Мария подошла к зеркалу и увидела там лишь очертания своей фигуры, но силуэт шевелился, становился всё чётче и заметней, как на фотобумаге медленно проявлялось её изображение. Мария укрепилась в выполнении не сложного и заветного своего желания. Рука её осторожно коснулась холодной и гладкой поверхности ручки, открыла сервант. Дерево шкатулки было теплее и мягче, ребристая крышка со скрипом поддалась, бумажный пакетик зашуршал в руке. Свои действия восхитили Марию.
– Боже мой! – шептала она, – я это сделала, я это смогла!
Ручка ковша тоже холодная, вода капнула ей на пальцы. Мария достала из аптечки марлевую салфетку, завернула в неё семена, положила их в блюдечко, а потом с торжеством подняла их на уровень глаз. Бревно на дороге это не сделает, вороны на дереве тоже не сумеют, а у неё получилось! Блюдечко поставила в угол на окне.
А затем Мария стала гладить ладонью стенку серванта, ровную поверхность стола, гладкие листья лимона, мягкий ворс ковра, твёрдое стекло. Она кружилась по комнате и ко всему прикасалась. Ей нравилось ощущать разницу, ощущать оттенки и различать мягкого, твёрдого, холодного и тёплого.
В сенках застучали. Мария застыла на середине комнаты, не зная, то ли ей прятаться, то ли её и так не заметят? Вошла Анна, вошла одна.
– Мама! – удивилась она, – почему ты взаперти сидишь? И почему ко мне не зашла?
Дочь очень похудела, острые скулы, губы стали тоньше и бледнее. Серое пальто висело на ней, песцовая шапка казалась больше по размеру. Бледность дочери вновь настроили мать против раннего замужества дочери, ранних родов.
– Как ты похудела! – пожалела Мария.
– Почему ко мне не зашла? – отмахнулась Анна от слов матери, – в одном же здании лежали, лишь по лестнице подняться. А то я к тебе спустилась, а там говорят, что тебя там нет. Не выписали, а просто, ,,её здесь нет,, . и странно так смотрят, из палаты все высыпали…