Даниил Корнаков
Дыра
Desine sperare qui hic intras
Уже после того, как я заметил эти тогда еще непонятные мне слова, моя рация вдруг заработала, заставив меня вздрогнуть.
Последующие несколько секунд я не забуду никогда.
Мне понадобилось долгих двадцать лет, чтобы собраться с силами и попытаться написать эти строки, и клянусь, я старался как только мог, но описать чувства, испытываемые мной тогда мне не под силу. Уже битый час я подбираю эпитеты, сравнения; пытался подобрать точные обороты, но все они даже отдаленно не передавали чувства одиннадцатилетнего мальчика, стоящего на краю мира.
Я лишь хочу не обмануть тебя, читатель, и поделиться с тобой теми же ощущениями, что испытал тогда я. Поэтому просто представь себя на минуту на моем месте тогда, двадцать лет назад.
Тебе страшно как никогда в жизни. Ты не чувствуешь ног, сердце вот-вот вырвется из груди и в животе у тебя все сжимается. Тебя окружает бесконечная тьма и странные врата с непонятной для тебя надписью. Весь мир, что ты знал прежде, сузился до размера этого загадочного помещения, и все, что ты знал до прихода сюда теперь кажется чем-то далёким и давно забытым.
И именно в это мгновение из рации в твоих руках, сквозь множество помех, раздается заплаканный голос твоего лучшего друга:
– Папа, папа! Ты не умер, я знал, я знал!
– Все хорошо, я здесь, Костя. Я с тобой…
Он плачет. Шум рации искажает их голоса все сильнее.
– Пойдем, – говорит ему отец. – Пойдем со мной…
Помех становится больше и, прежде чем рация отключилась, я услышал голоса, множество голосов неизвестных мне людей. Они кричали, выли, плакали…
Я зажег последнюю спичку и заметил, как из приоткрытых врат на меня смотрит пара желтых глаз. Медленно они приближались ко мне, становясь все больше и больше…
Я закричал и бросив от страха спичку и свой бластер побежал, что есть силы.
Побег из этого места вспоминается мне расплывчато. Все, что я запомнил, это как долгие минуты, казавшиеся мне тогда вечностью, я бегал по темным коридорам в надежде отыскать выход. Я тонул в океане мрака; ощущал, как дышать становилось тяжелее. Я как будто тонул.
И если бы не голос Бутера, раздавшийся в этой бездне, я бы навсегда остался ее пленником.
Я бежал и кричал ему в ответ, а про себя думал: «Никогда больше я тебя не назову Бутером! Для меня ты навсегда останешься героем, моим спасителем, только прошу тебя, продолжай звать меня! Не останавливайся!»
И он не останавливался.
Вскоре я увидел сумеречный свет, освещающий лестницу. Ни на одном уроке физкультуры я не взбирался по лестнице так быстро, как по этой. Сейчас я думаю: «Видел бы меня тогда Михаил Петрович, наш физрук, наверняка бы поставил пятерку, да еще и жирный плюс добавил рядом».
Оказавшись наверху, я увидел Рыжего, сидящего в своей прежней скрюченной от страха позе и Бутера, смотрящего на меня большими глазами.
Вместе с ним мы заперли люк и втроем побежали домой. Бежали так, словно сама смерть ступала нам на пятки.
***
На следующее утро мы отвели родителей, спасателей и милиционеров на то самое место. С нами не было только Рыжего. Его, по настоянию врача, отвезли в больницу.
Отчетливо я помню, как внутри меня все похолодело, когда вместо железного люка посередине луга я увидел лишь островок зеленой травы. Мне удалось уговорить спасателей сделать небольшой подкоп, прямо в том месте, где мы нашли проход в подземелье. Они вырыли яму почти метр глубиной, но кроме сырой земли и глины ничего не нашли.
Затем последовали тягучие и мучительные несколько недель, в течение которых искали Костю. Отряды из тридцати спасателей прочесали каждый сантиметр нашего леса, но не нашли и намека на его присутствие.
По всему городу были расклеены объявления о пропажи с улыбающимся Костей, держащим свой излюбленный Калашников. И на улице невозможно было не найти хоть одного человека, не участвовавшего поиске. В нашу глушь даже пожаловало городское телевидение, сделавшее репортаж о таинственном исчезновении ребенка в лесу. Новость эта гремела на местном телевидении целую неделю, пока не растворилось в бесконечном потоке прочих новостей.
Изо дня в день шансы найти Костю таяли подобно восковой свечи, пока ровно через месяц, 1 августа 2000 года, несмотря на протест сошедшей с ума от горя матери, поиски не были остановлены окончательно.
В тот день мой лучший друг, словно по отмашке кого-то свыше, погиб для всех. А еще полгода спустя и для своей матери, которая отчаялась окончательно и похоронила его вещи на местном кладбище.
Я думаю, мне не стоит говорить вам, что про наш рассказ о найденном подземном проходе и уж тем более моему рассказу про голос в рации, никто не поверил. Взрослые предпочитали верить кому угодно, но не словам собственных детей. Последний раз, не считая этого, я заикнулся про каменные врата, когда вернулся в школу. Одноклассники, услышавшие эту историю, высмеяли меня, а учительница пригрозила «перестать нести чушь и не порочить память Кости своими тупыми бреднями».
Ну а что касается Бутера, Рыжего и Совка… Тот день, без сомнений, оставил свой жирный след на их судьбах.
Бутер, он же Рома Ланский, потерял за год пятнадцать килограммов и избавился от преследующего его запаха докторской колбасы. В старших классах он превратился в высокого красавца, на которого, как игрушки на новогоднюю елку, вешались десятки девчонок. Я слышал, что сейчас он крупный менеджер какой-то нефтегазовой компании, имеющий в месяц нехилую зарплату.
Совок переехал в другой город на следующий год после случившегося. Какое-то время мы переписывались, всеми силами сдерживая себя не упомянуть «тот самый день». Мы говорили о чем угодно: девчонки, видеоигры, фильмы. Однако год спустя, после того я отправил ему последнее свое письмо, он так и не ответил. Видимо, так он захотел, и я не виню его за это. Уверен, общение со мной постоянно напоминало ему о случившемся, и в какой-то момент, он решил просто остановить это. Постараться забыть обо всем.
