Дари Псов
Сны разума
Лонгфорд-Мэнор
Дверь поместья открыл высокий, худощавый мужчина с идеальной осанкой и выражением лица, которое можно было бы вырезать на монетах. Мужчина, скроенный из строгости и правил, словно его сшили из старых учебников этикета. Его тёмный костюм был настолько безупречен, что казалось, будто он каждый день по утрам погружается в жидкий крахмал. Его глаза были холодными, но в них светилась искра чего-то, что я не мог понять.
– Мистер Рейнс, – сказал он, слегка склонив голову в знак признания моего существования. Наверняка без точки после мистера. – Госпожа Лонгфорд вас ждёт.
– Ты, должно быть, дворецкий? – ответил я, заходя внутрь логова тайн и вежливости, и снимая шляпу.
– Да, сэр. Меня зовут Вудсворт.
– Вудсворт, – повторил я, упирая руки в бок, чтобы он и не думал снимать с меня плащ. – Ну, Вудсворт, ты знаешь, что в таких делах дворецкий всегда главный подозреваемый?
– Боюсь, вы читали не того автора, – он ответил всё так же невозмутимо.
– Разве не Шеррингфорд Хоп и доктор Секкер ловили дворецких?
– Я полагаю, это больше Агата Кристи, – с лёгкой улыбкой ответил он и закрыл дверь за моей спиной.
Запах в Лонгфорд-Мэноре был… правильным. Старое дерево, пыльные ковры, легкий оттенок сигарного дыма, который здесь явно предпочитали дорогому парфюму. Огромный холл поместья жил своей жизнью: тени от камина тянулись по стенам, сам камин потрескивал, но не грел, старинные картины наблюдали за каждым движением, а тиканье часов звучало, будто отмеряя не секунды, а чужие судьбы.
– Где жертва? – спросил я, отряхивая морось с лацкана пальто.
– Мистер Лонгфорд был найден в своём кабинете. Дверь была заперта снаружи. Окон нет.
– Никаких следов насилия?
– Никаких, сэр.
– И никто не слышал ничего подозрительного?
– Никто, сэр.
– Классическая схема, – пробормотал я, шагнув вперёд. – Веди.
– Вы не хотите вначале поговорить с госпожой Лонгфорд?
За спиной послышался тихий стук каблуков, и в коридор вошла служанка. Молодая, но с глазами старого человека, слишком много видевшего и слишком рано научившегося молчать. Её кожа – почти болезненно бледная, как будто солнце уже давно вычеркнуло её из списка тех, кого согревать. Чёлка выбивалась из-под простого чепца, закрывая лоб, а тёмные волосы были уложены в аккуратный узел, как и положено тем, кто должен быть незаметным. Взгляд же – беспокойный, будто она всегда ожидала, что её вот-вот окликнут, но не отдадут приказ, а скажут нечто страшное, чего нельзя будет ослушаться.
Она подняла взгляд – и замерла. Тряпка выпала из рук. Она потянула два пальца к плечу, но остановилась – хотела перекреститься? По-православному? Северянка? Прикрыв рот, поспешно скрылась за углом. Не самая редкая реакция на моё присутствие.
– Ты ведь знаешь, кто я? Я психо-детектив. Чем дольше проходит времени, тем сильнее разрушается мозг жертвы. Веди.
– Но вы пахнете алкоголем. Сэр, – заметил дворецкий ненавязчиво, не желая обидеть, но и молчать не считал нужным.
– Это мой личный помощник.
– Алкоголь, сэр?
– Я нанимал телохранителей, но они заметно хуже защищали от реального мира, – я усмехнулся, но его лицо осталось каменным. Ни гипотезы о существовании чувства юмора. Ладно, заслужил честность. – Алкоголь действительно размягчает границы сознания. Помогает просочиться в чужой разум, когда трезвость держит на цепи. Но на работе я не пью и не курю. Так что давай быстрее разберёмся с этим делом.
Мы подошли к разломанной двери кабинета, но Вудсворт всё равно открыл её и пропустил меня вперёд.
– Кто первым нашёл тело?
– Леди Лонгфорд, сэр. Она обнаружила, что господин долго не выходит. И позвала меня сломать дверь.
Комната была такой же, как и весь дом – огромной, мрачной и полной тайн. Запахи наполняли её густым, тяжёлым облаком: старый воск, бумага, деревянный лак, едва уловимый аромат высохших чернил, терпкий табак, впитавшийся в стены, и что-то ещё, металлическое, слабое, но неумолимое, пробирающееся сквозь остальные нотки, как ржавчина на лезвии ножа.
Стены были уставлены книжными полками, на которых теснились тома в кожаных переплётах. Некоторые из них покрылись тонким слоем пыли, другие выглядели так, будто их недавно перелистывали нервными пальцами. На полу лежал толстый ковёр, который заглушал шаги. В центре комнаты стоял массивный стол, за которым сидел Джаспер Лонгфорд.
Или, точнее, его брошенная оболочка.
Он сидел в кресле, голова была слегка наклонена вперёд, как будто он заснул. Только глаза открыты – неподвижные, выцветшие, отражающие слабый свет лампы. В них читалось недоумение. Все мы озадачены жизнью, что уж говорить о смерти.
Джаспер Лонгфорд был глубоким стариком, человеком, которого возраст не просто тронул – он вырезал его, как скульптор, терпеливо и жестоко. Кожа его, тонкая, почти пергаментная, была исполосована морщинами, глубокими, как каньоны, высеченные временем в скале его лица. В уголках рта застыли следы давно сказанных слов. Волосы – седые, редкие, уложенные с той аккуратностью, что бывает у людей, которые цепляются за порядок даже перед лицом хаоса.
На его костюме – тяжёлом, дорогом, но теперь смявшемся, – остался слабый запах лаванды и древесного мыла, которым он, должно быть, пользовался изо дня в день.
– Он же мог просто умереть от старости.
– Его личный врач сомневается. Он считает, что это была пси-атака.
– Ну, Вудсворт. Это сужает круг подозреваемых, – я прищурился, глядя на спокойствие в человеческом обличье. – Только близкие люди способны проникать в разум. Или по согласию.
– Вы лучше меня в этом разбираетесь, сэр. Поэтому вас и наняли.
– Он был таким, когда его нашли? – спросил я, подходя к жертве.
– Да, сэр. День назад.
Я осмотрел комнату. Никаких следов борьбы. Никаких признаков того, что кто-то ещё был здесь. Только смерть, которая пришла так тихо, что никто её не услышал. Я обернулся к Вудсворту:
– А как вы узнали, что он мёртв и на нём нет признаков насилия?
– О, естественно мистера Лонгфорда двигал я и доктор Грейвз, сэр, – ответил он, и в его глазах снова появилась та странная искра. – Но потом мы вернули в то же положение. Для полиции и детективов.
Вернули в то же положение. Видно, этот человек платил недостаточно, чтобы хватило на посмертное уважение.
– Кем работал покойный?
– Мистер Лонгфорд был частным инвестором и меценатом.
Разводчик паразитов, значит.
– Его семейное дело – это отпугиватели тумана, – ровно продолжил Вудсворт, не моргнув.
Ещё и торговец суеверным страхом.
– У него остались родственники, кроме вдовы?
– Да, сэр. Его сын, мистер Генри Лонгфорд. Живёт тут.
– Наследник?
– В некотором роде, сэр. Остальные дети мистера Лонгфорда живут в других городах, связи с ними он почти не поддерживал.
– Остальные? Насколько он был плодовит?
– Достаточно, сэр.
– Я так полагаю, мистер Генри не построил финансовую империю, раз живёт с родителями.
– Ему шестнадцать, сэр.
– Странное дело. Старик-отец и ребёнок-сын. И они были… близки?
– Они жили в одном доме, сэр, – уклончиво ответил Вудсворт.
В этот момент за дверью мелькнула фигура. Я обернулся, но успел увидеть лишь край чёрного подола и тонкие пальцы, цепляющиеся за дверной косяк.
Служанка. Интерес кошки, учуявшей новый запах в доме, или же волнения преступника, словно еретика, следящего за инквизитором, раскладывающим его дневники?
Я медленно достал револьверы.
Захар и Данил. Два верных якоря, без которых разум мог сорваться в бездну, и я бы уже не вернулся. Гладкая сталь, чёрный воронёный металл, утешительная твёрдость. Я чувствовал каждый изгиб замысловатой гравировки на рукоятках, как карту в хаосе чужих разумов. Их тяжесть напоминала мне, кто я и что я.
Револьверы, сделанные на оружейной фабрике Российской Империи. Джоселин до сих пор припоминала мне эту покупку, то ли из-за непатриотизма, то ли из-за суммы, которая ушла на них. Но она не понимала.
– Я иду. Времени потеряно уже достаточно, – я бросил дворецкому, сел на кресло напротив мертвеца, скрестил руки с оружием на груди и медленно вздохнул.
Мёртвый разум можно открыть где угодно. Тело уже не сопротивляется, сознание лежит перед тобой, как раскрытая книга похабщины и сожалений. Но чем ближе ты к мёртвому, тем проще убедить собственный разум в лёгкости прогулочки в глубины хтонического мира под названием человеческий рассудок.
Я посмотрел на Лонгфорда. Его тело всё ещё сохраняло позу человека, который просто заснул за своим столом. Его глаза, широко открытые, смотрели в мир и видели лишь пустоту. Могу лишь согласиться.
Я закрыл свои.
И шагнул внутрь.
Пустота
Туман. Вновь этот чертов туман. Густой, тяжёлый, как дыхание болота. Он ползёт повсюду, застилая всё, что могло здесь быть. Он тянется в меня, тянет меня в себя. Я ступаю по пустому пространству, которое не было ни комнатой, ни улицей, ни даже мыслью. Ни звука, ни движения, ни проблеска мысли. Только холод. Только тягучая тишина. Только серая мгла, бесконечная и тяжёлая, словно кто-то вылил море пепла прямо мне в череп. Мир Лонгфорда распался и больше не был способен к жизни.
Я попытался сделать шаг, но пространство сопротивлялось, вязкое и нереальное. Туман обволакивал, холодил кожу, просачивался в лёгкие, будто хотел занять место воздуха. Лонгфорд ведь не был таким старым, не мог бы так быстро растерять всю человеческую сущность, чтобы его разум рассыпался в такую пыль. Даже у дряхлых стариков остаются обломки – осколки лиц, шёпот сожалений, что-то человеческое. А здесь ничего. Пустота, как бездонная яма, и туман, как её бессмысленный страж.
Может, Вудсворт приложил руку? Одел, усадил за стол беспомощного деда, которого кормят с ложечки, чьи мысли давно утонули в маразме. Картина вставала перед глазами: Лонгфорд в нелепом халате и ночном колпаке, с застывшим взглядом, пока кто-то другой двигает его руками, как марионетку. Но нет, он был жив, когда умер. Или не был? Тело нашли вчера, но что, если время или дворецкий лжёт? Если с его смерти прошло намного больше суток, мозг мог разложиться, распасться, как гнилая древесина, оставив лишь эту серую хмарь. Мёртвый разум не держит форму – он тает, растворяется, уходит в ничто.
А может, Лонгфорд всегда был таким – ограниченным глупцом, чья голова была набита пустотой, как его карманы набиты золотом. Пустышка в дорогом костюме, чей внутренний мир никогда не знал глубины. Но это не сходится. Богатство и власть рождают лабиринты – алчность, паранойю, хитрость. У таких, как он, разум не бывает чистым листом. Если только…
Если только убийца не выскрёб всё дочиста. Не оставил ни следа, ни намёка – только туман, как идеальную завесу. На такое способен псионик, равный мне по силе или сильнее. Тогда неосознанную атаку близкого человека, у которого резко прорезался дар и обида, можно исключить. В любом случае убийца не оставил каких-то следов в сознании.
Я рванулся прочь, чувствуя, как мгла цепляется за меня, как паутина за муху. С усилием вытолкнул себя наружу, и разум Лонгфорда отпустил меня, мёртвые не могут сопротивляться. Надежды на быстрое раскрытие дела остались тонуть в этой серой дряни. Дело мутнело на глазах. Деменция!
Реальность
Я открыл глаза, чувствуя, как мир вокруг меня медленно возвращается в фокус. Голова гудела, как будто я только что выпрыгнул из глубокого океана на Марс. Мои руки всё ещё сжимали револьверы. Во рту было сухо, как будто я отобедал содержимым пепельницы писателя, у которого горят все сроки. В висках стучало. Выпивка бы помогла, но я уже начал работу.
– Мистер Рейнс, – раздался голос Вудсворта. Он стоял рядом, руки напряжены за спиной, его лицо было бесстрастным, как всегда, но в глазах – тень тревоги. – Вы… вернулись.
– Не то слово, – пробормотал я, медленно поднимаясь с кресла. Мои ноги дрожали, я уже не тот юнец, кто может устраивать утренние пробежки в ад и обратно.
– Госпожа Лонгфорд ждёт вас, сэр. Если вы готовы, я проведу вас к ней.
Я поднялся, пальцы ещё не до конца чувствовали себя частью меня, но в голове уже звучало знакомое предупреждение: никогда не выходи из разума слишком резко. Однажды так уже было – тогда я потерял часть себя. Не помню какую.
Я кивнул дворецкому.
Мы двинулись по коридору. Тишина в доме была вязкой, липкой, тянущейся за каждым шагом. Окна тонули в сумерках, но, казалось, что за ними день имитировал ночь. Вудсворт остановился перед дверью и открыл её.
Она сидела в полумраке, словно забытый портрет на стене заброшенного особняка. Чёрная вуаль скрывала её лицо, оставляя лишь смутное очертание. Длинное траурное платье терялось в глубине комнаты, создавая ощущение, будто она вообще не двигалась, а просто растворялась в тени. Её руки были сложены на коленях, а спина держалась прямо, словно её хребет был опорой небес. Чёрная вдова в своём логове.
– Леди Лонгфорд, – произнёс Вудсворт, – это мистер Рейнс.
Запах был тонким, но цепким – лёгкий аромат жасмина, старой бумаги и чего-то холодного, как серебро, оставленное на ночь под дождём.
– Детектив, – её голос был тихим, безжизненным, словно эхо мыслей, что слишком долго повторялись в пустоте.
– Могу я включить свет, мэм? – спросил я. Мне нужно читать людей, их мимику и движения. Работа такая. Сейчас передо мной была женщина без формы, без ритма, без движений.
– Боюсь, если вы хотите, чтобы нас разговор состоялся, придётся вам довольствоваться этой обстановкой.
– Мои соболезнования, – произнёс я, садясь напротив.
– Вы здесь не для них, – ответила она без тени осуждения. В полутьме вообще было мало теней.
– Верно. Я здесь не для них. Вы знаете, для чего я здесь. Кем был ваш муж за закрытыми дверями?
– О, за закрытыми дверями, – прошептала она, как будто эти слова сами по себе что-то значили. – Он был… обычным.
– Обычным?
– Для человека, который жил с туманом за окном, – голос её был тих, но в нём была неуверенность.
– Что вы имеете в виду?
Она всё также изображала древнего сфинкса:
– Туман приходит в наши умы раньше, чем на улицы, детектив.
Я не отвёл взгляда.
– Ваш муж же строил отпугиватели?
– Если бы они работали, мы бы жили на земле предков.
– Я должен войти в ваш разум.
– Что мне нужно делать, детектив?
– Ничего. Но я обязан вас предупредить, что мой разум не хирургический инструмент. Скорее, ржавая игла. Он способен оставить загрязнения. Изменения в психике. Например, тяга к дрянному виски.
– Вы хотите сказать, что можете оставить часть себя во мне?
– Да. Но не только это. – Я провёл пальцем по рукоятке револьвера. – Я могу унести с собой что-то ваше. Чужие мысли липнут, как мокрый пепел. Иногда они остаются дольше, чем хотелось бы. Это… Обмен, который нельзя отменить. Если я умру там, внутри вашего разума, тогда там навсегда останется мёртвый циничный детектив. Так что постарайтесь держать своих демонов на привязи.
Она не ответила. Я достал револьверы.
– Оружие?
– Это мои якоря. Часто забываю, где берега.
– Это не опасно – засыпать с оружием в руках?
– Тело сковывается во время сна. Вам знакомо ощущение, когда вы спите, но вдруг понимаете, что тело не двигается? Вы открываете глаза, видите комнату, слышите звуки… Но что-то не так. Что-то стоит рядом, дышит вам в ухо, тянет за простыню. Это сонный паралич. Когда сознание уже очнулось, а тело ещё спит. И пока ты беспомощен, твои собственные страхи принимают форму. Тёмные сущности. Только для меня они реальны. Поэтому и нужны револьверы.
– Я готова, – сказала она наконец.
– Тогда начнём, – я скрестил руки с револьверами на груди.
В этот момент дверь приоткрылась, и в комнату вошла служанка с подносом. На серебряном подносе – фарфоровая чашка с тёмным чаем, ложечка, лежащая под идеальным углом, тонкая струйка пара, поднимающаяся в воздухе и растворяющаяся среди запахов комнаты.
– Госпожа… – тихо произнесла она, – я принесла чай.
– Не сейчас, Мэри, – ответила леди Лонгфорд, не поворачивая головы. Её голос был мягким, словно полотенце, протирающее кухонный нож.
Служанка замерла на мгновение, её глаза скользнули по мне, затем по револьверам в моих руках. Она быстро поклонилась и, стараясь не греметь подносом, развернулась, исчезая в полумраке.
Вздохнул.
Закрыл глаза.
И шагнул внутрь.
