Даниил Корнаков
Один я здесь…
Часть 2. Трудности перевода
Колоть поутру дрова было его любимым занятием.
Выходя в одном лишь свитере и штанах с колуном в руке, охотник про себя приветствовал зиму, которая давеча его чуть не прикончила. Но Сергей не держал на нее зла. Он давно понял, что зима – это нетерпеливая хозяйка большого дворца: приглашает к себе гостей, показывает свои красоты, но просит не задерживаться слишком надолго, иначе приморозит. Это правило он для себя давно уяснил. Правда, порой приходилось его все же нарушать.
Борька лежал в конуре, наблюдая, как лезвие колуна с лязгом опускается на полено, расщепляя его на две равные половины. Пёс успел поесть и теперь наслаждался утренней зимней прохладой. Даже его брюхо хрюкнуло от удовольствия.
Когда Сергей взмахнул колуном в очередной раз, послышался металлический лязг со стороны хибары, точно на пол упало несколько алюминиевых мисок. Сначала подумалось, что ему это послышалось, но навостренные уши Борьки и повернутая в сторону хижины морда тут же убедили в обратном. Бросив топор на землю, Сергей рванул к хибаре и открыл дверь.
Его гость очнулся. Он сидел на полу и ножом разрезал путы на ногах, каким-то чудом успел освободить себе руки. Сергей тут же выругался про себя за такую опрометчивость: ведь знал же, что гадёныш рано или поздно очнется и первым делом попытается освободиться, но про нож совсем не подумал! Все же с возрастом подобные вещи тяжело учесть, особенно учитывая события последних дней, напрочь заполонивших его голову.
Немец напоминал вора, застигнутого врасплох: глаза сделались большими, руки, орудующие ножом, застыли. Он не дышал и сосредоточенно уставился на него, явно пытаясь понять, что тот задумал.
Глаза Сергея на миг покосились в сторону ружья – оно висело высоко на стене, совсем рядом с немцем. Тот, разумеется, взгляд уловил…
Одним юрким движением немец срезал оставшиеся путы, прокатился как бревно к стене и что есть силы ударил здоровой ногой по ней. Через секунду ружье, словно упавшее с дерева яблоко, оказалось в его руках. Все это произошло столь стремительно, что Сергей даже шагу не успел ступить.
– Юрко прокатился, – буркнул Сергей. – У меня Борька так же умеет, когда жрать просит.
– Я не понимаю тебя! – крикнул немец.
Дуло ружья смотрело на Сергея, напоминая о событии минувших дней, когда он чуть не вышиб себе мозги.
– Не понимаю я ни шиша на твоем, ферштейн?
Немец крепче прижал ружье к себе. Лицо его стало злобным.
– Русский?
– Чего говоришь? Русский? – Сергей на мгновение призадумался. – А, ферштейн! Хочешь знать, русский ли я? Ну батюшка русский был, да. Матушка украинка, Полина Григорьевна из Запорожья родом…
– Заткнись! Я не понимаю, что ты говоришь! – крикнул раздраженно немец.
Лицо Сергея сделалось суровее.
– Ты мне голос не повышай, щенок. Я на тебя знаешь сколько рубах извел? – Сергей пальцем указал на окровавленную ногу. – Теперь ходить всю зиму в одном и том же! Услужил! И вообще, отдай-ка мне мое ружье…
Он сделал несколько шагов к немцу с протянутой рукой и вдруг…
Немец нажал спусковой крючок, но выстрела не последовало. Сергей замер, будто его ледяной водой окатило. С ненавистью он смотрел на светловолосого мальца, осмелившегося нажать на спусковой крючок еще раз, наверняка надеясь, что произойдет чудо и оно выстрелит. Но чуда не произошло.
– Ах ты, сучёнок… Вот она – твоя благодарность?
Сергей выхватил оружие из рук немца и прикладом огрел его по голове.
– Я, может, и старый, и котелок у меня хуже соображает, нежели раньше. – Взгляд Сергея в подтверждение этих слов на секунду упал в сторону ножа. – Но я не настолько глуп, чтобы оставлять заряженное ружье возле тебя.
Немец, несмотря на сильный удар в голову, по-прежнему был в сознании. Он попытался дотянуться до ножа, но тут же закричал, когда Сергей нажал ногой на его рану. Делать это было неприятно, в большей степени из-за того, что он сотворил большую работу с его раной, но только так можно было научить сорванца уму-разуму. Настырный паренек, видимо, понимает только язык насилия.
– Убери ногу, скотина! – ревел он. – Я тебя прикончу! Клянусь богом, я из тебя…
– Не нравится, да? Будешь знать, как вести себя в гостях.
Сергей убрал ногу, схватил немца за шиворот и поволок в сторону двери подвала. Не церемонясь, он сбросил вяло сопротивляющегося юнца вниз, как мешок с картошкой. Тот взвыл от боли, ударившись о деревянный пол.
– Я убью тебя, старикашка! – сквозь зубы шептал он.
– Визжи, визжи, может быть, от этого твоя нога заживёт быстрее.
Сергей достал из выдвижного ящика патроны – еще одна промашка, надо бы спрятать их в более укромное место, – и зарядил ружье. Еще он достал новый моток верёвки, благо у него ее было навалом, и спустился в подвал.
– Вон туда, живо! – рявкнул Сергей и дулом ружья указал в сторону деревянного опорного столба.
Немец окинул его грозным взглядом и не двинулся с места.
– Рожу проще сделай и двигай туда, куда я велел, иначе… – Ствол ружья уткнулся фрицу в плечо.
Долго уговаривать фашиста не пришлось. Постояв еще несколько секунд перед охотником, демонстрируя свою непреклонность, он все же пошел в сторону столба.
– Спиной повернись. – Сергей описал дугу дулом ружья. – Руки за спину, и чтобы без выкрутасов. Ферштейн?
Немец так и сделал. Нехотя он протянул руки назад, где Сергей их крепко завязал.
– Не с того ты начал знакомство, Ганс. Я же ведь тебе жизнь спас, с того света вытащил… А ты за ружье. Это у вас так принято, что ли, али как? Ну ничего… Я человек незлопамятный…
Крепко затянув узел, да так, что немец от боли шикнул, Сергей взглянул ему в лицо.
– Хотя чего я распинаюсь? Ты же все равно ни хера не понимаешь…
Немец все так же презрительно продолжал смотреть на охотника. Щеки его покраснели от злости, глаза выпучились. Его гнев больше напоминал мальчишеский, нежели настоящий, мужской.
Сергей поднялся по ступенькам и уже сверху крикнул:
– Посиди и подумай хорошенько над своим поведением, Ганс!
После чего захлопнул дверцу, и подвал окутала тьма, из которой слышалось лишь тихое дыхание пленника.
2
Как же было приятно размять ноги!
Сергей решил, что проверка кулёмок сейчас будет как раз кстати, к тому же хозяйка зима наконец сжалилась над ним и поумерила пыл. Немец точно никуда не денется. Он крепко связал его руки, да и дверцу подвала подпер тяжеленной буржуйкой. Одним словом, его неблагодарный гость сейчас был как рыбка в аквариуме – никуда не денется.
Хотя паренька этого не стоило недооценивать. Все же ловко этот паскудник провернул трюк с ружьем. Это же надо было додуматься, взять и двинуть по стене так, что оно ему раз – и в руки!
Сам виноват, размышлял Сергей, давно нужно это захолустье в порядок привести. Гвоздей забить где надо, дощечек несколько поменять… Того глядишь, развалится все к лешему.
Борька бегал вокруг хозяина и довольно поскуливал. Видно, псу тоже осточертело торчать все эти дни в конуре, и он был так рад прогулке, что аж слюна из пасти текла. Несколько раз он нежно покусывал охотника, подначивая его на игру, но тому было не до игр. Сергей думал о дальнейшей судьбе рыбки в своем аквариуме.
Пристрелить его, и дело с концом, посетила его мысль. Ведь этот гад тебя прикончил бы, будь такая возможность. И глазом бы не моргнул!
На самом деле Сергей был даже рад, что немцу удалось завладеть ружьем. Этот случай лишь укрепил его уверенность в том, что Ганс настроен враждебно (как и миллионы других Гансов, с которыми воюют наши ребята). Хоть изначально в глубине души у него и теплилась надежда на то, что все будет как-то иначе.
Подумав, он все же отбросил мысль про убийство. Это было глупо и неразумно. Что же он на него зря силы и время свое перевел? Нет, здесь надо поступить по-умному…
Он дошел до первой кулёмки, и… о чудо! Между жердями, будто в пасти зверя, покоилась заледенелая тушка. Мысли о проклятии Божьем, не дававшие ему покоя последние несколько недель, как ветром сдуло.
Положив добычу в мешок, он пошел дальше, погрузившись в раздумья.
Немец этот наверняка может знать что-то. Нечасто, – а если быть точным, то вообще ни разу, – здесь летали фашистские самолеты. Стало быть, именно этот самолет особенный, как и его пассажиры.
Надо бы вернуться в деревню. Только вот идти дотуда в обход пару дней, потом столько же обратно, и того – четверо суток. Срок немалый. Если оставлять немца одного, без пищи и воды, он, того и гляди, окочурится, не говоря о возможных осложнениях с его раной, которые еще обязательно проявят себя. Был еще вариант: развязать Гансу руки, чтобы тот смог жрать и пить, и запереть крепко-накрепко в подвале до тех пор, пока он не вернется обратно. Замысел казался вполне осуществимым, но тоже имел свои риски. Его по-прежнему озадачивало то, что пленник его достаточно сообразителен. Он прознает, что хозяина долгое время нет дома, и, воспользовавшись этим, обязательно выберется из подвала. Наверняка найдет лазейку, сволочь эдакая!
Быть может, он прямо сейчас что-нибудь подобное осуществляет!
Эта навязчивая мысль заставила Сергея ускорить шаг.
Пожалуй, думал он, из всей этой кутерьмы есть только один выход – ждать.
Он дождется, пока нога немца заживет до такого состояния, чтобы он смог хоть ступить на нее. Придётся помогать гаду, продолжать лечить. Потом завязать ему руки и под дулом ружья сопроводить до деревни, где он сдаст его ближайшим партизанам или солдатам. Правда вот сколько времени понадобится на то, чтобы Ганс окончательно поправился? Седмица?1 Месяц? Он не имел понятия. Ёлы-палы, вот же засада!
И все же он пришел к выводу, что этот замысел куда лучше остальных, хоть и потребует от него некоторых усилий.
Дойдя до второй кулёмки, он снова обнаружил в ней тушку куницы. Находка его обрадовала и лишь укрепила уверенность в том, что он задумал относительно Ганса.
3
Вернувшись после обхода почти с целым мешком дичи, он первым делом приготовил овсянку. Две порции.
Немец, слава богу, никуда не делся. Когда Сергей спустился в подвал, тот сидел, привязанный к столбу, и щурился от яркого света. Теперь он выглядел больше усталым, чем озлобленным: угрюмо смотрел на Сергея, после чего опустил голову, уставившись в землю.
– Гуднтак, Ганc. – Охотник поставил две миски с горячей овсянкой и две алюминиевые кружки с холодной водой на табурет. – Как ты? Поразмыслил над своим поведением?
Пленник покосился в сторону еды. Его пересохшие от жажды губы выдавали намерения без слов – он бы накинулся на еду и воду прямо сейчас. Но гордость не позволяла ему брать подачку от врага. Даже если от этого зависела его жизнь.
Разумеется, Сергей тут же это понял.
– Жрать хочешь? – Охотник взял миску овсянки с ложкой и поставил ее на колени. – Я вот тоже проголодался. Обход страшно, знаешь ли, аппетит возбуждает. – Он зачерпнул порцию каши ложкой и начал есть. – Почти все кулёмки собрал, можешь себе представить? Давеча вообще голяк был, а сегодня… Эх! Всегда бы так.
Сергей вытер бороду от комков овсянки, отставил миску в сторону и взял кружку с водой.
– Ну, за хороший промысел! Не водочка, конечно… Водочку я на тебя, скотину, почти всю перевел. Но все лучше, чем ни шиша.
Сергей осушил кружку парой больших и нарочито громких глотков. Все это происходило под пристальным взглядом немца, в котором вновь просыпалась злоба. Жадно он наблюдал, как капли воды стекают по седой бороде наглого старика.
Вальяжно охотник достал из-за уха цигарку и протянул ее в сторону немца.
– Будешь?
Молчание.
– Ну как хочешь. – Он закурил, бросил использованную спичку на пол и чинно затянулся. – Хороший все-таки табак у Василия Васильевича. Горчинка приятная, и привкус интересный.
Сергей заметил, как немец, не отрываясь, смотрит на него исподлобья.
– Ох, рожу-то съёжил какую! Ох, суровый! – Он затянулся. – Дырку во мне пробурить собрался глазищами своими? Хе-хе. Ну пробуй, пробуй, авось сработает. Тогда, может, и выберешься.
Сергей докурил цигарку, потушил ее о табурет и задержал взгляд на немце. Со стороны это выглядело так, словно он осматривал картину в музее, подмечая разнообразные детали в ней.
– Вот что, Ганс… – сказал Сергей и встал с табуретки. – Раз ты у меня в гостях, я хочу, чтобы ты усвоил два важных правила…
Сергей подошел к немцу почти вплотную, ткнул его в грудь и произнес по слогам, точно учитель начальных классов:
– В моем доме ты должен вести себя хорошо, ферштейн? – Охотник указал в сторону остывающей овсянки и кружкой с водой. – Если хочешь получить это… – он снова ткнул пальцем в него, на этот раз помягче, —…будь паинькой. Гуд, ферштейн?
Немец по-прежнему снисходительно смотрел на Сергея.
– Ферштейн или не ферштейн, едрить твою налево?
Не сразу, но все же фриц ответил:
– Ферштейн.
На лице Сергея образовалась улыбка, скрытая за космами бороды.
– Гуд, гуд. Правило второе… – Он указательным и средним пальцем левой руки изобразил бегущего по земле человечка. – Даже не думай убежать! – Для пущей убедительности он ударил ладонью по левой руке, изображающей побег. Немец смотрел на него, как на чудака.
Сергей поднял указательный палец вверх и начертил в воздухе круг.
– Там сплошной лес и снег. – Он обхватил себя руками так, будто замерз. – И холодрыга там такая, что тебе в твоем Берлине и не снилась…
При упоминании Берлина немец приподнял плечи. Кажется, то было единственное слово, которое он понял.
– Даже если ты каким-то чудом выберешься отсюда, а меня прикончишь… – Эти слова Сергей также попытался изобразить языком жестов: он указал на немца и пальцами показал бегущего человечка, после чего провёл указательным пальцем по своему горлу, изображая нож. – …то далеко не уйдешь. Здесь в округе нет ни одного человека – только я. И только я знаю, как выбраться из этого леса. Поэтому, Ганс, если решишься сбежать или прикончить меня… – Сергей вновь поднес к горлу воображаемый нож, —…считай, ты покойник. Зимушка родненькая позаботится о тебе, пока там будешь наворачивать круги… Станешь таким же мерзлым, как и куница в моих кулёмках…
Ни одна мышца на лице немца не пошевелилась. Он по-прежнему уперто смотрел на охотника.
– Это ты ферштейн, Ганс? – крикнул Сергей так, словно у немца были проблемы со слухом.
– Меня зовут не Ганс… – сквозь зубы проговорил тот.
– Так, что ты там пробубнил, меня не волнует. Все, что мне нужно, это услышать от тебя четкий ответ: ты ферштейн или не ферштейн?
Желваки на лице немца заходили ходуном.
– Ферштейн, – тихо произнес он.
– Громче, Ганс! Я не слышу.
– Фертшейн! – крикнул он.
– Вот и славно, – сказал Сергей и сильно хлопнул его по спине. – Уверен, ты будешь паинькой до тех пор, пока мы с тобой не отправимся в путешествие, где я отдам тебя нашим ребятам. А там уж они пускай сами по твою душу решат… Ну а теперь, давай-ка кушать.
Сергей взял с табуретки миску с кашей и зачерпнул горку овсянки.
– Придется с тобой как с маленьким, из ложечки. Развязать тебя не могу, ты у нас парнишка бойкий. Каша не бог весть какая, на воде варил. Туда бы сейчас маслица и сахарку, но, сам понимаешь, излишкам нет места на промысле. Здесь главное – голод утолить. Так, Ганс, разевай пасть…
Но немец явно не желал пихать в себя содержимое ложки. С отвращением он смотрел на водянистую овсянку.
– Разевай пасть, говорю, – нетерпеливо произнес Сергей. Ложка в его руке задрожала.
Немец открыл рот и позволил себя накормить.
– Ну вот, можешь же, когда…
Но Сергей недоговорил. Мгновение спустя куски каши оказались на его лице и стекали вниз, теряясь в жестких волосах бороды. Выплюнувший еду пленник уверенно смотрел на охотника и произнес:
– Жри это сам.
– Вот, значит, как… – Сергей рукавом свитера вытер смесь слюны и овсянки с лица. – По-хорошему, стало быть, не хочешь… Ну будет тогда тебе по-плохому.
Он встал с места, взял в руку кружку и вылил ее содержимое на немца.
– Посмотрим, как ты запоёшь через денек-другой без воды и пищи. Землю жрать будешь…
Охотник подобрал миски с кружками и пошел в сторону лестницы. Увидев, что Сергей покидает его, немец испугался и закричал ему вслед что-то на своем. Что именно, Сергей, разумеется, не имел ни малейшего понятия, но, судя по тону, ничего хорошего. Но ему было плевать.
Когда он закрыл дверцу, вновь погрузив погреб во мрак, немец еще продолжал истошно кричать.
4
– Пошел к черту, старый мудак!
Клаус Остер, лейтенант первого воздушного флота люфтваффе, был вне себя от злости. Обычно он не давал волю эмоциям и всегда сохранял хладнокровие, столь необходимое для любого бравого лётчика, но теперь больше не мог терпеть: он кричал, что есть сил, используя все известные ему ругательства родного языка, прекрасно при этом осознавая, что русский старикашка не понимает ни слова, но ему было все равно. Клаус кричал, чтобы побесить его, показать, что он не лыком шит и не собирается выполнять его дурацкие наставления. Он не пойдет на поводу у какого-то русского, от которого еще и воняет за версту чем-то едким и кислым.
Была и еще одна причина, по которой Клаус кричал не переставая. Он пытался отвлечься от жуткой боли в правой ноге, обмотанной грязным тряпьем и пропитанной запахом тухлятины. Внутри бедра будто копошился рой насекомых.
– Я убью тебя, слышишь? Убью!
Он старался не думать о боли, но та со временем стала лишь сильнее. Истинного немецкого солдата не должны заботить такие мелочи… Но черт возьми, как же ему было больно. Когда русский спустился в подвал и предложил то, чем обычно кормят свиней, он всеми силами старался терпеть жжение в ноге и не подавать виду.
Единственное, о чем жалел Клаус, так это о том, что ему не удалось выпить воды, которую этот вонючка вылил на него. Незаметно для старика он языком слизал пару капель, стекших со лба, но жажду этим не утолить. Господи! Он никогда в жизни не ощущал такого изнеможения, как сейчас. Горло было сухим, как кора высохшего дерева в центре пустыни. Он готов был выпить что угодно, лишь бы эта сухость наконец исчезла.
– Выпусти меня отсюда, скотина! – не сдавался он.
Помимо жажды и боли в ноге его мучила мысль: что, черт побери, произошло? И где он?
Последнее, что Клаус помнил, это как пилотируемый им истребитель Fieseler Fi 167 издал кряхтящие звуки и начал терять высоту. Что-то неладное произошло с двигателем – Клаус предположил это, когда впереди него образовалось черное облако дыма, – и с высоты в две тысячи метров самолет начал стремительно падать. Вместе с майором Штефаном (где кстати он? выжил? сколько же вопросов!) они бросили все попытки вырулить самолёт и приняли решение приземлиться. Но густой лес без малейшего пустого пространства все значительно усложнил.
Находясь в десятках метров от земли, Клаус заметил на двенадцать часов огромную ель. Он подумал, что дерево это будет последним, что он увидит в своей жизни, но благодаря недюжинной сноровке, приобретённой за несколько лет в рядах ВВС Германии, смог накренить самолет влево, и столкновения удалось избежать, но не полностью. Крыло на лету задело эту злосчастную ель, и на мгновение истребитель закружился в коротком вальсе вполоборота, развернувшем его на три часа, после чего рухнул на землю, проскользив еще сотню метров. От удара о дерево ему каким-то чудом удалось не пострадать, чего нельзя сказать о его напарнике…
Клаус пытался привести майора Штефана в чувство как раз тогда, когда подоспел этот русский. Он до сих пор ругает себя за то, что так опрометчиво бросился к автомату, не оценив до конца обстановку. Всему виной были обыкновенный шок и то самое чувство оцепенения, когда старушка смерть дышала тебе в затылок и почти прибрала к своим костлявым пальцам.
Да уж, вернись он сейчас во времени туда, обязательно сделал бы все иначе: например, незаметно взял «Люгер» Штефана из кобуры, дождался бы удобного момента и всадил пулю этому старперу промеж глаз. Хотя ему нужно отдать должное – стреляет он метко, и это из такого-то допотопного ружья.
Кто же этот старик? Партизан? Вряд ли – тогда он бы увидел и других людей. Эти крысы живут только стаями и атакуют только стаями. Они неспособны биться как настоящие воины, предпочитая нападать втихую. Крысы. Да и будь это партизаны, его бы уже допрашивали. Или хотя бы привели того, чей словарный запас не ограничивается лишь «Гуднтак» да «Ферштейн»! Но он бы им ничего не сказал, ни слова, поскольку и правда ничего сам не знает.
Вместе со Штефаном они вылетели с небольшого финского аэродрома неподалёку от Тампере. Ему дали обыкновенный приказ – доставить майора до острова Новая Земля с важным поручением. С каким именно – Клаус не имел понятия. Главное для него – это сесть за штурвал и услышать ставший родным за последние годы рёв мотора.
Клаус прикрыл глаза и попытался вспомнить, какого это – быть там, в небе. Вот бы сейчас оказаться подальше от этой гнилой ямы. Он бы сел за штурвал, взлетел как можно выше, откуда огромные поля казались небольшими разноцветными квадратиками, а десятки тысяч деревьев – волосками шерсти огромного зверя. Откуда озера казались жалкими лужицами, а реки – тонкими блестящими линиями.
Находясь там, в тысячах метров от земли, он чувствовал себя свободным. Казалось, что ему подвластно даже время…
Но рано или поздно приходилось спускаться.
Меня обязательно найдут наши. На Новую Землю не летают просто так, здесь кроется нечто большее. Наверняка там какой-нибудь секретный объект, возможно, база подлодок, слухи о которой расползались в солдатских рядах последние несколько месяцев. Это определённо что-то важное, и они не бросят своего вот так запросто…
Боль в ноге, как оплеуха, вывела его из транса и заставила зашипеть. Чертовка не давала ему сосредоточиться и подумать о том, как выбраться из плена. Невидимые насекомые внутри стали копошиться усерднее.
Видит Бог, ему всей душой захотелось заорать, попросить о помощи, только чтобы унять эту треклятую боль. И пить! Как же он грезил о глоточке воды!
Все же, не вытерпев, он закричал. В ногу вонзился невидимый кинжал и вращался из стороны в сторону. Но Клаус тут же превратил этот крик в песню:
– На земле всего превыше лишь Германия одна! Что к…
5
– …защите и победам Кровным братством скреплена!
Сергей на секунду отвлекся от чистки ружья, чтобы посмотреть в сторону подвала, откуда раздался жалобный вой, похожий на песню.
Борька, услышав чужой голос, насторожился. Он давно понял, что помимо хозяина в доме завелось еще одно существо со странным запахом. Псу так и хотелось попасть в дом – Сергей не раз замечал, как его морда втискивалась в дверную щель, – и как следует обнюхать чужака. Вот и сейчас медленно, гремя цепью, он пошел в сторону двери.
– Боря, фу!
Глаза пса наполнились какой-то собачьей жалостью, и Сергей вспомнил того самого волка, увиденного им на днях. Та встреча до сих пор казалась то ли сном, то ли виде́нием. Но вскоре он убедился, что это не так. Спустя день после того, как притащил сюда Ганса м заметил клочки серой шерсти, застрявшие на голых кустарниках. Именно в том самом месте, где и видел давеча своего вечернего гостя.
Почему-то судьба волка его озаботила. Он сам не мог понять почему, но при мысли об этом исхудалом звере у него засосало под ложечкой. Что же такого было в нем особенного?
– Жены немцев, верность немцев, песни и вино страны! – Голос Ганса стал увереннее, в нем открылось второе дыхание.
Ну, ничего, поразмыслил охотник, повоет еще полчаса, да угомонится.
6
Наступил вечер.
Все это время Ганс не замолкал, продолжая тянуть свою песню.
Всеми силами Сергей пытался не обращать внимания на завывания пленника в погребе, но сделать это было все сложнее и сложнее. Каждый раз, когда он закрывал глаза и почти погружался в объятия сна, поганец намеренно повышал голос и начинал петь еще громче. Будто чуял, гад.
Сергею казалось, что он уже наизусть выучил эту проклятую песню, заевшую в ушах с полудня. И вот, когда хрипловатый голос из погреба затянул песню с самого начала, охотник не выдержал.
Вены на его висках набухали от злости, когда он заряжал ружье. Губы едва заметно шевелились, шепча ругань. Со стороны это выглядело так, словно он произносил какое-то жуткое заклинание. Держа ружье в руке, он распахнул люк подвала и спустился по ступеням. Ганс, завидев его, нарочно пытался петь громче, но голос его совсем охрип:
– Пусть для мира сберегают дух немецкой старины!
– Что, сука, неймется тебе?! – Сергей был в ярости.
Немец на мгновение съёжился, когда охотник направился в его сторону.
– Нас к деяньям благородным вдохновлять всю жизнь должны, – пел немец, не отрывая презрительного и изнеможённого взгляда от охотника.
Сергей приставил ружье к его горлу и дулом приподнял подбородок. Немец продолжал петь, но к голосу его добавилась дрожь, он был напуган, хоть и пытался этого не показывать. Напуган, как любой человек, будь он на его месте.
Боже, подумал Сергей, ведь это всего лишь мальчишка!
– Ж-жены немцев, в-верность немцев, п-песни и в-вино с-страны!
Допев строчку, он зажмурил глаза и шепотом пел продолжение, пока его не остановил Сергей:
– Брала ру-у-сская бригада Гали-и-ицийские поля!
Немец медленно открыл глаза и уставился на него, бодро продолжающего петь:
– И-и-и достались мне в награ-а-ду…
Сергей окинул взглядом подвал, заметил связку жердей, заготовленных для новых кулёмок, и выудил оттуда две штуки.
– …два-а железных костыля-я-я! – Жердями Сергей изобразил костыли, зажав их концы под мышками. – Из села мы трое вышли, трое первых на селе. И остались в Перемышле двое гнить в сырой земле!
Большими глазами немец смотрел так, что Сергей понял, что тот держит его за сумасшедшего. Но он продолжал петь:
– Я вернусь в село родное, дом срублю на стороне!
Немец очухался и снова затянул песню, пытаясь перепеть охотника:
– Расцветай в сиянье счастья!..
– Ветер воет, ноги ноют!..
– …Процветай моя страна!
– …Будто вновь они при мне!
На несколько секунд подвал в крохотной хибарке в гуще леса превратился в сущий балаган: Сергей пытался танцевать с двумя жердями под мышками, не забывая при этом горланить песню. Со стороны это выглядело нелепо: одно неловкое движение, и старик точно упадет. А вот немцу ничего не оставалось, кроме как из последних сил раздирать глотку так, что жилы на шее набухли от подступившей к ним крови. Какофония русско-немецких голосов закончилась тогда, когда Ганс, так и не допев строчку, замолчал.
– Ну что, Ганс! Все?! Умолк, наконец?! – По лицу Сергея расползлась победоносная улыбка, но тут же исчезла, как только он взглянул на немца: его голова была опущена, подбородок касался груди, а изо рта вытекла ниточка вязкой слюны.
– Ёлки зеленые…
Он подошел к немцу, взял его за подбородок и посмотрел в лицо. Юноша бормотал что-то нечленораздельное, наверняка продолжал петь.
Пить хочет, подумал Сергей.
Не теряя ни секунды, он поднялся в хибару, зачерпнул стакан воды из ведра и принес немцу.
– Пей.
Губы фрица тянулись к воде, но не отступающая до сих пор гордость не позволяла им разомкнуться, и тогда Сергей применил известный всем прием: зажал большим и указательным пальцем его ноздри.
– Пей, не выпендривайся!
Не выдержав, немец все же открыл рот, и охотник силой влил ему содержимое внутрь. Юноша жадно глотал воду, кадык его заходил ходуном.
– Еще… – Голос с трудом было слышно. – Еще…
Сергею не понадобился перевод, и так было понятно, чего он хочет.
– Сейчас, сейчас, обожди…
Он притащил ведро, зачерпнул целиком стакан. На этот раз немец не сопротивлялся, даже, наоборот, приоткрыл рот и позволил охотнику осторожно его напоить.
– Еще…
Очередная кружка была осушена за несколько секунд.
– Еще…
– Все, Ганс, хватит с тебя. Постепенно надо, сразу столько пить нельзя – хуже будет.
Немец согласно кивнул.
– Так, сиди тут… – сказал Сергей и снова поспешил к лестнице. Поднимаясь по ступеням, он осознал, что за ерунду сморозил: сиди тут! Да куда он, собственно говоря, может деться с завязанными-то руками?
Растопив буржуйку, Сергей наскоро разогрел оставшуюся картошку, недоеденную в обед. Запах тут же привлек Борьку. Пес вылез из конуры и принялся корябать дверь хижины.
– Борька, фу! Иди спи!
Тот, обиженно заскулив, поступил так, как приказал хозяин.
Немец смотрел на кусочек жареной картошки, положенный в ложку, с большим аппетитом, но отказывался открывать рот. Остатки высокомерия не позволяли ему согласиться на подачку.
– Ганс, я тебя умолять не буду. Лучше ешь.
Из живота немца послышалось предательское урчание, заставившее Сергея ухмыльнуться.
– Не тяни кота за хвост… давай! Жри, в конце-то концов.
Осторожно, не отрывая взгляда от Сергея, белокурый юноша открыл рот и откусил половину картошки.
– Хороший мальчик, а теперь следующую… Давай, за дядю Адольфа и его скорую кончину…
Немец съел картошку.
– …а эту за победу советской армии…
Еще одна ложка была съедена.
– Ну вот, видишь, как все просто!
Немец, так и недоев до конца тарелку, уснул прямо во время кормёжки. Впрочем, уснул – это мягко говоря, точнее будет сказать – вырубился. Обессиленный и истомленный, он склонил голову и тяжело задышал. Когда лицо немца стало видно не полностью, Сергею показалось, что это его Максимка, уж очень было похоже сопение. Он тут же постарался отогнать эту мысль как нечто постыдное и решил проверить рану, а заодно поменять повязку. Охотник не был уверен, что с ногой все было хорошо, хоть и выглядела она намного лучше, чем несколько дней назад.
Сергей покинул подвал и лег на лежанку, чтобы попытаться уснуть. Он нестерпимо устал, глаза щипало от влаги, и, казалось, он вот-вот погрузится в сон, но ему это так и не удалось. Голова была забита мыслями о минувшем вечере и походила на мешок, готовый порваться от тяжелого содержимого. Чертов Ганс окутал мысли. Сергея бесила его упертость, но и восхищало его мужество. Все же крепкий он малый, почти как его Максимка…
Уснуть удалось только на рассвете, но сон длился недолго: час спустя Борька лаял на всю округу, зовя хозяина на ежедневную прогулку по охотничьей тропе.
7
Проснувшись, Клаус увидел, как старик перевязывает его ногу куском светлой ткани. Обмотки прежней повязки со следами почерневшей крови лежали совсем рядом. При взгляде на них у него все сжалось внутри – неужели он потерял столько крови?
Русский заметил, что он проснулся.
– Доброго утра, Ганс. – Из всего сказанного получилось различить лишь «Ганс».
– Мое имя не Ганс, а Клаус! Лейтенант Клаус Остер!
– На вот, жри. И болтай меньше.
Русский из кармана достал сухарь черного хлеба и протянул к его рту. Клаус поморщился при виде чёрствого куска, лежавшего не пойми где. Старик это заметил.
– Прости, Ганс, тушёной капусты с колбасками не было. – В голосе чувствовалась издёвка. – Тебе нужно жрать, чтобы нога скорее зажила, ясно? Жрать!
