Милена Завойчинская
Новая фантастика 2024. Антология № 8
– Да, – встрепенулся я. – А что?
– Ты какой-то странный.
Я улыбнулся. Присел на пол рядом с креслом, поцеловал жену в сгиб локтя и поднял глаза.
– Кажется, мы нашли решение. Пока проверяем, но гипотеза очень правдоподобная. И если всё выгорит…
Она вытянулась, затрепетав. Нерешительная улыбка тронула губы. Нина погладила меня по голове и с нежностью произнесла:
– Всё закончится?
– Всё закончится, – отозвался я. – Мы уедем, мне дадут безумную премию, сделаем операцию, потом реабилитируешься, и мы будем танцевать, и… И знаешь, на остатки этой премии купим новые туфли. Десять пар. Самых лучших. Каждый день новые, чтобы…
– Тихо, тихо, накаркаешь, – мягко засмеялась она.
Я поцеловал её. Печаль не исчезла из её взгляда, но спряталась вглубь. В серо-зелёных глазах Нины заискрилась надежда.
* * *
Мы с Серовым сидели на парапете набережной и пили пиво. Перед нами стелилась тёмная рябь реки, виднелся чёрный силуэт, издевательски шагающий мимо. Из воды выныривали мёртвые головы, хлопали грустными глазами и скрывались обратно. Моросило – пакостно и мелко – так же, как на душе.
– Что ж с тобой сделаешь, сволота! – в сердцах заорал Серов, швыряя бутылку в сторону идущего по реке.
Бутылка не долетела, раздался всплеск. Из воды высунулась огромная собачья пасть. Мы вскочили на ноги, но пасть скрылась обратно.
– Костян, а она не вылезет?
– Её там нет, это фантом, – устало выдохнул я.
– Сканер уже увезли. А вдруг, пока мы тут сидим, приползёт настоящая собака и нас сожрёт?
– Да какая к чертям разница…
– Тебе никакой. А у меня свидание завтра, хочу до него дожить. Давай-ка до «Пивного дома», там Пскова течёт, она мелкая…
Я поглядел на нервно колышущуюся воду, на деловито топающих по берегу грязно-серых чаек. Кивнул и встал.
Дошли минут за десять. Пару раз осторожно перепрыгивали сочащиеся слизью бордюры. На Троицком мосту пришлось топать по проезжей части – уж слишком угрожающе шевелилась арматура на перилах. Когда наконец уселись за столик в пабе, на душе стало ещё паршивее. Будто в довершение этого поганого дня дряблая морось усилилась, и на мостовую обрушился ливень.
– Итак, ультразвук послал нас нахер, – раздражённо и развязно сетовал Серов, когда нам принесли по кружке. Нет там никакого «Толстяка», нет даже сколопендры и собак. – А головы? – я пошевелил пальцами. – Мы видели головы…
– Тоже… Давай думать. Вернёмся к гипотезе фантомов?
– Да чёрт, Лёша! Эти фантомы – банальная оптика. Иллюзии. Они не могут калечить людей! Не может целый парк деревьев взять и утопиться из-за светопреломления!
Я почти кричал, сдерживая слёзы. Всё по новой. Опять догадки, измерения, гипотезы и расчёты. Опять убогий Псков, тусклые гнойно-жёлтые фонари, опять этот взгляд Нины точно у побитой собаки…
– Там было что-то ещё, – пробормотал Серов. – Что-то на приборе меня насторожило.
– То есть?
– «Толстяка» нет, – загнул он палец. – Собаки нет, сколопендры тоже. И голов… Но фигура есть. Она прощупывается. Она настоящая. Что-то ещё было не так с картинкой на берегу. – Погоди.
Я замер. Мысль соскочила с мозга, не зацепившись. Не знаю, о чём говорил Лёха, но только что у меня была идея. Какая-то странная деталь… Чёрт, надо вернуться к рабочей доске – там всё прояснится…
– Извините? – прозвучал женский голос.
Мы обернулись. Над нашим столика склонилась миловидная светловолосая девушка, одетая в скромную блузку и строгие чёрные брюки.
– Гм, было бы за что, – Серов глянул на меня, поправил сбившийся галстук. – Знал бы, что в этом заведении есть такая красивая леди, не стал бы сидеть с этим занудой.
Я кивнул, выражая всем своим видом полную солидарность с вышесказанным. Девушка засмеялась.
– Я тут сидела по соседству, услышала, что вы говорили о призраках. Так уж вышло, что я в этом понимаю…
– Юлия? – припомнил я. – Из Бюро? Вы присаживайтесь. Я Константин. Ясинский. А с Алексеем вы, кажется…
– …абсолютно не знакомы, – Серов засиял очаровательной улыбкой, наступив мне под столом на ногу. – Алексей Серов, к вашим услугам. Но предпочитаю просто Лёша.
– Ланцева Юлия, – сев рядом с Лёшей, представилась девушка. – Специалист по фантомам, во Пскове чуть больше недели. Видела вас на этаже, кажется, но мы пока вместе не работали, так?
– Верно. Мы проверяли гипотезу…
Серов начал разливаться в объяснениях: про «Толстяка», ультразвук, ходящего по воде, доску с ниточками. Про то, что/ теперь мы будем рассматривать идею фантомов. Про то, как нас вызвали из Москвы из-за нашего послужного списка. Как мы разгадали загадку размножения гудронников в Ярославле и участвовали в разработке классификации типов эктоплазмы. Как разрабатывали антимеметические очки и обезвреживали проклятые файлы в Интернете. И что нас то и дело вызывают для консультаций по особо сложным случаям, потому как мы заслуженные широкопрофильные специалисты… – …по изучению и систематизации анальных явлений.
– Ч-что?
– Я говорю: специалисты мы. По изучению и систематизации аномальных явлений.
Лицо Серова было непроницаемо. Тут бы любой решил, что ослышался, но Лёха эту шутку выкидывал при мне уже в пятый раз. Я откинулся на спинку стула и спрятал улыбку в кружке, глядя, как краснеют уши Юлии.
Потом он перешёл на анекдоты, и мелькнувшую пятью минутами ранее мысль смыла тёплая волна хмельного расслабления. Рассеяла тревогу, сгустившуюся в голове после провала со сканером. Стало на всё плевать, и после очередного Лёхиного анекдота я стукнул кулаком по столу и процедил, не зная, зачем и для чего:
– В этом городе зло. Оно убивает людей. Выкорчёвывает деревья и пускает волнами асфальт. Сколько нам ещё ждать, пока эта гадость разнесёт по кирпичику твой любимый Кремль?!
– Тихо, тихо, ты чего разбушевался, чёрт ты шальной?! подскочил Серов.
Юлия сочувственно сжала его ладонь. Как так? Уже? Вот пройдоха…
– А… Пойду-ка я, пожалуй.
– Осторожнее с перилами!
– Какими ещё… а, ты про арматуру на мосту. Ну.
Я бросил несколько банкнот на стол, двумя глотками допил пиво и вышел. Идти было меньше километра – вокруг площади и немного через двор. Я не уходил дальше центра, мне этот город был неинтересен. Особенно теперь, когда Лёха включил донжуана, и о деле мы не поговорим. Резко пропало настроение слушать его скабрезные шуточки. Осталась вата в ногах и каша в голове – а лёгкость и зубоскальство исчезло. За них в нашем тандеме отвечал Серов.
Я обходил подозрительно трепещущие лужи и дрожащие от возбуждения фонари. Брёл домой, пошатываясь. Подходя к подъезду, замер. Что-то было не так.
Я огляделся. Ливень смолк, оставив только морось. Те же желтовато-серые стены, выщербленный асфальт двора, мертвенно-синий фонарь, точно в морге…
Синий!
Вчера он был тёплым, оранжевым. Во дворе было так уютно, я помню, как глядел в окно, целуя на ночь Нину, и думал, как красивы эти рыжеватые блики в мокрых листьях липы…
Так, а сейчас он синий. Холодный. Нет, ледяной. Напоминает даже не морг, а отделение больницы, куда я приходил навещать Нину после аварии. Тот стерильный блеск процедурной, все эти перевязки и стальной блеск хирургических инструментов…
Вспомнил, как врач рассказывал мне, что собирал её позвоночник буквально из каши. Разбитые на осколки позвонки еле-еле срослись, а уж что стало со спинным мозгом…
Я сел на запачканное бетонное крыльцо, прислонившись спиной к стальной двери, и заплакал. Безнадёга пряталась в ночном дворе и смотрела на меня своими чёрными глазами. Дыхание срывалось, руки тряслись. Врачи говорили, что новая операция может не помочь. Могут не помочь ни пересадка, ни стволовые клетки, ни экспериментальные аномальные методики…
Я размазывал колючие слёзы по щекам и сдерживал вой. Я люблю её, но мне невыносимо видеть, до чего ей больно и тяжело. Эта боль передаётся и мне, но я не могу этого показывать. Иначе это добьёт Нину. Боль копится внутри, воспаляется и перерастает в злость. Я с ужасом замечаю за собой раздражение – а потом корю себя. Каждый раз совершаю маленькое предательство и оплакиваю его наедине с собой.
Но фонарь был синий. И это наводило на мысли. Я сделал глубокий вдох, встал и открыл дверь подъезда.
Так значит, фонарь синий. Значит, ещё не кончено. Надо будет кое-что проверить.
* * *
– Лёха, тебе мерещатся женщины?
– Ч-что?
Серов только зашёл в офис, держа в руках сигарету и чашку кофе. На лице его читалось не столько смятение, сколько испуг. – Женщины. Голые или одетые. Может, они тебе подмигивают? А потом выясняется, что показалось? – терпеливо проговорил я, занося карандаш над блокнотом.
– Для протокола?
– Нет, для личного интереса.
– Тогда да, – он выдохнул и приземлился на кресло. Подкурил, махнул сигаретой в воздухе. – Постоянно. Недавно было – как раз подмигивала… В очереди в магазине оборачивается и подмигивает – представь себе! Я ей кое-чего на ушко шепнул, а она меня как долбанёт баклажаном по уху! Оказалось, ничего такого не было. Только ты-то откуда узнал?!
– Оттуда, – довольно буркнул я, тоже закуривая, что у тебя либидо из ушей лезет.
– Гм, спасибо.
Я насладился произведённым эффектом и испытанным про себя облегчением и сказал:
– Ладно, слушай сюда. Новая гипотеза.
Серов не впечатлился.
– Номер тыща четыреста задолбатая? – проскрипел он.
– Нет-нет, не гипотеза. Теория. Она уже подтвердилась.
Лёха подобрался и уставился на меня, попивая кофе. Я стал излагать свои соображения. Он сперва не менялся в лице, затем просиял; кивнул раз, другой, затем вскинул кулак с зажатой сигаретой к потолку и крикнул:
– Ты гений, Костя! – пепел упал ему на прилизанные волосы.
– Ты же говорил, что быдло?
– Гениальное быдло!
* * *
Спустя полчаса мы забегали по лаборатории, крича: «вода!», «журчит», «протечка», «капает». На нас косились как на идиотов, проверяли все стены и трубы, но протечки не нашли. Потом мы встали у входа и стали громко разговаривать о реках, водопадах и гидроэлектростанциях. Эффекта не было никакого – разве что гидрологи постоянно бегали в туалет.
Но к обеду над нашим кабинетом прорвало какую-то трубу. Закапало на мой стол, и мы с Серовым возликовали, крича: «Это прорыв!». Гидрологи матерились, бухтя что-то вроде «да видим мы, что прорыв, мать вашу в душу, чините давайте». Мы наперегонки мчались вызывать сантехника, обнимались и поздравляли друг друга с успехом.
Пока чинили трубу, Серов собирал фотографии – под моим неусыпным надзором. Мне не нужно было, чтобы он насохранял три сотни голых баб.
Сантехник ещё не закончил, а мы уже убежали в фотомастерскую. Пока печатались фотографии, курили одну за другой, потирали в предвкушении руки и хихикали.
Когда всё было готово, мы пронеслись по этажу ураганом, обклеивая все стены фотографиями пушистых собачек. Такие смешные довольные самоеды, похожие на белые облачка сахарной ваты. Каждый, кто входил в лабораторию, непроизвольно улыбался. Мы проверяли.
К четырём часам дня над зданием института развеялись тучи. Я только тогда смахнул пот со лба и вышел на обед. Сидел, ел пончик в булочной через дорогу и глядел на небо. По витрине кафешки мазали косые струи дождя, а тротуар возле корпуса Бюро был весь сухой, и в окнах бликовало солнце. Я сделал пару фотографий, набросал в блокноте схему, и отправился обратно в лабораторию.
Да. Это был прорыв.
* * *
Вечером мы с Ниной гуляли. Я толкал её кресло по тротуару в сторону Ольгинского моста, людей на улице почти не было видно. Ветер катал пустые бутылки, угрюмо морщились фонарные столбы. Нина вздрогнула и отвернулась, увидев, как возле автобусной остановки велосипед нарезает круги вокруг мёртвой собаки.
Снова моросило. Я поднял воротник пальто, Нина куталась в плед. Она совсем не разделяла моего триумфа.
– Костя, какой раз это уже происходит? Ты неделю назад уже хвастался чудо-гипотезой. Сканер этот, «Толстяк», фантомы… И что? Опять…
– Да нет же, Нин, это другое!
– …пошли в паб, потом опять: Алексей по бабам, ты домой. Хоть на том спасибо! – горько закончила она.
– Да что ты говоришь такое, ну! – Я сжал ручки коляски, скрипнула под пальцами резина. – Ещё чего не хватало, по бабам…
– А я, знаешь, – голос подвёл её, дрогнул. – Всё жду этого. Каждый раз, когда ты задерживаешься, когда вы ставите эксперименты на выезде, когда вы с Серовым отдыхаете… Всё думаю, скоро ли ты поддашься…
– Нина, перестань!
– Ведь я же с тобой всё это время… – она вытерла нос рукавом дублёнки, но не всхлипнула. Держалась. – Ни разу… Да и как я… Н-не могу, Костя. Не могу.
Я, толкая кресло, видел лишь, как Нина опустила голову, качнув хвостом каштановых волос. Но в мыслях передо мной возникло её сморщенное страхом и безысходностью лицо.
Горло стиснула скользкая хватка отчаяния. Я поспешил исправить положение.
– Нет-нет, Нин, не думай об этом. Теперь всё закончится. Да, та гипотеза накрылась… Но эта – она уже подтверждается! – бодро, даже чересчур бодро затараторил я. – Это такой прыжок веры! Мы закончим эксперименты, подведём теоретическую базу… На этой неделе сделаем доклад. Скоро точно всё будет в порядке. Мы с тобой ещё будем танцевать! А если бы я тогда не пришёл домой в отчаянии, то и не заметил бы тот фонарь, и ещё чёрт знает когда бы только до этого додумался!
– И до чего же?
Я стал объяснять ей нашу теорию. Про то, что пси-поле в пределах Пскова приобрело новые свойства и стало ретранслятором психической активности. С какого перепугу так произошло и почему именно здесь – вопрос десятый. Но результат налицо.
Люди хмурятся, ссорятся, пьют и воруют – и город вокруг, чувствуя это, становится угрюмым и враждебным. Меняется цвет фонарей в тон настроению, оживают монстры из ночных кошмаров, страшные городские легенды. Сами улицы порождают опасность. Ожившие столбы, чёрные собаки, кислотные дожди… Всё, что есть светлого и зелёного – деревья из Ботсада – топится в Великой. Вечная слякоть, гниющая еда, рисунки на стенах и тошнотворные фантомы в туманном мареве над рекой. Всё это проецируют на город сами люди. Город эти проекции возвращает – людям становится ещё хуже, они снова проецируют кошмары… Замкнутый круг.
– Одного я не могу понять, – Я развернул кресло к грязным перилам, на удивление смирным на Ольгинском мосту, закурил. – Кто это такой и почему он здесь шляется. Головы и собаки – фантомы. А этот – нет. Фонари и перила – тоже по-настоящему калечат людей. Я что-то упускаю. Ведь должна быть какая-то связь…
Перед нами, метрах в двухстах, размашисто шагала по воде размытая фигура. То ли у меня в глазах всё ещё плясали зайчики от разглядывания белоснежных самоедов, то ли солнце слабо пробивалось сквозь тучи, но мне почудилось, что балахон на фигуре не чёрный, а лишь линяло-тёмный, точно застиранный до бесцветности.
Нина, кажется, успокоилась. Моё учёное бормотание всегда действовало на неё как анальгетик. Не уверен, что она очень уж внимательно слушала, но по крайней мере глаза её были сухими.
– Гляди! – Нина вскинула руку, указывая пальцем на отделившуюся от стаи чайку. – Какая белая! Откуда она взялась?
У меня отвисла челюсть.
– Сканер… – прошептал я. – Картинка на берегу…
Мне вспомнилось полупьяное бормотание Лёши Серова. Он всё не мог вспомнить, какая несостыковка его смутила в карте речного дна, составленной ультразвуковым сканером. Вот, почему не вспомнил. Ведь и берег попал в зону осмотра. Вырисовывались на нём силуэты гидрологов, смутные пятна спящих собак, лавки и мусорки… А чайки?!
Те угрюмые грязно-серые чайки. Их не было на картинке.
Я тупо следил взглядом за витающей по небу белой птицей – единственной в буровато-серой стае. Откуда она взялась?
Перевёл взгляд на идущего по реке и изо всех сил напряг глаза. Картинка не прояснялась, но цвет балахона действительно стал тёмно-тёмно-серым. Не чёрным.
А потом фигура подняла руку и помахала мне.
* * *
– Есть мнение, товарищи коллеги, – начал доклад Серов, – что фантомы порождаются присутствием в пространстве аномальных физических частиц, которое бесполезно изучать с точки зрения традиционной физики.
«Традиционной» – значит без учёта пси-полей. Я стоял рядом, переключая слайды. Перед нами за длинным П-образным столом сидели руководители отделов Бюро Исследований и Противодействий Аномальным Событиям, эксперты и приглашённые консультанты по фантомам и психическим аномалиям.
– Фантомы, порождённые флуктуациями ноосферного поля, не подчиняются традиционным законам оптики – это мы знаем давно. Как и то, что они оказывают влияние на психику.
Но проклятие Пскова позволило пролить свет на взаимодействие психики и материи.
В зале зашумели.
– Придётся выделить новый класс аномалий, – повысил голос Серов. – Рабочее название «Эхо». Оно оказывает эффект, обратный «Толстяку». Не подчиняет людей своей воле, а перестраивает пространство сообразно их мыслям. Своего рода психический ретранслятор. Мы с товарищем Ясинским, – он кивнул мне, я поднял руку, – разработали модель возникновения фантомов, объясняющую их нетипичное поведение. Значительный вклад в нашу работу внесла Ланцева Юлия Викторовна, старший научный сотрудник, специалист по фантомам. К сожалению, по состоянию здоровья она сейчас отсутствует.
Я раздосадованно пожал плечами. И как только она умудрилась заболеть прямо перед этой презентацией? Ведь две недели корпела с нами над расчётами!
– Итак, «Эхо» формирует особое поле ноосферы. Так называемую зону амбивалентной аномальности.
– Что вы имеете в виду под амбивалентной? – спросил, нахмурившись, старший гидролог.
– Это значит: она может быть, а может – не быть, – туманно ответил Серов. И спохватился: – Речь идёт о вероятностном поле аномальной активности. Как вероятностное поле нахождения электрона в уравнении Шрёдингера. Взгляните, у нас получились весьма схожие формулы.
Я поспешно открыл нужный слайд.
– В этом поле находится… гм, потенциальная энергия аномальной активности. Поэтому некоторые фантомы Пскова имеют это свойство амбивалентности: с одной стороны, они – бесплотные оптические иллюзии, возникающие из-за лёгкой напряжённости пси-поля. Костя, покажи модель…
Я выставил слайд, где над условной картой Пскова размазались цветные пятна, расположенные по градиентам. Картинка получилась очень похожая на те, что показывают в прогнозе погоды. Только у нас вместо температур и скорости ветра цвета отображали аномальную активность.
Самым густым красным был замазан центр – по обе стороны от Великой, возле Кремля и Троицкого моста. Там, где кто-то ходил по воде и летали бесплотные чайки.
– А с другой стороны – это поле квантовых флуктуаций, создающих материальные тела. Похожий принцип лежит в основе магнитных и пространственных аномалий, известных нам.
– Можно подробнее об амбивалентности?
– Конечно. Мягкое воздействие – вроде попытки подплыть к фантому – разрушает оптическую иллюзию, фантом исчезает. Но при жёстком физическом воздействии пространство меняет структуру, и иллюзия обретает материальность по принципу противодействия.
– То есть, поэтому, когда мы стреляем в ходящего по реке, он становится прочнее стали?
– Да. То же и с ультразвуком. Он отражается. А когда мы подплываем – фигура опять рассеивается, и река остаётся просто рекой.
– Но зачем нужен этот фантом? Как он связан с городом?
– А вот это ключевая идея, – прочистив горло, сказал я. Все перевели на меня взгляды. – Нам удалось установить, что поле амбивалентной аномальности Пскова тесно связано с пси-полем. Природу этого воздействия предстоит установить, придётся работать с энцефалограммами, но мы с товарищем Серовым уже начали разрабатывать эксперимент. Полный протокол представим на следующем собрании. Хм, вернёмся к полю…
Я рассказывал то же, что неделю назад говорил Нине на мосту. О ретрансляторе, воплощённых страхах, крадущихся призраках, о замкнутом круге. Почему город вымер и превратился в живой кошмар, почему над корпусом Бюро уже две недели не было дождей, как с этим связаны картинки собачек, которых мы сегодня заменили на котов – результат остался тем же. Умолчал лишь о том, что стопку фотографий самоедов я забрал с собой, чтобы расклеить по дому для Нины. – …единственное, чего нам не удалось установить: почему всё началось именно этой весной и именно во Пскове. Но ведь и в других городах происходят странные вещи. Никто не знает, почему пропадают люди в калужских лесах.
Почему Воркуту заполонили призраки. Почему в Ховринской больнице «Толстяк» появился, а в петербургском «Красном треугольнике» – нет.
– Проще говоря, с причинами этого отклонения разобраться так и не удалось, – ёмко подытожил Серов. Но мы установили следствия. И с ними уже можно работать. С чем нас всех и поздравляю!
Все зааплодировали. Я вытер пот со лба. Одна решённая задача породила десятки новых. Похоже, нас пока ещё не отпустят. Но на это плевать – лишь бы помогли Нине…
– А я подчеркну, – Серов старался перекричать шум, что наша работа не могла быть успешно завершена без помощи Юлии Викторовны Ланцевой! Поаплодируем ей!
Встал руководитель исследовательского корпуса. Жестом попросил тишины и спросил:
– С наукой понятно – а вот как нам жить с этим полем? Есть какие-то практические руководства, как себя вести, если на мосту шевелится арматура?
Серов пожевал губы, подбирая нужные слова. Наконец, ответил:
– Когда идёте вечером в «Пивной дом», – по залу прокатился гул смешков, – не думайте о поле, как о чём-то опасном. Это просто природное явление, как волны в океане. Где-то катаются на досках, а где-то разгребают оставшиеся от цунами завалы. – Вся эта живая арматура, – добавил я, – она как бродячая собака. Если её не дразнить и не показывать страха – она не нападёт. Ты просто идёшь и улыбаешься, зная, что она не тронет – и она не тронет.
– Значит, эти амбивалентные фантомы – просто уличные псы? – грустно улыбнулся начальник отдела.
– Хорошо сказано, – кивнул Серов. – Весь этот город один сплошной уличный пёс.
Внезапно вскочил со своего места секретарь собрания. Руки его дрожали, рот беззвучно открывался и закрывался. Глаза вылезали из орбит от растерянности. Наконец, он сказал:
– Я проверил в базе. Сначала по нашему филиалу, потом по общей… Нет у нас никакой Юлии Ланцевой. И никогда не было.
* * *
Серов знал, где живёт «Юлия», и сразу повёз меня к ней. Оказалось, он успел её только пару раз проводить. Теперь его трясло от мысли, что он мог ухаживать за этой… кем?
– Слушай, она же, наверное, тоже фантом? – бурчал он по дороге, крутя баранку. – Представь, снял бы я с неё платье – а она возьми и испарись! Или если я не в духе после рабочего дня, проецирую это на неё и вижу, вообрази себе, змеиное гнездо прямо вместо…
– Лёша, я тебя понял, хватит, пожалуйста.
Домчались мы быстро. Она нас поджидала. Курила в кухне, сидя на простеньком табурете, закинув ногу на ногу, в домашнем халате. Под халатом никаких змей не шевелилось, но она держала его плотно перевязанным на поясе. Я заметил, как Серов напряжённо пробегает по силуэту «Юлии» взглядом. – Узнали, наконец? – усмехнулась она. – А чего вы ожидали? Ноосфера, пси-поля… Цивилизация. Вы же сами это всё и породили. А теперь, выпучив глаза, изучаете их, и всерьёз не задумывались, что они иногда изучают вас?
– Постоянно, – процедил Серов, – об этом думаю.
– В чём был смысл? – бросил я. – Что ты хотела узнать о нас? Зачем ты сделала это с городом? И зачем нам помогала?
В голове крутилась тьма вопросов, я не мог ухватиться за нужный.
– Я засекала. Вам потребовалось почти четыре месяца, чтобы догадаться, в чём дело. Может быть, я попробую в другом городе… Вы уже будете знать, как всё работает, и справитесь быстрее. Может быть, я помогаю вам? Ваша ноосфера устала от ваших грязи и страха. Достучаться до целого города мне не удалось, но может быть, получится достучаться до одного-двух человек?
Юлия встала из-за стола, приблизилась. Серов шагнул назад, я остался стоять. Она прижалась ко мне. Она пахла яблочными духами, точно обыкновенная женщина. Я глядел в её лицо и совершенно человеческие глаза, и не мог понять, что с ней не так.
Она провела ладонью по поясу. Будто прочитала мои мысли. Впрочем, возможно, так и было.
– Интересно, да? Что внутри? Ты удивишься… – потянула конец пояса, развязывая.
Под халатом оказалось… я даже не понял, что. Будто на месте её тела возникло какое-то слепое пятно. Взгляд соскальзывал с него, ничего не фиксируя. Ни тьма, ни свет, ни размытая клякса – просто отсутствующая область пространства, полное ничто. То, чего нет – а значит, что нельзя ни увидеть, ни описать.
Юлия запахнула халат. Мозг вновь начал воспринимать её фигуру, которая опять обрела форму.
– Чего ты от нас хотела? – выдавил Серов.
– Посмотреть, что вы будете делать. Вы же гоняете мышей по лабиринтам, и так далее… Ну вот, вы установили следствия и даже кое-какие причины. Открыли эти свои амбивалентные фантомы. Что теперь будете с ним делать?
– Изучать, – в один голос ответили мы. Я – с небольшой запинкой.
– Идиоты.
Она снисходительно улыбнулась и махнула рукой. В ту же секунду мы с Лёшей провалились по колено в пол. Он стал на миг жидким – и тут же застыл обратно. Я чувствовал, как сжимает ступни бетонное перекрытие под паркетом. Попытался выдернуть ноги – безуспешно.
Юлия встала и прошла мимо нас, на ходу бросив:
– Думайте. Вы уже всё знаете. И ещё… – она обернулась у порога. – Эксперимент почти завершён. Я исчезну сегодня на рассвете. Больше не будет ни псов, ни чаек. Никаких ретрансляторов. Вы должны успеть.
В следующий миг халат упал на пол, и оставшаяся под ним пустота вывернулась наизнанку. И вот теперь… Да, это было то самое размытое пятно, что я видел на Великой. На нём не получалось сфокусировать взгляд, оно было грязно-серого цвета, но это был тот самый балахон. И он покинул нас, ушёл через дверь.
Мы с Серовым остались одни, закованные по колени в бетон. – Она сказала, что мы всё знаем, – Серов прищурился, ощупывая пол. – Ты же понял, о чём она?
– Угу, – кивнул я. – Нужно изо всех сил поверить, что этот пол – жидкий. Думай об этом. Давай, прыжок веры.
Мы замолчали. Ничего не происходило. Мои нервы сдали первыми.
– Лёша, ты опять о бабах думаешь?
– А? Тьфу, нет.
– Тогда почему не работает?
– Откуда я знаю? Может, ты плохо стараешься. Давай ещё, сосредоточься.
Я вспомнил, как ходил по колено в речке жарким летом, мягкий песок щекотал между пальцев, вода отзывалась ритмичным плеском. Лёгкое сопротивление мешало идти, но не спеша – получалось…
Почувствовал, как колено подалось, попробовал потянуть. Пока что рано. Потрогал пальцами пол. Он стал мягким, липким, как густая мазь.
– Лёш, получается. Он скоро будет совсем жидкий, – я понял, что лучше проговорить вслух, закрепить успех.
– Да, у меня ноги уже шевелятся! – он подхватил на лету. Недаром столько лет вместе проработали.
Прыжка веры не получилось. Нам потребовалась пара часов медитации на жидкий паркет, прежде чем у нас получилось и мы добрели до порога, отряхивая капли прессованных опилок с брюк. Серов, пыхтя, пробормотал:
– Слушай, я только сейчас задумался… А неужели никто за это время не вылечился и не разбогател?
– Что?
– Люди ведь думают и мечтают о разном. Почему она ретранслировала только плохое? У нас в Бюро дождь прекратился из-за собачек. Из-за собачек, Костян! А ведь в городе ещё были оптимисты, влюблённые, дураки и дети. Да один подросток на гормональной игле должен был армию суккубов по городу пустить! И что же? Где они? Всех так подкосил этот дождь? Или у нас какая-то паршивая выборка?
– Я думаю, – сообразил я, – она вычла из большего меньшее. И ретранслировала ту самую разницу. Не знаю, почему, но мне так кажется.
Серов почесал лоб.
– Она сказала, эксперимент почти завершён. Как думаешь, что она теперь будет делать?
– Меня это не волнует. Я думаю о том, что я буду делать.
– Гм… И что же?
Я какое-то время переводил дыхание, прежде чем ответить. – Можешь, пожалуйста, заехать в Бюро, украсть у инженеров болгарку и совершить кое-где акт вандализма?
* * *
На город опустилась ночь. Очень короткая, тёмная, последняя ночь затянувшегося эксперимента. Я захватил в круглосуточном ларьке цветы, вприпрыжку помчался в квартиру. Нина лежала, отвернувшись, в постели с включенным ночником.
Я подкрался, но она повернулась ко мне, блеснув в полутьме глазами. Не спала.
– Это тебе, родная! – я протянул букет белоснежных хризантем, навалился, обнял.
Блаженная улыбка растеклась на сонном лице жены, когда она вдохнула запах цветов. Потом её брови сдвинулись. Она отодвинула букет и приблизилась ко мне. Я приоткрыл губы, но её нос ткнулся мне в шею, втянул воздух.
– Наконец-то, – мёртвым голосом произнесла Нина.
– Что…
Букет полетел на пол. Меня отпихнули руки, закалённые месяцами тяжёлых упражнений – затаскивания тела в коляску и из неё. Я упал. Нина забиралась в кресло дёргаными рваными движениями, по щекам её катились слёзы. Я застыл на полу, ничего не понимая. Она крутанула колёса и проехала мимо меня на кухню.
– Наконец-то! – донеслось из-за стены.
Крик её был похож на клёкот умирающей чайки. Я обнюхал воротник и всё понял. Запах женских духов с яблоком. Тот, которым обдала меня лже-Юлия. Специально ли она оставила мне эту ловушку? Наверняка.
Я кинулся за женой.
На кухне были раздвинуты шторы. Нина сидела в своём кресле спиной к окну и держала в руке нож. Разделочный самый острый и большой в ящике. Я шагнул к ней.
– Не смей, – чужим сиплым голосом выдавила она, прижимая острие к шее.
Я замер.
– Нина, тише. Успокойся, всё не так, как ты думаешь…
Отчаянием обдало меня от этих глупых затасканных слов. Будто я и правда был виноват и лепил дурацкие отмазки. Но ведь… Ведь я и правда не придумал, что отвечать. Ведь правда не знал, что такое может быть!
Ведь я не виноват!
Но доведённая до края безысходностью женщина сверлила меня взглядом, а острая стальная кромка скребла ей шею. И каждое моё слово приближало конец. Ведь она мне не верила, а я вёл себя как идиот.
– Постой. Я нашёл… решение. По-настоящему.
Мне стало стыдно. Сколько раз я говорил эти слова? Сколько раз брал на себя ответственность за неё, за наши судьбы, за целый город? В этот раз ноосфера обыграла меня, захлопнув капкан, а любимая женщина, которую я хотел спасти, теперь стоит на пороге гибели.
Я поднял глаза: фонарь за окном стал тревожно-красным. Как пожарная сигнализация. Как ядерная кнопка. Как бьющая из раны кровь. У меня пересохло в горле, на глаза навернулись слёзы. Я не знал, что говорить.
– Костя, я не сержусь на тебя, – дрожащим голосом выговорила Нина. – Ты держался как мог. Просто я… Меня больше нет. Ты был отличным мужем. И хорошим человеком.
– Нет, нет-нет, постой!..
– Ты старался.
– Остановись! – хриплым шёпотом сказал я, глядя ей за спину.
