Диана Уинн Джонс
Ведьмина неделя

Полная версия

© А. Бродоцкая, перевод, 2013

© И. Баранов, иллюстрации, 2013

© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2013

Издательство АЗБУКА®

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Глава первая

В записке говорилось:

КОЕ-КТО В ЭТОМ КЛАССЕ КОЛДУЕТ.

Записка, нацарапанная печатными буквами обычной синей шариковой ручкой, обнаружилась в стопке тетрадей, которые проверял мистер Крестли, ее мог написать кто угодно. Мистер Крестли взглянул поверх опущенных голов второго «игрек». Было совершенно непонятно, что делать.

Мистер Крестли решил не докладывать директрисе: возможно, это просто глупая шутка, а у мисс Кэдвалладер чувства юмора, считай, вовсе нет. А вот кому стоит сообщить – так это мистеру Уэнтворту, завучу. Но главная беда в том, что во втором «игрек» учится сын мистера Уэнтворта: вон тот худенький мальчик на задней парте, с виду моложе сверстников, и есть Брайан Уэнтворт. Нет уж. Мистер Крестли подумал, что лучше просто попросить того, кто написал записку, явиться с повинной. Тогда можно будет, объяснив несмышленышу, что нельзя бросаться столь серьезными обвинениями, отпустить проказника на все четыре стороны мучиться угрызениями совести.

Мистер Крестли откашлялся, собираясь заговорить. Второй «игрек» с надеждой поднял головы, но мистер Крестли уже передумал. Был «час дневника», а «час дневника» – время настолько важное, что отвлекать детей разрешается только в самом чрезвычайном случае. С этим в Ларвуд-Хаус было очень строго.

В государственной школе-интернате Ларвуд-Хаус, вообще-то, очень строго было почти со всем, потому что там учились сироты из семей колдунов, ведьм и вообще трудные дети. Дневники придумали для того, чтобы помочь им справиться со своими трудностями. Предполагалось, что дневник – дело сугубо личное. Ежедневно полчаса отводилось на то, чтобы все до единого ученики поверяли дневнику самые сокровенные мысли и чувства, жизнь на это время замирала. Мистер Крестли был просто в восторге от такой педагогической находки.

Но на самом деле мистер Крестли передумал говорить вовсе не из уважения к дневникам – его посетила кошмарная мысль: а что, если в записке – чистая правда? Во втором «игрек» запросто мог оказаться колдун. Кто именно во втором «игрек» сирота из семьи колдунов, знает только мисс Кэдвалладер, но мистер Крестли подозревал, что их там немало. Другие классы преисполняли мистера Крестли гордостью за ремесло педагога, работать с ними было сущим наслаждением! Второй «игрек» никого ничем не преисполнял. Гордиться в нем можно было только двумя учениками: Терезой Муллетт и Саймоном Силверсоном – это были действительно образцовые ученики. Девочки отчаянно старались поспеть за Терезой, а где-то в хвосте плелись пустышки и болтушки наподобие Эстель Грин или, наоборот, этой вечно кислой Нэн Пилигрим – вот уж действительно странная барышня… Мальчики разбились на компании. Некоторые пытались следовать примеру Саймона Силверсона, многие держались возле хулигана Дэна Смита, а кто-то дружил с этим высоким индийцем – Нирупамом Сингхом. Были и одиночки: Брайан Уэнтворт, например, или Чарлз Морган, на редкость неприятный мальчишка.

Тут мистер Крестли посмотрел на Чарлза Моргана, а Чарлз Морган ответил ему своим знаменитым взглядом – пустым и гнусным. Чарлз носил очки с сильными линзами, отчего гнусный взгляд становился еще гнуснее, и сейчас он вонзился в мистера Крестли, словно двойной лазер. Мистер Крестли поспешно отвел глаза и вернулся к тревожным думам о записке. Второй «игрек» оставил надежды на то, что случится что-нибудь интересненькое, и со вздохом вернулся к дневникам.

28 октября 1981 г., – писала Тереза Муллетт округлым ангельским почерком. – М-р Крестли нашел в наших тетрадках какую-то записку. Сначала я подумала, что она, скорее всего, от мисс Ходж, ведь все знают, что Пух умирает от любви к ней, но потом он так разнервничался, что я думаю, это от какой-нибудь дурочки вроде Эстель Грин. Нэн Пилигрим сегодня на физкультуре опять не смогла перепрыгнуть через коня. Прыгнула и уселась на него. Мы все смеялись.

Саймон Силверсон писал:

28.10.81. Интересно, кто подсунул записку в наши тетради по географии? Когда я их собирал, бумажка выпала, но я положил ее обратно. Если бы ее нашли на полу, нас бы всех наказали. Разумеется, это совершенно секретная информация.

Вот уж не знаю, – задумчиво выводил Нирупам Сингх, – как это другие умудряются столько писать в дневниках, ведь ежу понятно, что мисс Кэдвалладер на выходных их читает. Я вот никогда не пишу свои тайные мысли. А теперь я расскажу про индийский фокус с веревочкой, который я видел в Индии, когда папа еще не переехал в Англию…

Через две парты от Нирупама Дэн Смит основательно пожевал колпачок ручки – и наконец нацарапал:

Ну, вопчем чево писать тайные чуства когда велят? вопчем никакой радасти и нипанятна чаво писать. Тогда они вопчемто и нетайные палучаюца.

Кажется, – писала Эстель Грин, – сегодня у меня не было никаких тайных мыслей, только страшно интересно, что там, в записке от мисс Ходж, которую Пух только что нашел. Наверное, она его отвергла!

На задней парте Брайан Уэнтворт, вздыхая, выводил:

Беда в том, что мне никак не приспособиться к расписанию. На географии я придумал, как поехать из Лондона в Багдад через Париж. На следующем уроке подумаю, как туда добраться через Берлин…

Между тем каракули Нэн Пилигрим гласили:

Тому, кто читает наши дневники. Это мисс Кэдвалладер? Или мисс Кэдвалладер заставляет мистера Уэнтворта?

Нэн уставилась на написанное, ошеломленная собственной отвагой. Такое с ней иногда случалось. Ладно, подумала она, дневников в школе сотни, и в них сотни записей. Шансов, что мисс Кэдвалладер прочтет именно эту, очень мало, особенно если постараться и дальше написать что-нибудь поскучнее.

Буду писать скучное, – продолжала она. – Пуха Крестли на самом деле зовут Харалд, но его прозвали Пухом из-за гимна, который начинается «Крест ли мой с радостью несть». Ну конечно, все поют «Крестли – веселый медведь». Мистер Крестли действительно веселый. Он думает, что все должны быть бодрыми, честными, благородными и любить географию. Мне его жалко…

Но по-настоящему скучно вел дневник только Чарлз Морган. Вот что он записал:

Я проснулся. За завтраком было жарко. Не люблю овсянку. Вторым уроком был труд, но недолго. Кажется, следующий шахматы…

Тут уж, конечно, можно подумать, что Чарлз или совсем тупой, или все путает, или и то и другое. Любой ученик из второго «игрек» скажет, что утро выдалось холодное, а на завтрак дали кукурузные хлопья. Вторым уроком была физкультура, тогда-то Нэн Пилигрим и насмешила Терезу Муллетт, не сумев прыгнуть через коня, а следующим будет музыка, а вовсе не шахматы. Только Чарлз писал совсем не о распорядке дня: он действительно описывал свои тайные мысли, но зашифровал их личным шифром, которого не знал никто!

Все его записи начинались со слов «Я проснулся». Это значило: «Ненавижу эту школу!» Когда он написал, что не любит овсянку, это была истинная правда, только слово «овсянка» означало Саймона Силверсона. Саймон был овсянкой на завтрак, картошкой на обед и хлебом к чаю. У всех врагов Чарлза были свои обозначения. Дэн Смит – кукурузные хлопья, капуста и масло. Тереза Муллетт – молоко.

А вот слова «было жарко» вообще не имели отношения к школе: Чарлз имел в виду, что за завтраком он вспомнил, как жгли колдуна. Сколько бы он ни старался забыть об этом, страшная картина вставала у него перед глазами, стоило хоть чуточку отвлечься. Чарлз был тогда совсем маленький, еще в прогулочной коляске. Коляску везла старшая сестра Бернадина, мама отошла чего-то купить, а они переходили дорогу, с которой было видно Рыночную площадь. Там что-то вспыхивало и толпились люди. Бернадина остановила коляску посреди улицы, чтобы поглазеть. Они с Чарлзом увидели, как поджигают костер, самого колдуна тоже увидели – это был высокий толстяк. Тут налетела мама и потащила Бернадину прочь по улице.

– Нельзя смотреть на колдунов! – сказала мама. – Хорошие люди такого не делают!

Чарлз успел увидеть колдуна только мельком, но запомнил накрепко. А вот Бернадина, к его удивлению, начисто забыла. Поэтому на самом деле в дневнике говорилось, что во время завтрака он опять вспомнил колдуна, но снова забыл про него, обнаружив, что Саймон Силверсон слопал все гренки.

Написав, что вторым уроком был труд, Чарлз имел в виду, что потом он подумал и про ведьму, а про ведьму Чарлз думал редко. «Трудом» называлось все приятное. Урок труда был раз в неделю, и Чарлз выбрал это слово для шифра, потому что ничего приятного в Ларвуд-Хаус чаще чем раз в неделю случиться не могло. Вспоминать про ведьму Чарлзу нравилось: она была совсем молоденькая и довольно симпатичная, хотя растрепанная и в драной юбке. Она перелезла через ограду в дальнем конце сада и захромала по камням к лужайке, держа нарядные туфли в руке. Чарлзу тогда было девять, и он на лужайке присматривал за младшим братишкой. Ведьме повезло: родителей дома не было.

Чарлз сразу понял, что она ведьма. Она совсем запыхалась и была страшно перепугана. У соседних домов слышались крики и полицейские свистки. Да и кто, кроме ведьмы, будет бегать от полиции среди бела дня и в узкой драной юбке? Но на всякий случай он решил в этом удостовериться.

– Чего это вы прячетесь в нашем саду? – спросил он.

Ведьма в отчаянии запрыгала на одной ноге. На другой у нее была большая мозоль, а чулки были все в дырах и стрелках.

– Я ведьма! – выпалила она. – Мальчик, миленький, помоги мне, пожалуйста!

– А вы наколдуйте что-нибудь, – посоветовал Чарлз.

– Я со страху не могу ничего! – пискнула ведьма. – Пробовала – все наперекосяк выходит! Мальчик, миленький, пожалуйста, можно мне выйти через дом на улицу? Только никому не рассказывай! Я сделаю так, что тебе всю жизнь будет везти! Честное слово!

Чарлз посмотрел на нее тем пристальным взглядом, который почти всем казался пустым и гнусным. Он видел, что она говорит правду. И еще он видел, что она правильно истолковала его взгляд, а на это мало кто способен.

– Через кухню, – распорядился он. И провел ведьму в рваных чулках через кухню и прихожую к парадной двери.

– Спасибо! – шепнула она. – Ты просто лапочка. – Она улыбнулась ему, поправила прическу перед большим зеркалом и что-то сотворила с юбкой – наверное, что-то волшебное, потому что юбка на вид сделалась словно бы и не рваной – а потом нагнулась и поцеловала Чарлза. – Если выберусь – принесу тебе счастье! – сказала она, надела нарядные туфли и пошла через садик к калитке, изо всех сил стараясь не хромать. У калитки она обернулась, махнула рукой и улыбнулась Чарлзу.

На этом кончалась та часть истории, которая Чарлзу нравилась. Именно поэтому он добавил «но недолго». С тех пор он ведьму не видел и не знал, что с ней было дальше. Братишке он велел никому не говорить о ней ни слова – Грэм послушался, потому что он всегда делал то, что велел Чарлз, – и стал ждать от нее весточки или хоть каких-то признаков везения. Ни того ни другого он не дождался…

Узнать, что же случилось с ведьмой, было совершенно невозможно, потому что с тех пор, как сожгли того, первого колдуна, приняли новые законы. Публично больше не сжигали. Казнили теперь только за стенами тюрем, а по радио просто говорили: «Сегодня в Хэллоуэйской тюрьме сожжены две ведьмы». Каждый раз, услышав подобное объявление, Чарлз думал, что это была его ведьма. И тогда внутри начинало тупо и гадко болеть. Он вспоминал, как она его поцеловала, – а ведь если тебя поцелует ведьма, то сам станешь колдуном.

Ждать везения он скоро бросил. Если судить по количеству свалившегося на него невезения, ведьму схватили, едва она шагнула за калитку. Тупая гадкая боль после каждого объявления не давала ему слушаться родителей. На все их требования он отвечал только взглядами. И каждый раз, когда глядел, он понимал, что родители считают его плохим, непослушным и вредным. Они не понимали его взгляд так, как поняла его ведьма. А поскольку маленький Грэм повторял все, что делал Чарлз, очень скоро родители решили, что Чарлз проблемный ребенок и сбивает Грэма с пути истинного. И они устроили Чарлза в Ларвуд-Хаус, потому что это было совсем близко от дома.

«Шахматы» означали «невезение». Чарлз, как и весь второй «игрек», видел, что мистер Крестли нашел записку. Он не знал, что там написано, но, поймав взгляд мистера Крестли, сразу понял, что дело пахнет невезением.

Мистер Крестли еще не придумал, что делать с запиской. Если это правда, то в школу вот-вот нагрянут инквизиторы! Даже подумать об этом было страшно… Мистер Крестли со вздохом сунул записку в карман.

– Хорошо, – сказал он. – Закройте дневники и стройтесь на урок музыки.

Второй «игрек» поплелся в актовый зал, а мистер Крестли заторопился в учительскую – вдруг кто-нибудь даст дельный совет, как поступить с запиской?

Ему повезло: в учительской была мисс Ходж. Как верно подметили Тереза Муллетт и Эстель Грин, мистер Крестли был влюблен в мисс Ходж. Но разумеется, он никогда и ничем этого не выдавал. Вероятно, во всей школе об этой страшной тайне не подозревала только сама мисс Ходж. Мисс Ходж была маленькая и аккуратненькая, она носила аккуратненькие серенькие блузки и юбки, а прическа у нее была даже аккуратней и прилизанней, чем у Терезы Муллетт. Мисс Ходж раскладывала книги на столе в аккуратненькие стопочки и не прервала этого занятия, пока мистер Крестли срывающимся голосом не рассказал ей про записку. Тогда мисс Ходж удостоила записку беглым взглядом.

– Нет, не знаю, кто это написал. – Она покачала головой и снова взялась за книги.

– Но что мне делать? – взмолился мистер Крестли. – Даже если это правда, сколько же злобы в этом ребенке! А вдруг все правда? Вдруг кто-то из них… – На него было больно смотреть. Ему страшно хотелось, чтобы мисс Ходж хотя бы голову подняла, но ведь слова вроде «колдун» или «ведьма» при дамах не произносят! – Не хочу произносить это слово при даме…

– Меня с детства приучили с состраданием относиться к ведьмам и колдунам, – ровным тоном заметила мисс Ходж.

– О, и меня тоже! Нас всех так воспитали, – поспешно оправдался мистер Крестли, – просто я не знаю, как поступить…

Мисс Ходж подровняла очередную стопку.

– Скорее всего, это просто глупая шутка, – сказала она. – Не обращайте внимания. Разве вам не пора на урок в четвертом «икс»?

– Да-да, пора, – с побитым видом согласился мистер Крестли. Пришлось ему поспешить прочь, не дождавшись ни единого взгляда мисс Ходж.

Мисс Ходж старательно выравнивала стопку книг, пока не удостоверилась, что мистер Крестли наконец ушел. Тогда она пригладила и без того гладкую прическу и устремилась наверх – искать мистера Уэнтворта.

Мистер Уэнтворт был завучем и поэтому располагал кабинетом, в котором одиноко сражался с расписанием и прочими поручениями, поступавшими от мисс Кэдвалладер. Когда мисс Ходж постучала в дверь, мистер Уэнтворт бился над особенно заковыристой задачей. В школьном оркестре семьдесят человек, из них пятьдесят поют в школьном хоре, а из пятидесяти двадцать занимаются в театральной студии. Тридцать мальчиков-оркестрантов числятся в разных футбольных командах, а двадцать девочек состоят в школьной хоккейной сборной. Примерно треть из них к тому же играют в баскетбол. Все волейболисты занимаются в театральной студии. Спрашивается: как бы так составить расписание работы секций и кружков, чтобы всей этой компании не приходилось быть в трех местах одновременно? Мистер Уэнтворт отчаянно скреб то, что осталось от его шевелюры.

– Войдите, – буркнул он, увидел раскрасневшуюся, сияющую, взволнованную мисс Ходж и понял, что сил на разговоры с ней у него решительно нет.

– …Сколько злобы в ребенке! А что, если все правда? – донесся до него голос мисс Ходж. Потом она вдруг отбросила тревожный тон и заговорила почти весело: – Но я, кажется, знаю, как разоблачить писавшего! Это кто-то из второго «игрек»! Может быть, мы подумаем над этим вместе, мистер Уэнтворт? – Она призывно склонила головку к плечу.

Мистер Уэнтворт никак не мог понять, о чем это она. Он снова поскреб в затылке и уставился на посетительницу. Судя по всему, речь идет о какой-то интриге, а интриги следует давить в зародыше.

– Анонимные записки часто пишут просто для того, чтобы почувствовать собственную значимость, – отважился он на эксперимент. – Не стоит принимать их всерьез.

– Но у меня прекрасный план! – запротестовала мисс Ходж. – Только послушайте…

«Похоже, недодавил…» – огорчился мистер Уэнтворт.

– Нет-нет, – поморщился он. – Ладно, что там было, в этой записке? Слово в слово.

Мисс Ходж немедленно приняла вид потрясенный и шокированный.

– Это ужасно! – Она перешла на театральный шепот. – Там сказано, что во втором «игрек» есть колдун!

Мистер Уэнтворт в очередной раз убедился в силе собственной интуиции.

– Ну, что я говорил? – сказал он с облегчением. – На подобные выходки, мисс Ходж, не стоит обращать никакого внимания.

– Но ведь у кого-то во втором «игрек» обнаружились нездоровые наклонности! – прошептала мисс Ходж.

Мистер Уэнтворт мысленно перебрал в голове тех, кто учится во втором «игрек», в том числе собственного сына Брайана.

– Да там у всех нездоровые наклонности, – вяло буркнул он. – Или они повзрослеют, или к шестому классу все поголовно оседлают метлы.

Мисс Ходж отшатнулась. Подобная грубость изрядно ее покоробила. Однако она нашла в себе силы рассмеяться. Само собой, она прекрасно понимает, что это шутка.

– Забудьте, – устало отмахнулся мистер Уэнтворт. – Забудьте, мисс Ходж. – Ну вот, наконец-то можно спокойно заняться расписанием…

Мисс Ходж вернулась к аккуратненьким стопочкам книг, но дух ее не был сломлен – во всяком случае, не настолько, насколько полагал мистер Уэнтворт. Главное – мистер Уэнтворт пошутил с ней! В первый раз за все время знакомства. Это достижение! Ни Тереза Муллетт, ни Эстель Грин не подозревали, что мисс Ходж хочет выйти замуж за мистера Уэнтворта. Мистер Уэнтворт был вдовец. А когда мисс Кэдвалладер удалится на покой, мистер Уэнтворт наверняка станет директором Ларвуд-Хаус. Это вполне устраивало мисс Ходж, поскольку ей надо было содержать своего старенького папу. Ради папы она была готова смириться и с лысиной, и с вечно озабоченным видом, и с неловкими манерами… Смущало мисс Ходж лишь то, что, смирившись с мистером Уэнтвортом, придется мириться и с Брайаном. При мысли о Брайане Уэнтворте гладкий лобик мисс Ходж прорезала морщинка. Несомненно, этот мальчик заслуживает того, как к нему относится весь второй «игрек». Ну ничего. В конце концов, переведем его в другую школу!

Между тем на уроке музыки мистер Брубек вызвал Брайана и велел ему петь соло. Второй «игрек» с трудом продирался сквозь гимн «Словно птицы лесные порою ночной». Завывали дети так, словно это был похоронный марш.

– Лучше уж ночью в лесу, чем тут! – шепнула Эстель Грин своей подружке Карен Григг.

Потом все запели «Что за чудо – кукабарра!». Даже из этой развеселой песенки второй «игрек» умудрился сделать панихиду…

– Что такое «кукабарра»? – шепотом спросила Карен.

– Тоже птица, – ответила Эстель. – Австралийская.

– Это никуда не годится! – разбушевался мистер Брубек. – Ну что вы как простуженные петухи? Один Брайан поет хоть сколько-нибудь пристойно!

– Одни птицы на уме! – хихикнула Эстель. А Саймон Силверсон, который искренне и твердо верил, что на всем белом свете лишь он сам достоин похвалы, смерил Брайана презрительным взглядом.

Мистер Брубек был столь увлечен своим делом, что вздорные идеи второго «игрек» совершенно его не волновали.

– «Поведай мне, кукушечка…», – возвестил он. – Брайан, спой эту песню перед классом.

Эстель снова хихикнула. Опять птицы! Тереза тоже хихикнула, потому что ей всегда было ужасно смешно, когда кого-то вызывали к доске. Брайан поднялся и раскрыл песенник. Вообще-то, смутить его было нелегко, но тут, вместо того чтобы петь, он прочел первые строчки – так, словно глазам своим не верил.

– «Кукушка – пташка вещая, кукует поутру. Поведай мне, кукушечка, когда же я умру…» – Сэр, а почему мы все про птиц да про птиц? – невинно спросил он.

Чарлз подумал, что Брайан поступил очень умно – учитывая взгляд, которым его наградил Саймон Силверсон.

Но Брайану это не помогло. Никто в классе его не любил. Девочки почти в один голос возмущенно фыркнули: «Брайан!» Саймон тоже процедил его имя, но насмешливо.

– Тихо! – рявкнул мистер Брубек. – Брайан, иди сюда и пой! – Он ожесточенно ударил по клавишам рояля.

Брайан застыл с песенником в руках, явно не зная, что делать. Если он не будет петь – не миновать ему нагоняя от мистера Брубека. А если будет – его точно отметелят одноклассники… Пока Брайан медлил, колдун, затаившийся в рядах второго «игрек», взял дело в свои руки: высокое окно с треском распахнулось и в актовый зал хлынул целый поток птиц! По большей части птицы были самые обыкновенные – воробьи, скворцы, голуби, дрозды. Они кругами летали по залу, роняли перья и гадили на мебель. Однако среди них мелькали две странные взъерошенные твари с огромными клювами – они все время жутко хохотали на разные голоса, и нечто красно-желтое, орущее «Ку-ку!!!», – несомненно, попугай.

К счастью, мистер Брубек решил, что окно распахнул ветер. Остаток урока все выгоняли птиц наружу. К тому времени хохочущие птицы с большими клювами уже исчезли: должно быть, колдун посчитал, что это слишком. Но все во втором «игрек» их точно видели!

– Если это снова произойдет, – важно заявил Саймон, – нам следует собраться вместе и…

Услышав это, Нирупам Сингх обернулся, отмахиваясь от хлопающих крыльев и падающих перьев, и спросил:

– А откуда ты знаешь, что все это не объясняется исключительно естественными причинами?

Саймон этого не знал – и счел за лучшее замолкнуть.

К концу урока выгнать удалось всех птиц, кроме попугая. Попугай уселся на карниз высоко под потолком, где его было не достать, и орал оттуда свое «Ку-ку!». Мистер Брубек выставил второй «игрек» в коридор и позвал сторожа, чтобы добраться до зловредной птицы. Чарлз вместе со всеми потащился прочь, от души надеясь, что шахматам, которые он предсказал в дневнике, конец. Он ошибался. Это было только начало.

Когда сторож, ворча, пришел со своей болонкой, чтобы выгнать попугая, птицы уже и след простыл…