Даниил Корнаков
Нисхождение
Глава 2. Рождение и смерть
Именно я настоял на имени Родион после похода на УЗИ, когда выяснился пол ребёнка. Ей имя казалось грубым, и она всё не могла отделаться от сравнения с одноименным героем известного романа Достоевского, а мне же напротив оно казалось одновременно величественным – Родион, и в то же время ласковым – Родя. Долго мне пришлось уговаривать Леру, пока она наконец не сдалась и не смирилась с моим выбором. А потом и вовсе даже привыкла к нему и полюбила. Выяснил я это, когда пару раз заставал её одну на кухне, где она, перемешивая рис или макароны в закипающей кастрюле, ласковым шёпотом пробовала имя на вкус: Родя, Роденька, Родиончик.
Помню, как в те дни чуть ли не жил в продуктовых магазинах, выбирая свежие фрукты, овощи и крупы. Каждый раз возвращаясь со смены я первым делом забегал в близлежащий супермаркет, тщательно отбирал апельсины, каши, разной зелени, одним словом всё то, что советовали в интернете во время беременности. Бывало, Лера сама ходила, всё настаивала, что и ей тоже хочется прогуляться вдоль полок, ноги размять, не превращаться в домашнего тюленя. Я не возражал, но при одном только представлении как она с таким животом ходила среди людей, меня в дрожь бросало. Воображение сразу нарисовало, что вот сейчас где-нибудь споткнётся, упадёт, ударится, или какой-нибудь подонок ударит в живот (идиотов же на свете полно), поэтому старался прогуливаться рядом с ней. Да и свежий воздух, в конце концов, был необходим ей ничуть не меньше полезной еды.
Живот с каждой неделей становился всё больше и шире. В шутку я называл её гусыней за косолапую походку, на что получал всегда угрозу в виде поднятого кулачка, медленно опускающегося мне на голову. Лерка, сколько себя помню, всегда была серьёзной на людях, прямо министр: здесь умное словцо скажет, там элегантный жест выдаст, тут процитирует греческого или немецкого мыслителя. Но стоило нам оставаться один на один, как она срывала маску и превращалась в мою Лерку – простую девчушку из Воронежа мечтающую стать известной певицей.
Уверен, что для многих отцов день рождения первенца является самым чудесным днем всей жизни. Но для меня, к сожалению, он был не только чудесным, но и самым ужасным.
Схватки у Леры начались раньше положенного срока, на 32-й неделе. Благо, в этот день была не моя смена, и я находился рядом. Сначала мы не предали этим схваткам большого значения, поскольку думали, что они тренировочные – так организм готовится к будущим родам, сокращая мускулатуру матки, как я узнал из статей в интернете. Но когда интервал схваток усилился, я все же решил не рисковать и отвезти Леру к врачу. Как позже оказалось не зря.
Лера действительно рожала. Помню, как пытался отогнать от себя плохие мысли, что слишком уж рано это происходит, в неположенный срок. Опасения подтвердились, когда врач по моей просьбе сознался, что шансы выжить у ребенка при таких преждевременных родах меньше обычного.
Те часы в коридоре больницы тянулись невероятно долго. Я не мог думать ни о ком и ни о чем кроме Леры. Еще и атмосфера нагнетала, как в фильме ужасов оказался: мигает флуоресцентная лампа; в конце коридора темный, неосвещенный уголок; на стенах отслаивается штукатурка. Я в тот день выкурил целую пачку сигарет, до тошноты, лишь бы нервы унять. Но это ни черта не помогало.
Поздней ночью ко мне вышел хирург, принимающий роды. Лицо не выражало ничего, кроме хладнокровного спокойствия, как у судьи, готового вынести приговор. Видать, сообщать плохие новости у него уже вошло в привычку. А я был уверен, что именно такие меня и ждут.
– Соколов? – обратился он ко мне.
Я ничего не ответил, лишь покорно встал и тихо кивнул.
– В общем, новости хорошие и плохие, – буднично произнёс он и жестом попросил меня присесть. – С какой начать?
– С хорошей, – тихо произнёс я.
– У вас родился мальчик. Два килограмма. Из-за преждевременных родов такой маленький вес является нормой, не переживайте. Но в целом ваш ребёнок здоров, никаких серьезных отклонений. – Он натянул улыбку и пожал мне руку. – Мои поздравления.
Хотел бы я прыгать от счастья, но оковы плохих новостей не позволяли. Я хило пожал врачу руку, пробормотал слова благодарности и лишь потом спросил:
– А плохая?
– Плохая… – доктор тяжело вздохнул, поджал губы. – Дело в вашей жене… Не бойтесь, с ней всё хорошо. Её жизни ничего не угрожает. – У него завибрировал телефон, но он быстрым движением отключил его и продолжил:
– Во время родов у Леры началось обширное внутреннее кровотечение из-за отслойки плаценты. Такое осложнение редко, но бывает, например, вследствие сахарного диабета или порока сердца и грозит жизни не только ребёнка, но и матери. В случае с вашей женой я не могу точно сказать, что именно повлияло, нужно делать анализы. Пришлось прибегнуть к экстренному кесарево, иначе ребёнок просто задохнулся бы и не выжил. Все прошло гладко, но уже после извлечения плода мы обнаружили, что из-за отслойки матка вашей супруги сильно пропиталась кровью, и нам пришлось прибегнуть к гистерэктомии. Это было необходимо, чтобы спасти её жизнь.
– Гистэрэ…что? – с трудом выдавил я из себя.
– Гистерэктомия. Это операция по удалению матки.
Гудение от лампы почему-то стало слышно громче. Оно оглушало.
– То есть, вы хотите сказать…? – Я не решался произнести вслух наихудшие свои предположения.
– Проще говоря, ваша жена больше никогда не сможет иметь детей.
Впервые Родю я увидел в детском отделении за стеклянной стеной. Крохотное розовое тельце, закутанное в пелёнку с рисунками маленьких динозавров, выглядело таким беззащитным. Он тихонечко посапывал и пускал слюной пузыри. На ручке синяя бирка с фамилией, весом и датой рождения. Рядом лежали ещё несколько кричащих малышей, и лишь мой Родион крепко спал, напрочь не обращая внимания на суету вокруг.
Мне так хотелось дотронуться до него, рассмотреть поближе и взять на руки, но акушерка попросила набраться терпения, поскольку малыш пока нуждался в особом уходе.
Трудно было свыкнуться с мыслью, что это крохотное существо, едва начавшее свой жизненный путь, является плодом нашей с Лерой любви. Не зря говорят, что рождение ребенка сродни чуду, а уж особенно это ощущается, когда его жизнь еще пару часов назад висела на волоске. Я, как новоиспеченный папаша смог убедиться в этом в полной мере, неотрывно наблюдая за каждым движением моего маленького сына.
А ещё я испытывал странное ощущение. Радость за появление первенца казалась мне неугасающим огоньком, которая обуяла метелью плохой новости. И вот вроде бы надо радоваться, да не можешь… Тело окоченело, рук не чувствуешь, а исходящего от огонька тепла для согрева не хватает.
Лера очнулась от наркоза на следующее утро и первый её вопрос был о ребёнке. Перепуганный взгляд бросался по сторонам, а глаза блестели от появившихся слёз. Но как же она просияла, когда уже спустя мгновение акушерка занесла в палату маленький, кричащий сверток, перевязанный голубой ленточкой. Даже бледный цвет её кожи уступил месту румянцу.
Когда Лера впервые взяла малыша на руки, я заметил, что он сразу перестал плакать и вдруг сосредоточил свой тревожно-озабоченный взгляд на лице матери.
Я взял на руки малыша, и почувствовать какого это, держать такое хрупкое и беззащитное создание. Первое, что я испытал, прижимая его к груди, это панику. А вдруг уроню? Или оступлюсь, и… Но вскоре мне удалось привыкнуть, и я не выдержал и заплакал. От счастья и горя одновременно. Ведь была огромная вероятность, что я не держал бы его прямо сейчас и не ощущал, как его мягкие ножки касаются моего плеча; не чувствовал бы прикосновение крохотных пальчиков, тянущихся к носу. Смерть была к нему так близка, дышала в затылок, уже протягивая свои костлявые ручища к этому невинному существу, но на этот раз ему повезло.
На этот раз.
Следующие две недели Лера провела в больнице. Ей запрещали вставать, ставили капельницу за капельницей и пичкали антибиотиками. Она всё думала, что проводит лишние дни вследствие кесарева, но никак не из-за жуткой операции, о которой до сих пор ничего не знала. Врач порекомендовал мне самому рассказать Лере о вынужденном хирургическом вмешательстве, поскольку подобное ей лучше узнать от меня, её мужа. Я был согласен с ним, но до сих пор никак не мог собраться с духом. Сказать подобное человеку, который всегда хотел много детишек (она не раз стеснительно шептала мне это на ушко, как только мы поженились) – дело не из лёгких. До ужаса я боялся того, как она отреагирует на подобное.
На третий день после родов Лере разрешили самостоятельно передвигаться по больнице, а вскоре принесли к ней в палату и Родиона, где они смогли находиться постоянно. Помимо врачей и акушерки к ней захаживала детская медсестра, делясь премудростями по уходу за ребенком. Мне же пришлось вернуться на службу, но каждый вечер я являлся в поликлинику повидать ее и малыша, принося вкусненького или чего-нибудь почитать.
Лера рассказывала, как сильно скучает по дому. Одиночество она скрашивала болтовнёй с медсестрой или же строила планы относительно будущего Роди: в какой детский садик следует его отдать, как только он подрастет, и сколько упаковок подгузников им предстоит купить. Даже размышляла, кем он будет, инженером или строителем?
Она ещё много чего рассказывала, но я в эти минуты находился как в омуте, пропускал её слова мимо ушей, как истукан на все согласно кивая. Я только и думал о том, как рассказать ей про операцию.
Двенадцатого ноября, за три дня до выписки Леры из больницы у майора нашего отдела случился юбилей. Григорий Александрович, так его звали, человек компанейский, большой любитель почесать языком. Он, кажется, даже рыбу, если б захотел, мог разговорить. Но вот кого он не переваривал, так это людей замкнутых и не слишком падких до пустой болтовни, одним словом, таких как я. Майор всегда был холоден со мной и общался исключительно по уставным отношениям. Но получилось так, что, обзаведясь званием отца, скромно отметив после дежурства в кругу своих коллег, Григорий А. вдруг стал первым тянуть мне руку и даже обращаться по имени. На «ты» он и вовсе перешёл без моего одобрения. Уже потом мы как-то пересеклись в курилке, где он спросил, как поживает жена и малыш.
– Да хорошо, хорошо. Лера ещё в больнице, Родя там же. – Про операцию я, естественно, даже и не думал говорить.
– Ох, Артём! – сказал он мечтательно и пустил дым сигареты изо рта. – Готовься, жизнь сейчас у тебя начнётся насыщенная, это я тебе из собственного опыта говорю. – Он крепко затянулся сигаретой и, прищурившись, продолжил:
– Пеленки, игрушки-хуюшки. Это купи, то купи! Разоришься! Но вот что я тебе скажу, ни одной копейки, что я на свою Маришку потратил, мне никогда не было жалко. Всё-таки дети – это святое.
Я молча с ним согласился.
Для себя я подметил один занимательный факт, что подмечал ранее неоднократно – стоит тебе стать отцом, как тебя автоматически принимают в секретный клуб. В этом клубе тебя все дружески хлопают по плечу, делятся историями про собственных детей и дают советы по воспитанию. Ты вдруг превращаешься в своего парня в этой кучке. Тебе даже не прочь дать повышение по службе, что собственно и произошло со мной ровно через сутки после того, как Лера родила. Теперь я находился в должности старшего лейтенанта. Мог ли я на такое рассчитывать до появления на свет Роди? Заговорил бы со мной майор тогда в курилке, не будь я отцом? Ох, не думаю.
И все же я немного отступил от рассказа.
Юбилей майора проходил в ресторане «Синяя ласточка» неподалеку от нашего ОВД. Собралось там по крайне мере человек пятьдесят, в том числе и все из нашего отдела. Не кривя душой, ребята пришли туда, дабы умаслить майора своим присутствием, как, собственно и я – не хотелось мне терять едва обретенный статус своего парня. Но для себя я зарекся посидеть часок-другой и сразу поехать к Лере в больницу. Водку и коньяк заменил соком, чтобы не сесть за руль подшофе.
Пьяный майор заметил моё чрезвычайно трезвое состояние, и начались разговоры из разряда: «Ты меня уважаешь?».
– Товарищ майор, мне ещё к жене с сынишкой ехать в больницу…
– Так это, поедешь, Артём! Поедешь! – из его рта пахло спиртным и только что съеденным оливье. Он потянулся за графином с водкой и налил рюмку до самых краев, после чего вручил мне. – Вот что, лейтенант… Стоп… Старший же лейтенант теперь! Бери! Выпьем за тебя и сына твоего, – будущего начальника!
– Товарищ майор…
– Без званий! Сегодня я для тебя просто – Григорий Александрович.
– Григорий Александрович, ну как же я пьяный и за руль…
Майор почесал затылок, призадумался, а затем вдруг улыбнулся до ушей, как озарённый.
– А мы тебе такси вызовем! Я вызову, за свой счёт. А машину свою завтра заберёшь, ничего с ней не случится.
Он насилу всучил мне рюмку.
– Давай, за Рому…
– Родиона, – поправил я его.
– Да, да! За Родиона! Красивое имя!
Делать было нечего, пришлось пить, сначала одну, а затем и три. Пил не из уважения к его персоне, а как и любой человек в моём положении из самых простых побуждений: а вдруг повысит? или зарплату поднимет? или еще чего эдакого перепадет?
Мне с трудом удалось выбраться из лап майора и на такси – вызвал я его за свой счёт, – и убежать от этой раздражающей попсы и людского шума. В глазах двоилось и расплывалось, и я было хотел всё же поехать домой, но жутко скучал по Лерке. Да и пьян я был не так сильно, чтобы глупостей творить.
В больнице я еле уговорил дежурную санитарку пройти, и когда Лера меня увидела пьяного, то не испугалась или пришла в ступор – наоборот, тихонечко засмеялась. От её смеха мне сразу стало так тепло на душе. Я извинился и поцеловал её в щечку, объяснив причину своего опоздания.
Родя тихо сопел во сне. Я сидел рядом с ним и не мог оторвать глаз от этого прелестного создания. Мой сын… До сих пор голове не укладывалось, что это мой сын…
– Знаю, об этом еще рано думать… Но может, через годик-два заведём ещё малыша? Я очень хотела бы девочку. Да и Роде не будет скучно одному.
По спине прошёлся холодок. Я крепко сжал большой палец руки, спрятанный под кроваткой малыша. Ее разговор о будущем ребенке и опьянение придало мне храбрости.
Лучше покончить с этим здесь и сейчас.
– Лера… – тихо начал я. – Я должен сказать тебе кое-что, очень важное.
Я сел на край койки, взял ее худую ладонь в свои руки и почувствовал холодное прикосновение обручального кольца.
– Ты здесь так долго в больнице не только из-за кесарева. Есть ещё кое-что…
Я не стал вникать в подробности и пересказал лишь факты, сказанные хирургом. Лицо ее по мере моего рассказа становилось все бледнее, а глаза наполнялись слезами. Все это казалось ужасным сном, кошмаром, который должен наконец закончиться. Но, увы, то было лишь его начало.
Лера продолжала смотреть на меня с надеждой. В эти минуты она наверняка думала, что не все так плохо, что возникнуть какие-нибудь осложнения в будущих родах, или ей придётся походить по врачам ещё некоторое время. Однако это надежда угасла как свеча, как только я произнёс:
– Они вырезали у тебя матку.
Её слёзы заставили меня замолчать, да и говорить то мне больше ничего не следовало, она уже и сама всё поняла.
Поначалу Лера ударила кулаком по кровати, затем сильнее, пока удары не участились, и она впала в истерику. Она завыла и горько заплакала, заставив моё сердце сжаться в крохотный комок. Мне стало так страшно, что я не придумал ничего лучше, чем просто крепко обнять её и прижать к себе как можно сильнее. Я ощущал её горячие слёзы, падающие на лицо и шею, как содрогалась грудь от тяжёлого дыхания.
В конце концов, плач разбудил Родю. Лера взяла его из кроватки и, покачивая, тихо стала напевать ему колыбельную, пытаясь успокоить не то себя, не то малыша. Еще тогда я заметил, что она так сильно прижала его к себе, что на костяшках пальцев образовалась белизна. В ту минуту я не придал этому особого значения.
Как позже оказалось – зря.
Три дня спустя Леру выписали из больницы, и мы вернулись домой. Об операции решили не говорить ни одной живой душе: ни родителям, ни друзьям, вообще никому.
Она никак не могла смириться с поставленным ей диагнозом и большую часть времени проводила одна или с малышом, практически не разговаривая со мной. Я старался не дёргать лишний раз, думая, что подобное состояние – это лишь вопрос времени. Да и побыть одной ей и впрямь не помешает.
Шли дни, а состояние Леры практически не менялось. Каждую свободную минуту своего времени она проводила с Родей, а если тот спал, сидела рядом с ним как сторожевой пес. И хоть меня это стало настораживать, а все мои попытки заговорить с ней ни к чему не приводили, я по-прежнему лелеял наивную надежду на время, которое её излечит.
На работе дела становилось труднее. Новое звание, больше обязанностей. Да и деньги позарез были нужны то на одно, то на другое. Майор был прав, говоря, что дети – это дорогое удовольствие.
Новый год мы встретили с её родителями и друзьями. Так получилось, что мой папаша и в этот раз каким-то макаром прочухал о рождении его внука и, пускай с почти полугодовалым опозданием, но отправил поздравительную открытку. Её я даже не открывал, сразу бросил в помойное ведро. На этот раз Лера меня не остановила.
За новогодним столом почти все заметили неважное настроение Леры, и каждый присутствующий счёл своей обязанностью приободрить её или же поинтересоваться всё ли в порядке. По её сдержанным ответам я все думал, что ещё немного, и она вот-вот сорвётся, закричит на всех и прогонит к чёрту.
Когда все расселись за столом, Дима, мой сослуживец, типун его за язык, произнёс тост за десять минут до боя курантов:
– Дорогие мои Лера и Артём. Вот всё не могу я вами налюбоваться, красавцы, ей-богу красавцы! Правильно говорю? – все согласно загалдели, и лишь Лера натянуто улыбнулась уголком рта. – Вот, и все присутствующие со мной согласны. Сразу видно в кого дитятко такое получилось! Красота – от матери, а ум – от батьки. Так давайте же выпьем за то, чтобы и следующие маленькие Соколовы, которые, я надеюсь, скоро появятся на свет, ничем не уступали нынешним! Намёк, Тём, ты понял! Работай в полную силу, хе-хе. За ваше здоровье!
Зазвенели бокалы всех присутствующих, за исключением Леры и моего.
– Лерка, чего не чокаешься! А ну, давай-ка! – настаивал Дима.
Лера подняла бокал так, словно это была гиря весом килограмм двадцать, и быстро чокнулась. Затем все начали разговаривать, обсуждая службу и всякие мелочи. Лера в это время тихонько поднялась из-за стола.
– Доча, ты куда? – обратилась к ней мать, нежно взяв за руку.
– Пойду Родю проверю.
– Да чего проверять? Спит же он. Посиди ещё, сейчас президент уже выступать будет…
Лера ничего не ответила и выскользнув из хватки матери, поспешила покинуть гостиную.
Мы с тёщей переглянулись. Её лицо было озадаченно, и она уже встала, чтобы пойти к дочери, но я вышел вперёд.
– Сидите, я поговорю.
– Артём. – Жестом она попросила меня наклониться и затем прошептала. Среди громкого смеха и разговоров я с трудом расслышал:
– С ней всё хорошо, не заболела она?
– Все хорошо, просто немного устаёт из-за ребёнка, – на ходу придумал я и поспешил покинуть зал.
Дверь в нашу спальню была приоткрыта. Из комнаты просачивался желтый свет настольной лампы, под которым Лера всегда читала перед сном. Раньше на ее прикроватной тумбочке лежало множество книг, от детективов до мистики. Их она читала все вместе по настроению. Теперь на этом месте лежали баночки с успокоительным и таблетки от мигрени. В последнее время она без конца жаловалась на головные боли.
Я прижался к стене и через приоткрытую дверь увидел, как Лера сидела возле кроватки малыша и неотрывно смотрела за тем, как он тихонечко дышит во сне. Рядом с ним лежал плюшевый заяц с красным бантом, одна из первых купленных ему игрушек.
– Лера.
Я вошёл в комнату, но она не обернулась, продолжая наблюдать за Родионом. Я сел возле неё и посмотрел в её заплаканные глаза, уставленные в одну точку. От нее пахло духами с ароматом сирени. Этот запах теперь всегда напоминал мне о ней.
– Послушай, – продолжил я, так и не дождавшись реакции, – но они же не знают. Вот и говорят… Не со зла же, в конце концов. Все так говорили бы, ну.
Я все дожидался, когда она хотя бы повернется ко мне, хоть словечко скажет.
– Лер, ну поговори ты со мной. – Я коснулся её плеча. – Ну, муж я тебе или кто?
– Ты можешь оставить меня?
От её слов у меня побежали мурашки по спине.
– Слушай, – выдавил я из себя с трудом, – нам нужно поговорить. Так дело не пойдёт…
– В другой раз, – отрезала она. – А сейчас я тебя очень прошу – оставь меня.
Я сдался, посидел ещё с минуту в надежде, что все же она передумает и поговорит со мной, но, так и не дождавшись, тихо пошел к остальным.
Когда пробили куранты, Лера так и не вышла из комнаты.
