Денис Куклин
Кино и прочее
– За курганы, за курганы!– кричали сотники.– Готовьтесь к бою! Урусы за курганами!!!
Джебе-нойон вновь поднялся на курган. Утренний туман уже растаял, рать урусов была как на ладони.
На мгновение русские витязи показались Джебе высеченными из камня. Над их рядами висела мертвенная, жуткая тишина. Словно ночной мрак возродил убитых накануне воинов. Только вольный ветер трепал хоругви и стяги русских городов.
И в такой же тишине строились ряды монгольских всадников: десяток за десятком, сотня за сотней, тысяча за тысячей. Уже сейчас было видно, что бой будет неравным, на каждого урусута приходилось по два монгольских воина.
Джебе-нойон пустил к русским рядам толмача из кипчаков.
– Не знающий поражения Джебе-нойон приказывает вам сложить оружие!– выкрикнул тот.– Если вы бросите мечи, каждый из вас будет с почетом отпущен домой к своим женкам и деткам!
– Как вы киевлян пощадили, супостаты?!– раздался гневный крик со стороны русской рати, и толмача снесло с коня каленой стрелой.
Губы Джебе-нойона дрогнули в скупой усмешке. Он кивнул, и со стороны монгольского войска выехал огромный всадник.
Этот вызов урусуты поняли уже без толмача.
– Вот и час мой пришел!– с улыбкой произнес Добрыня Золотой пояс, еще крепче сжимая древко копья. Он выехал на поле, обернулся к русскому воинству, снял шелом и поклонился.– Прощайте, други мои! Не поминайте лихом…
Монгольский великан смотрел на урусута насмешливо. Где бы не появлялась орда, он с легкость побеждал и убивал батыров чужих земель.
Русич и монгол разъехались в стороны. Тишина над рядами стала еще отчетливей.
В ясном небе пели жаворонки. Солнышко поднималось над полем. Его золотые лучи играли на латах ратников и серебряной сбруе коней.
– С нами Бог,– шепнул Добрыня и тронул острыми каблуками бока коня.
Монгол выкрикнул что-то дикое, и на его вопль отозвалась орда.
Противники стремительно понеслись навстречу. В ушах богатырей засвистел ветер. Из-под копыт коней вылетали комья земли.
С треском, подобным грому встретились копья богатырей. От страшного удара копье монгола разлетелось в щепу. Но доспехи Добрыни выдержали, а копье русского витязя пронзило монгола насквозь. В горячке, не чувствуя веса в дюжину пудов, Добрыня поднял противника на копье и стряхнул на землю. Конь монгола унесся вдаль, потеряв всадника.
– А-а!!!– с восторгом отозвались русские ряды.
– Уй! Вай-дот! Кара-батыр убит!!!– завопили монголы.
А Добрыня с улыбкой посмотрел на русичей, в его ясных глазах отразилась русская рать. Он улыбнулся и, перегнувшись внезапно, выплюнул сгусток крови. Через мгновение кровь у него пошла горлом, и он медленно свалился с коня наземь – удар монгольского богатыря не прошел даром. Глаза у Добрыни в последний раз широко открылись, а на окровавленных губах блеснула улыбка. Теперь в его застывших глазах отражалась не русская рать, а небо.
Оба воинства застыли в замешательстве.
Но спустя мгновение к орде вылетел всадник в темных от запекшейся крови доспехах и выкрикнул:
– Чего вы ждете, монголы?! Вперед!!!
– Уррагх!!! Вперед!!!– отозвалась орда на бешеный клич Джебе-нойона и бросилась на русский полк.
Скрежет и звон оружия Субудай-богадур услышал издалека.
– Джебе потеряет голову в этих степях,– усмехнулся он.
Нукер, принесший весть о встрече тумена Джебе-нойона с русской ратью, почтительно смотрел на прославленного полководца.
– Чего ты ждешь?– спросил Субудай-богадур одного из тысячников.– Поднимай орду! Поднимайте бунчук! Трубите в трубы!!!
И вновь над степью раскатился рев походных труб. Бронированная конница Субудая собралась в мгновение ока.
Субудай-богадур вышел из юрты, приземистый и широкий, кивнул, оглядев тумен.
– Уррагх!!!– возопил один из тысячников, размахивая над головой кривым мечом, и орда подхватила клич:– Уррагх!!! Уррагх!!!
В тот момент, когда конница Субудая рванула вперед, бой русских ратников с монголами достиг предела. Монголы и русские бились так, словно хотели навеки истребить память друг о друге. От могучих ударов мечи рассыпались в руках воинов, копья переламывались как соломинки. А для того, чтобы убить противника одной стрелы не хватало. Сбитые с коней русские бились в пешем строю. Их мечи и огромные топоры выкашивали монголов как тростник.
Джебе-нойон носился над полем брани дьяволом, стрелы и копья урусутов отскакивали от него как от заговоренного. Но его воины гибли сотнями. Вскоре монгольские всадники до того превышавшие русских ратников почти вдвое, выровнялись с врагом по численности. «Это не люди,– хрипел Джебе.– Это степные волки…» Один урусут стоил пятерых бешеных, не ведающих пощады нукеров. Уже после первых минут боя Джебе-нойон понял – монголы столкнулись не с обычными ратниками, а с могучими богатырями, каждый их которых был равен силой Кара-батыру.
Особенно много монголов истребили три урусута: огромный светловолосый гигант, вокруг которого громоздились горы убитых нукеров; высокий старик, бившийся тяжелым обоюдоострым топором; и молодой воин, с поразительной ловкостью сражавшийся двумя мечами. Это были Алеша Попович и Коловратовичи.
Увидев поредевшие ряды тумена, Джебе-нойон взвыл от бешенства и во весь опор помчался на старика-урусута. Его жеребец топтал мертвых и раненых и своих и чужих. В нескольких саженях от старика Джебе-нойон прыгнул с коня и сбил русского с ног. С головы монгола слетел железный шлем. Русский поднялся, глядя в узкие глаза монгола, и тоже сбросил шелом.
Они сошлись в поединке как два барса. Монгол и русский применили все хитрости и всю силу, бились руками и ногами. Но сталь отскакивала от брони, а в кулачном бою они оказались равны.
Наконец русский богатырь изловчился и сжал монгола в удушающем захвате, кости Джебе затрещали от медвежьего объятия урусута.
– Уй!– захрипел он.– Вай-дот…
Джебе-нойон напрягся из последних сил и ловкой подножкой уронил урусута. Они упали на землю. Джебе-нойон изворачивался как змея, но так и не смог вырваться из рук урусутского батыра. В его глазах уже померк свет. Из последних сил монгол принялся шарить по земле. Его рука наткнулась на тяжелый булыжник. Джебе-нойон собрал остатки сил и через плечо с оттяжкой ударил по голове русского и, чувствуя, что хватка урусута слабеет, ударил еще несколько раз.
– Урусутский заговоренный мангус17,– прохрипел Джебе, поднимаясь с земли.
Урусут уже испустил дух, его голова была разбита до крови.
– Батюшка!– страшно и горестно выкрикнул молодой урусутский батыр, бившийся двумя мечами.
Джебе-нойон пристально посмотрел на него. На глазах сына он отрезал у старика голову и потряс ею.
– А-а!!!– закричал молодой воин, опрокидывая монгольских всадников. Он бежал через горы трупов к Джебе-нойону.
И неизвестно, чем бы закончилась схватка Джебе с молодым богатырем, но в этот момент на поле ворвалась лава всадников Субудай-богадура.
– Други мои, стоим до конца!– Разнесся над полем голос Алеши Поповича.
И сеча возобновилась с новой силой.
К вечеру русская рать пала.
Субудай-богадур спустился с кургана на поле, усеянное телами воинов. Монгольского полководца захлестнуло бешенство. К концу битвы от двух прославленных туменов осталось всего пять тысяч: четыре тысячи всадников Субудая и тысяча всадников Джебе.
– Покажите мне русского батыра Поповича,– сказал он, сверля толмача глазом.
Его привели к кургану из тел монгольских воинов, на вершине которого сидел потемневший от запекшейся крови ростовский богатырь.
Вперед Субудая выступил кипчакский толмач.
– Славный батыр!– Перевел он слова монгольского полководца.– Мой непобедимый владыка наделит тебя улусом и туменом отчаянных нукеров. Встань под его бунчук!
В ответ Алеша Попович не произнес ни слова.
– Батыр! Субудай-богадур предлагает мир только один раз! Соглашайся!
– Вяжите его арканами,– приказал Субудай-богадур нукерам. И две дюжины монголов принялись карабкаться по кургану трупов. Они были похожи на летучих мышей.
Алеша Попович поднял голову. Он уже понимал, что пришел его последний час. Собрав остатки сил, поднялся и оглядел поле брани. В живых из русских остался только он. Поле в несколько слоев было завалено трупами зарубленных людей и лошадей.
– Врешь!– неожиданно выкрикнул Алеша Попович, вздымая над головою кулаки.– Жива земля русская!!! Мы еще…
Но закончить не смог, со всех сторон его захлестнули волосяные арканы. Богатыря повалили с ног и как медведя опутали веревками и цепями.
Подвели к Субудай-богадуру.
– Нет, ты не мангус,– задумчиво произнес тот.– Ты – человек, такой как и я из мяса и крови.
– Он не простой батыр,– поклонился ему кипчакский толмач.– Это оборотень – волкодлак18, русичи называют их хоробрами.
– Что значит «хоробр»?– уже с любопытством спросил его Субудай-богадур.
– Они заговоренные,– ответил тот.– Их железо не берет. Убить такого можно только камнем или удавить.
– Дзе-дзе,– с удовольствием произнес монгол.– Ты можешь научить моих батыров быть неуязвимыми от стрел и мечей?– спросил он русского богатыря.
– Убей меня сразу, не томи,– ответил Алеша Попович.
– Что он сказал?– спросил толмача Субудай-богадур.
– Он просит, чтобы ты убил его,– ответил толмач.
Субудай-богадур с удивлением посмотрел на плененного урусута, но через мгновение на его лице отразилась ярость.
– Забейте урусута камнями!– приказал нукерам.– Забейте его, как бешенную собаку! А князей этих собак выведите на дорогу!!!
Он, не оглядываясь, поскакал прочь с поля битвы, уже не прислушиваясь к глухим ударам камней позади себя.
Плененных в сече князей вывели на шлях. Сначала Субудай-богадур хотел пощадить их, но гнев захлестнул его.
– Затопчите урусов копытами коней,– приказал он нукерам и стал бесстрастно смотреть, как монгольские всадники стремительно приближаются к пленным урусутам.
Ни один из князей не дрогнул и не опустился на колени. Всадники сбили их с ног и принялись бешено кричать и нахлестывать жеребцов.
Так оборвалась жизнь полоненных русских ратников.
– Нам пора уходить из этих злых степей,– сказал Субудай-богадур подъехавшему Джебе-нойону.
Тот кивнул в ответ. В то утро пали в бою почти все нукеры его тумена.
К рассвету монголы сложили из павших соплеменников курган, обложили убитых хворостом, бревнами и сухим камышом.
Субудай-богадур и Джебе-нойон взяли по факелу и подожгли курган со всех сторон.
– Бай-аралла, баатр дзориггей! Спасибо, доблестные богатыри!– Оглушительно выкрикнул Субудай-богадур, когда над курганом взвился дым.– Байартай! До свидания!
И в ответ ему орда выдохнула:
– Кху!!! Кху!!! Кху!!! Байартай!!! Байартай!!! Байартай!..
Евпатий обернулся на клич степняков. Он стоял возле могилы отца.
– Прощай, батюшка,– прошептал он, покрывая могилу корзно, плащом отца.– Прости меня…
Он поднялся с колен и медленно пошел по степи в сторону Руси.
А эхо еще долго носило над степью монгольское: «Байартай!..» Уже орда под скрип повозок исчезла за горизонтом. А в воздухе все еще перекатывалось: «Байартай! Байартай! Байартай!» Словно «Прощай!» табунщиков повторяли стаи ворон и галок, тучею кружившихся над полем брани.
Но вскоре Коловрата окликнул знакомый голос:
– Побратим!
Евпатий обернулся и увидел княжича ростовского Василия Константиновича. Тот опирался на сломанное древко копья.
Евпатий подбежал к нему, обнял.
– Живы русичи!– улыбнулся он.– А я, брат, уж и не чаял свидеться с тобой!
– Слава богу, остался жив,– отозвался Василий Константинович.– Оглушил меня татарин. Да видно убитыми засыпало. Так и жив остался. Не ведаю, кто еще из ростовских живой…
– Алешу Поповича как и батюшку моего камнями до смерти забили,– сказал Коловрат.
Василий Константинович отер с лица пот:
– Неужто только мы с тобой выжили?
– Видно не судьба голову здесь сложить,– ответил Евпатий.– Идем домой, брат. Русь нас ждет. Чует мое сердце, это не последняя наша встреча с татарином…
И они пошли в сторону Днепра. За их спинами поднимался столб чадного дыма, там горел курган из тел убитых монголов.
Так в лето одна тысяча двухсот двадцать третьего года погибла на берегах Калки слава русская. Немногие выжили в той страшной брани. Одними из выживших были побратимы: Евпатий Коловрат и князь ростовский Василий Константинович.
И понеслись годы, не уследишь. Весна сменялась летом, лето осенью; начинали дуть студеные ветра, наваливались с полуночного севера зимы. Четырнадцать лет минуло с тех пор, как пали в половецкой степи русские полки в битве с татарской ордой.
Евпатий оженился, обвенчался со своей суженой – Настенькой; пошли у них погодки: Иван да Марья, Василий, Степан, Варвара. Детишки росли здоровыми и сообразительными, радовали глаз родительский. Евпатий отдал их на обучение в греко-славянскую школу.
Князь Василий Константинович тоже женился и со временем сел на стол – княжение в Ростове.
Дружба между побратимами окрепла. Коловрат, выполняя волю рязанского князя Юрия Ингваревича, время от времени навещал названого брата. Вооружившись рогатинами, они поднимали из берлог и с лежанок медведя. А по вечерам, взобравшись на крепостные валы Ростова, продолжали начатый еще по обратному пути с Калки разговор:
– Смутные вести доходят с Дикого поля,– говорил Евпатий.– Будто татары готовятся к новому походу на Русь. А держит их лишь грызня между ханами – власть делят. Хан Чагониз убрался на тот свет, а приемыша достойного не оставил. Ханство свое поделил на княжества, сыновьям да внукам землицу роздал. Среди татар пока что единства нет. А как только один из них подомнет под себя прочих, так и содрогнется Русь. Снова пойдет татарин на нас ордой. А мы с тобой, Василий Константинович, знаем – татарин нас сомнет!
– Не накликай беду, брат,– отозвался ростовский князь.– С нами бог!
– На бога надейся да сам не плошай,– Евпатий умолк на мгновение и снова заговорил:– Ты бы своего дядю – князя владимирского готовил исподволь к скорой брани с табунщиками. Я Юрия Ингваревича нет-нет да начинаю тормошить, чтобы валами крепостными занимался, для городского ополчения оружие ковал. В то лето Господь нашего князя спас, прихворнул он и остался за Днепром, так и жив остался. Не видел он татарина в бою, а мы с тобой видели… Неспокойно у меня на сердце, Василий Константинович. Татарин злобен и бесстрашен, жалости не ведает, кого в полон не возьмет, в огонь да в полымя бросит. В свое время хан Чагониз на полмира замахнулся, мечом да огнем прошел по полуденным, восточным землям. За Камнем19 булгарских князьков потрепал, кипчаков на колени поставил. Точат мунгалы зуб на земли святорусские, точат…
– Ничего, брат, бог дал Руси новых богатырей. Устроим завтра потеху молодецкую, посмотришь на ростовских удальцов!
– Одно плохо,– покачал головой Евпатий.– На Калке русские богатыри без счета головы сложили.
– Но земля то русская жива! Жива, брат!– улыбнулся Василий Константинович.– И мы за нее горой встанем! Живота своего не пощадим!..
– Вот то-то и оно, что только мы горой встанем,– кивнул Евпатий.– А когда татарин к нашим рубежам двинет, поднять бы весь народ от мала до велика! Ибо брань будет страшная, какой Русь еще не знала. Не видели такого ворога былинные богатыри, не видели такого супостата ни князь Игорь, ни вещий Олег…
Было далеко за полночь, свистали в близком лесу птахи. В православном мире царили тишь да благодать. На востоке уже алела заря. Подходила к концу весна рокового для Руси одна тысяча двухсот тридцать седьмого года от рождества Христова.
Не пустое беспокойство одолевало Евпатия Коловрата в этот час. За тысячи верст от ростовских стен и валов царевичи-чингизиды выбирали преемника Чингиз-хана – покорителя вселенной, который поведет несокрушимые монгольские тумены и орды татар в поход на запад к последнему морю.
Как только солнечные лучи озарили небо, взревели походные трубы. Их яростный хриплый рев раскатился над юртами чингизидов. Нукеры, собравшиеся перед юртами, упали на колени, приветствуя восходящее солнце.
Рев труб сотрясал воздух. Шаманы камлали, бросая в огонь подношения для добрых богов и великих духов, задабривали мстительных и вредоносных божеств.
Трон Священного Правителя Чингиз-хана под девятихвостым бунчуком был пуст и ждал преемника.
– Слушайте и повинуйтесь!– зычными голосами выкрикнули глашатаи.– Непобедимые нукеры монгольских туменов, в этот час мы объявляем вам волю Священного Правителя! Слушайте так, словно Непобедимый Чингиз-хан вернулся с небес Тенгри! Так сказал Священный Правитель: «Батыры, этим я повелеваю возвести на трон своего внука, сына Джучи-хана – Бату! Он поведет сыновей монгольской степи на запад к последнему морю! Да покорятся монгольской силе сердца всей вселенной! Да будет так!»
– Да будет так!– отозвались монгольские тумены.– Бату!!! Бату!!! Бату!!!
– «А внуку своему – доблестному Бату я повелеваю во всем слушать советы моего верного нукера – Субудай-богадура,– продолжали читать послание Чингиз-хана глашатаи.– И опираться на опыт моих верных, преданных полководцев, чьи кони вытоптали половину мира. Да обратятся в пыль и пепел враги великой монгольской орды!»
– Да будет так!– отозвались воины.– Кху! Кху! Кху!
Бату-хан – молодой, мощного сложения монгол величественно поднялся со своего места в ряду царевичей-чингизидов и занял трон Чингиз-хана.
– Бату!!! Бату!!! Бату!!!– доносилось со всех сторон.
Бату-хан поднял руку и монгольское воинство рухнуло на колени, простирая руки.
– Батыры!– зычный голос Бату-хана разнесся над степью.– Священный Правитель завещал нам вселенную! И мы выполним его волю! Клянусь именем Непобедимого, мы сотрем в пыль всех, кто воспротивится его воле!!!
– А-а!!!– взревели от восторга монгольские воины.– Бату-хан, мы слышим голос Непобедимого!!!
Бату неожиданно вскочил с трона и выхватил из ножен меч:
– К последнему морю!!!
– К последнему морю!!!– взревела орда.
Орда затопила степь. Воины покоренных народов встали под знамя Чингиз-хана – под серого кречета с черным вороном в когтях. Нет спасения от орды. Все племена, все народы, вставшие на пути – покорены; не покорившиеся – обращены в прах. Монголы не знают пощады, а их владыка не ведает преград.
Еще не забыта память о набеге на половецкую степь – Дикое поле – туменов Субудай-богадура и Джебе-нойона. Услышав о приближении орды, половцы снимаются с кочевий и уходят за Итиль20. Но сейчас у Бату-хана не два тумена, а этот поход не разведка боем, этот поход – завоевание всех земель от севера к югу, от запада к востоку. Как некогда славные предки монголов гунны заставили содрогнуться древний мир, так и монголы принесли из далеких степей завет непобедимого Чингиз-хана.
Когда орда подошла к берегам великого Итиля, нукеры Шейбани-хана атаковали крепостные валы древнего города Булгар. Предки европейских и сибирских татар – искусные ремесленники и сапожники, защищали город отчаянно. Но монголы разрушили крепостные стены, дома, минареты и мечети из китайских камнеметных машин и стенобитных машин – пороков, взяли город приступом, вырезали оставшихся в живых защитников и мирное население и по законам чингизовой «Ясы» три дня грабили некогда богатый и мирный город.
С верховьев Волги плыли по воде распухшие обезображенные трупы защитников Булгара. Бату-хан осадил коня у кромки воды. Позади него на саврасом жеребце громоздился Субудай-богадур.
– Что это?– спросил у него Бату, указывая на тот берег. Громоздились на нем бревенчатые развалины.
– Урусутские сторожевые башни,– ответил старик.– Когда-то в них жили славные батыры, про одного из них – Илью Муромца урусы сложили немало песен.
– Ты говорил мне, что урусы храбрые воины. Почему они бросили башни?– Бату-хан приставил к глазам ладонь, разглядывая бродников, столпившихся на противоположном берегу.– Почему их земля заросла чертополохом, а на речных берегах живут разбойники?
– Среди урусов порядка нет. Их ханы – коназы не могут договориться между собой. Грызутся как псы, никак не могут поделить дедовский пирог.
– Кто был их дедом?
– Коназ Мономах, владыка Киваменя. Подобно Священному правителю он собрал урусутов под свое крыло. Перед его именем трепетал и народ, и другие коназы. Но эти времена стали преданием. Сейчас урусы слабы. Они будут посылать тебе седобородых старцев. Будут предлагать мир и дружбу…
– Не для мира мои нукеры точили сабли!– надменно произнес Бату-хан.– Я превращу урусутские города в пыль, сделаю урусов покорными! Я пронесу имя Священного Правителя до края вселенной!
– В твоих словах я слышу голос Непобедимого,– с почтением произнес Субудай-богадур.
– Эта зима станет последней для урусутской земли,– Бату-хан простер руку над речной волной.– Степь за рекой – наша!!!
За его спиной громоздилась многотысячная орда. Воины непроницаемо смотрели на проплывающие трупы булгар. Кони под ними храпели и вставали на дыбы, в обозах оглушительно ревели верблюды.
Бату-хан подал знак темникам, те кивнули тысячникам, те сотникам. Хрипло взревели трубы, и конная орда начала переправу на другую сторону Итиля. Река потемнела от голов, плывущих коней. Бродники и половцы, увидевшие начало переправы, вскочили на коней и поскакали по лесистым равнинам в сторону древних русских городов.
А с юга шла на Русь огромная грозовая туча, сверкали вдали молнии и прокатывались в поднебесье оглушительные раскаты грома.
На старой поляне, где отец обучал Евпатия воинской мудрости, теперь уже он учил сыновей кулачному бою и владению оружием: луком, мечом и копьем.
Его старший сын Иван – отрок тринадцати лет ловко орудовал мечом, высоко подпрыгивал и разил невидимого противника.
– Молодец, Ванюша!– похвалил его Евпатий и отвязал от луки седла татарский лук, принесенный когда-то с Дикого поля.– Подойди ко мне.
– А что это за лук, батюшка?– спросил его сын.
– Это мунгальский лук,– ответил Евпатий.– Видишь, какой тугой. Этот лук бьет дальше и сильней нашего. Мунгалы на скаку сбивали стрелами ратников. Их стрелы латы насквозь пробивают.
Иван взял в руки лук и попытался натянуть тетиву.
– Так у тебя не получится,– улыбнулся Евпатий.– Мунгалы тетиву не натягивают, а держат на ней стрелу, и растягивают сам лук.
Евпатий несколько раз показал сыновьям, как это делается. Покачал на руке монгольскую стрелу с приделанной глиняной свистулькой и пустил ее в ствол вековой сосны. Стрела с воем впилась в дерево, разбрызгивая вокруг сосновую кору и щепу.
– Ух-ты!– выдохнули мальчишки и принялись по очереди натягивать монгольский лук.
Евпатий с улыбкой смотрел на них.
За чащобой слышалась песня, девки собирали по берегам лесных речек обожженную первыми морозами калину. Листья осыпались с берез и кленов. Страда давно закончилась. Хлеба обмолотили и ссыпали зерно в закрома. Над Рязанью с утра до ночи плыл колокольный звон. Пришла пора вести под венец сыновей и дочерей.
И в нескольких верстах от города слышен был малиновый звон рязанских колоколен.
Младшие сыновья Евпатия принялись биться на палках, а старший продолжил упражнения с мечом.
– Господи,– прошептал Евпатий, прислушиваясь к песням, доносившимся из лесу, к колокольному перезвону и шуму ветра в сосновых кронах.– Господи, благослови! Жива Русь…
Домой возвращались полевой дорогой. В небе густо летели косяки перелетных птиц. День был теплый, ласковое осеннее солнце радовало.
К Евпатию подбежал младшенький Стёпка:
– Тятя. Расскажи про Добрынюшку!
Евпатий улыбнулся:
– Слушайте, богатыри! Долго ли, коротко ли сказ сказывается, слово к слову складывается. А во времена не столь давние вырос в Рязани-городе удалец-молодец Добрыня-свет-Никитич! Ростом вымахал в сажень и силушкой бог не обидел. А задира да просмешник был, не приведи Господь! То одного словом заденет, то другого. Но кто его на похвальбе не ловил, в честном бою одолеть не смог! Одного славного удальца Добрыня побил, другого. И пошла по земле русской молва, де живет на Рязани молодец, равных которому нет. Услыхал об этом старый Илья Муромец и решил проведать Рязань. Посмотреть, что за богатырь на Руси появился. Приехал в город крестьянин крестьянином, никто его не узнал. Привез на подводе кадушек с солеными огурцами, торг на рынке ведет, а сам слушает, что про Добрыню Никитича говорят. А говорят про него разное, кто за удальство хвалит, кто за озорство корит. Призадумался Илья Муромец. Какой же Добрыня богатырь, коли озорства от него больше? Богатырь за Русь на дальних рубежах горой встает, ворогов бьет. А Добрыня только по кабакам шляется да бахвалится. А тут, как на грех Добрыня на рынок пожаловал, начал озоровать, добрых молодцов задирать. Не выдержал тут старый Илья да и встал ему поперек дороги. «Что это ты, старина, на меня так бойко глядишь?»– усмехнулся Добрыня Никитич. «А вот то и гляжу, что ты отца своего с матерью позоришь, с лихими людьми хороводы хороводишь!»– ответил Муромец. «Шел бы ты, старик, покуда цел. Я ведь богатырь рязанский, а не какой-нибудь пострел!»– сказал Добрыня Никитич. «Вот уж насмешил ты меня!– расхохотался старый Илья.– Много скоморохов я видал. Видно и ты из таких. А коли не брешешь сейчас, так пойдем за вал и вволю потешимся там!» От таких речей старика Добрыня онемел. А потом, как захохочет и говорит: «Ну, пойдем, коли напросился сам!» Вышли они за крепостные ворота, народ за ними валом валит. Добрыня все на смех принял. Но как бороться начали, улыбка с его лица сошла. Боролись Добрыня с Ильей Муромцем с утра до вечера. Добрыня уже смекнул, что с богатырем сцепился. А Илья Муромец на себе почувствовал силу Добрынюшки. Уж вечер наступил, блеснул на небе месяц, а богатыри все сшибаются, как две грозовые тучи. И вдруг окликает их из темноты человек: «Не пора ли вам на мировую пойти, славные удальцы, русские богатыри?» Илья Муромец с Добрыней замерли и видят, как из темноты выходит князь рязанский Юрий Ингваревич. Поклонились ему в пояс. А он им и говорит: «Время ли ссориться русским богатырям? Я, Добрыня Никитич, давно уж с тобой потолковать хотел. Пора тебе свою силушку да удаль богатырскую во благо Руси принести». «И я с тем же приехал к нему»,– кивнул Илья Муромец. «Да кто ж ты будешь?»– спросил его князь. «Муромец я, светлый князь, Илья Иванович»,– сорвал Илья с себя колпак крестьянский, и народ охнул! Поклонился ему в ноги Добрыня Никитич: «Знал я, что не простой удалец мне встретился. Да не знал, что то был сам Илья Муромец! Прости меня, батюшка, за мое озорство великое. Как скажешь теперь, так и поступлю!» – – «Силушка в тебе, Добрынюшка, богатырская! Ждет земля русская еще одного защитника. Ждут тебя, Добрынюшка, дальние рубежи на Диком поле! Слушай, честной народ, появился у земли русской защитник, а звать его будут Добрыня Золотой пояс!»– и с этими словами старый Илья протянул Добрыне Никитичу золотой пояс, который сорвал когда-то с Тугарина поганого…
И вдруг горло у Евпатия пересекло резкой болью – вспомнил последние минуты Добрыни Никитича. Вспомнил, как богатырь поднял на копье Кара-батыра, и как сам богу душу отдал.
– Что с тобой, тятенька?– спросил его Стёпка.
Евпатий перевел дух:
– Все хорошо, сынок. Когда-нибудь я вам расскажу не былину, а быль – как Добрыня Никитич бился с татарином…
Древняя Рязань громоздилась вдали каменной глыбой. Ее стены помнили своих богатырей.
В воротах встретила их Настасья Вадимовна. В руках ее было лукошко спелых яблочек. Евпатий приобнял ее:
– От кого путь держишь, горлица?
– От батюшки иду,– улыбнулась Настасья Даниловна.– Нынче яблок видимо не видимо.
Евпатий взял одно из лукошка.
– А в лесу как хорошо,– тоже с улыбкой произнес он.
– Мама-мама,– раздался во дворе крик младшей дочурки Вареньки.– Стёпка из лесу змейку принес!
– Вот сорванец,– улыбнулся Евпатий.
Они зашли на двор. Дети столпились над кадкой, по дну которой лениво ползал небольшой уж. Евпатий направился к ним, хотел пожурить сынишку. Но в этот момент за воротами раздался перестук копыт.
– Евпатий!– раздался голос княжеского дружинника Николы Волка.– Князь тебя зовет. Дело срочное!
Не слезая с коня, говоривший заглянул во двор. Коловрат подошел к нему:
– Что стряслось?
– Татарва через Волгу перешла,– вполголоса произнес вестник.– Булгар взят, вырезали всех от малого до великого… Орда у татар несметная, на Рязань идут… Поторопись.
Евпатий вышел за ворота, проводил взглядом дружинника, пустившего жеребца в галоп.
На город медленно опускался осенний вечер.
– С чем Никола пожаловал?– спросила Евпатия супруга. Она тоже вышла за ворота.
– Беда Настенька. Татары на город идут.
– Господи, что же будет то?!
– Сеча будет, если князь не договорится с ханами татарскими,– ответил Евпатий.– Стены рязанские крепки, да и князь наш к набегу табунщиков готов. Поднимем ополчение… Еду на княжий двор. Не жди меня, всю ночь судить-рядить будем.
Евпатий скакал по рязанским улицам и подмечал, что народный сполох по городу еще не прошел. Рязанцы ведать не ведали о надвигающейся с Дикого поля беде. Еще не докатилась до рязанской земли волна сбегов из разоренных татарами половецких и булгарских городов и поселений.
Поднявшись к княжеским палатам, Евпатий оглянулся на город. С восточной стороны поднималась сумрачная снеговая туча, точно орда принесла с собой зиму из-за Каменного пояса. И тотчас с востока дохнуло студеным ветром. Сорвало с деревьев пожелтевшие листья и закрутило над дорогою вихрем.
Евпатий осадил коня возле княжеского крыльца. Чадь21 принял из его руки повод, и Евпатий поднялся в палаты князя Юрия Ингваревича.
У парадного притвора его встретил княжич Феодор Юрьевич:
– Здрав буде, Коловратович! В недобрый час мы встретились, орда из половецкой степи навалилась.
– Нам с мунгалами не впервой биться!– ответил Евпатий.– Били татар и снова побьем, если они слов не послушают!
– Молод я был для той славной сечи,– с сожалением произнес Феодор Юрьевич.– Но знаю, что мунгалы воины искусные и бесстрашные. И драться с ними тяжко.
– Потому и тяжко, князь, что один с пятерыми бьешься. А на всякие хитрости и подлости татарин горазд. И пощады от него не жди. Рать киевскую они обманом изничтожили: обещали мир, а как киевляне оружие побросали – зарезали всех.
В этот момент дверь за их спинами отворилась и в проеме показалась огромная фигура юного рязанского удальца Микулы Буслаевича.
– Мир дому сему,– пророкотал он.– Князь меня звал!
– Проходи в гридницу княжескую, Микула Буслаевич,– Феодор Юрьевич пожал богатырю руку. Рядом с ним он, довольно крупный мужчина, казался отроком.
Микула Буслаевич узнал Евпатия:
– И ты здесь, Коловратович?! Знать ждет нас потеха ратная!
– Скоро ты вволюшку погуляешь, Микула Буслаевич,– кивнул Евпатий.
Они прошли в княжескую гридницу, а Феодор Юрьевич остался на крыльце встречать прибывающих со всей Рязани ратников и бояр.
