюю минуту. Господь ни разу не оставлял меня на произвол лютого хозяина все те многие-многие годы, что мы здесь живем. Я не ошибаюсь, женушка?
– С радостью приму приглашение, – сказал раввин и покосился на упорно молчавшую женщину.
На утро арендатор отправился осматривать поля, а гость расположился с книгой в саду возле дома. Послышался стук лошадиных копыт на дороге. Всадник на коне остановился у ворот.
– Где хозяин? – зычно закричал разодетый по-лакейски наездник.
– Муж в поле, – сдавленным голосом тихо ответила жена арендатора.
– Эй, ты, любезная, передай своему Хаиму, что хозяин послал меня напомнить – срок уплаты долга через неделю ровно, до захода солнца. А просрочит хоть час – пусть пеняет на себя! – выпалил слуга и умчался, так что пыль столбом.
Тут расплакалась жена хасида, и дети заголосили, на мать глядя.
– Почтенный раби, вот уж третий год живем мы здесь и арендуем землю у помещика, – сквозь слезы обратилась она к раввину, вызвав его удивленный ответный взгляд.
– К несчастью, – продолжала она, – мне не передается мужнино спокойствие. В позапрошлом году у мужа не было денег к сроку уплаты, да помещик как раз в это время выдавал замуж дочь. Пока они там гуляли в имении – о долге забыли. Тут нашелся покупатель зерна. Хоть и опоздали на неделю, но хозяин на радостях и не заметил. А в прошлом году хлынули проливные дожди, река разлилась, мост смыло, и помещик не добрался до нас. Тем временем, что вода спадала, и мост новый наводили – удалось продать зерно. Опоздали на полмесяца, да отговорились наводнением. Что нас в этом году ждет, раби? – спросила жена хасида, и на глаза ее вновь навернулись слезы.
– Надо надеяться на лучшее. Бог даст, все устроится, – успокаивает гость бедную хозяйку, сам не слишком уверенный в своих словах.
Вернулся домой хасид, и гость пытается пробудить в нем беспокойство: мол, надо искать покупателя, чрезмерная уверенность ведет к беде. Даже помощь свою предлагает. Но арендатор и слушать не хочет. “Бог не оставит меня. Чем крепче вера, тем счастливей судьба”, – отвечает.
За день до срока уплаты долга, когда покупателя все еще нет, а тревога в доме стала невыносимой, снова раздался топот копыт, и снова примчался на коне господский слуга.
– Где арендатор? – злорадно завопил все тот же лакей.
– Муж в поле, – со страхом произнесла женщина.
– Напомни своему Мойше, что последний срок уплаты долга – завтра с заходом солнца – выкрикнул всадник и скрылся.
Настало утро, последний день. Стук в дверь. На пороге стоит мужчина. Это – проезжий купец, хочет купить зерно. Хасид многозначительно смотрит на жену и на раввина. Арендатор и покупатель торгуются. Купец дает одну тысячу золотых, арендатор требует две тысячи. Каждый стоит на своем. Ни один не уступает, и купец уходит. Арендатор, сохраняя спокойствие, как ни в чем ни бывало, отправляется в свой ежедневный сухопутный круиз по полям. На этот раз гость, не справляясь с волнением, следует за хозяином.
До захода солнца остался один час. Вдруг кто-то окликает наших героев. Оглянулись – их догоняет повозка, а в ней все тот же купец, держит в руках мешок.
– Эй, хасид, стой! Повезло тебе! – говорит купец, – бери свои две тысячи золотых, все арендаторы в округе зерно продали, кроме тебя покупать не у кого, – сказал купец, протягивая мешок с деньгами.
– Давай сюда золотые, купчина, да пойдем скорей к помещику – я долг ему отдам, а ты зерно заберешь, – промолвил арендатор, не обнаруживая ни радости, ни волнения.
– Ну, что я тебе говорил, почтенный раби!? Пойдем с нами, познакомишься со славным моим хозяином. До захода солнца успеем, если поторопимся, – продолжал хасид, обращаясь к раввину.
– Ты, хасид, в рубашке родился, да и я тоже. Не удрал бы я давеча от разбойников – не вернуть бы тебе долга, а мне – головы не сносить, – сказал купец.
***
– Милости прошу! Я слышал, ты побывал в гостях у моего хасида? Рассказывай! – обратился цадик к своему старинному другу раввину, который, пройдя в горницу, уселся поудобнее на стуле.
– Ты прав был, друг. Воистину он удивил меня уверенностью и спокойствием, этот арендатор, – сказал раввин.
– Он расплатился с помещиком?
– Я чрезвычайно тревожился, бедная жена его была в панике. Казалось, не миновать беды. Покупатель явился в последний момент. Слава Богу, все кончилось хорошо. Твоему хасиду улыбнулось счастье, но он думает иначе. Воистину, удача сама слепа и любимцев своих ослепляет, – сказал раввин.
– Да пойми же, друг, что не в удаче здесь дело. Что удача? Случай, случайность. Хасид не на случайность надеется, а на Бога, и не ошибается. Урок многих лет подтверждает его правоту. Согласна со мной, женушка? – сказал цадик, обращаясь к раввину, а затем к жене, появившейся на пороге горницы.
Два взгляда на звезды
– Пора по домам, евреи! Кончились на сегодня сказки, – сказал раби Яков, цадик из города Божин, своим хасидам, сидящим за знаменитым на всю округу огромным столом в горнице в его доме. И то верно: время к полночи близится, раби устал рассказывать, да и у жены его Голды уж глаза слипаются.
– Раби, ты сегодня в ударе, одна сказка лучше другой, не всякий раз на исходе субботы нам выпадает такая удача. Расскажи последнюю, хоть самую короткую сказку! – словно малые ребятишки запросили в один голос хасиды.
Раби Яков удовлетворенно улыбнулся: кто из нас не любит похвал?
– Ну, что ж, разве что самую короткую? Так и быть, слушайте. А тебе, Голда, я подам чаю – приободрить тебя, – сказал цадик, собственноручно налил чаю из самовара, поставил чашку перед утомленной своей супругой и принялся рассказывать.
***
Жила в еврейском местечке бедная и немолодая уже вдова. Сваты терпели неудачу за неудачей и никак не могли найти подходящую пару для одинокой женщины. Вот и получалось, что не на кого ей было опереться, кроме как на единственного сына.
Беда, однако, с этим парнем. Сверстники его женаты и детей имеют, а этот все над книгами сидит, из дома носу не кажет. Людей боится, что ли? Два занятия у него: то Святое Писание читает, то мечтает. А ночью иной раз выходит во двор и глядит на звезды, словно разговаривает с ними. Никакую работу делать не умеет, все из рук валится. В общем – ненормальный сын у вдовы. Соседи так и говорят о нем: сумасшедший. Имя его – Шмулик, хотя некоторые называют его Шломик, а кое-кто, не стесняясь, говорит Шломиэлик. Почета большого ему, понятно, не положено. Но Шмулик человек незлобивый, обижаться не умеет. “Это без имени человек – не человек. Какая разница, Шмулик ли, Шломик ли? И то и другое – имена”, – с мудрым спокойствием говорит себе юноша.
Может ли бедная вдова в старости на такого сына полагаться? А ведь вдовы – самые незащищенные существа на свете.
Не с кем Шмулику поговорить – ни одной родственной души в местечке. Люди с утра до вечера заняты тем, что добывают хлеб насущный. Или ссорятся, или завидуют, или козни друг другу строят. В крайнем случае – любят. И никому нет охоты слушать, что вычитал Шмулик, и как объяснил необъяснимое и как истолковал неистолкованное. Не любят люди мечтателей. И оставалось ему, безумному, глядеть на звезды и разговаривать с ними.
– Вот, скажем, задумал бы Господь заново создать человека. И пусть бы поселил его вон на той звезде, – рассуждает Шмулик, – На земле люди грешны. А на звезде этой Господь не сотворил бы соблазнов, и жили бы все праведной жизнью. Интересно, какой может быть жизнь без греха? Богата или бедна событиями? Брат не убил бы брата. А как выглядели бы десять заповедей? Что было бы в Торе о той звезде написано? С утра начну все это обдумывать, а потом запишу, – воодушевился Шмулик.
***
– Пойдем, Шмулик, к раввину нашему посоветуемся, как из тебя человека сделать, – сказала сыну вдова.
– С удовольствием, матушка. Раввин, должно быть, человек умный, интересно будет с ним поговорить, – ответил Шмулик.
У раввина гостил его старший брат, большой богач.
– Раби, ты мою беду знаешь. Вот привела к тебе сына. Поговори с ним, послушай его речи, авось присоветуешь что-нибудь, – сказала вдова.
– Давно я ждал, что придешь ко мне за советом, почтенная женщина. Постараюсь помочь тебе, сделаю, что могу, – ответил раввин.
Пока вдова была занята беседой с женой раввина, трое мужчин уселись в комнате раби. Он расспрашивал, Шмулик отвечал, а брат раввина слушал. Пока Шмулик излагал свой замысел изобразить жизнь людей на звезде, раввину казалось, что он слышит бред. Но вот неисчерпаемый на выдумки мечтатель заговорил о своих талмудических новациях, и раби сперва насторожился, затем поразился пронзительной глубине мысли, и, наконец, бледный, прервал юношу, с трудом скрывая испуг. Он поспешно вернул вдове ее чадо, попрощался с гостями, пообещав помочь, и уединился для беседы с братом.
– Я невеликий знаток Святого Писания, но, мне кажется, в голове у этого блаженного бродят глубокие мысли. Не думаешь ли ты, что если люди раскусят парнишку, то станут ходить за советом не к тебе, а к нему? Не от того ли ты побледнел, брат мой? – ехидно спросил богач. Но раввин лишь сосредоточенно молчал в ответ.
– Я думаю, – прервал, наконец, молчание встревоженный раби, – мечты о звездах и глубины Писания – это материя не для сына бедной вдовы. Его уделом должны быть приземленные занятия.
– Но у парня необычайной силы ум! – возразил богач.
– А нельзя ли этот ум приложить к чему-нибудь иному, более земному? – задался вопросом раввин.
– Кажется, я кое-что придумал, брат. Пусть твой мечтатель приходит ко мне в контору, – сказал богач и подмигнул раввину.
***
Как сказано, брат раввина был чрезвычайно богат. А деньги требуют счет. Пять счетоводов корпят день-деньской в его конторе: что купили, что продали, сколько дохода, сколько убытка – только и слышно, как щелкают костяшки счет, да как скрипят перья по бумаге.
Вот сидит владыка мамоны в своей рабочей комнате. Ковер персидский. Стол дубовый. Кресло плюшевое. Чернильница хрустальная. Перо золотое.
– Бери стул, юноша, усаживайся напротив, – говорит богач вошедшему Шмулику, – и расскажи, что ты умеешь делать.
– Ничего не умею делать, – добродушно ответил посетитель, нимало не смущаясь ни роскошью обстановки, ни своей бедной одеждой, ни своим ответом.
– А счету ты обучен? – полюбопытствовал богач.
– Пожалуй, нет.
– Многообещающее начало, – заметил хозяин, – я сам дам тебе несколько уроков.
Быстро-быстро овладел Шмулик искусством обращаться с цифрами, и занятие это так ему понравилось, что он потянулся к книжным полкам в комнате богача в надежде проникнуть вглубь темных наук о величинах, кругах и линиях. Таков уж он, Шмулик: если что придется по душе – отдается этому до конца. Если задача трудна для острого ума – тем лучше: значит, это интересно. Ушел с головой Шмулик в новые книги и позабыл о Святом писании. Наши увлечения не в нашей власти.
– Ты совсем забросил учение Торы, так хоть молитвой не пренебрегай, – сказал богач своему одаренному ученику, – Это, во-первых, а во-вторых, пожалуй, вернемся на землю. Жить фантазиями – прозевать жизнь. Начнем-ка изучать счетоводство.
И снова Шмулик преуспел и поразил учителя своим талантом.
А вскоре в комнате, где прежде усердно трудились пять важных, многоопытных и искусных счетоводов, незаметно и скромно приютился в уголке за маленьким столом бедно одетый парнишка и выполнял с легкостью работу пятерых. Остерегаясь поранить юную душу своего нового работника, деликатный и сострадательный хозяин не открыл ему, что это никто иной, как он сам, то есть Шмулик, явился невольной причиной того печального, но неизбежного обстоятельства, что достойные мужи, доказавшие свою верность хозяину многолетней образцовой и беспорочной службой, получили расчет и остались без заработка.
Шмулик держал все цифры в голове. Записи ему были не нужны. Хозяин требовал вести книги прихода и расхода на случай беды: если приедет ревизор, Боже сохрани. Молодому начинающему счетоводу, вчерашнему ученику, хозяин по справедливости положил половинное жалование.
***
Ах, как счастлива вдова!
– Наконец-то мой Шмулик прилепился к настоящему делу, стал земным, стал человеком, – думает мать, утирая слезы радости, – а кто помог? Наш раввин и его брат. Дай Бог им обоим здоровья и жизни до ста двадцати лет!
– Вот еще бы женить парня – я бы при внуках была. Счастливая теплая старость, – размечталась вдова.
Шмулик отдает матери все свое жалование до последнего гроша – на что ему деньги? Вернется со службы домой, поужинает, выйдет во двор и предается любимому своему занятию, которому хранит верность с прежних времен – глядит на ночное небо. Такая уж эта вещь, звезды: чем больше размышляешь о них, тем глубже благоговение, рождаемое ими в нашей душе.
– Вот звезды надо мной, весь небосвод усеян. Попробовать их сосчитать? – размышляет Шмулик, – А что, если каждая звезда, как наша земля? Кто первый сосчитает звезды и даст каждой из них имя – тот и владелец их. А что полезного может быть на звездах? Растет ли там строевой лес, текут ли реки, по которым можно его сплавлять, есть ли в глубине уголь, можно ли добыть золото? А чтобы ответить на все вопросы, нужна огромная подзорная труба в три обхвата с гигантскими увеличительными стеклами. Стоит попробовать подсчитать цену такой подзорной трубы. Пожалуй, дело оправдает себя. Если не для нас, так для потомков, которые доберутся до звезд. То-то правнуки моего хозяина разбогатеют! Непременно расскажу ему об этом, – думает Шмулик.
Богач с серьезной миной на лице выслушивает проект своего юного счетовода. “Гению требуется сочувствие”, – думает хозяин.
– Интереснейшие идеи рождаются в твоей голове, Шмулик. Я непременно посоветуюсь с братом, – говорит богач.
От души посмеявшись, братья задумались.
– А ведь чудесное превращение нашего Шмулика пошло на пользу нам обоим, не правда ли, брат? – Спросил богач, дружески подтолкнув локтем раввина.
– Мы способствовали свершению добрых дел, брат. Помогли вдове. Наставили на верный жизненный путь ее сына. Но будем скромны, и нам зачтется, – достойно ответил раввин.
***
Вот вам, дорогие друзья, история о звездах. А теперь, хасиды, – по домам! – Сказал раби Яков и решительно хлопнул ладонью по столу.
– Минуточку, Яков, ты, кажется, упустил самое главное, – воскликнула Голда.
– Что я упустил, Голда?
– Ты не сказал, женился ли Шмулик.
– Разумеется, Голда, он женился и в самом скором времени. И у него народились детишки, а вдова нянчила внуков, и у нее была тихая счастливая старость, – великодушно ответил раби Яков.
– Вот теперь-то я вижу, какая это чудесная сказка, – с удовлетворением заметила Голда, бросив на мужа укоризненный взгляд.
Два этрога
Осень. Праздник Кущей на носу. У цадика, наставника городских хасидов, забот не перечесть. И главная из них – этрог. Другими словами, нет этрога ни у него самого, ни у одного из его хасидов. Уж все домохозяева поставили шалаши. Кто во дворе, кто в огороде, а вот этрога нет ни у кого. Что же это за праздник Кущей – без этрога? Нарушить важную заповедь? Этого допустить нельзя. Оно, конечно, верно – заморский этот плод дорог и редок в северных краях, но это не причина, чтобы в славный осенний праздник обходиться без такого важного его атрибута. А чем же так чудно пахнет этот этрог? Лимоном? Розой? Утренней свежестью? Пожалуй, и тем, и другим, и третьим. Хотя, главное, конечно, не запах, а заповедь.
Есть у раби еще печаль. Возник как-то летом раздор между двумя хасидскими домами. О чем вышел спор – не так уж и важно. А важно то, что стал он крепнуть и разрастаться все дальше и шире и захватил чуть не половину городских хасидов. И перерос спор в ссору. А ссора длится долго, ибо вина никогда не лежит на одной стороне. Очень горюет из-за этого цадик. На Судный день урезонил он своих евреев. Но чувствовал раби, что огонь хоть и погашен, но угольки тлеют. Перемирие – еще не примирение, оно всегда временно и не умиротворяет людей. Однако, это все потом, потом. А сейчас главное – этрог. Поэтому послал раби своего помощника на постоялый двор, чтобы встречал всех приезжающих и высматривал бы еврея, который везет этрог, и вел бы гостя поскорее к нему.
Сидит себе посланец цадика на постоялом дворе, болтает с хозяином и его супругой о том о сем, а сам внимательно разглядывает всех входящих: не несет ли кто желанную вещь. И вот дождался. Вошли два еврея средних лет, весьма прилично одетые. Люди хоть и не богатые, но и не бедные, а так себе, средней руки. По разговору их можно заключить, что это добрые знакомые, а то и друзья. Главное же, что каждый из них бережно держит в руке этрог. Уселись за стол, заказали обед. Тут подсел к ним порученец раби и завел тонкий разговор. “Хорошее обхождение – путь к сердцу незнакомца”, – вспоминает помощник слова учителя. Спрашивает, откуда, мол, да куда путь держите, любезные гости нашего города, где праздновать собираетесь и так далее и тому подобное. И расположил к себе двух довольных жизнью и довольных собой бородачей. Представился им, и они ему имена свои назвали: одного зовут Ури, другого – Узи.
– Какие чудесные плоды, каков аромат! – неподдельно восхитился помощник цадика.
– Мы купили их на ярмарке, – сказал Ури.
– Сейчас везем их домой, пусть жена и детки порадуются, – добавил Узи.
– Я думаю, друзья, наш раби был бы счастлив познакомиться с такими интересными людьми, как вы. Я как раз иду к нему, не согласитесь ли сопровождать меня?
– Говорить с цадиком – большая честь, – воодушевленно и разом ответили Ури и Узи.
И все трое направились к раби домой.
***
Цадик встретил гостей радостным приветствием. Сразу выложил им свое дело.
– Оставайтесь с нами, друзья, не раскаетесь. Узнаете, что такое праздник Кущей у хасидов. Сделайте милость, подарите мне ваши этроги, и в каждом шалаше вы будете желанными гостями. А мы, хасиды, выполним с вашей помощью важную заповедь.
– Нас дома ждут, раби.
– Я пошлю гонца сообщить о вас.
– Я согласен, – сказал Ури.
– И я согласен, – сказал вслед за ним Узи, секунду помедлив.
Цадик просиял лицом. Сразу два этрога! Но почудилось ему сомнение в голосе Узи, словно жалко тому расставаться с этрогом. И задумался раби, и вспомнил другую свою заботу – примирение хасидов. И соединил одно с другим.
– Дорогие мои Ури и Узи! Пришла мне в голову кое-какая мысль. Есть у меня беда: ссора разделила моих хасидов на два лагеря. Если я дам им оба ваших этрога, то каждый лагерь возьмет себе плод, и станут хасиды праздновать порознь и укрепятся в ссоре. А если будет у нас только один этрог, то поневоле все сойдутся вместе и, Бог даст, общая радость помирит их, – поделился своей идеей раби.
С изумлением слушали Ури и Узи мудрую речь цадика. Итак, цадик возьмет этрог только у одного из них. Новое положение породило и новое направление мысли. “Конечно, здорово, привезти домой ароматный заморский плод, пусть даже и после праздника, но оказать услугу цадику куда важнее. Хорошо бы раби предпочел мой этрог”, – подумал Ури. “Прекрасно помочь цадику в серьезном деле, но все же не порадовать домашних для меня слишком тяжело. Пусть бы раби оставил мне мой этрог”, – подумал Узи. А мысли, что пронеслись в головах двух друзей, цадик прочел на их лицах.
– Дорогие гости! Я вижу, вы оба хотите помочь доброму делу. Поэтому, чтобы ни одного из вас не обидеть, я возьму этрог наугад, – сказал раби, прикрыл одной рукой глаза, протянул другую руку к столу, на котором покоились чудесные плоды, и взял этрог Ури, подглядывая через незаметную щель между пальцами.
– Завтра, с Божьей помощью, начнется праздник Кущей, и оба вы, Ури и Узи, приглашены в наши шалаши, – сказал раби, сердечно обнял обоих и оставил их одних.
И только раби сделал свой выбор, как странная метаморфоза произошла в душах его почетных гостей. Ури, которому минуту назад казалось необычайно важным угодить цадику, с горечью подумал, как будет разочаровано его семейство, не получив желанного этрога. А Узи сожалел об упущенной возможности сблизиться с раби, и, что обидно, из-за пустяка – этрог-то и следующей осенью не поздно домой привезти. Ужасно огорчились они оба, но себя не выдали.
– Как хорошо! Я, верно, пулучу благословение раби, – промолвил Ури.
– А я предвкушаю, как бросятся мне навстречу жена и детки, и я не обману их ожиданий, – сказал Узи.
Зависть кладет начало раздору. Тяжело человеку смотреть на чужую радость, и уж воистину несчастен он, если и тот, кому он завидует, завидует ему.
***
Вот и наступил осенний праздник – праздник Кущей. И молились, и пели, и танцевали, и ели, и пили в шалашах хасиды, а с ними их любимый раби и его дорогие гости. У всех было хорошо и весело на сердце, и только у Ури да у Узи кошки скребли на душе. И безосновательные подозрения искали себе основания, и все холоднее один к другому становились друзья.
– Мне кажется, Ури, да, что там кажется, я своими глазами видел, как ты слегка подтолкнул к цадику свой этрог! А еще друг! – не выдержал, наконец, Узи.
– Ты лжешь, Узи! Я наблюдал за тобой и заметил, как ты отодвинул подальше от раби свой этрог! Друзья так не поступают! – вспылил в ответ Ури.
Трудно сказать, куда бы завел бывших друзей такой разговор, но тут вошел цадик и давай их обоих горячо благодарить, и все хасиды стали с ними прощаться – окончился праздник Кущей. И раби был особенно счастлив в этот день, ибо расчет его подтвердился, и он прочно помирил своих хасидов, и никто из них о былой ссоре не вспоминал и вспоминать не собирался. А то, что Ури и Узи, неразлучные прежде друзья, поссорились, так в этом никто не виноват, вернее, никто не виноват, кроме них самих. А, возможно, и их вины нет, ведь из двух ссорящихся виноват тот, кто умнее, а Ури и Узи во всем равны. Они и виду не подали, что раздружились, и раби даже не узнал об этом.
Рука помощи
“Все расселись? Все сыты? Все довольны?” – с такими словами обращается раби Яков, цадик из города Божин, к своим хасидам. Вопрос звучит риторически, ибо хасиды давно и прочно сидят за столом, отменно сыты борщом, которым их потчевала Голда, жена раби Якова, и не скрывают своей радости, предвкушая еженедельное развлечение – сказку на исходе субботы. “Прошу унять веселье. Вы услышите страшную историю о том, как в некую семью пришла беда, а за ней еще и еще. И только цадику было под силу спасти от гибели еврейские души”, – высокопарно и многообещающе изрек раби Яков и начал рассказ.
У одного еврея арендатора была красавица жена по имени Хава. Чета молодая, дети еще не народились. Арендатору во что бы то ни стало хотелось побыстрее разбогатеть, и потому трудился он денно и нощно, не щадя себя. То ли от непосильной работы, то ли от слабости здоровья, то ли еще от какой скрытой от нас причины, а только охотник до богатства надорвался, заболел и вскоре умер. И оставил после себя молодую вдову.
