Илья Луданов
Литературный оверлок. Выпуск №4 /2018
Авторы: Евсеенко Иван, Сычиков Яков, Романов Дмитрий, Эйснер Татьяна, Аликевич Анна, Ганненко Антоний, Косовская Мария, Наукин Антоний, Максимычева София, Луданов Илья, Колейчик Дмитрий, Литвиненко Ирина, Леднёва Дарья
Редактор-составитель Иван Иванович Евсеенко
Редактор отдела прозы Яков Михайлович Сычиков
© Иван Евсеенко, 2019
© Яков Сычиков, 2019
© Дмитрий Романов, 2019
© Татьяна Эйснер, 2019
© Анна Аликевич, 2019
© Антоний Ганненко, 2019
© Мария Косовская, 2019
© Антоний Наукин, 2019
© София Максимычева, 2019
© Илья Луданов, 2019
© Дмитрий Колейчик, 2019
© Ирина Литвиненко, 2019
© Дарья Леднёва, 2019
ISBN 978-5-4496-2707-0 (т. 4)
ISBN 978-5-4493-5389-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
от составителя
За два года существования альманаха «Литературный оверлок» случилось много как хорошего, так и печального. К первому смело можно отнести публикации без сомнения талантливых авторов со всех уголком нашей многострадальной родины. Полина Корицкая, Лилия Вахитова, Саша Вебер, Ольга Боочи, Дмитрий Романов, Илья Луданов, Мария Шамова, Александр Решовский, Мария Косовская, Яков Сычиков и др. несомненно делали погоду данного издания, явной поступью выводя альманах из числа тривиальных, зачастую скучнейших сборников, в ранг интересного чтива.
Полтора года альманах находился в свободном чтении на портале «Журнальный мир» и был исключен оттуда по причине неординарных и в каком-то смысле вызывающих текстов. Относиться к этому приходится двояко. С одной стороны жаль, что нас там теперь нет и читатель не сможет беспрепятственно вникнуть в предлагаемые произведения. С другой – это ли не показатель непохожести «Литературного оверлока» на всё предлагаемое в нынешней непростой литературной ситуации.
С третьей стороны – не боги горшки обжигают и надеюсь наш сайт https://www.literaturniy-overlok.com/, находящийся в данное время в разработке, в полной мере компенсирует результат удаления альманаха из ЖМ.
За время существования издания состоялись две презентации альманаха в различных библиотеках столицы и несколько литературных концертов. Наиболее ярким смело можно назвать выступление авторов альманаха «Литературный оверлок» в музее-центре К. Г. Паустовского.
Печальным событием 2018 года стало известие о смерти Анны Митрофановой – одного из удивительных авторов альманаха. В настоящем сборнике в разделе Память читателю представлено произведение Ирины Литвиненко «Когда замолкают звезды…", посвященное ушедшему автору.
В предлагаемом сборнике, как и в большинстве предыдущих, представлены произведения поэтов и прозаиков некогда учившихся в Литературном институте им. А. М. Горького, чем, собственно, во многом и обусловлен стабильно высокий художественный уровень альманаха. Наряду с литовцами в итоговом выпуске читатель познакомиться с выдающейся (без преувеличения) поэзией Антония Ганненко, которая последнее время так сильно занимает меня как редактора-составителя.
Приятного прочтения, друзья!
Иван Евсеенко
от редактора прозы
В отношении к современной литературе иногда хочется быть девушкой, которая дает отворот-поворот молодому хаму и уходит под руку с пожилым джентльменом, с висками, увитыми благородным седым вьюном. Да, в этой погоне за современностью нас легче всего обдурить, мы готовы с радостью выложить деньги за новинку – дрянь в цветной обертке, – чем довериться вещи старой и проверенной. На этом делают деньги и имя молодые рвачи, менеджеры от литературы, которые с первых строк распускают свои грязные, волосатые руки, лезут к вам в душу, только бы вывалить туда урну своего грязного белья. Бить, бить по рукам!
Почему женщины всего мира борются против домогательств, против похотливых взглядов в их сторону, но никто не борется с тем бессовестным вымогательством наших денег за товар, не отвечающий былым нормам? Неплохо было бы объявить войну распустившим себя дельцам от литературы и читать одну классику. Да, пыльные многотомные произведения многих отпугивают, но взгляните на это с другой, дорогой нам стороны. Вы берете в руки не слепленного на коленке уродца, выкидыша бесплодной мысли модного хипстера, а проверенное временем произведение – труд, прошедший испытание пеплом забвения.
Кто-то скажет что я проповедую геронтофилию в литературе, или даже некроманию, но это не так. Потому что современная литература – это и есть мертвая девка, только и способная каждый год на новый лад предлагать нам свои потасканные брюсовские «бледные ноги» трупа, а классика – она как Мать. При ней «копья» пристыженных самцов клонятся долу, и сыновья встают на колени.
Яков Сычиков
ПРОЗА
Дмитрий Романов
Романов Дмитрий Дмитриевич родился в Люберецком районе Московской области в 1986 году. Детство провёл в деревне Кузяево в доме деда, предки которого относились к старообрядческому духовенству. Первое высшее образование получил в Московском институте тонких химических технологий им. М. В. Ломоносова. Второе – Литературный институт им. А. М. Горького, проза. Совершил ряд путешествий по Северу России, Кавказу, Тибету и Алтайским горам, изучая народный быт и собирая фольклор. Публиковался в журналах «Юность», «Сибирские огни», альманахах «Радуга», «Лёд и пламень», «Мир Паустовского». Лауреат премии им. Валентина Катаева журнала «Юность» 2014 года.
Индийские этюды
1. Храм и дым
Уже в аэропорту Дели Иван заподозрил неладное. Таксист, узнав, что он планирует завтра добраться до древни Наггар, спросил:
– Хотите покурить, сэр? – индийское бульканье делает английскую речь непонятной.
Но большой палец у губ и оттопыренный мизинец – очень красноречивый жест.
– Покурить? – удивился Иван.
– Ну да, чарас. Чарас там очень хороший.
Иван был художником, и по случаю недавней премии решил посетить бюджетную Индию. А начать с места жизни и смерти Николая Рериха. Тихой деревеньки в предгорьях Гималаев. Если слово «тихий» вообще подходит для хинду, по мнению коих этот мир соткан из шума и ярости, но плывёт по реке космической любви.
Деревенька Наггар лепится на берегу горной реки, скрытая поднебесными кедрами. Под куполом птичьего крика и лая обезьян дорога набирает высоту среди яблонь и аллоэ, в белых иглах водопадов.
Местные индийцы называют себя ариями, иногда в зрачках их блестит что-то вроде зеркала. Они носят тюбетейки и тёплые шерстяные жакеты.
Иван снял комнату близ дома Рерихов, где было потише, и только колокольчик деревянного храма напоминал о времени. Иногда приезжали секты пожилых русских и в народных рубахах бродили по горным тропам, фотографируя детей и коров, или водили с оными хороводы под гармошку. Иван ловил умиление и переносил его на холст.
Однако через три дня с горы слезло облако, всё вокруг окунулось в молоко, и работать стало трудно.
Из всех туристов в местных деревнях селились в основном французы, да израильтяне. Он слышал как-то, что эта долина – излюбленное место израильских дембелей. Железные сионские львы съезжаются сюда отведать местных трав и продуктов, из них получаемых. Бывают и русские, но, как и всё, опыты с травами у них уходят в крайность. Один француз, долго живший в России, сказал Ивану как— то за завтраком, что понятие травы для русских связано с масштабом сенокоса, а дефицит – и вовсе генетический страх. Сочетание одного и другого не самое подходящее, и часто здесь можно увидеть скуластое красноглазое лицо где-нибудь в уголке лестницы, целый день погружённое в омут тяжёлой древнеславянской думы о своём месте под солнцем – тут, между Тибетом и Пакистаном.
Иван ещё в самом начале пути решил, что приехал сюда не за этим, а коли растёт конопля, так и что с того? Это в детстве он лазал через забор за зелёными лимонами, чем вызывал недоумение турецких садовников. Диковинка всегда кажется слаще, чем она есть.
Шумные французы выселились из соседнего номера, и туда заехали пятеро израильтян. Двое ребят и три девушки. Они встречались на веранде и в саду, он видел их в храме Кришны, где седой беззубый старец кормил их жертвенными лепёшками и ставил на лоб жирную красную паклю.
– Привет! Как дела? – неизменно спрашивали они Ивана.
– Привет! Как дела?
Он улыбался, кивал и говорил «О-кей». Однажды ему надоело это «как дела?», и он решил пресечь лицемерную заинтересованность в его делах. Но она оказалась вовсе не лицемерной.
– Дела шикарно, – ответил он, – рисовал сегодня склон горы. Жаль, что облака.
– Ты художник? – спросил парень, худой, как подсолнух, лысый, но с рыжей бородой и голубыми глазами, смотрящими в разные стороны.
– Да, пытаюсь работать в манере Рериха.
– А, я видела его картины. Круто, – заметила одна из девушек, похожая на миленькую сову.
– Ты разве не знаешь, скоро сезон дождей, – сказал другой, чернокудрый и тоже с шумерской бородой.– И ясного неба вообще не будет.
– Угощайся, – девушка-сова протянула ему кусок блинца из храма Кришны, Иван помнил, что вкушать идоложертвенное – грех, и учтиво убрал блин в карман.
Они вместе спустились к гостинице, где уже пахло печёным бананом и специями. Вместе сели за широкий стол в тени алоэ.
Иван узнал, что рыжебородый и две девушки недавно отслужили, Израиль выделил им добрую сумму шекелей, и они по традиции отправились смотреть мир. Чернокудрый по имени Моше и третья девушка, Эсти, бледная с веснушками по всему открытому телу, примкнули к ним уже в Индии. Эсти не разделяла общей беседы, а сидела на углу стола, делая наброски в скетч-бук.
– Как тебя зовут?
– Иван, – он повторил несколько раз, ломая барьер языков.
– Иоанн? – удивился Моше.– Еврейское имя. Ты еврей?
– Вроде нет, – Иван пожал плечами, вспоминая свою татаро-тамбовскую родословную. У него был длинный нос, но скорее в свидетельство любопытного нрава, нежели семитских корней.
– Ты пойдёшь с нами в Малану? – спросила девушка с душистым именем Кармель, и сама она была румяная с тяжёлыми влажными волосами, собранными в пучок, и влажными большими губами. Она иногда приобнимала рыжего, но так смотрела на Ивана и на Моше, что, казалось, готова была приобнимать всех мужчин на свете.
– Что это – Малана?
И они рассказали ему про деревню Малана, что в нескольких километрах от Наггара, и на два километра выше. Нет туда дорог, транспорт не ходит, и пройти можно только козьими тропами, резко набирая высоту. Через леса кедров и камней. Деревня живёт аскетично. Маланцы мнят себя потомками армии Александра Македонского, не позволяют трогать ничего – ни дома, ни храмы, ни – Шива упаси, – людей.
– Чем же они занимаются? – спросил Иван.
– Делают гашиш.
– Все? Вся деревня? – удивился он.
– Абсолютно. Делают. И курят. Так и живут. Скот там пасти негде, всюду горы, растить нечего – очень суровые зимы, почвы мало. Зато повсюду – кусты.
– Вы идёте туда курить? – спросил Иван, уже зная ответ.
– Ну и поглядеть на них. Они реально древние.
– Культура, – протянула Кармель.
– Пока не наступили дожди, надо успеть, – заключил Моше.
Через день они вышли на тропу в Малану. Моше уже был в ней год назад, и вёл отряд. Он шёл быстро, не делая привалов.
Худые и немного нескладные с виду, они все оказались крайне выносливы, и хотя курили сигареты, но не задыхались. Наверное, – решил Иван, – израильский табак делается из табака, а не из бумаги, как у нас.
Отставала только Эсти. Онатихо жаловалась на живот.
– Идите, я вас завтра догоню в Малане.
Остальные думали не долго, и отстающую решено было оставить. Иван внутренне возмутился – девушка одна, в диких горах! Он решил составить ей компанию. Да и ноги его горели огнём, а всё – от шляпы до кроссовок насквозь вымочил пот.
Эсти пожала плечами.
– О-кей.
Ночь в горах – это вакуум тишины. За день они поднялись выше облаков, и увидели звёзды. Иван собрал хвороста и развёл костёр.
Эсти сидела на большом камне и делала зарисовки. Облитые звёздной плазмой на сухом кедре сидели огромные орлы. Птицы не боялись человека.
– Тебе хватает света? – спросил он, подойдя.– Ты рисуешь в темноте.
– Мне один раввин посоветовал учиться рисовать руками, не отвлекаясь глазами на лист.
– Разве так возможно?
– Есть два холста, – сказала она, – в голове и снаружи. Их надо уравновесить, и достигнешь гармонии.
Иван достал из рюкзака шаль и укрыл ей плечи. Эсти запрокинула голову и поглядела на него. Ему захотелось поцеловать её в рябые щёки. Её лицо не выражало ничего, она казалась восковой. Из воска можно лепить, что угодно. И он взял её за талию и придвинул к себе.
– Ты что это? – ровно спросила Эсти.
– Согреемся вместе? – предложил он.
– Давай лучше расслабься, – и она протянула ему самокрутку.
– Это травка?
– Да, нарвали прямо у гостиницы. Ты очень тяжёлый, она тебя облегчит.
– Но я не хочу. Я вообще не сторонник этого, – сказал Иван, отпуская её талию.
– Почему? – так же ровно спросила она.
– Это не приводит ни к чему хорошему. Просто вредно… не знаю. Грех.
Эсти усмехнулась без улыбки.
– Вот вы меня удивляете. Двойные стандарты. Значит, переспать с девушкой и разойтись на следующий же день – это приводит к хорошему. Это не грех. А взять у природы, что она даёт – грех. Так что ли?
Она всунула ему самокрутку, натянула на плечи его шаль и снова принялась за рисунок. Иван покрутил в руках бумажку, пока оттуда не посыпались крошки, и отложил в сторону.
– Это вроде как большее зло меньшим искоренять, да? – усмехнулся он, сев за ней и обняв свои колени, – Мудро, ничего не скажешь.
– Нет, это чтобы уравновесить тебя. Когда человек хочет fuck не важно с кем, это не значит, что он плохой человек. Просто ему нужен баланс. Ему кажется, что он сделает себе хорошо, но это как напиться морской воды от жажды.
Он лёг в спальник, и ворочался до утра, размышляя, как это не по-джентльменски было со стороны остальных оставить её тут одну с незнакомцем. Но потом он представил себе Эсти в униформе с автоматом, пьющей кофе где-нибудь в кондитерской Тель-Авива, непринуждённо болтающей с подружкой, у которой такой же автомат через плечо. И всё встало на свои места.
А Эсти всю ночь просидела на камне, иногда подкидывая в огонь хвороста.
Утром они молча миновали перевал.
Внизу показались крошечные домики. Спускаться пришлось на километр, и в конце колени дрожали, как у ягнёнка. Эсти же прыгала козочкой, и только недовольно кривила рот от цепких кустов. Восковая кожа её покрылась красными полосами.
В Малане жить нельзя, и вся туриндустрия расположена в двух сараях на пригорке. Ребята встретили их во дворе. Глядя на деревню внизу, Иван заметил, что крыши домов тут плоские и на них, и на широких балконах сидят старики и старухи, и трут ладони, словно пытаясь согреться.
– Что они делают? – спросил он у Моше.
– Чарас. Смола конопли такая жирная и обильная, что оседает на коже.
– Я бы облизала их ладони, – сказала Кармель.
– Наверное, они всё время в экстазе, – заметила девушка, похожая на сову.– Смола через кожу всасывается в кровь.
Ходить можно было только по узким тротуарам. Жители не обращали на них внимания, и только из чёрного зева местного храма косматые старцы в рыжих тюрбанах красноглазо ухмылялись и показывали пальцами. Прямо напротив храма была площадь собраний. На ней вповалку лежало всё мужское население.
Моше договорился с одной из старух о покупке чараса. Через пять минут из дома выбежал голозадый мальчуган и вынес свёрток размером с яблоко. Схватив деньги, он побежал по деревне с задорной песней.
Вечером в туристическом сарае стоял острый травяной дым.
Голоса то взрывались, и тонкие пальцы перебирали струны гитары, то затухали, когда по кругу шла трубочка. Из острых они плавились в воркование, и совсем растворялись в пересвистах птиц и цоканье женских ноготков по дереву стола.
Моше толковал:
– Государство нового храма не имеет границ на земле. Разве кровь и душа от земли? Разве черта на карте указует тебе, кто ты? Новое государство не имеет земных пределов, ты носишь свой храм тут, в сердце.
Рыжий беззвучно смеялся. Его обритая голова и густая борода зеленели в свете трубки.
– А зачем мне возвращаться домой в пустыню? Чужие люди уже спали на моей постели там, чужие пальцы отпирали замки моего дома. Я сдаю его за десять тысяч шекелей в месяц, а жизнь в покое и достатке тут обходится мне в тысячу шекелей. Куда по— твоему я кладу остальные девять? В стены нового храма, который тут, – он указывает себе на грудь.
И только Иван молча пил чай, поглядывая на Эсти. Веснушчатые бледные щёки её зажглись небывалым румянцем, глаза потемнели, в них дрожала влага.
– Иначе, – продолжил Моше, – мы рабы границ.
Иван долго вынашивал ответ, и, наконец, не выдержал:
– А я считаю, что свобода, – сказал он, – это освобождение от грехов. Только они – рабство. Мы рабы не государств, мы – рабы страстей. Мечтая свергнуть режимы и границы, мы становимся рабами ещё больше. Парадокс. На пути к свободе обрастаешь кандалами. И кандалы эти не тут, не в этом мире. В этом мире ты вроде как свободен. А кандалы будут потом.
– И что, ты веришь в это «потом»? – рыжий встревоженно поглядел на него.
– Я знаю, что оно будет и всё. Верить не обязательно.
– Но как ты можешь знать? – удивился рыжий.– Вернее, что знает? Ум. А ум утилитарен. Он служит для добычи хлеба и женщин. Когда ты умрёшь, и ум умрёт. Нейроны сгниют. Да и хлеб с женщинами не нужен будет. Стало быть, умом тот мир нам не понять. А верить… ну если тебе проще с костылями.
Иван вспомнил, насколько слаб оказался предыдущей ночью с Эсти и уверенно сказал:
– Да, мне нужны костыли, чтобы опираться. Я – инвалид. Как и все, заброшенные в этот мир.
– У меня есть Израиль, на него и опираюсь, – буркнул Моше и отвернулся.
– Но только что ты говорил, – возразил Иван, – что твой дом в твоём сердце.
– Именно, – улыбнулся Моше и потряс бородой, – в моём сердце целая страна!
Они рассмеялись, и кто-то принялся мурлыкать песенку, зашаркали сандалиями, и волнительная Кармель приобняла рыжего. Иван увидел, что Эсти снова рисует в своём блокноте, не глядя в него, а влажные глаза её ловят последнюю лазурь над стенами гор.
Удивительно! – думал Иван. – Эта граница между миром внешним и миром внутренним, эта последняя стена храма, как тонко они её чуют!
И тут же тоскливо посмотрел себе под ноги:
В отличие от меня. Чую только запах гашиша.
Иван проснулся от криков. Хозяин ходил по двору и отрицательно отмахивался. К их сараю стянулось полдеревни. Старуха, продавшая им свёрток, теперь щербато скалилась и всё повторяла:
– Полис, полис!
Моше сидел на крыше, растирая лицо.
– В чём дело? – спроси Иван.
– Кармель ночью гуляла и зачем-то полезла обнимать какой— то каменный фаллос. А тут же ничего трогать нельзя. Они с нас деньги требуют.
Сама Кармель сидела в своей комнате, поглядывая за шторку и зевала.
– Самое паршивое, что они говорят о полиции.
– Думаешь, им делать нечего, звать сюда полицию? Да и на чём? На вертолётах? – спросил Иван.
– Просто лишний шум. Весь отдых обломают, – и риторически добавил, – зло не в травке, а в том, что она продаётся за деньги.
Мучаясь и беспрерывно обтирая щёки, Моше достал кошелёк и предложил всем скинуться по тысяче рупий. Отказалась только сама Кармель, которая заперлась в своей хибарке. Столько мог бы стоить внутренний рейс эконом-класса. Но делать нечего – Моше протянул деньги старцу в рыжем тюрбане. Очевидно, тот отвечал за каменный фаллос.
Старец тут же сложил ладони и поклонился Моше. Затем развернулся к односельчанам, скрутил купюры в трубочку и сделал жест, будто курит. В народе раздались смешки. Старец раздал купюры по рукам, и маланцы, недолго думая, искрошили их в мелкую труху, и расходились восвояси, посыпая ей улицу.
В тот же момент дверь сарая распахнулась, из неё выбежала Кармель с пучком волос, сползшим на лицо, с наспех накинутым на голое тело сари. Она кричала что-то им во след. Иван не понимал иврита, но некоторые слова интернациональны. Да и трудно ли было понять, о чём болела её душа? Она шаталась и растирая туш, срывала жирные стебли конопли и хлестала ими землю. Остальные молча собирали рюкзаки. Рыжий положил длинную ладонь ей на плечи, приобнял её и увёл. Назад в мир шума и ярости.
2. Ришикеш
Ришикеш называют мировой столицей йоги. Те позы, которые принимал Иван в индийском «местном» автобусе и впрямь подразумевали незаурядную гибкость.
Автобус, пёстрый, как боевой слон, за ночь совершил медленный спуск по серпантину. Днём выехал на равнину предгорий, где каждые десять минут водитель подбирал семейки местных крестьян.
И вот, задавленный у окна с рюкзаком на коленях, Иван видел в пыльное окно рисовые поля, хибарки и закоптелые храмики вдоль трассы. Храмов было в десятки, в сотни раз больше, чем в России. Но тут брали количеством, а не качеством. Из зевов бетонных пагод тут и там выглядывали смазанные маслом и усыпанные цветным рисом божки с красными глазками.
Наконец, за хребтами руин показалась лента Ганга. И тут же спряталась в абстракцию кварталов. В этих двухэтажных городах жили коровы, собаки и телефонные вывески. Создавалось впечатление, что здесь больше нечего делать, кроме как в бесконечном ожидании смотреть на дорогу и звонить, звонить, звонить… Кому? Не важно.
Шум базаров знойного полудня сотрясал дымный воздух. Иван чихнул от облачка специй и проснулся в поту. Окно автобуса не открывалось, а людей набилось столько, что кроме тел и кусочка стека ничего было не видать. Из рюкзака под давлением сочилась клейкая жижа – купленные на стоянке манго.
На вокзале его тут же обклеяли водители рикш. Он выбрал ту, что почище. Нечто вроде мотороллера с крытым кузовом, внутри пестрящим плакатами оранжевых гуру и голубых богов.
Водитель закинул рюкзак на крышу, удивлённо массируя плечо.
– Какой тяжёлый. Давно путешествуешь, байя1?
– Нет. Но хочу добраться до Эвереста, – сказал Иван.
– А тут проездом?
– Да, я еду из Наггара, из долины Кулу.
Водитель лукаво улыбнулся и предложил купить чарас. Иван отказался.
В сущности, – думал Иван, выкинув из рикши руку на ветер, – тут не так уж и плохо. Просторно, не так жарко, и вот на тебе – священный Ганг прямо под мостом.
Из реки, наполовину уйдя в неё и чуть завалившись, выглядывал десятиметровый Шива с блаженно закатанными глазами. Агрессивные воды точили известь статуи, и каждые три года религиозные власти ставили новую.
Ганг тут был ледяной и чистый, рядом в горах находился его исток —ледник Ганготри. Держась за цепи, в млечные воды ступали старцы. Чёрные с седыми волосами. Иные, разложив открытки с богами, совершали утреннее подношение цветов и риса.
Отель был на склоне в цветущей куще, в гуще магазинчиков турснаряжения, каяков, ковриков для йоги и местной аюрведы. Белые брови шведов, бороды израильтян и пара-тройка индийских постояльцев.
Анфилада второго этажа вела на широкий балкон, откуда открывался вид на обеденный сад и далее – луковки йогического храма. Рано утром этот храм разбудил Ивана. Выспаться после серпантиновой ночи не удалось – сотня гортаней за стеной тянула «Ом».
Те, кто не успел к началу медитации, шумно бежали под балконом со своими ковриками, фенечками и волосами, собранными в пучок.
Иван спустился в сад, где непальские ребята, потягивая биди2, несли ему блины и кефир.
Он достал альбом и начал новый лист с эскиза непальского повара за большой глиняной печью. Повар пытался проснуться, бросаясь камнями в обезьян.
Но пришлось отложить карандаш – Иван почувствовал на себе взгляд. За соседним столиком сидела девушка. Она улыбнулась и кивнула. Она была молода, с приятным румянцем. Иван улыбнулся в ответ. Девушка пыталась читать книгу, но всё время отвлекалась. Иван решил нарисовать её, девушка заметила это и весело крикнула:
– Покажете потом? – по-русски.
Иван кивнул. Его завтрак остыл, но набросок был готов. Приступая к холодным блинам, он позвал её:
– Готово.
Девушка села рядом, от неё пахло апельсином.
– Похоже. Особенно ямочка тут. Можно альбом полистать?
– Конечно. Вы давно здесь?
– Две недели, – её пальцы перекидывали хрустящие листы, вздутые от акварелей.
– Медитируете? – спросил Иван.
– Нет, пишу диплом, – она не отрывала глаз от альбома, – А рисунки ваши хорошие, но у меня, видимо, профдеформация. Теряю интерес к искусству.
– Что за деформация такая?
– Ну, знаете, когда от профессии меняется поведение. Я психиатр. Будущий.
– То есть, вы про меня сейчас всё узнаете? – Иван сделал испуганную мину и тут же вернулся к остывшему кофе.
– Нет, вы же занимаетесь искусством. Искусственное – не естественное.
– А как ваша профессия связана с Ришикешем? – спросил он.
– Тема диплома. Рисуночные тесты. Разных наций. Я потому вас и приметила, что вы тоже рисуете… правда под прикрытием искусства.
– Интересно. А что за тесты?
– Вы видели, как дети рисуют? По их работам можно узнать о характере или заболевании. Только я это шире взяла. Бывала в нескольких странах, сравниваю. Прошу местных ребятишек рисовать.
– Здорово. То есть, вы по рисункам выявляете психические отклонения детишек со всего мира?
– Да. Например, в Австрии склонность к ригидности у детей больше, чем у нас, но у нас, зато, шизоидная апатия…
– Звучит скверно, – заметил Иван, – про нас… А что индийские ребятки?
– Много интересного. Хотите посмотреть?
– Ещё как!
– Вечером часов в девять тут буду, захвачу альбом. Придёте?
– Обязательно. А что делаете до девяти?
– В шесть на берегу будет ежедневное прощание с рекой. Очень красивая церемония. Вы должны там быть! За вдохновением.
– А вы будете?
Она улыбнулась ему.
– Буду. Мы с мужем каждый день ходим.
Возможно, случись разговор вечером, Иван был бы раздосадован, что такое многообещающее знакомство запнулось о слово «муж». Но утром новость была принята им ровно. Не так ли и в жизни? В юности перед нами столько дорог, что завал на одной делает доступность остальных ещё привлекательней.
– Мне уже хочется увидеть это, – сказал он, – Куда ещё порекомендуете?
– Ну, – она сложила руки на груди, – тут много где полазить. Вы за чем-то конкретным?
– Скорее по наитию.
– Тут на каждом углу йога. Можно в горы взять трекинг, можно на лодке. Или изучите ведический массаж. У вас сильные руки – вам пойдёт. Это вообще так по-мужски. Обожаю массажистов, – она дерзко пожала его плечо.
Теперь Иван начинал и впрямь жалеть, что у неё был муж.
– Любите «Битлз»?
– Что?
– Группа «Битлз».
– А, ну да. Когда-то даже очень, – улыбнулся Иван, вспоминая свои первые аккорды на дачном чердаке.
– Они тут жили. В джунглях на том берегу есть целый храм. Заброшенный. Там тихо и никого нет, кроме попугаев и обезьян. Говорят, место проклято. Но очень красиво, и Ганг виден с высоты.
Она рассказывала ещё и ещё, когда в саду появился муж и увёл её, крепкозубо улыбнувшись Ивану. Широкий, с буграми мускул под белой рубашкой «поло».
Какие массажи он делает ей по ночам! – с досадой представил Иван.
– До вечера.
Иван спускался в город вдоль трассы, сторонясь грузовиков, водители которых неслись так, будто хотели скорей переродиться кем-то более успешным. Щебень из-под колёс летел в синие и оранжевые стены храмов, храмиков и храмин – размер зависел от известности учителей. Шри Рави Махарадж, Рам Джай Бхара, Маха Кришна Кумар, Саи Баба… имена и портреты гуру, способных изрыгнуть апельсин и воплотить из ладони цветок лотоса. Иван верил, что всё это они могли. И даже не во имя демонов. Иван чувствовал, что все они так или иначе рвались к Богу. Будь то безымянный бродяга-садху, спящий в корнях баньяна или лощёный учитель перед многотысячной толпой. Но кто знает, куда вели их кривые тропки мантры.
Луковки храмов, или, как принято называть их здесь, мандиров, напомнили Ивану что-то русское. Он вспомнил, как читал одну книгу, где видный профессор доказывал, что и предки славян, и индийцы выплыли из одного котла. Котёл этот был где-то в Иране, где ныне Багдад, а когда-то был Вавилон. И, быть может, оттого и купола, и такие непохожие на нас индусы с их лоскутной гирляндной культурой, с их шумной и ветвистой теогонией, с их панэротизмом – так милы нашему брату.
Он посетил храм Битлз, где те жили в шестьдесят восьмом, пока не выдохлись от жары, дифтерии и баснословных инвестиций в пустоту. И пока Иван не увидел на одной из мшистых стен надпись «Tomorrowneverknows»3, не мог признать в этих осиных ульях место обретения Жёлтой Подводной Лодки.
Под ногами – крошево, утопшее во мху. Над головой – небо в лианах.
Всё, что попадает в Индию, остаётся камнем на берегу. Одним из мириад, и важна только память, покуда сама вещь разрушается вечно. И только сознание крепко, как алмаз. Надави на него материей, процарапаешь в ней борозду. Единорог с алмазным пантом, на котором канапе миров – вот он, бегущий через время человек. Или крошево фресок запустелого храма в подошвах кед.
Краской на полу: «Ты живой, пока о тебе помнят». Там, где граффити Махариши, и Ганди, и матери Анандамайи, и очки-велосипеды Джона – без стёкол в окнах, через которые джунгли уже забирают своё.
– А ведь с вас, ливерпульцы, весь мой восток и начался, – заметил Иван. Прощание с детским гештальтом, как сказала бы его новая знакомая. Паломничество в юность закончилось в джунглях.
И он спустился к Гангу хоронить труп. Перекрестился и опустился в ледяные воды трижды. Пыль битлов стекала по плечам. Остро запахло свободой.
– Байя! – крикнул ему молодой индиец и выставил большой палец, улыбаясь.
Искупавшись, он поплыл над песком. По течению улиц, забывая имя, возраст и нацию. Только хоры голосов, только бульканье барабанов. Психоделическая дрожь ситара оклеяла мост через реку.
Он слушал у стены. Рядом присел худой аскет с длинной бородой. Он показал ему ладонь, Иван показал свою. Аскет спросил, не хочет ли Иван мяса или алкоголя.
– Я могу показать, где купить их, – сказал он по-английски.
Иван отказался, тогда старик в качестве поощрения за верный ответ вытащил из складок млечный камень и подарил Ивану. А потом – растаял.
В предгорьях темнота неожиданна. В шесть часов она рухнула на город. И город впику ей стал громче и ярче.
Шли танцоры и музыканты Харе Кришны. Лица всех рас и оттенков кожи рябили в сладком дыму свечей. Назло Вавилону Ришикеш старался вновь соединить все народы в один поток. Но народы культурно сопротивлялись, и получался не поток, а лоскутное одеяло. Судьба всей Индийской культуры, её пестроты, обилия рук, украшений, богов – россыпь камней на берегу.
Иван стоял у статуи бога-обезьяны, который анатомично разрывал себе грудь, и из кровавой пещеры выходили на свет красавцы молодожёны – Рама и Сита. Иван чувствовал, что всё это – высочайшая поэзия, а то, что сам он вдруг стал причастен ей – промысел Бога, и, стало быть, потоки любви обрушиваются на него, пылинку в медовом соцветии. Потому что Бог так делает – извергает потоки. «Излию от Духа Моего на всяку плоть», – так пишет апостол.
