Девин Мэдсон
Мы обнимем смерть
* * *
Будто сами боги развели для него тучи, Гидеон вышел на рассвете без надоедливого дождя и царственно встал на крыльце, пока левантийцы собирались в сыром, обволакивающем тумане. Мои Клинки стояли по обеим сторонам лестницы, в дверях и в стратегически важных точках двора. Не все из них были из рода Яровен, к чему я не сразу привыкла. В охрану Гидеона вызвались Клинки из разных гуртов, но большинство было из рода Охт – подобно Йисс, они следовали за Гидеоном с той же пламенностью, как чилтейцы за своим Лео Виллиусом.
Встав позади и слегка в стороне от Гидеона, я хорошо видела собравшуюся толпу.
– Клинки великой Левантийской империи, – возвысил голос Гидеон. В наступившей тишине все внимание было приковано к человеку на ступенях. – Мы слишком долго были в Кисии рабами, но сегодня исполняется семь дней с тех пор, как мы избавились от своих хозяев и стали свободными. Не просто воинами, целителями и охотниками степей, но предводителями новой империи, нового мира. Мира, где нас не будут выслеживать и убивать, где мы станем неотъемлемой частью нового целого.
Покой утра нарушил шквал ритмичных хлопков, но Гидеон поднял руки, и тот стих.
– Семь дней свободы стоит отметить, – продолжил он. – Но предстоит еще долгий путь, прежде чем наши дети смогут назвать эту землю своим домом. Мы победили в битве, разбили своих рабовладельцев, но вокруг остались враги, и нужно показать нашим новым братьям-кисианцам, что они в безопасности под левантийским владычеством. Мы – не жестокие хозяева вроде темпачи или корунцев. Мы не живем в роскоши, когда другие голодают. Мы заботимся о своем гурте, как всегда это делали, только теперь он стал намного больше. Так что не смотрите на кисианцев как на врагов, смотрите на них как на братьев, как на сестер, на вашу кровь.
Послышался ропот голосов, беспокойные шорохи. Мой взгляд метался по толпе в поисках очагов недовольства, как некогда я искала их среди своих Клинков. Ни один предводитель не может стоять на скале, не глядя на бурное море внизу.
– Мы все разгневаны тем, что сотворили с нами чилтейцы, но сейчас не время мстить, не время окропить наши раны их кровью. Время строить, исцелять, набираться сил для боя, который мы вскоре дадим им. А пока давайте заново построим наши святилища. Нашу жизнь. Давайте поприветствуем новую кровь и поделимся нашим укладом с миром – и все станем от этого только сильнее.
Никто не захлопал, но его слова будто наполняли собравшихся левантийцев, как каждый вдох наполнял его грудь. Он обещал кровь и возмездие, но сначала он обещал жизнь. Поняли ли они в полной мере его слова или нет, но вид горделиво стоявшего Гидеона не мог не воодушевлять.
– Мне не построить великое будущее без вас, – сказал он, протянув к толпе руки. – Вы нужны мне. Все вы. Мы должны вместе сражаться за наше будущее, за величие Левантии.
Он поднял обе руки, и приветственные крики перешли в скандирование его имени, кулаки отбивали удары в туманном утреннем воздухе.
– Гидеон! Гидеон! Гидеон!
В тот момент он был для нас таким же богом, как Лео для своего народа, и мы верили, что можем достичь чего угодно.
Пока в плечо Гидеона не вонзилась стрела. Он пошатнулся, и я что-то закричала, пытаясь оттолкнуть его с пути. Сапоги поскользнулись на влажных ступенях, и я упала на него, когда вторая стрела ударилась о камень.
В толпе поднялись крики, мои Клинки поспешили окружить раненого императора.
– Найдите, откуда прилетела стрела! – крикнула я никому конкретному. На верхней ступеньке Гидеон с шумом втягивал воздух, пытаясь замедлить дыхание и подняться на ноги. – Нужно отвести тебя внутрь, – сказала я. – Приведите… – Я осеклась, не зная, кому из целителей можно довериться, когда всего мгновение назад левантийцы, казалось, наконец ощутили единство. – Тебе туда нельзя! – я встала перед Гидеоном, когда он попытался протолкнуться мимо моих Клинков. – Кто-то только что пытался тебя убить.
– Именно поэтому… я…
Позади раздался топот, и я успела оттолкнуть Гидеона, когда на лестницу запрыгнул левантиец, прорвавшись сквозь строй моих Клинков. С безумными глазами он бросился на меня с обнаженной саблей, приложив меня головой об дверной косяк. Перед глазами заплясали светлые пятна. В этот момент у него были все возможности убить меня, и я понимала, что все кончено. Но общий шум нарушил звук рубящего удара, за которым последовал предсмертный хрип. Левантиец стоял возле меня, по его подбородку стекала кровь, из широко раскрытых глаз уходила жизнь.
Гидеон вытащил свою саблю из живота нападавшего, и труп упал ему под ноги. Никто не говорил. Никто не шевелился. Наконец Гидеон жестом приказал моим Клинкам расступиться, отчего стрела в его плече задрожала. С побелевшими от гнева и боли губами он вновь повернулся к своему народу.
– Это, – указал он на тело, – не мы. Где бы мы ни жили. Где бы ни умирали. Какова бы ни была наша цель, это не мы. Мы не убиваем во тьме. Мы не наносим удар в спину. Я – ваш предводитель до тех пор, пока кто-нибудь не бросит мне вызов, – он поднял обе руки и обвел ими собравшихся, снова заставив стрелу затрепетать. Лишь плотно сжатая челюсть выдавала боль, когда он протянул ко мне руку. – Твой нож, капитан.
Все смотрели, как Гидеон берет нож из моих рук. Без всяких церемоний он опустился на ступеньку и прижал острие к шее нападавшего, по его коленям потекла кровь.
– Мы выше этого, – сказал он, начав отрезать голову. Каждое мгновение стоило ему собственной крови, но он не останавливался. – Мы сильнее. Мы – левантийцы.
Глава 7
Мико
Китадо становилось все хуже. Я зашила рану на его руке и ноге, но зияющий порез на боку был слишком велик. Китадо требовалось время, которого у нас не было, и отдых, который мы не могли себе позволить. Можно было только очистить рану теплой соленой водой, как рекомендовали левантийцы, и хорошенько перебинтовать. Этим занялся юный левантиец Тор, перевязав грудь генерала с гораздо большим мастерством и аккуратностью, чем я ожидала.
От хижины дровосека мы поскакали на восток и под прикрытием туч и темноты пересекли Ивовую дорогу, и никто нас не видел, не считая птиц и лягушек. На другом берегу тянулась открытая местность, и мы ускорили темп, обдувающий лицо ветер смягчал бесконечные укусы дождя. Но все перекрывал нарастающий страх.
За мной охотятся на собственной земле. Если в ближайшее время я не найду союзников, я не только погибну, но, что гораздо хуже, провалю все задачи, которые на меня возложены.
Сян остался единственным вариантом.
Китадо согласился с этим, но я наблюдала за ним с тревогой. Время от времени его голова падала на грудь, и бритый левантиец Рах всегда подводил своего коня к Китадо, чтобы узнать, как он, хотя и не говорил на нашем языке.
Я боялась расставаться с левантийцами, зная, на что они способны, но ни секунды не надеялась, что они пойдут с нами, разве что с помощью угроз. Но они пошли. Я тысячу раз чуть не спросила Тора, по какой причине, но всегда проглатывала слова, поначалу потому что боялась спугнуть ценных заложников, которых могла использовать в качестве ставки, если светлейший Бахайн больше не хранит мне верность, а потом я просто боялась остаться в одиночестве. Пусть они и левантийцы, но они скакали впереди и в арьергарде нашей странной кавалькады, словно стражи, помогали устроить лагерь по вечерам и заботились о Китадо. И с каждым днем в моей душе разгоралась невольная благодарность, которую я не осмеливалась показать.
Но почему они поехали с нами? Может, они считают меня своей пленницей? Или их кодекс чести требует вернуть долг? Судя по их поведению, ни то и ни другое. Вообще-то единственный разумный ответ заключался в том, что они следуют за моей лошадью – лошадью Раха. Тор не хотел, чтобы я скакала на ней.
– Ты не можешь взять левантийского коня, – сказал он, когда я вошла в амбар дровосека, держа в руках тяжелые седельные сумки.
Я бросила сумки и ответила на его мрачный взгляд, положив руку на рукоять меча.
– Вот как?
– Даже если ты меня убьешь, то все равно не должна брать левантийских лошадей, – произнес он, явно довольный собой. – Они не станут терпеть никаких других седоков, кроме левантийцев.
И тут заговорил Рах, их диалог состоял из резких слов и шипящих звуков, а я тем временем рассматривала огромного коня, о котором он так беспокоился. Выглядел тот как обычная лошадь, только крупнее и сильнее. Даже седло и уздечка такие же, только несколько необычных, на мой взгляд, узлов и украшений. Может, он считает, что никто другой не способен скакать на таком огромном коне?
Я сжала поводья. Лошадь попятилась и дернула головой, чуть не оторвав меня от земли. Юноша перестал спорить со своим товарищем и ухмыльнулся.
– Я же говорил, что они не позволят на них ездить. Они только для левантийцев.
Рах показал на другую лошадь. Они снова возбужденно заспорили, Рах распалился, как когда пытался отрезать дровосеку голову. Он ударил себя кулаком в грудь и произнес что-то с большой страстью, от его слов юноша понурил голову со стыда. Рах говорил уверенно и пылко, и на мгновение я снова увидела Танаку, стоящего в тронном зале, как он обращался к толпе, изливая душу, пока не лишился головы.
Мое смущение оттого, что я присутствовала при такой выволочке, только усилилось, когда Рах подозвал меня жестом. Я предпочла потупиться, чем стать свидетельницей неловкости Тора, но в конце концов Рах подвел ко мне вторую лошадь, разговаривая с ней по пути, как с непослушным ребенком.
– Дзиньзо, – сказал он, указывая на большого коня.
Тор закатил глаза.
– Это конь Раха, его зовут Дзиньзо. Рах сказал, что Дзиньзо позволит тебе ехать на нем, если хозяин будет рядом.
Последовала еще одна перепалка по-левантийски, но Рах покачал головой. Через несколько секунд молчания переводчик продолжил:
– Он будет держать Дзиньзо под уздцы, пока ты попробуешь на него сесть. Другие лошади не позволили бы тебе этого, но Дзиньзо позволит с разрешения Раха. Твоему спутнику лучше ехать на кисианской лошади. Она смирная и доставит меньше хлопот с его ранами.
Вокруг раздавались такие успокаивающие звуки – звон упряжи, фырканье лошадей, топот копыт по сену. Лошадь была крупнее, чем боевой конь Кина, но, не обращая внимания на скручивающий живот страх, я схватилась за луку седла и подняла ногу к стремени.
Дзиньзо фыркнул и передвинул ногу, но Рах крепко держал его за уздечку, пока я забиралась в седло. И пока Рах вполголоса напевал что-то своему коню, Тор не произнес ни слова. Он снова нахмурился и не смотрел в мою сторону.
Наконец Дзиньзо успокоился. Тревожное напряжение никуда не делось, но когда Рах отступил, его конь меня не сбросил. Еще через несколько минут Рах снова сделал шаг назад, и с кивком, подозрительно похожим на поклон, вручил мне поводья, перебросив их через голову коня. Когда Рах отошел еще дальше, а Дзиньзо взбрыкнул, вскинув голову, мое сердце застучало в паническом ритме.
– Рах говорит, ты должна успокоиться.
Я прекрасно умею ездить верхом, и напряженно выпрямилась.
– Отойди, – сказала я.
Подавив всепоглощающий страх, я стиснула бока Дзиньзо коленями и послала его вперед шагом. Он слегка возмутился, тряхнув головой, но вышел из пыльного и сухого сарая под дождь. Там он ускорился, и мой страх уступил место радостному возбуждению. Он двигался с такой легкостью, в его мышцах ощущалась такая затаенная мощь. В этом седле я могла позабыть обо всех неприятностях. Чувствовала себя неуязвимой. Неудивительно, что левантийцы вели такой образ жизни. И так сражались. И так умирали.
* * *
Мы остановились у святилища Отобару, где обычно отдыхали императоры из династии Отако. Когда-то святилище было местом паломничества, а теперь затерялось где-то в лесах между Симаем и Цилинем, почетный караул гвардейцев, который когда-то его охранял, был распущен задолго до моего рождения. Могилы заросли травой, статуи потрескались, и хотя, судя по всему, за последние годы здесь не единожды разбивали лагерь, кострища затянула трава, а цветы канашими раскисли под дождем.
Рах затоптал целую их горсть одной ногой, спрыгнув с седла. Я чуть не рявкнула на него, чтобы вел себя осторожнее, потрясенная тем, что кто-то может наступить на эти цветы. Я могла бы объяснить подробно, но левантийцы все равно вряд ли поймут.
Я преувеличенно аккуратно переступила через цветы, подыскивая место, куда можно привязать Дзиньзо. Рах оставил свою лошадь пастись свободно, указал на святилище и заговорил.
– Это священное место? – перевел Тор.
– Да, – ответила я. – Это храм Ци. И место последнего упокоения императоров.
Тор перевел ответ, и Рах кивнул. Он отвязал заляпанный кровью мешок с седла и отнес его к святилищу.
Китадо соскользнул с лошади, но его колени тут же подогнулись, и он свалился в высокую мокрую траву. Я подошла к нему, но он покачал головой.
– Генерал, – сказала я. – Вы не можете отказать мне, когда выпала возможность осмотреть ваши раны.
Он выдавил мрачную улыбку.
– Вы прекрасно меня зашили, – сказал он, показывая на порез на руке. – Что бы сказала госпожа Йи, увидев, что вы зашиваете кожу вместо шелка?
– Чтобы проткнуть ее иглой и вытащить нитку с другой стороны, требуется та же ловкость, та же… сила. Но я не позволю вам прятаться за спину госпожи Йи. Вы отлично знаете, что я хочу посмотреть не на эту рану.
– Но увидите только ее, ваше величество.
Он гордо вздернул острый подбородок.
– Хорошо, генерал. Пока что вам ничто не грозит. Могу я хотя бы устроить вас поудобнее?
Китадо посмотрел на свою лошадь и поклажу, и перед его глазами явно бушевала мысленная борьба.
– Мне неприятно просить вас о чем-либо, ваше величество, но, похоже, я не сумею сам позаботиться о лошади и разгрузить ее. Если кто-то из левантийцев…
– Я сама могу отнести сумки и поухаживать за лошадью, друг мой. Разве я не доказала, что сделана из плоти и крови, а не из фарфора и золота? Я на многое способна, не только быть императрицей.
– Вы всегда были добры ко мне, ваше величество.
Если бы я не засмеялась в ответ на беззвучные извинения, стоящие в его глазах, то непременно разрыдалась бы.
У подножия широких ступеней храма находился старый каменный алтарь, Рах опустился в грязь на колени перед ним и, держа в руках отрезанные головы, начал заунывно петь. Прямо как разговаривал с Дзиньзо – это была мелодия, которая становилась то громче, то тише, с поэтическим ритмом, напоминающим какой-то потусторонний язык. В каждом слове слышалось горе и в то же время радость, наполняющая мое сердце надеждой.
– Что он говорит? – спросила я, глядя на Тора, который занимался лошадью.
– Это погребальная песнь. Он молится и выпускает каждую душу обратно в мир. Погребальная песнь необязательна, но, поскольку это не алтарь Нассуса, Рах сначала хочет привлечь внимание богов.
– Нассуса?
– Это бог смерти. Он всегда с нами. Нас клеймят во имя его, чтобы мы всегда знали, какую жертву приносим. Мы – Клинки и охотимся, чтобы ваши руки были чисты. Мы – Клинки и убиваем, чтобы ваши души были легки. Мы – Клинки и умираем, чтобы вы жили.
– А головы?
От моего вопроса пыл Тора сменился мрачным взглядом.
– Чтобы души можно было отнести в священное место и отпустить. Если этого не сделать, они навеки застрянут в этом мире, в клетке собственной плоти, и никогда не возродятся. Бесчестье оставить душу прозябать здесь, даже душу врага.
Генерал Китадо зашевелился на своем ложе из глины и цветов.
– Прозябать?
– Оставить ее здесь. Неспособной к перерождению. Вот почему он хотел отрезать голову дровосеку.
Тор говорил это и тогда, но я была слишком разъярена из-за жуткого зрелища и боли женщины, чтобы задуматься о его словах. Я сидела рядом с женой дровосека, пока она укладывала тело. Я зажгла благовония. Молилась вместе с ней и предложила возмещение, которое пока не могла заплатить, но она лишь сказала: «Благодарю вас, госпожа» и «Вы так добры, госпожа», а выглядела так, будто и сама внутренне мертва. Несмотря на ее горе, я торопилась. Оставаться было опасно, и все же вина приковала меня к этому месту, как бабочку пришпиливают иголкой к доске. Министр Мансин пожертвовал собой, чтобы я выжила и однажды могла дать бой, но, куда бы ни шла, я везде несла своему народу лишь смерть.
Все это время Рах ковылял по двору, ухаживал за лошадьми и отрезал головы. Он складывал их в мешок, и кровь сочилась сквозь мешковину. Слишком много работы ради трофеев, которые сгниют к концу дня.
– Но почему головы? – снова спросила я, скользнув взглядом по Раху, который стоял на коленях перед алтарем и напевал. – Почему не пальцы? Они весят гораздо меньше.
Тор осклабился.
– Какой смысл отрезать пальцы? Разве что забавы ради. Душа находится в голове, а не в руке, ноге или носу. Вот почему мы носим раскрашенное клеймо на затылке.
– Но у тебя нет клейма. И голову ты не бреешь. Почему?
На краткий миг он встретился со мной взглядом, а потом повернулся обратно к лошади, так и не ответив. Я посмотрела на Китадо, вымокшего не только от дождя, но и от пота, и он едва заметно покачал головой.
Больше я не стала задавать вопросов.
* * *
Пока генерал Китадо отдыхал, Рах разжег костер из собранного Тором хвороста. Я была против, но стены в храме были каменные, а нам нужна была горячая вода, и потому я сдалась, понадеявшись, что никто не заметит дым, просачивающийся из-под крыши храма.
Я внесла внутрь седельные сумки и поставила котелки, чтобы набрать дождевой воды, но левантийские лошади не позволили мне ими заняться, даже Дзиньзо, хотя я весь день скакала на нем. Мне страшно не хотелось оставлять эту работу Тору, но лошади не дали мне выбора. Юный левантиец пошел обратно в лес за дровами, но вскоре вернулся с пустыми руками и с привычной уже хмурой миной объявил:
– Сюда приближаются люди.
Я напряглась.
– Люди? Какие?
Он пожал плечами и нетерпеливо взмахнул рукой.
– Не знаю. Люди. Кисианцы.
– Кисианцы? С какой стороны?
– Они на дороге, направляются сюда.
Трудно сказать, что больше завладело моими мыслями – страх или радостное предвкушение. Люди принесут новости, но люди могли и доставить неприятности.
– Мне их убить? – спросил Тор настолько беззаботно и с явным желанием помочь, что я не сразу осознала значение его слов.
– Убить? Нет! Не убивай их, то есть… пока не надо. Что плохого они нам сделали, почему ты вдруг решил их убить?
Тор покраснел и снова угрюмо нахмурился.
– Вы же скрываетесь. Убить тех людей было бы безопаснее, – с легкой обидой объяснил он. – Или мне пойти с ними поздороваться? Уверен, это произведет впечатление.
Он показал на свое лицо, и был прав. Объяснить кому-либо, почему два левантийца путешествуют с двумя кисианцами, было бы подвигом.
– Далеко они отсюда?
– Могут быть здесь с минуты на минуту.
Я коснулась чехла с Хацукоем.
– Вооружены?
И снова он нетерпеливо пожал плечами.
– Точно не скажу, но ведь ножи нетрудно спрятать.
Я чуть не рявкнула, что и сама прекрасно это знаю, но вместо этого указала на лошадей.
– Они не позволили мне ими заняться. Сделай все необходимое и…
С дороги послышались голоса и топот копыт, и я едва сдерживалась, чтобы не вытащить лук из-за спины. Ведущая к святилищу Отобару дорога здесь и заканчивалась. Старый путь паломников еще носил следы былой славы – потрескавшиеся и потемневшие от непогоды статуи, выбитые на камнях изречения и заросшие цветочные клумбы, когда-то наверняка великолепные.
К нам приближались три молодых человека, их лошади были нагружены поклажей.
– Добрый вечер, – выкрикнула я. – Вы хотите передохнуть в святилище?
– Вечер добрый! – отозвался один из путников. – Именно. В округе не найти другого укрытия, неудивительно, что в такую погоду мы оказались здесь не в одиночестве.
– Разумеется. – Я подождала, пока они приблизятся, и добавила: – Надеюсь, для вас не составит неудобств разделить с нами кров.
Предводитель отряда, явно состоятельный молодой человек, судя по лошади и одежде, улыбнулся и уважительно поклонился.
– Конечно, госпожа. В такие трудные времена все мы должны держаться вместе.
Он оглядел поляну, и хотя генерала Китадо не было видно, он отдыхал внутри, но Рах и Тор занимались своими делами, опасливо поглядывая на вновь прибывших.
– Эти левантийцы нам не враги, – сказала я, предвосхищая вопрос. – Какую бы роль они ни играли в чилтейском вторжении.
– Их принудили в этом участвовать, – пробормотал один из путников – юноша с изящно постриженной бородкой, делящей подбородок пополам. – А еще они – наши освободители.
– Да, – согласился третий, удивив меня едва сдерживаемым пылом. – А если им доверяет сам доминус Виллиус, то и нам негоже в них сомневаться.
Эти слова как будто ставили финальную точку в разговоре. Все трое спешились и начали обустраиваться на ночь. Я уставилась на них, пытаясь осознать значение сказанного. Это была какая-то бессмыслица, но я сообразила, что они поклоняются Единственному истинному Богу – никаких семейных символов, одежда простая, хотя и сшита у хорошего портного, и каждый носил серебряное ожерелье на шее. У двоих оно было спрятано под одеждой, а у бородатого серебряная маска гордо висела напоказ поверх одежды.
Вера в Единственного истинного Бога никогда не была популярна при дворе. Кисианцы обычно скрывали веру в него – уж слишком просто было приравнять ее к предательству и поддержке врагов. Мир состоит из нюансов, но жизнь при дворе научила меня, что власть имущие должны убеждать народ в том, что это не так. Мы и они, хорошее и плохое, правильное и неправильное – самые мощные послания всегда проводят резкую границу.
– Ты сказал «доминус Виллиус»? – спросил Тор, когда Бородач заносил свою поклажу в ворота храма.
Юный кисианец поднял брови, несомненно удивившись, что Тор говорит на нашем языке.
– Да. Мы слышали о его возрождении и как раз идем в Когахейру, чтобы присоединиться к нему.
– Возрождении?
Кисианец опустил тяжелую сумку и выпрямился, слегка хрустнув суставами.
– Единственный истинный Бог благословил его новой жизнью, окончательно доказав истину, в которую все верили, что доминус Виллиус – Вельд Возрожденный. Мы идем, чтобы служить ему, как велит долг всем последователям Истинной веры.
Прежде чем Тор успел задать вопрос, Рах обернулся от костра.
– Лео?
За этим последовал напряженный разговор – сидящий у огня Рах подался вперед, указывая на вновь прибывших, а Тор что-то ворчал в ответ, и я вспомнила доминуса Виллиуса на вершине холма у Рисяна, в окружении левантийцев. Похоже, они высоко его ценили, предпочитая охранять лично, а не доверять эту задачу чилтейцам.
Что бы ни встревожило Раха, он хмуро замолчал, и путники стали раскладывать свои пожитки в другом углу святилища. У меня была уйма дел, но, когда Тор пошел обратно к лошадям, я просто тупо стояла на месте, как будто застряла меж двух миров. Они не знали, что я их императрица, их богиня, но все равно – они ведь ехали к императору-левантийцу и поклонялись чилтейцу. Неужели все кисианцы вскоре станут такими, если у меня ничего не выйдет? Если империя падет? А может, уже слишком поздно?
Нас и самих нельзя было назвать болтунами, но когда к нам присоединились трое паломников, в тот вечер у костра установилась такая глубокая и неловкая тишина, что мне хотелось поскорее избавиться от соотечественников. Пусть я и не понимала языка или традиций левантийцев, но они вели себя разумно. А в присутствии кисианских адептов Единственного истинного Бога мне становилось не по себе.
– У нас есть вино, мясо и хлеб, и мы с радостью ими поделимся, – сказал тот, которого я сочла их предводителем. – Помощь ближним приносит нам радость.
В доме дровосека генерал Китадо показал мне, как размять оставшийся рис и превратить его в лепешки, завернутые в вощеную бумагу. Больше у нас ничего и не было, а путь предстоял неблизкий, так что я с невольным облегчением приняла дары, не предложив ничего взамен. Не слишком гостеприимно, но со мной было двое раненых и предстояла долгая дорога.
Мясо и хлеб оказались свежими, и стоило мне увидеть разложенную у костра провизию, как у меня потекли слюнки. Сколько уже дней я не ела нормально?
Рах указал на мясо и вполголоса заговорил. Тор ответил, нетерпеливо пожав плечами. Диалог продолжился, и, понаблюдав за ними какое-то время, паломники тоже начали тихо переговариваться о том, за сколько дней они доберутся до Когахейры. Они еще спорили на эту тему, когда Тор взял ломоть лепешки, какие обычно делают чилтейцы, положил на нее мясо и свернул. Он показал полученный рулет Раху, который одобрительно кивнул, и передал генералу Китадо, сидевшему у стены храма в нескольких шагах от костра.
Мои щеки вспыхнули от стыда за то, что я не позаботилась о нем сама, слишком уж была поглощена наблюдением за странными путниками. Генерал Китадо поблагодарил молодого левантийца, явно не заметив, что указания тому дал Рах.
– Давно вы устроили здесь лагерь? – спросил предводитель паломников, хотя ответ и был очевиден.
– Сегодня вечером, – ответила я, понимая, что на самом деле они хотят знать, кто я такая и куда мы направляемся.
Подозревали ли они? Я их не знала, но если они пришли из Мейляна, то могли меня узнать.
Я поменяла позу и тему разговора.
– Вы сказали, что идете к доминусу Виллиусу в Когахейру. Не боитесь идти туда, ведь там левантийцы?
– Истинная вера поглощает страх, сударыня, – ответил молодой человек, коснувшись спрятанной под простой одеждой подвески. – А кроме того, наш император-левантиец принес присягу по кисианскому обычаю и собирает союзников, у него нет причин портить с нами отношения.
Принес присягу и собирает союзников. Слова кольнули ледяным страхом прямо в сердце, и я невольно посмотрела на генерала Китадо. Моя мать годами ковала альянсы, но почти все ее союзники были на севере, который опустошило чилтейское вторжение, на севере, сожженном и сломленном, на севере, склонившемся перед чужеземным императором. Я все явственнее чувствовала, как стены вокруг меня смыкаются и я не могу их раздвинуть, не могу избавиться от страха, что мое дело уже проиграно, а империя живет дальше без меня.
– Говорят, он хочет жениться на императрице Мико, – продолжил молодой человек, явно не заметив, как меня сковал ужас. – Так люди с большей готовностью его примут.
– Вы хотите, чтобы вами правил император-левантиец? – спросил из тени за костром генерал Китадо.
– Мы хотим императора, который не подавлял бы нашу веру, как годами делали Отако и Ц’ай.
Его тон стал воинственным, юноша гордо вздернул подбородок, словно бросая раненому военному вызов. Не знаю, как бы поступил Китадо, будь он в полном здравии, но он мягко продолжил:
– А не боитесь, что правление левантийцев разрушит все, что делает нас кисианцами?
– Похоже, многие простые люди этого опасаются, – признал предводитель паломников, доказав, что я была права относительно его социального положения. – Но если он женится на кисианке и выберет союзников среди кисианцев, будет есть нашу пищу, говорить по-нашему и жить по кисианским обычаям, то разве он не кисианец?
Тор мрачно нахмурился и стиснул зубы, но промолчал.
– Я вижу ваш страх, – сказал бородатый паломник, с улыбкой наклонившись ко мне. – Но не бойтесь перемен. Все мы в руках божьих, и всегда были, даже когда молились духам воды, луны и леса. Пора отбросить все это и стать свободными.
Он протянул мне свою подвеску, и в свете костра серебро сверкнуло почти как золото. Маска Бога. Я не взяла ее, и бородач придвинулся ближе, а его услужливая улыбка стала еще слаще, как будто он утешал потерявшегося ребенка.
– Мы не властны над этим миром, а значит, бороться с переменами – все равно что драться с тьмой и орать на нее.
– Вот что предлагает ваш бог? – спросила я каким-то чужим голосом, настолько у меня свело горло. – Капитулировать? Сдаться без борьбы?
– Вовсе нет, сударыня, просто мы должны строить новое, а не цепляться за старое.
Он взял меня за руку и вложил мне в ладонь свой кулон. Я вздрогнула от его прикосновения.
– Бог будет ждать вас, когда вы будете готовы его услышать.
* * *
Несмотря на присутствие паломников, той ночью я спала лучше, чем в прочие с тех пор, как мы покинули Мейлян. Возможно, я просто привыкла спать на твердой земле под нескончаемым дождем или меня успокаивало присутствие богов. Наших богов. Я не нашла в себе сил отказаться от предложенного кулона, но сунула его на дно котомки, где он не попадется мне на глаза.
Когда я проснулась, толстые и пыльные балки святилища отбрасывали тени в рассветных лучах солнца. Я слышала, как паломники укладывают вещи и тихо переговариваются, а за решетчатыми ширмами дождь с ожесточением барабанил по земле. Не желая встречаться с троицей предателей, я плотнее завернулась в отсыревшее одеяло и решила поспать еще немного, но из головы никак не выходили мысли о той подвеске и легкости, с какой молодые люди отказались от нескольких поколений кисианских правителей. Я твердила себе, что это исключение из правил, они не говорят от имени всего народа, и все же меня одолевали те же страхи и сомнения. Остались ли у меня хоть какие-то союзники?
Услышав лихорадочный стон, я резко выпрямилась. В нескольких шагах от меня на смятом почти в узел одеяле лежал генерал Китадо. Он вскрикнул и перекатился на бок, оставив после себя кровавое пятно.
Я подползла к нему на четвереньках.
– Генерал?
Он дернулся, но не ответил. Я похлопала его по плечу, Китадо вздрогнул, открыл мутные глаза и уставился на меня, словно никогда прежде не видел.
– Ваше величество?
Я огляделась, убедившись, что наши незваные спутники далеко и ничего не слышали.
– Генерал, вы не настолько хорошо себя чувствуете, как пытались меня убедить.
– Просто устал, ваше величество, – с натужной улыбкой сказал он. – От боли мне трудно спать.
– У вас снова кровотечение. Вам нужен лекарь. Я могу поехать в Сян одна, а вы тем временем…
– Нет.
Я нахмурилась.
– Если вы умрете, то никому не принесете пользу, Китадо. Я прикажу вам ехать в ближайший город, если так нужно.
– Это я должен заботиться о вашей безопасности, а не наоборот. Командующим императорской гвардии становятся не для того, чтобы жить дольше.
– Но…
– Мико… – Когда он назвал меня по имени, я закрыла рот, а он улыбнулся одними губами. – Я умру в любом случае, осмотрит меня лекарь или нет. В какую бы игру мы ни играли, как бы ни притворялись, мы оба знаем, что мои дни сочтены, буду ли я отдыхать или двигаться. Нет, прошу вас, позвольте мне умереть спокойно. Это последнее желание умирающего – я не хочу цепляться за фальшивую надежду, а хочу выполнить свою задачу. Пусть мы не уверены в преданности светлейшего Бахайна, но он достойный человек, а его сын – ваш друг. Если я буду знать, что вы в безопасности с ними, в Сяне, то умру с чувством выполненного долга.
