Денис Борисович Поздняков
Пыль
Через время волна достигла всех, нарушив летний зной приятной прохладой. Клим выдохнул и вдруг почувствовал резкую боль в ногах, будто наступил на гвоздь. Он хотел сделать шаг, но не смол оторвать подошвы от земли. Ноги зудели, будто он весь день простоял на посту. В них что-то шевелилось, резало, уходило к пяткам. Захотелось почесать их, зайти в холодную воду, сесть на корточки, как сидел недавно. Но тело онемело и стало покрываться белой коркой. Голову будто плющили прессом, глаза выкатило из орбит. И тут он увидел, что люди, находящиеся там, где доставал его взгляд, испытывали те же трудности. В какой-то момент Клим почувствовал, что боль уходит, но в голове появляется некий улей, наполненный не собственными переживаниями, а общей возней и копошением. Он с трудом держал себя в собственном сознании, но казалось, что если немного расслабиться, весь этот рой влетит в тебя дребезжащим сквозняком. И в самый последний момент он понял, что стал грибом в нескончаемой клетчатой грибнице со всеми остальными прохожими. И теперь ему вечно стоять здесь, пока кто-то не пнет или не срежет, или он сгниёт по осени, или станет запасом на зиму для белки. «Почему белки?» Успел подумать он и растворился в толпе.
– …точно съедобный. Тут таких под каждым деревом, – мужик срезал подберезовик, понюхал, отряхнул и убрал в корзину.
– Где я? – испуганно и тихо шевелил сухими губами на жёлтом лице Клим. Словно палая листва шепталась на сухом ветру.
– Ты чего? Сейчас к речке выйдем. Я же тебе живых бобров обещал показать, – мусорно вываливал вопросы вперемешку с ответами обескураженный мужик. – Что с тобой? Перепил?
– Немного перепил, немного перенервничал, – заверил его Клим.
– Пришла белка: привет опохмелка. Вот и не спишь совсем. Я ночью-то ушел за мутненьким. Прихожу, а ты уже бок давишь. Ну, думаю, не буду будить, пусть отдохнет. Так ты минут через десять оклемался: «давай, говоришь, наливай срочно, худо мне». Я ж тебе налил полста, а ты мне затем всю кухню облевал. Я тебе ещё налил – тот же эффект. Не лезет в тебя местное. Мы то привыкшие. – Он достал мятую мутную полторашку и сделал несколько глотков. Взял какой-то гриб из корзины и глубоко занюхал.
Клима бросило в жар, затем в калёный холод. На упругом лбу выступил гранулированный пот калейдоскопическими стекляшками, будто внутри его кто-то давил и выжимал, выдавливал наружу и сливал в канализационный приямок впадающий в мировой океан.
– Есть попить здесь? – спросил он у мужика.
– К речке выйдем, там и попьёшь, – пожал плечами тот.
Они двинулись дальше. Мужик собирал грибы. Климу казалось, что все подряд, он не особо в них разбирался. Стало рассветать; закричали петухи, и Клим разглядел собеседника, хотя разглядывать особо было нечего: недельная щетина клочьями, местами седая плешь до темени, грязь под ногтями, кажется, уже вечная. Ноготь большого пальца чёрный; перегар, пот, слизь в уголках губ.
Наконец они вышли к речке, если так можно было назвать этот заросший, почти стоячий ручей. Зеркало было накрыто покачивающимися крышками кувшинок. Будто разбросали бумагу по столу. Чуть поодаль колом стоял распушённый камыш и плавало какое-то тряпьё. Клим ужасно хотел пить. Он черпал, раздвигая зелень и насекомых, и жадно хлебал затхлую воду. Попив, ему захотелось отлить, и он двинулся в камыши, раздвигая их опухшими руками. Наконец нашёл место и начал избавляться от аммиачного балласта, глядя на ветошь перед собой. Вдруг от всплеска из тряпки показалась человеческая ладонь. Клим отпрянул и позвал на помощь. Мужик прибежал и уставился на утопленника. Он слышно отломал ольховую ветку и пошевелил тело.
– Надо лезть, так не видно, – заключил он. – Снял сандалии, носки, закатал промасленные штаны и полез в воду. – Плохому охотнику и бобёр – утопленник, – сетовал он. Затем вытянул на берег опухшее тело. Клим узнал своего недавнего знакомого Саню, теперь уже мёртвого и чересчур молчаливого. Податливое тело, как размазня, приняло очертание берега.
– Не, не наш, – потерял интерес мужик и потащил тело в воду.
– Ты чего делаешь! – возмутился Клим. – Надо же в полицию! Вдруг убили.
– Да ему теперь все одно. Убили или сам потоп. Куда его нам? Полиции тут нет, а кто хоронить будет? Ты будешь? – Клим покрутил головой. – Вот. А там полежит, раки да сомы поглодают. А я через месяц сюда рыбачить приду, – улыбался он. – Я тоже, может, уже давно мертв. Жизнь, что ли это? Да не хмурься ты. Ну, потоп, парень по пьяной лавочке, пропал. Ну, поищут его, не найдут, да и успокоятся. Дескать, может, в город решил податься, может, на север уехал, чего расстраиваться. Сейчас кипишь поднимешь, набегут сюда всякие. А ежели убили, утопили, так с района понаедут, будут тут своими городскими жалами водить, людей беспокоить. Допросы разводить. Вот придут такие ко мне: «А что вы делали, Иван Семёныч, с такое-то по такое число, с такое по такое время?»: А что я делал? Может, дома сидел иль ещё что? «Ах, не помните. Тогда, может, вы его и порешили. Может, у него при себе какие побрякушки особо ценные или денежки? А вот и отпечатки ваши на трупе. Да и вообще, зачем шляться изволили на рассвете, да ещё с приблудным каким-то. Может, его тоже хотели так же, да вот не срослось? Собирайте-ка вы, Иван, сухариков побольше и одежду, какая есть, желательно поприличней. И поедем мы с вами в райцентр». И поеду я в один конец. Нет, не надо мне этого. И тебе не надо. Скажут: «А с какой целью, гражданин, вы в этих ебенях осуществиться изволили? Где живёте, где работаете? А тут чего вами забыто? Да у вас, гражданин, ручонки потряхивает. А ну давай, признавайся, сука, как дело было. Говори, а то пакет на голову надену и вздохнуть не дам.». Я эти ментовские выкрутасы знаю. Плавали, видели. И поедешь ты со мною вместе. А я больше не хочу. Знаю, как заговорить любого заставить можно. Не такие на себя вину брали. А ежели взял, поминай, как звали. – Он жадно допил полторашку до конца и сунул в корзину к грибам. – Пойдем отсюда, пока нет никого. Нашёл Ваня труп о семи залуп, и в кажду залупу ввернул по шурупу.
– Так ты ж бобров мне хотел показать, – нашёлся Клим. – Где здесь бобры живут?
– Вон там они живут, – махнул рукой мужик на место, где река сужалась. – Пойдем домой.
И они пошли.
В доме было по-прежнему. Вернее, в кухне, куда они переместились.
– Ну что, полегчало? – спросил мужик. – Давай, может, ещё накатим?
– Можно попробовать, – ответил Клим.
– Ну, давай. Хороший спирт и ежу приятен, – мужик достал две кружки, дунул в каждую из них и начал разливать резко вонючую жижу из бутылки. Не дожидаясь Клима, он выдохнул и залпом выпил. Затем судорожно схватил луковицу со стола, надкусил, содрал кожуру и начал есть. Лицо его порозовело. – Буду суп варить, а ты поправляйся.
Клим влил в себя жидкость, закусил луковицей и усердно подавил стремительный рвотный позыв то ли от лука, то ли от пойла. Он долго молчал. Через пару минут в организме успокоилось. Клим налил еще немного. На этот раз выпил спокойно, не закусывая. Его тут же сморило в сон. В этом сне он ехал в деревню к своей бывшей. На пути затопило дорогу, и Климу пришлось вброд переходить по зыбкой бревенчатой гати, на которую были навалены венки с близлежащего кладбища и временные кресты с пушком расслоившейся в углах древесины, обнимающими рыжие пророщенные гвозди.
Гать зашевелило усталой одышкой, и Клим, беспорядочно ступая по годовалым крестам, пропорол ржавыми стержнями мякоть своих босых ступней да напустил клинья щеп под кожу и под ногти. Весь настил учащённо задышал, закашлял. Клима выбросило сначала на край, а затем он, падая, пребольно ударился рёбрами о переправу и скатился в болото. Схватился за первый попавшийся пластиковый венок и погрёб к берегу. Там он перевязал раны потной одеждой и уселся переждать этот прилив боли и пульсирующего зуда.
Вскоре он услышал шаги. С кладбища приближалась длинная худощавая фигура с торбой на плече. Фигура поравнялась с Климом и присела рядом, ковыряясь в горле мешковины.
– Водицу посолить, он и всплывёт, – бормотала фигура, обращаясь к нему. Выгибаясь от тяжести, она ловко опрокинула торбу и высыпала белую крупу в болото. Вода запузырилась, зашипела карбидно-мыльными мутными пузырями. На поверхность начали вплывать дохлые рыбы с нитеобразными последами из брюха, несколько лишних в хозяйстве котят на боку, размером с ладонь, живая и недовольная голова взъерошенного, потревоженного бобра. Наконец из воды показалось очертание человеческого тела. Клим вскочил и бросился бежать.
– Ну и жених, – кивала головой бывшая, увидев Клима. – Перед соседями будет стыдно с таким кавалером. В общем, так: я всё собрала, идём обедать на природу. Такого я тебя в дом не пущу. Понесёшь мангал, а я мясо, – приказала она. Быстро похлопотав на веранде, собрала необходимый скарб в дорогу, и они огородами, чтобы не встретить никого лишнего, протиснувшись сквозь щель в заборе, вышли к близлежащему речному водоёму.
От реки дурно воняло, она напоминала то болото, что недавно видел Клим.
– Чем так пахнет? – скривился Клим.
– Сюда сбрасывают отходы с петушиной фермы. Ты же помнишь, что я там работаю петушиным психологом?
– Чего? – оторопел Клим.
– Простым петушиным психологом. Известно, что у петухов тонкая психика. Они много умнее, чем куры. Такова их природа. Курица – она всегда под присмотром, всегда накормлена, всегда в тепле, всегда в чистоте. В отличие от них, у петухов часто случается стресс, депрессия, петушиные бои и даже, представь, суицид. Природой в них заложено: поддерживать порядок среди кур, охранять даже от животных гораздо сильнее их. Не допускать конкурентов, решать спорные моменты, топтать их, в конце концов. А тут чисто петушиный коллектив. И как быть? Драки, травля слабых, петуложество. Бывало и такое. Они и впадают в уныние, теряют вес. Мясо становиться жёстким, невкусным, даже вонючим от избытка гормонов.
– И чем же ты занимаешься на работе? – рассердился Клим, но сразу же успокоился. На своей работе он занимался чем-то похожим.
– Работаю с норовом петуха. Проводим тесты, естественно, петушиные. Выявляем девиантных особей, но до этого редко доходит. В основном справляемся профилактикой, как нас учили на курсах. Ну ладно, давай начнем!
Она раскрыла пакет. Там лежал мертвая громадная петушина, неразделанная и в перьях.
– И что мне с этим делать? – удивился Клим.
– Ты ощиплешь его, а я разделаю, – ответила она.
– Я не умею ощипывать птиц, стричь овец, доить коров: дальше перечислять?
– Ты же работаешь на химическом предприятии! Вы же сдаете аттестацию, вас инструктируют. Вы должны уметь ощипать петуха на проходной! Когда я была на собеседовании, на твоем, кстати, на заводе вся проходная была в перьях, и на входной двери висела инструкция. Ты что, не читал? Зачем вам её повесили в картинках со всеми этапами ощипки. Ты как там работаешь вообще? – Она уже кричала.
На её крик с пригорка спустился полицейский в чёрной мятой форме с закатанными рукавами. Лицо его было, будто бы он только что вылез из воды. Всклокоченные волосы в разные стороны, заходящие на лоб, оставляя ему только узкую полоску около бровей. Содержимое глазниц пунцово вздулось, словно его варили в кипятке, как раков. Когда он открыл рот, из-под верхней губы показались два огромных зуба-резца.
– Старшина Бобров, почему нарушаем? Предъявите документы, граждане.
– Мы отдыхаем! – вспылила бывшая.
– Я сейчас заберу вас в отделение, а перед этим грибы подброшу, тогда и прокукарекаете мне тут. Нельзя разводить открытый огонь в общественных, не предназначенных для этого местах.
– Мы и не разводим, – ответил Клим.
– Намерение – это уже половина преступления, – поднял вверх палец Бобров.
– Давайте с нами, у нас мяса много, – заигрывающе замурлыкала бывшая.
– А что у вас? – поинтересовался Бобров.
– У нас петух, только ощипывать никто не умеет, – вздохнул Клим.
– Так я умею! Я же раньше охранником работал на химзаводе, нас учили на КПП, – сообщил Бобров.
– Хоть кто-то прилежно относится к своим должностным обязанностям, – похвалила бывшая.
– Будем ощипывать методом «Паровая баня»! есть котелок?
– Сейчас сбегаю, – подорвалась бывшая.
После ощипа кочет был расчленен и жарился на решетке, капая жиром и аппетитно шкварча. Все уселись в кружок и принялись жадно уплетать его мясо. После того, как весь петух был съеден и Бобров собрался уже уходить, он вдруг вспомнил:
– Совсем забыл. Вы не знали такого Петухова Александра Александровича, 1985 года рождения. Утоп вчера тут. Его к бобриному гнезду прибило, так те труп на берег и вытащили. А я с утра нашел. Есть у меня свои связи средь бобров, – выпятил он впалую грудь, втянув живот с потной испариной под голубой рубахой. – Так вот, повесили того утопленника, да в реку сбросили. Вон там, вверх по течению, – показал он рукой. – Место мы нашли. Там и петля, и следов до жопы, и банки из-под пива. Всё на экспертизу отдали. Ждем. Но, может, вы видели что? Может, пришлые какие? Так мы по горячим следам их, – сжал он кулаки с крошечными пальцами и узкими, кривыми и крошащимися ногтями, будто из целлулоида.
– Нет, не видели, – соврал Клим.
– Ну ладно, бывайте, не нарушайте, а то грибов подкину, а каждый грибок и пуст, и глубок, – сказал Бобров, засмеялся в свои два зуба и пошёл прочь.
«Вот сука! Вот я встрял! что делать, что делать…» стучало в голове и в сердце Клима. Взгляд его упал на бывшую. Она огромными зрачками смотрела на свои руки и удивленно шевелила губами, еле слышно:
«Ехала на рынок я,
И купила петуха.
Посадила между ног,
Он нанюхался и сдох.»
Клим почувствовал немую кислую сухость во рту, будто его ударили с размаху по затылку. Немного позднее он расслышал кукушку, которая повторяла его имя. Она отвлеклась и инстинктивно посчитала отставшее время от поверхности, а потом громко и часто закричала: «Ко-ко-ко-ко-ко-ко…». Клим грязно и мутно посмотрел на реку, которую начало вертеть из берегов вверх-вниз и справа-налево. Из реки, как из сетки координат, выпадала рыба, костляво дыша и выгибая пространство отравленным воздухом. С разбегающихся деревьев падали дятлы, совы, сороки, из земли, подавившись ею, полезли кроты и мыши. Мир стал мяться и сворачиваться в Клима, как лист бумаги, с шелестом и плеском. Когда он уже почти свернулся, как спящий кот, уместившись в его голове, тот понял, что это конец, и прошептал: «Подкинул всё-таки грибов мусор». И отключился.
– Не заснул? Я думал, что ты поспишь часок, – разбудил его мужик.
Клим приподнялся, потер глаза, размазывая виды кухни. Воняло грибным варевом. Мужик стоял у плиты и жарил изнурённый лук с морковью. Рядом кудряво дымило из кастрюли. Он ловко закинул туда содержимое сковороды, кажется, даже не рассыпав ничего по плите. Убавил огонь, вытер липкие руки о замасленные штаны и сел рядом с Климом.
– Почти готово, – вздохнул он. – А пожрать тебе сейчас да поспать – самое то! Сил набраться. Я хорошие супы варю.
Он встал и погасил огонь.
– Сейчас настоится немного, – сказал он и вышел из кухни. Минут через десять он вернулся с глубокими тарелками, блестящими жёлтыми ложками и половником: «из сервиза», подумал Клим.
– Из сервиза, – повторил мужик и разлил суп в тарелки. – Садитесь есть, пожалуйста. Хотела гадюка во сне пожрать, да хвост обгрызла…
«Уроборос!» всплыло у Клима.
Суп был густой. Сверху плавали обрезки грибов. В глубине картошка с преднамеренно оставленными, торчащими с боков глазками и овощи. На дне не подъёмный груз фасолин. Клим поковырял золотистой ложкой. То ли ему показалось, то ли правда: среди нашинкованных мелкой соломкой грибов встречались конопатые ломти мухоморов. Суп странно шевелился и монотонно шептал, как показалось ему. Он приблизил ухо и прислушался. «Сыроешь..сыроешь..сыроешь». Ласковый пар обволакивал лицо Клима, оседая на щетине и ресницах, наливаясь ароматными каплями, двигающими податливые веки по склизи глазного яблока до поволоки томного прищура. Он решился попробовать. Зачерпнул ложкой, проглотил. По пищеводу потекло уютное тепло. Клим начал есть.
Мужик же уплетал быстро и размашисто. Он потел, вытирая насиженные пресные капли тыльной стороной ладони, стряхивая вниз. Ошмётки супа, выдернутые резким движением ложки, летели обратно в тарелки, его и Клима, на стол, на пол. Он ел и нахваливал:
– Хорош суп, хорош суп! – затем плутовато посмотрел на Клима и спросил:
– Ну как?
– Вкусно, только я фасоль не люблю, – констатировал Клим.
– Хорош бы суп, да без круп. А тут и фасоль тебе.
Клим пожал плечами и продолжил трапезу. Мужик разлил ароматные остатки из кастрюли поровну обоим. Через минуту они закончили, и он свалил тарелки и ложки в кастрюлю и убрал всё это в печь.
– Пойдём, я тебе дом покажу, а опосля и поспим немного.
Они вышли из кухни и зашли в какой-то предбанник. В нём, как ни странно, было идеально чисто. На полу лежал ковёр с рисунком, стоял сундук без замка, на вешалке висел махровый розовый халат. Они прошли дальше и вошли в одну из комнат. Посередине у стены стояла большая кровать, над которой висел портрет двух суровых пожилых людей. В углу у окна письменный стол, два стула, большой шкаф с книгами, шкаф для белья, антресоль. На полу ковёр той же расцветки, что и в предбаннике. Вышли в коридор, заглянули в следующую спальню, которая повторяла по обстановке предыдущую, только на портрете двое молодых людей, будто только что со свадьбы. Поднялись на второй этаж: те же помещения, с той же обстановкой, с тем же ковром, только с разными людьми на портретах: и так все девять комнат.
– А кто эти люди? – спросил Клим.
– А хрен их знает, – вздохнул мужик. – В первом закуте вроде дед с бабкой жили, а в остальных дети их. Короче, как слышал я, много детей было. И была в них одна диковинка, короче, секта, как сейчас говорят. За двор не выходили, да и выходить было некуда. Здесь выселка какая-то находилась секретная. Всё необходимое солдаты приносили и уносили. Вход и выход по пропускам. А все местные недавно пришли. Место особое, говорят, тут. И атмосфера особая. Из человека заурядного и плоского русский всё время получается. Но я не совсем в курсе. Говорят, где-то рядом Хозяин живёт, но он следов не оставляет, себя видеть не даёт никому. А самое главное: обладает веществом каким-то, которое это «русское» и производит. И под этим веществом люди что-то изначальное ощущают. Но я не совсем понимаю, да и тебе не советую.
– А с сектой что? – поинтересовался Клим.
– Так вот, жили они скромно, плодились друг с дружкой, а потом исчезли все разом. Никто их больше не видел. А может, врут. Народ – он такой. Напридумывает себе всякого, а потом ходит, оглядывается. Мне говорили, что здесь по факту отродясь никто не живёт. Вот, например, я тебя встретил, а тебя нет. В самом деле, взаправду ты есть, конечно, но только далеко отсюда. Или меня нет, а ты есть, а я уже давно в других местах поселился. И с этой семейкой, наверное, та же история. Одно точно – есть только Хозяин, и только ему решать, кому здесь оказаться.
– А ты как здесь оказался? – забеспокоился Клим. Он уже пожалел, что затеял этот бессмысленный разговор ни о чём.
– Оказался, как хвост у зайца. Да, как-то появился здесь, показали на пустой дом, вот и живу. А кому он тут нужен. Тут ни работы, ни больниц, ни власти. А власть я не люблю. И города не люблю. Пусть эти дураки в них задыхаются и власти прислуживают. Я как освободился, так место искать стал: у меня ни угла своего, ни прописки, ни жены, ни друзей – никого. Один. Вот посоветовал мне ещё там один знакомец, мол, есть деревня, а то ли не деревня. Короче, домов меньше десятка, да с десяток людей населения.
– А долго сидел? – поинтересовался Клим.
– Да не сидел толком. В дурку отправили. Там вот долго пробыл, лет десять, поди, не считал. Так вот, лучше тюрьма, чем дурка. По началу связывали меня, кололи всякое, хоть на стену лезь! Зрение терял, под себя ссался. На том свете побывал. Вот ты веришь в другой мир?
– Нет, – ответил Клим.
– А я знаю, что есть он, – мужик изменился в лице. На лбу зазмеились ухабы морщин и мгновенно наполнялись выступившим потом. Землистое его лицо перепахала гримаса отвращения. – Посещал, только не такой он, как в религиях и в церквях рассказывают. В это только дети верить могут и слабаки. Как не поступай на земле, там свои законы. Это как в тюрьме: никого не волнует, что с тобой на воле было. Если уж только совсем не беспредел, так вон там и беспредел не волнует. И населён он всем, что ты себе представить не можешь, хоть во сне, хоть в бреду. И всё это или служит тебе, или тебя изживает. Это уже как с ними договоришься. Вокруг меня такие демоны ошивались. Коих я подкупил, с коими договорился, а коих на иных настроил. Вот такой баланс. Только кроме твоих тварей чужие могут докучать. В основном те, которых хозяин бросил. Теперь они как псы бездомные и мыкаются в поисках жертвы. А если слабый, например, человек или ребенок какой, пожрут его, потопчут и другого хозяина ищут, а он им прислуживать останется, пока силы не наберется, или навсегда. Вот что есть. Вот кололи меня, кормили всяким, что тело покидал. Но хоть место себе там обустроил на будущее. Много там ещё живущих понавстречал.
– Да, дела, – вздохнул Клим. Ему захотелось перевести разговор. – А тот малой, вчерашний, который рыбу с тобой удил, он чей?
– Какой малой? – на лице мужика отразился испуг. – Ты чего? Я один вчера тебя повстречал.
Клима затошнило: «Надо бежать отсюда быстрее! Воздух, что ли, здесь отравлен или земля?».
– Ладно, проехали, – улыбнулся он. Но растерянность осталась на лице мужика.
Они стояли молча. Заскулила собака.
– Пойдем глянем, что там, – предложил мужик.
Они вышли из дома. Собака уже не скулила, а радостно рвалась с цепи, клацая зубами воздух, размахивая хвостом, как финишным флагом на гонках. Конура ходила ходуном, доски выгибало, гвозди лезли, как удивленные глаза.
– Что с ней? – спросил Клим.
– Бывает. Она у меня немного с ебанцой, а так добрая и дело свое знает. Приснилось Жучке собачья случка – семь кобелей с елдой в колючках.
Около собаки Климу показалось, что свет стал немного с изнанки. Такое вот ему пришло в голову. Будто полутораметровый овал вырезали из окружающего: увеличили, уменьшили и наспех пришили обратно. Неровно, немного не на то место, как заплату. И если вокруг всё было потрёпано и поношено, то там сияло и казалось ярче.
– Пойдем поспим немного, – предложил мужик. – Хватит! – крикнул он на собаку. Та, скуля, нырнула в будку.
– Выбирай любую каморку и заваливайся; и я пошёл, – зевая, произнес мужик и поднялся наверх. Клим прошел в комнату деда с бабкой.
Спать не хотелось. Он подошел к шкафу с книгами, надеясь что-то почитать и развеяться. На стеллажах стояли странные для сектантов книги: полное собрание сочинений Маркса, книги Дарвина, учебники естественных наук для вузов, методички, книги по мифологии народов мира, куча художественной литературы. Он открыл «Мифология народов мира» сборник статей и пробежался по строчкам:
«значение бобров, как культовых животных, связанно с подводным (загробным) миром. У индоевропейцев есть упоминание о бобре, как сыне бога неба и хозяине Нижнего мира. В славянских народных песнях бобры соотносятся с корнями Дерева мира. В латышских народных песнях «боги-близнецы» пляшут в шкурах бобра и выдры, что позволяет отождествить самих близнецов с бобром и выдрой. В иранской мифологии накидка великой богини Ардвисуры Анахиты, связанной с водной стихией, сделана из бобрового меха. Среди охотников и рыболовов Сибири бобёр был очень почитаемым животным. Животное ценилось не только из-за меха, но и за бобровую струю…».
«Какую на хрен, струю» Клим закрыл книгу. «Надо спать, спать…» повторял Клим про себя. Он подошёл к кровати и уставился на портрет. С портрета смотрели монументальные лица, будто слепленные из грубых комьев кожи. Ничего острого в них: плоские обезьяньи носы, широкие скулы, совсем не выделяющиеся. Морщины, как трещины на деревянном лбу. Оба почему-то в зимних шапках.
Клим отбросил одеяло и завалился на жёсткую кровать. От постельного белья пахло луговой травой, такой обыденной, с невзрачными головками, обозначающими скромные цветки, которые никто не собирает за ненадобностью, даже для заваривания в кипятке.
В животе Клима забурлило. Может, проголодался, может, от супа. Закружилась голова. Клим повернулся на бок. Вдруг тонким-тонким детским голосом его позвали:
– Клим, Клим, помоги!
Клима бросило в ледяной пот. Он приподнялся и подумал: «Что это?».
– Это мы, Клим, спаси нас, Клим!
Клим силился понять, откуда голоса.
– Мы на здесь, Клим, на кухне.
Клим вскочил и побежал в кухню. Никого не было.
– Мы в корзине у окна.
Клим схватил плетёное лукошко, оглянулся и увидел смятый полиэтиленовый пакет. Он высыпал содержимое плетёнки туда. Послышался хруст, будто ломают ветки. Клим завязал пакет сверху. Он вдруг почувствовал чье-то присутствие, оглянулся и увидел вчерашнего мальчишку.
– Ты откуда здесь? Он сказал, что тебя не было, – испуганно и хрипло спросил Клим.
– А ты бы поаккуратней с ним. «Мухоморыч» – его прозвище. Не человек он, а гриб поганый, – ответил мальчик.
– Так ты есть или нет? – спросил Клим.
– И да, и нет. Какая разница. Ты же супа нажрался, вот и чудится всякое. Трезвым посмотришь – нет меня. Поешь его зелья и вот тебе здрасте.
Клим выбежал во двор. Собака удивленно посмотрела на него, зевнула и улеглась. На заборе соседнего дома сидел уже куцый петух. Одной стороной морды он поглядывал на Клима. Тот замахнулся на него пакетом. Петух спрыгнул на землю и не спеша и хромая пошёл восвояси. А Клим уже бежал по лугу, по пути сотрясая прозрачной оболочкой и раскидывая из неё грибы. Он добежал до утреннего мертвеца, разделся ниже пояса, вытащил того на берег, достал телефон, включил и набрал 112.
На том конце трубке послышалось:
– Дежурная. Говорите.
– Это Клим К. Я нашел утопленника… место назвать не могу… не знаю… я мимо проходил… могу сбросить координаты… давайте номер.
Ему медленно проговорили номер, совсем простой для запоминания. Он открыл карту, сделал скриншот экрана и отправил своё местоположение, а затем снова выключил телефон.
Клим пошёл прямо по берегу речки, куда вывезет. Трава лезла клочьями из плеши мокрой земли. Пахло водорослями застоявшейся речки. Воздух мутнел. Скоро вечер. Речку выворачивало, как провода наушников в кармане, плело и выгибало ручьями, разбрасывало по сторонам остатками луж. Идти становилось совсем не удобно. Он то наступал в болотистую паутинообразную топь, тепло обнимающую по щиколотку, то выходил на тяжелую грязную землю, обволакивающую его, как растаявшим шоколадом.
Тут ему показалось, что речка окончилась, резко оборвалась лесом, наваленным поперек. Он прошёл дальше: река продолжилась. Посреди у неё было что-то похожее на навозную кучу из мокрых палок, ила, трав. Рядом у воды сидела мокрая крыса с прижатыми к морде ушами и внимательно смотрела на него. Она скользнула под воду, и Клим увидел хвост, напоминающий весло байдарки.
«Вот он, бобёр», – заключил Клим и двинулся дальше.
Вышел к стрелке. Направо река казалась шире, и поэтому лучше было бы выйти к ней. Но вот незадача: надо перебираться на противоположный берег, мёрзнуть, мокнуть, сохнуть. А вечер накатывал. Клим повернулся и устремился к плотине. По пути опять повстречавшись с взглядом бобра. Он плашмя забрался на ствол дерева и осторожно переполз реку. Отряхнулся, кивнул бобру в знак благодарности. Тот, потеряв интерес, снова скрылся под водой.
Продолжая путь, Клим ускорил шаг. Берег новой речки казался более крутым, и ему пришлось забраться на насыпь. Нашлась тропинка, неожиданно еле различимая от сумерек и проходящих тут. Река ускорялась против хода, на какое-то время сузилась, почти превративший в ручей, и Клима вынесло к огромному зеркалу озера. Вдалеке обозначались многоэтажки упорядоченными созвездиями окон, как на карточках игры в лото, градирни, согревавшие поднебесье своим дыханием, вышки ЛЭПов – каркасными перстнями с рубинами, словно на новогодних ёлках.
Он уже ближе и ближе к ним. Озеро закончилось стекающей струёй из ржавой трубы с оврага. Он шагнул на эту трубу, прошёл овраг и вышел под мост. Под мостом тлели остатки костра. Рядом сидел измазанный углями мужчина средних лет. Он был прилично одет, перемазан сажей. Более подробные детали съела тьма. Клим подошёл ближе и увидел, что тот печёт картошку.
– Извини, далеко до города? – как можно вежливее спросил Клим.
– Мне да, да, и тебе не близко, – нехотя, словно вороша обугленные плоды ответил тот, водя веткой по золе.
– Можно присесть погреться?
Мужчина обернулся: сначала в одну сторону, потом в другую. Пожал плечами и начал выталкивать почерневшие корнеплоды на траву.
– Будешь? – кивнул он на картошку и надкусил.
– Да, – ответил Клим. Он жадно впился зубами в клубень. Пища приятно обжигала дёсны, захрустела на зубах кислая земля. И тут же сладкий аромат стал расходится по телу, разваливаясь во рту и разливаясь теплом, утробной плотью зудящего детства. Настоящего, потерянного эхом хруста и чавканья, прибившимся обратно. В этом юном возрасте они так же пекли картошку, прикопав её в угли. Потом, раскидав всю съедобно-несъедобную кучу, обжигая руки и рот, жадно откусывали крахмальные, рассыпающиеся по тёплой ладони бока. Когда это происходило, сразу темнело вокруг. И вот картошка кончалась. Тогда уже они кормили костёр всею окрестностью до оскала и сытости пламени. И на лицах друзей извивались его всполохи. Дети краснели от жары. Над огнём они грели грязные руки и рассказывали друг другу страшные, нелепые истории.
Климу стало казаться, что этот костёр – скопище муравьиной возни. Как он, отдыхая на шашлыках на лугу, увидел бегущих ордой рыжих от солнца, сбитых телом атлетичных насекомых, раздающих земле дробь своего строя. Они, топчась до мурашек по Климу, по его товарищам, по всему: по нестройной гитаре, ныряя в резонатор; по расплющенным тапкам, находя выход; по пищевым отходам, не обращая внимания; устремлённо скакали на вычурных арабесках одеяла; вязли в гуще пролитой водке, резались брюхом о хлебные колючие крошки. Но шли и шли. Через время эта толпа прошла тем же путём, неся чужие муравьиные яйца на вытянутых передних лапках, так же не замечая ничего. Краснопузые, уверенные, превозмогая страх и расстояние.
– Муравьи ползают костром. Не видишь? – человек начал ворошить костёр, выхватил уголь и бросил Климу. Тот инстинктивно поймал его и выбросил, обжёгшись.
– Ты чего? – возмутился Клим.