Денис Джонсон
Дымовое древо
Denis Johnson
Tree of Smoke
© 2007 by Denis Johnson
© Евгений Романин, перевод, 2023
© Василий Половцев, иллюстрация, 2023
© ООО «Издательство АСТ», 2023
* * *
Благодарственное слово
Я рад выразить признательность людям и организациям, чья поддержка и любезная помощь сделали возможным написание этой книги: фондам Ланнана, Уайтинга и Гуггенхайма; центру Белладжо Фонда Рокфеллера; Сан-Маркосской кафедре английского языка Техасского университета; Бобу Корнфилду, Роберту Джонсу и Уиллу Блайту; Робу Холлистеру; Иде Миллер, Нику Гуверу, Маргарет, Майклу и Френчу Фраям; Уильяму Ф. Кс. Бэнду Третьему; а также прекрасной Синди Ли.
Подробностями ранних лет военной карьеры персонажа полковника Сэндса автор обязан мемуарам Уильяма Ф. Кс. Бэнда «Воины, оседлавшие ветер» (Castle Books Inc., 1993).
Вновь посвящаю Х. П. и Тем, Кто
1963
Этой ночью, ровно в три часа, убили президента Кеннеди. Юнга Хьюстон и два других новобранца ещё мирно спали, а по свету уже разлетелись первые сообщения. На острове было небольшое ночное заведение – полуразвалившийся клуб с большими крутящимися вентиляторами на потолке, барной стойкой и автоматом для игры в пинбол; двое морпехов, что держали клуб, зашли к салагам, растолкали и рассказали, что стряслось с президентом. Они, эти двое морпехов, сели с тремя матросами на койках в бараке из гофрированного железа для временно расквартированных военных и стали пить пиво, наблюдая, как с кондиционера в консервную банку сочится по капле вода. Армейский узел связи на базе в бухте Субик не умолкал всю ночь, передавая сводки о загадочном убийстве.
Теперь было уже позднее утро, и юнга Уильям Хьюстон – младший опять понемногу трезвел; он продирался сквозь джунгли острова Гранде с позаимствованной на время винтовкой двадцать второго калибра наперевес. Поговаривали, здесь, в окрестностях военного пансионата, водятся дикие кабаны, – а на Филиппинах он пока только и видел, что этот самый пансионат. Хьюстон не отдавал себе отчёта, что он думает об этой стране. Просто хотелось поохотиться немного в джунглях. Кабаны-то, как говорили, бродят где-то совсем поблизости.
Ступал он осторожно, помня о змеях и стараясь не шуметь, потому что хотел услышать кабана прежде, чем тот на него набросится. Нервы у него были на взводе, и это Хьюстон тоже прекрасно осознавал. Повсюду вокруг на все десять тысяч голосов перекликались джунгли, с берега доносились крики чаек и отдалённый шум прибоя, а если замереть на месте и с минуту прислушиваться, то можно было уловить, как в разгорячённом теле мерно тикает пульс, а в ушах потрескивает стекающий пот. Если же простоять без движения ещё хоть пару секунд, то сразу подлетали насекомые и с зудением принимались виться у головы.
Хьюстон прислонил винтовку к чахлому банановому стеблю, снял с головы повязку, выжал, отёр лицо и ненадолго остановился, отмахиваясь тряпкой от комарья и рассеянно почёсывая в паху. Неподалёку сидела чайка и, как казалось, вела сама с собой жаркий спор: сначала раздалась череда протестующих скрипов, а ей наперебой – возражение в виде более низких возгласов: «Ха! Ха! Ха!» А потом матрос Хьюстон заметил, как что-то перемещается с дерева на дерево.
Не сводя взгляда с точки среди ветвей гевеи, в которой засёк животное, он потянулся за винтовкой. Вот оно снова шевельнулось. Теперь стало ясно, что это какой-то вид макаки, немногим крупнее собачки-чихуахуа. Определённо не дикий кабан, но всё же и тут было на что посмотреть: левой рукой и обеими ногами она уцепилась за древесный ствол и с раздражительной суетливостью расковыривала тонкую кору. Матрос Хьюстон взял тощую обезьянью спину на мушку. Потом приподнял оружие на пару градусов и прицелился макаке в голову. Без каких-либо раздумий надавил на спусковой крючок.
Обезьянка распласталась по стволу, исступлённо раскидывая в стороны конечности, а затем завела обе руки назад, словно хотела почесать себе между лопаток, и свалилась на землю. Матрос Хьюстон с ужасом наблюдал, как она бьётся в конвульсиях. Вот макака взметнулась, оттолкнувшись рукой от почвы, и присела, опершись спиной о ствол и вытянув ноги перед собой, будто хотела отдохнуть после тяжёлого рабочего дня.
Матрос Хьюстон подобрался на несколько шагов ближе и с расстояния всего в пару ярдов увидел, что мех у обезьянки очень блестящий, красновато-коричневый в тени и светлый на солнце, в зависимости от того, какое положение примут шевелящиеся сверху листья. Макака огляделась по сторонам и принялась судорожно глотать воздух, а животик её с каждым вдохом поразительным образом раздувался, прямо как резиновый шарик. Стрелял-то Хьюстон снизу, и пуля прошила брюшную полость.
Он почувствовал, как его собственный желудок разрывается надвое. «Твою бога душу мать!» – крикнул он макаке, будто та могла как-то изменить своё досадное и отвратительное положение. Он уже думал, что вот сейчас у него взорвётся мозг – если предполуденная жара так и будет выжигать вокруг все джунгли, если чайки так и будут орать, а обезьянка – осторожно оглядываться по сторонам, вертеть головой и вращать с боку на бок чёрными глазками, точно следя за ходом какого-то разговора, какого-то спора, какой-то борьбы, которую все эти джунгли, всё это утро, весь этот миг вёл с самим собой.
Хьюстон подошёл к макаке, опустил винтовку рядом с ней на землю и поднял зверька двумя руками, одной поддерживая зад, а другую подложив под голову. С восхищением, а потом с омерзением понял он, что обезьянка плачет. С каждым выдохом из горла вырывался всхлип, а когда макака моргала, из глаз струились слёзы. Она смотрела туда-сюда и, кажется, человек занимал её ничуть не больше, чем всё остальное, что она видела вокруг. «Эй», – позвал Хьюстон, но обезьянка, похоже, ничего не слышала.
Он держал зверька на руках, и вот сердечко наконец перестало биться. Встряхнул макаку, но знал – это бесполезно. Почувствовал, что во всём виноват он сам, и, поскольку рядом никого не было и никто бы его не заметил, Хьюстон дал волю чувствам и разрыдался – как ребёнок. Да он и был, в сущности, вчерашним ребёнком: ему было всего восемнадцать лет.
Когда Хьюстон вернулся на побережье, к клубу, то увидел, что на серый пляж выбросило прибоем косяк прозрачно-фиолетовых медуз – несколько сотен студенистых созданий, каждое – примерно с ладонь, лежало на солнце и постепенно ссыхалось под его лучами. Маленькая островная гавань пустовала. Никакие лодки сюда не ходили, если не считать парома от военно-морской базы на другом берегу бухты Субик.
Всего в нескольких ярдах, фасадами к песчаной полосе, под величественными деревьями стояла пара бамбуковых хижин – с веток им на крыши осыпались мелкие лиловые цветочки. Изнутри одной доносились крики: какая-то парочка занималась любовью – шлюха, предположил матрос Хьюстон, и какой-нибудь моряк. Хьюстон присел на корточки в тени дерева и слушал, пока они не перестали хихикать и громко дышать, а из-под застрехи не подала голос ящерица – сначала прозвучал короткий предупреждающий щебет, а затем резкий, отрывистый гоготок: «гек-ко»; «гек-ко»; «гек-ко»…
Немного погодя мужчина вышел из хижины – стриженый ёжиком, сорокалетний, под животом повязано белое полотенце, в передних зубах – сигарета; он косолапо стоял, одной рукой придерживая полотенце на бёдрах, пошатывался и вглядывался во что-то близкое, но невидимое. Вероятно, какой-то офицер. Вот он взял сигарету большим и указательным пальцем, затянулся и выдохнул туманное облачко дыма, тут же окутавшее ему лицо.
– Очередное задание выполнено.
Открылась входная дверь в соседнюю хижину, оттуда, прикрывая ладонью промежность, выглянула обнажённая филиппинка и сказала:
– Он это делай не любит.
Офицер крикнул:
– Эй, Везунчик!
К двери подошёл какой-то низкорослый азиат, полностью одетый в камуфляжную униформу.
– Ты что же это, не доставил даме удовольствие?
Азиат ответил:
– Могло навлечь неудачу.
– Карма, – сказал офицер.
– Может быть, – произнёс низкорослый.
Хьюстона же офицер спросил:
– Чего, пивка ищешь?
Вообще-то Хьюстон уже должен был находиться в другом месте. Теперь он понял, что опоздал и что мужчина обращается к нему. Свободной рукой офицер сдёрнул полотенце и отшвырнул сигарету. Почти вертикально вниз пустил струю мочи, в клочьях пены которой безвозвратно сгинул окурок, а Хьюстону сказал:
– Увидишь чего сто́ящее, так ты дай знать.
Чувствуя себя дураком, матрос Хьюстон вошёл в клуб. Внутри играли в пинбол и переговаривались две юные филиппинки в ярких цветастых платьях, причём тараторили они так быстро, да ещё и большие вентиляторы так вертелись под потолком, что у Хьюстона едва не подкосились ноги.
Из-за стойки поднялся один из морпехов, по имени Сэм.
– А ну, всем заткнуться! – скомандовал он. Поднял руку – в ней, как оказалось, он держал кухонную лопатку.
– А что я сказал? – не понял Хьюстон.
– Извини. – Сэм махнул головой в сторону радиоточки, сосредотачиваясь на звуке, точно слепой. – Поймали-таки этого типа.
– Так ещё же перед завтраком об этом сказали. Не новость уже.
– Там ещё кое-что о нём выяснилось.
– Ну и ладно, – бросил Хьюстон.
Он выпил воды со льдом и немного послушал радио, но сейчас у него так трещало в голове, что ни слова было не разобрать.
Через некоторое время вошёл офицер в безразмерной гавайской рубашке, а с ним и молодой азиат.
– Поймали его, господин полковник, – сообщил офицеру Сэм. – Парня зовут Освальд.
Полковник спросил:
– Какой такой ещё Освальд? – казалось, будто фамилия убийцы возмутила его не меньше, чем само злодеяние.
– Ёбаный сукин сын, – ответил Сэм.
– Точно, что сукин, – согласился полковник. – Надеюсь, ему там яйца-то отстрелят. Нашпигуют пулями по самую сраку. – Он без всякого смущения смахнул слезу и продолжал: – А Освальд – это имя или фамилия?
Хьюстон про себя отметил, что сперва этот офицер мочился на землю, а теперь – вот он уже и плачет.
Молодому же азиату Сэм сказал:
– Сэр, мы, конечно, чертовски рады гостям. Но вообще-то филиппинская армия здесь не обслуживается.
– Везунчик у нас из Вьетнама, – ответил полковник.
– Из Вьетнама? Ты что, заблудился?
– Нет, не заблудился, – сказал юноша.
– Этот парень, – продолжал полковник, – уже водит реактивные самолёты. Капитан военно-воздушных сил Республики Вьетнам.
Сэм спросил юного капитана:
– Так что, война у вас там или как? Ну, война: бдыщ-бдыщ-тыдыдыщ! – он изобразил обеими руками, будто держит пистолет-пулемёт, и синхронно затряс ими в воздухе. – Да? Нет?
Капитан отвернулся от американца, сформулировал в уме фразу, отработал, повернулся обратно и проговорил:
– Не знаю насчёт войны. Много людей умерло.
– И этого достаточно, – согласился полковник. – Это уже кое-что.
– А здесь чего делаешь?
– Я здесь для подготовки, летать на вертолёте, – сказал капитан.
– На вид-то тебе и на трёхколёсный велик садиться рановато, – усомнился Сэм. – Сколько тебе?
– Двадцать два года.
– Что ж, поставлю, пожалуй, пивка этому косоглазику. «Сан-Мигель» устроит? Да, не против, если буду звать тебя косоглазиком? Дурная привычка.
– Зови его Лаки, Везунчиком, – посоветовал полковник. – Берём, Везунчик! Чем травиться-то будешь?
Парень нахмурился, с таинственным видом сам с собой посовещался и произнёс:
– Мне, если можно, «Лаки Лагер».
– А сигареты какие куришь? – осведомился полковник.
– Если можно, «Лаки Страйк», – ответил он ко всеобщему веселью.
Внезапно Сэм воззрился на молодого матроса Хьюстона, будто только сейчас его узнал, и спросил:
– А где моя винтовка?
С секунду Хьюстон не понимал, о чём идёт речь. Потом его осенило:
– Бля!
– Где она? – судя по всему, Сэма она не так уж прямо интересовала, просто было любопытно.
– Бля, – проговорил матрос Хьюстон. – Ща я за ней сгоняю.
Пришлось возвращаться в джунгли. Стояла ровно такая же жара и ровно такая же сырость. Всё те же самые животные производили те же самые звуки, и положение было ровно столь же ужасно, он был вдали от родного дома, и во флоте ещё служить целых два года, и президент, президент его родной страны по-прежнему мёртв – а вот макака куда-то исчезла. Винтовка Сэма лежала в кустах, там же, где он её оставил, а обезьянки нигде не наблюдалось. Видимо, какой-то зверь утащил.
Хьюстон был готов к тому, что придётся опять её увидеть; так что он испытал облегчение – можно было вернуться в клуб и не мучить себя лицезрением плодов своего поступка. И всё же, без особой тревоги или беспокойства, он понимал: навсегда от подобных картин ему не уберечься.
Матроса Хьюстона один раз повысили в звании, а потом снова понизили. Он мельком видел некоторые из больших столичных городов Юго-Восточной Азии, бродил душными ночами по улицам, на которых дрожали в затхлом бризе огни фонарей, но ни разу не оставался на суше достаточно долго, чтобы разучиться переносить качку, лишь достаточно для того, чтобы сбиться с толку, насмотреться на мешанину лиц и наслушаться страдальческого смеха. Когда срок службы истёк, он завербовался на новый, при этом более всего его завораживала власть вершить собственную судьбу, просто вписав в нужную графу свою фамилию.
У Хьюстона имелось два младших брата. Ближайший к нему по годам, Джеймс, записался в пехоту и был отправлен во Вьетнам, и вот как-то ночью, как раз перед окончанием своего второго срока во флоте, Хьюстон сел на поезд от военно-морской базы в японской Ёкосуке до Иокогамы – там они с Джеймсом договорились встретиться в баре «Арахис». Дело было в 1967 году, с убийства Джона Кеннеди прошло уже больше трёх лет.
В вагоне Хьюстон смотрел поверх чёрных как смоль макушек и ощущал себя великаном. Пассажиры – все как один малорослые японцы – разглядывали его без радости, без сожаления, без стыда, пока он не почувствовал, будто ему сворачивают шею. Вот он наконец сошёл с поезда и через вечернюю морось двинулся по прямой вдоль мокрых трамвайных рельсов, ведущих к бару «Арахис». Хьюстону не терпелось поговорить с кем-нибудь по-английски.
Большой зал «Арахиса» был битком набит военными моряками и потёртыми на вид ребятами из торгового флота, в голове сразу стало тесно от гомона голосов, а в лёгких – от сигаретного дыма.
Джеймса Хьюстон нашёл у сцены, протолкнулся к нему и протянул руку.
– Сваливаю я из Ёкосуки, браток! Снова на борт! – объявил он первым делом.
Приветствие потонуло в музыке оркестра – выступал квартет каких-то местных японских подражателей «Битлов» в ослепительно-белых костюмах и с чёлочками. Джеймс сидел в гражданской одежде за небольшим столиком и тупо глазел на музыкантов, не замечая ничего вокруг, так что Билл прицельно запустил ему в открытый рот солёным орешком.
Джеймс указал на оркестр:
– Вот ведь цирк с конями! – чтобы было хоть сколько-нибудь слышно, ему пришлось кричать.
– Ну чё тут сказать? Здесь тебе не Финикс.
– Это почти так же нелепо, как ты во флотской униформе.
– Меня отпустили два года назад, а я на сверхсрочную зачислился. Не знаю – просто взял вот и записался.
– Ты чё, бухой был, что ли?
– Ну да, прибухнул чуток, ага.
Билл Хьюстон был приятно удивлён: брат-то, оказывается, больше не мальчик! Джеймс носил стрижку ёжиком, отчего его челюсть мощно выдавалась вперёд, и сидел ровно, не вертелся и не ёрзал. Даже в штатском платье выглядел как солдат.
Они заказали кувшин пива и сошлись на мнении, что, за исключением немногих странных моментов, вот как этот бар «Арахис», Япония им обоим вполне по вкусу – хоть Джеймс пока и провёл в этой стране в общей сложности шесть часов в перерывах между полётами и наутро уже должен был сесть в новый самолёт и лететь во Вьетнам; по крайней мере, о японцах оба отозвались вполне положительно.
– Я тебе вот чего скажу, – произнёс Билл, когда оркестр удалился на перекур и стало слышно друг друга, – у этих япошек тут всё такое ровненькое и квадратное, как под линеечку. Ну а в тропиках, браток, – там одно дерьмо, дерьмо на дерьме сидит и дерьмом погоняет. У каждого мозги давным-давно спеклись и закипели.
– Вот и мне то же самое рассказывают. Думаю, и сам всё узнаю.
– А насчёт того, как там воюется?
– А что насчёт этого?
– Чего говорят?
– Да в основном-то, говорят, всё просто: стреляешь по деревьям, а те отстреливаются в ответ.
– Ну а реально-то как оно? Хреново?
– Думаю, сам всё узнаю.
– Ссышься?
– Я тут во время подготовки как-то видел, как один парень другого подстрелил.
– Да ну?
– Прямо в жопу попал, представляешь?! Но это случайно было.
Билл Хьюстон сказал:
– Это что, при мне как-то в Гонолулу один чувак другого замочил.
– В драке, что ли?
– Ну как, тот гондон другому гондону денег был должен.
– И как это случилось, в кабаке?
– Нет. Не в кабаке. Чувак этот подошёл со двора к его дому, встал под окном, позвал. Мы тогда с ним мимо проходили, вот он и говорит: «Погоди, говорит, мне тут надо с одним чуваком перетереть, он мне денег должен». Так они с минуту где-то трындели, а потом тот чувак, ну, который со мной-то был, – вот он, значит, взял да и шмальнул в того, в другого-то. Прицелился из пушки прямо в оконную сетку, братан, да и бабахнул разок, вот так. Из сорок пятого автоматического, да. А тот чувак вроде как на спину хлопнулся у себя там в квартире.
– Да ты гонишь!
– Нет. Всё по-честному.
– Серьёзно, значит? Ты сам при этом был?
– Да мы просто шлялись себе без дела. У меня и в мыслях не было, что он собирается кого-то завалить.
– Ну а ты-то чё?
– Да я-то едва в штаны не наделал со страху. А он оборачивается, суёт пушку под рубашку и такой: «Эй, идём-ка опрокинем по пивчанскому!» Словно ничего и не было.
– И как же ты всё это… прокомментировал?
– Да как-то вообще не возникло желания об этом упоминать.
– Понимаю – ну типа, бля, чё тут скажешь-то?
– Можешь не сомневаться, я всё гадал, что́ он думает обо мне как о свидетеле. Я ведь почему тогда рейс пропустил-то? Да потому что он был в команде, вот почему! Если б я с ним тогда вышел, то все восемь недель глаз бы не сомкнул.
Братья одновременно отхлебнули из кружек, а потом принялись рыться в закромах памяти, ища, о чём бы поговорить.
– Когда этого парня в жопу-то подстрелили, – нарушил молчание Джеймс, – его сразу шок хватил.
– Блин. Тебе сейчас сколько лет?
– Мне?
– Ну да.
– Почти восемнадцать, – ответил Джеймс.
– Тебя что же, семнадцатилеткой на службу приняли?
– Не-а. Я ж годов накинул!
– Так ты ссышься?
– Ага. Ну, не прямо всё время.
– Не всё время, говоришь?
– Я ведь пока ещё боя не видел. А уже хочется – ну, знаешь, чтоб по-настоящему, чтоб вот реальное мясо. Вот хочется, и всё.
– Больной маленький засранец!
Музыканты вновь заиграли – на этот раз песенку группы «Кинкс» под названием «Ты меня просто покорила»:
Ты меня просто покорила…
Ты меня просто покорила…
Ты меня просто покорила…
Вскоре два брата повздорили – просто так, без особенного повода, – и Билл Хьюстон пролил пиво из кувшина прямо на колени посетителю за соседним столиком – там сидела молоденькая японка, которая с грустным и униженным видом втянула голову в плечи. С ней была её подруга и два юнца из Америки – два сопливых гардемарина, которые даже не поняли, как на такое стоит реагировать.
Пиво закапало на пол, а Джеймс неловко поставил пустой кувшин и промямлил:
– Ну, бывает иногда. Бывает, чё уж тут…
Девушка даже не пошевелилась. Так и сидела, уставившись на свои мокрые колени.
– Да чё с нами не так-то, – спросил Джеймс брата, – испорченные мы, бля, какие-то или чё? Как вместе ни соберёмся, так и случается какая-нибудь петрушка!
– Знаю.
– Проёб какой-нибудь.
– Да, обязательно что-нибудь пойдёт через жопу, знаю. Мы ведь одна семья.
– Одна кровь.
– Вот эта вот хуйня для меня уже ни хрена не значит.
– Ну, что-то, должно быть, значит, – настойчиво заметил Джеймс, – иначе зачем бы тебе трястись всю дорогу, чтобы встретиться со мной в Иокогаме?
– Ага, – согласился Билл, – в баре «Арахис».
– В баре «Арахис»!
– И зачем бы мне было опаздывать на корабль?
– Ты опоздал на корабль? – удивился Джеймс.
– Должен был быть на борту сегодня в четыре.
– Ты уже совсем опоздал?
– Может, он всё ещё здесь. Но, боюсь, из гавани они уже вышли.
Билл Хьюстон почувствовал, как на глаза навернулись слёзы, горло вдруг сдавило внезапным приливом чувств – по поводу своей собственной жизни и по поводу этой земли, где все ездят по левой стороне.
Джеймс сказал:
– Ты мне никогда не нравился.
– Да знаю я. Ты мне – тоже.
– И ты мне.
– Я всегда считал, что ты мудак с маленьким членом, – признался Билл.
– Я тоже всегда тебя ненавидел, – ответил брат.
– Боже мой, я дико извиняюсь, – обратился Билл Хьюстон к японке.
Вынул из бумажника какую-то купюру – сто йен или тысячу йен, он не разглядел – и кинул на залитый пивом столик. – Я последний год служу во флоте, – объяснил девушке Билл. Он бы бросил ей и больше, но бумажник был пуст. – Я переплыл океан и умер. С тем же успехом они могут привезти назад мои сухие кости. Я теперь совсем другой человек.
* * *
Ноябрьским днём 1963 года, через сутки после вероломного убийства Джона Кеннеди, капитан Нгуен Минь, юный пилот военно-воздушных сил Республики Вьетнам, нырял с маской и трубкой прямо с берега острова Гранде. С недавних пор это стало его страстью. Испытываемое впечатление было сродни тому, что чувствуют птицы в полёте, было здорово парить над раскинувшимися внизу просторами, двигаясь при помощи собственных конечностей, на самом деле лететь, а не пилотировать машину. Перепончатые ласты, пристёгнутые к ногам, помогали отталкиваться от воды, пока он скользил над многочисленной стаей рыб-попугаев – они кормились на рифе, тысячами клювиков барабаня по кораллу, как дождевые капли по крыше. Американские военморы любили позаниматься дайвингом, как с аквалангом, так и без, раздербанили все кораллы и сделали рыбу пугливой, так что вся стая растворилась в мгновение ока, стоило ему только проплыть мимо.
Пловец из Миня был никудышный, и сейчас, когда рядом никого не было, он мог позволить себе в полной мере испытать тот страх, который чувствовал в действительности.
Всю прошлую ночь провёл он с проституткой, оплаченной полковником. Девушка спала на полу, а Минь – на кровати. Он её не хотел. Не доверял он этим филиппинкам.
Потом, уже сегодня, поздним утром полковник и Минь пошли в клуб и узнали, что президента Соединённых Штатов Америки Джона Фицджеральда Кеннеди зверски убили. Филиппинки всё ещё были с ними, и две проститутки подхватили полковника под крепкие руки и поддерживали его перпендикулярно земле, пока он обретал контроль над своим удивлением и горем. Всё утро сидели они за столиком и слушали новости. «Боже мой, – твердил полковник, – боже мой». После полудня он приободрился и без устали вливал в себя пиво. Минь пытался не слишком напиваться, но отказываться было невежливо, и голова у него в итоге пошла кругом. Девушки исчезли, потом вернулись; под потолком крутился вентилятор. К ним подсел совсем молоденький флотский новобранец, и кто-то спросил у Миня, в самом ли деле где-то во Вьетнаме ведётся война.
В эту ночь полковник захотел обменяться девочками, и Минь решил довести до конца то, что не доделал прошлой ночью, – просто чтобы порадовать полковника и показать ему свою искреннюю благодарность. В конце концов, вторая из девушек нравилась ему больше. На его взгляд, она и выглядела посимпатичнее, да и по-английски говорила получше. Но девушка попросила не отключать кондиционер. Он же хотел его вырубить. При работающем кондиционере нельзя было разобрать ни звука. Ему нравилось, когда окна открыты. Нравилось слушать стук насекомых в оконные сетки. В его родном доме в дельте Меконга, да даже и в доме его дяди в Сайгоне таких сеток не имелось.
– Чего хочешь? – спросила девушка. Она его явно презирала.
– Не знаю, – ответил он. – Раздевайся.
Они разделись и легли рядом в темноте на двуспальную кровать, а больше не делали ничего. Было слышно, как в одной из соседних хижин какой-то американский моряк что-то громко рассказывает своим приятелям – видимо, травит байки. Минь не понимал ни слова, хотя свой уровень английского считал довольно сносным.
– У полковника большой, – проговорила девушка, поглаживая ему член. – Вы с ним друзья?
– Не знаю, – сказал Минь.
– Не знаешь, друзья вы с ним или нет? Почему ты с ним?
– Не знаю.
– Когда ты с ним познакомился?
– Всего неделю или две назад.
– Что он за человек?
– Не знаю, – буркнул Минь. Прижал девушку к себе, чтобы та перестала копошиться у него в паху.
– Хочешь просто тело-к-телу? – спросила она.
– Что это значит?
– Просто тело-к-телу.
Девушка встала и закрыла окно. Пощупала ладонью кондиционер, но не стала трогать кнопки на пульте.
– Дай сигарету, – потребовала она.
– Нет. У меня нет сигарет, – отозвался он.
Филиппинка натянула через голову платье, надела сандалии. Нижнего белья она не носила.
– Дай мне пару четвертаков.
– Что это такое?
– «Что это такое?» – передразнила она. – «Что это такое?» Дай пару четвертаков. Ну дай пару четвертаков!
– Это деньги? – спросил он. – Сколько?
– Дай пару четвертаков, – повторяла девушка. – Посмотрим, продаст ли он мне сигарет – пачка для меня и пачка для сестры. Два пачки.
– Полковника попроси, у него есть, – сказал он.
– Один «Винстон». Один «Лаки Страйк».
– Извини. Сегодня ночью что-то прохладно.
Минь встал и оделся. Шагнул за дверь. Услышал, как девушка у него за спиной тихонько возится со своим кошельком, раскладывает на столе его содержимое. Вот она хлопнула в ладоши, потёрла руки, мимо него сквозь открытое окно пронеслось облачко парфюма, и юноша втянул его в ноздри. В ушах зазвенело, глаза затуманились слезами. Минь прочистил горло, понурил голову, сплюнул себе между ступней. Он тосковал по родине.
Когда Минь впервые вступил в ВВС, а потом в возрасте всего семнадцати лет его перевели в Дананг на курсы подготовки офицерского состава, несколько недель он каждую ночь плакал в подушку. Теперь он летал на реактивных самолётах уже почти три года с тех пор, как ему исполнилось девятнадцать. Два месяца назад Миню стукнуло двадцать два, и юноша был готов и дальше вылетать на задания, пока одно из них не станет для него последним.
Он сел в шезлонг на крыльце, наклонился вперёд, упёрся локтями в колени, закурил – у него вообще-то была пачка «Лаки Страйка», – и тут из клуба вернулся полковник, обнимая обеих девушек. Нынешняя партнёрша Миня радостно размахивала пачкой сигарет.
– Значит, сегодня ты исследовал солёные глубины?
Минь не был уверен, что правильно понял полковника. Но ответил:
– Да.
– Бывал когда-нибудь в тех туннелях?
– Что это – в туннелях?
– Туннели, – объяснил полковник. – Сеть подземных ходов по всему Вьетнаму. Спускался когда-нибудь в эти штуки?
– Ещё нет. Не думаю.
– Я тоже, сынок, – сказал полковник. – Интересно, что там внизу.
– Не знаю.
– Вот и никто не знает.
– Туннелями пользуются партработники, – сказал Минь. – Из Вьетминя.
Видимо, полковник теперь вновь горевал о своём президенте, потому что проговорил:
– Вот так вот, был красавец-мужчина, а мир его взял да и выплюнул, как какую-нибудь отраву.
Минь уже заметил: с полковником можно долго говорить, не понимая, что тот пьян.
Он познакомился с ним всего несколько дней назад у входа на вертолётную ремонтную площадку базы Субик, и с тех пор они почти никогда не разлучались. Полковника ему не представили – тот сам себя представил, – и Миня ничто официально к нему не привязывало. Вместе с десятками других временно расквартированных офицеров их разместили в казармах заброшенной воинской части, которую, по словам полковника, построило для каких-то своих нужд, а потом вскоре покинуло американское Центральное разведывательное управление.
Минь знал, что полковник из тех людей, к которым стоит держаться поближе. У юноши водился обычай сортировать людей, события, ситуации на сулящие удачу и неудачу. Он пил «Лаки Лагер», курил «Лаки Страйк». Полковник так его и звал – Лаки, Везунчиком.
– Джон Кеннеди был красавец-мужчина, – повторил полковник. – Это-то его и погубило.
