Филип К. Дик
Человек в Высоком замке
© Корчагин Г., перевод на русский язык, 2016
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2016
* * *
Моей супруге Энн – без ее молчания не была бы создана эта книга
Глава 1
«Заказчик будет очень недоволен», – хмуро подумал мистер Чилден, отворяя дверь магазина «Американские художественные ремесла».
Он всю неделю дожидался ценной посылки из Скалистогорских Штатов, и вот уже утро пятницы, а на полу под почтовой щелью одни только письма.
Бросив пятицентовик в настенный автомат и получив стаканчик быстрорастворимого чая, он взялся за метлу. Вскоре торговый зал магазина был готов к открытию: везде безукоризненная чистота, кассовый аппарат набит сдачей, в вазе свежие бархатцы, из репродуктора льется тихая музыка. Снаружи по тротуарам Монтгомери-стрит спешили в свои офисы бизнесмены. Далеко в небе проплывал вагончик канатной дороги; Чилден проводил его ласковым взглядом, полюбовался и женщинами в длинных пестрых платьях из шелка. И тут зазвонил телефон.
Владелец магазина прошел в глубь зала, взял трубку:
– Слушаю вас.
В ответ прозвучал знакомый голос. Чилден совсем упал духом.
– Это господин Тагоми. Насчет вербовочного плаката времен Гражданской войны. Вы еще на той неделе обещали, помните? Он прибыл наконец?
Нервная, резковатая речь. Вежливость на грани срыва.
– Мистер Чилден, в чем проблема? Вы просили задаток – я оставил. Объяснял же: эта вещь предназначена в подарок важному клиенту.
– Господин Тагоми, – начал Чилден, – я несколько раз направлял на почту запрос, причем за свой счет, но вещь заказана в другом регионе, поэтому…
– Выходит, она еще не доставлена? – перебил Тагоми.
– Нет, господин Тагоми.
Наступила ледяная пауза.
– Больше я ждать не могу, – проговорил наконец Тагоми.
– Да, сэр. – Чилден уныло рассматривал через витрину залитые теплым солнцем офисные здания Сан-Франциско.
– Давайте подумаем о замене. Что посоветуете, мистер Чилден?
Тагоми, не выходя за рамки формальной вежливости, произнес фамилию чуть искаженно, и у собеседника запылали уши[1].
Вот она, горькая доля побежденных. Страхи, страдания, разбитые мечты, утраченные надежды – все взбаламучено одним-единственным обидным словом, все устремляется кверху со дна души, затопляя разум, не позволяя связно отвечать.
Роберт Чилден молчал, потела сжимавшая трубку ладонь. В торговом зале пахло бархатцами, играла музыка, но он себе казался моряком, упавшим за борт посреди чужого моря.
– Посоветую… – все же преодолел он ступор, – маслобойку. Еще есть мороженица, примерно тысяча девятисотый год…
Разум отказывался соображать. Вот как это случается, нежданно-негаданно. А ты уже было поверил, что все стерто в памяти. А ты уже было ухитрился себя оболванить. Как бы не так. Тебе тридцать восемь, и ты способен припомнить довоенные деньки. Франклина Делано Рузвельта, Всемирную ярмарку – дивный старый мир.
– Если желаете, я кое-что доставлю к вам на работу для демонстрации, – пробормотал он.
Договорились встретиться в два часа.
«Придется закрывать магазин», – сообразил Чилден, положив трубку.
А что поделаешь? С такими клиентами, как господин Тагоми, портить отношения нельзя – от них зависит бизнес.
Стоя у прилавка и дожидаясь, когда уляжется дрожь в теле, он запоздало обратил внимание на вошедшую в магазин парочку. Молодой человек и девушка, красивые, хорошо одетые. Просто идеальные. Он успокоился полностью и с профессиональной улыбкой на лице легкой походкой направился к посетителям.
Склонившись над прилавком, они рассматривали через стекло изящную пепельницу.
«Женаты, – предположил Чилден. – Живут небось в какой-нибудь роскошной новостройке вроде Города клубящихся туманов, у бульвара Скайлайн, с видом на Белмонт».
– Здравствуйте.
Чилдену уже совсем полегчало. В улыбках посетителей не было и намека на превосходство, только доброта. Его товары – а лучшей подборки не найдешь на всем побережье – привели парочку в восхищение. Чилден был польщен сходством вкусов, и это не осталось незамеченным.
– Превосходные вещи, сэр, – сказал молодой человек.
Неожиданно для самого себя Чилден поклонился.
Глаза этих людей излучали не только тепло связующей их любви, но и благоговение перед выставленными на продажу изделиями. На Чилдена смотрели с благодарностью – ведь это он позаботился о том, чтобы в «Американских художественных ремеслах» каждый мог полюбоваться предметами искусства, подержать их в руках, даже если не собираешься покупать.
«Да, – подумалось ему, – эти ребята понимают, где находятся. Тут им не навяжут какое-нибудь барахло для туристов вроде дощечки мамонтового дерева с надписью «Муир-Вуд, округ Марин, ТША»[2], смешного дорожного знака, девичьего колечка или открытки с мостом Золотые Ворота. У нее глаза необычные, – отметил он. – Большие, черные. С какой легкостью я бы мог влюбиться в такую женщину. И какой трагедией обернулась бы моя жизнь, и без того несладкая».
Он замечал все: уложенные в стильную прическу черные волосы, лак на ногтях, проколы в ушах для серег ручной работы.
– Сережки, – пробормотал он. – Вы здесь покупали?
– Нет, – ответила девушка. – Дома.
Чилден кивнул. Да, в таком магазине, как у него, современным вещам не место. «Художественные ремесла» торгуют только антиквариатом.
– Надолго вы к нам в Сан-Франциско? – поинтересовался он.
– Бессрочно, – сказал мужчина. – Пока мои услуги нужны Комитету планирования уровня жизни на пострадавших территориях.
Увидев гордость на его лице, Чилден решил: нет, не военный. Ничего общего с мобилизованными деревенскими грубиянами, которые слоняются по Маркет-стрит, жуют жвачку, смотрят непристойные шоу и порнофильмы, стреляют в тирах, проводят ночи в дешевых клубах, где на стенах висят фотографии перезрелых томных блондинок, что держатся, кривляясь, за соски дряблыми пальцами… Почти вся равнинная часть Сан-Франциско в таких вот притонах вперемежку с лачугами из консервной жести и гнилых досок – и эти трущобы появились еще до того, как упала первая бомба.
Нет, этот молодой человек явно из элиты. Культурный, образованный. Пожалуй, даже господин Тагоми в сравнении с ним простоват, а ведь он высший чиновник могущественной Торговой миссии на Тихоокеанском побережье. Впрочем, Тагоми стар, его мировоззрение сформировалось еще в годы Военного кабинета.
– Подыскиваете что-нибудь для подарка? – спросил Чилден. – Американское традиционное этническое искусство подойдет как нельзя лучше. Или хотите украсить новое жилище? В этом случае… – У него сильнее забилось сердце.
– В самую точку, – кивнула девушка. – Надо подобрать обстановку для квартиры, но, в каком стиле, мы еще не придумали. Может, посоветуете что-нибудь?
– Конечно, ведь это моя работа, – ответил Чилден. – Готов осмотреть ваши апартаменты. Заодно мог бы прихватить несколько саквояжей с раритетами, чтобы вы сами на досуге выбрали подходящие.
Он опустил глаза, пряча азарт. Дельце сулило прибыль в тысячи долларов.
– Как насчет новоанглийского стола[3], клен, ни единого гвоздя, только деревянные шипы? Исключительно элегантный и в превосходном состоянии. Есть зеркало эпохи наполеоновских войн. Может быть, интересует искусство аборигенов? Могу предложить коллекцию ковриков: козья шерсть, растительные краски.
– Я предпочитаю городское искусство, – заявил мужчина.
– Вот и прекрасно, – с энтузиазмом подхватил Чилден. – Что, если я предложу настенное украшение периода АОР – почтовое панно, дерево, четыре секции[4] с портретом Горация Грили?[5] Просто мечта коллекционера!
– О! – сверкнули темные глаза посетителя.
– Виктрола[6] девятьсот двадцатого года, с тумбой, переделанной в мини-бар.
– О!
– А еще, сэр, фотография Джин Харлоу[7], в рамке и с автографом.
Молодой человек слушал как зачарованный.
– Договариваемся о встрече? – поймал Чилден верный психологический момент. Из внутреннего кармана пиджака он достал авторучку и блокнот. – Сэр и леди, позвольте ваши имена и адрес.
Чилден попрощался с супружеской четой и постоял в дверях, сцепив кисти за спиной и глядя на улицу. Его наполняла радость. Эх, почаще бы выдавались подобные удачные деньки! Ведь для него торговля антиквариатом – не просто бизнес. Это еще и вот такие встречи с молодыми японцами, и разговоры практически на равных, когда ты для них полноценный человек, а не жалкий янки или в лучшем случае продавец туземных поделок. Да, эти молодые люди, новое, не помнящее довоенного времени и даже самой войны поколение – надежда нашего мира. Кто откуда родом, для них значения не имеет.
«Рано или поздно этому придет конец, – подумал он. – Исчезнет разница между странами. Исчезнут национальности, не будет пропасти между управляемыми и управляющими, останутся только люди».
И все же он дрожал от страха, представляя, как постучится в дверь к молодой чете. Заглянул в блокнот: Касоура. Раз пригласили к себе, значит, предложат чаю. А ведь это целый ритуал. Каждый его момент требует особых действий, особых слов – удастся ли все это вспомнить? Удастся ли не опозорить себя ошибочным поступком, не показаться грубой скотиной?
Девушку зовут Бетти. Какое у нее умное лицо. И взгляд – такой нежный, сочувственный. В магазине она пробыла всего-то ничего, но и этого времени, конечно, ей хватило, чтобы прочитать на лице Чилдена его мечты и разочарования.
Мечты… Ему вдруг стало нехорошо. Какие тут могут быть мечты, он же не безумец и не самоубийца. Ну, допустим, известны случаи, когда японцы вступали в связь с янки… но чаще всего это японцы-мужчины и янки-женщины. Здесь же… Он содрогнулся от одной этой мысли.
К тому же она замужем.
Чилден выбросил из головы навязчивые фантазии и приступил к разборке утренней почты.
Но руки по-прежнему тряслись.
Он вспомнил о назначенной на два часа встрече с господином Тагоми, и дрожь наконец унялась, нервозность сменилась решимостью.
«Подберу для него подходящую штуковину», – сказал себе Чилден.
Где? Как? Что? Телефон, связи, деловые способности. Что-нибудь обязательно найдется. К примеру, полностью отреставрированный «Форд» двадцать девятого года, матерчатая крыша, цвет черный. Клиент будет покорен навеки. Или как насчет самолета, настоящего почтового трехмоторника, обнаруженного в сарае алабамского фермера, идеальная сохранность? Не желаете ли приобрести мумифицированную голову мистера Б. Билла с вьющимися седыми волосами[8], сенсационный американский артефакт? Сэр, у меня отличная репутация в высших кругах знатоков искусства, и не только на Родных островах.
Чтобы поднять настроение, он закурил сигарету с марихуаной отличной марки «Страна улыбок».
В комнате на Хэйс-стрит лежал в постели и думал, как бы подняться, Фрэнк Фринк. Сброшенную вчера на пол одежду освещало проникающее сквозь жалюзи солнце, рядом поблескивали очки – не раздавить бы ненароком.
«Надо найти другой маршрут до ванной, – подумал он. – Может, ползком? Или перекатом?»
Болела голова, но зато не было печали.
«Уходя уходи, – сказал он себе. – И не оглядывайся».
Сколько времени? Часы на туалетном столике. Ну и ну! Полдвенадцатого!
Вот и уволили меня, размышлял Фрэнк, не вставая.
Конечно, вчера на фабрике он был не прав. Зря выложил мистеру Уиндему-Мэтсону все, что о нем думает. Мистер Уиндем-Мэтсон – обладатель впалого лица с сократовским носом, кольца с бриллиантом, золотой застежки-молнии. Другими словами, обладатель власти. Трона. У Фрэнка разбредались, путались мысли.
«Вдобавок меня еще и в черный список внесут, – подумал он. – Проку теперь от моих навыков, без работы-то? Пятнадцать лет стажа насмарку».
Придется идти в Комиссию по правам трудящихся, на переаттестацию. Фрэнку не доводилось слышать о дружбе между Уиндемом-Мэтсоном и буратинами, марионеточным правительством в Сакраменто, и уж тем более он не мог представить, чтобы влияние его бывшего босса распространялось на истинных хозяев страны, японцев. В КПТ сидят буратины. Он предстанет перед четырьмя-пятью мерзавцами средних лет и, глядя на упитанные рожи, пожалуется на Уиндема-Мэтсона. Если не добьется справедливости, то доберется до одной из Импортно-экспортных торговых миссий. Они подчиняются непосредственно Токио, филиалы разбросаны по Калифорнии, Орегону, Вашингтону и той части Невады, что досталась Тихоокеанским Штатам Америки. Но уж коли и там откажут…
Он лежал и разглядывал старую люстру, а в голове роились планы. Можно, к примеру, перебраться в Скалистогорские Штаты. Но тамошние власти повязаны с ТША и запросто могут выдать его. Как насчет Юга? От этой мысли он аж съежился. Брр!.. Только не это. Белому человеку там есть где развернуться, даже Тихоокеанские Штаты по этой части проигрывают, но… его в те края нисколько не тянуло. Поскольку Юг был покрыт густой паутиной связей – экономических, идеологических и еще бог знает каких, и ниточки тянулись в рейх. А Фрэнк Фринк был евреем.
На самом деле имя его было Фрэнк Финк. Родился на Восточном побережье, в Нью-Йорке. В 1941 году, сразу после падения России, был призван в армию США. Когда японцы захватили Гавайи, его послали на Западное побережье. Кончилась война, и он остался на отошедшей к японцам территории. Тут и прожил пятнадцать лет.
В 1947 году, в День капитуляции, он был вне себя от ярости. Мечтал отомстить ненавистным джапам[9] и даже зарыл в подвале, на глубине десять футов, свою винтовку. Тщательно смазанная и обернутая, так и ждет она часа, когда Фрэнк и его друзья поднимут восстание.
Все же время – знатный лекарь, раньше Фрэнк этого не учитывал. Сейчас, стоило подумать о мятеже, о великой кровавой бане, об истреблении буратин и их хозяев, ему казалось, будто он листает школьный альбом-ежегодник: вот юный Финк по прозвищу Карась мечтает выучиться на палеонтолога, а вот решает жениться на Норме Праут. Норма была schönes Mädchen[10], первая красавица в классе, и он действительно клялся взять ее замуж. Все быльем поросло: любовь к однокласснице, Фред Аллен[11] по радио, фильмы У. К. Филдса…[12] Сколько японцев он встретил после сорок седьмого, тысяч шесть, наверное, – и почему-то жажда насилия себя никак не проявляла. Разве что в самые первые месяцы. Просто это чувство внезапно сделалось неуместным.
Хотя… Был один, господин Омуро. Скупил большую часть коммерческой недвижимости в деловой части Сан-Франциско. Какое-то время Фрэнк снимал у него угол.
«Гнилое яблоко, – подумал Фрэнк. – Акула».
Домовладелец никогда не ремонтировал свою собственность, зато без конца делил комнаты на клетушки, все меньше и меньше, и задирал плату. Тяжелее всего приходилось беднякам, особенно бывшим военным, которым в депрессивном начале пятидесятых почти невозможно было найти работу. Но, между прочим, свои же, японцы из Торговой миссии, отрубили голову этому спекулянту. Зато теперь подобное нарушение их жесткого, но справедливого гражданского законодательства – дело просто неслыханное. Надо отдать должное бескорыстию оккупационных властей, особенно чиновников, что сменили Военный кабинет после его падения.
Подумав о суровой и стоической честности Торговых миссий, Фрэнк приободрился. Они даже от Уиндема-Мэтсона отмахнутся как от назойливой мухи. Подумаешь, хозяин «У.-М. корпорейшн». По крайней мере, Фрэнк на это надеялся.
«Что это, неужто я начинаю всерьез верить в «Тихоокеанскую сферу сопроцветания»?[13] – спросил он себя. – Странно. Помнится, в самом начале это казалось таким явным враньем… пустой пропагандой. А сегодня…»
Все же он сумел подняться с кровати и на нетвердых ногах двинулся в ванную. Пока мылся и брился, радио сообщало дневные новости.
– Не будем осмеивать эти усилия, – проговорил репродуктор, когда Фрэнк ненадолго закрыл горячую воду.
«Хорошо, не будем», – хмуро подумал он, зная, что это за усилия.
Все же хотелось усмехнуться, представив, как сердитые крепыши маршируют по красным марсианским пескам, оставляя следы немецких сапог там, где прежде ни разу не ступала нога человека.
Намыливая щеки, Фрэнк декламировал ерническим тоном:
– Gott, Herr Kreisleiter. Ist dies vielleicht der Ort wo man das Konzentrationslager bilden kann? Das Wetter ist so schön. Heiss, aber doch schön…[14]
– Цивилизация сопроцветания должна сделать паузу и как следует подумать, стремимся ли мы обеспечить сбалансированное равенство взаимных обязанностей и ответственности в сочетании с вознаграждением…
«Типичный жаргон высшего уровня иерархии», – отметил Фрэнк.
– Нельзя не предвидеть, что сценой, где разыграется новый акт истории человека, к какой бы он ни принадлежал расе – нордической, японской, негроидной… – и так далее, и тому подобное.
– Погодка schön[15], ну просто schön, природа – высший класс. Вот только жаль, что нет совсем тут воздуха для нас… – одеваясь, весело напевал он.
Все же факт есть факт: колонизацией планет «Тихоокеанская сфера сопроцветания» не занимается. Она занята, если не сказать увязла, в Южной Америке. Пока немцы деловито начиняют космос гигантскими автоматическими конструкциями, японцы выжигают в глубине Бразилии джунгли и строят для бывших охотников за головами глинобитные восьмиэтажки. Прежде чем от земли оторвется первый японский космический корабль, немцы приберут к рукам всю Солнечную систему. В довоенных учебниках истории можно прочесть, что Германия опоздала к разделу мира. Немцы спохватились, когда другие страны Европы пришивали к своим колониальным империям последние лоскуты.
«Но больше это не повторится, – размышлял Фринк, – они хорошо усваивают науку».
Тут в голову полезли мысли об Африке, о проводимом там нацистами эксперименте. И от этих мыслей на миг прекратила бежать по жилам кровь.
Великая безлюдная руина…
А радио знай ораторствовало:
– …Мы должны с гордостью признать: хотя основное внимание уделяется фундаментальным физическим потребностям населения всех без исключения территорий, все же субдуховные стремления…
Фрэнк выключил репродуктор. Но, немного успокоившись, включил вновь.
«Христа спускаем в унитаз», – подумал он.
Африка. Призраки мертвых племен. Стертых с лица земли, чтобы освободить ее… для чего? Кто это знает? Возможно, даже главные архитекторы в Берлине не знают. Нация роботов. Строят не покладая рук. Строят? Черта с два. Сносят! Перемалывают! Троглодиты из палеонтологического музея, мастерящие посуду из человеческих черепов. Все семейство людоедов деловито извлекает содержимое. Сначала сырой мозг, это пища; потом кости из ног, на полезную утварь. Представьте, какая экономия: сожрать недруга из его собственного черепа. Какой высокий полет инженерной мысли! Лаборатория одного из берлинских университетов, питекантропы в стерильных белых халатах выясняют экспериментальным путем, для чего можно использовать человеческие черепа, кожу, уши, жир. Ja, Herr Doktor[16]. Найдено новое применение большому пальцу ноги: из сустава получится деталь для зажигалки. И если только герр Крупп способен наладить массовое производство…
Фрэнк ужаснулся, представив, как древний великан-каннибал снова процветает, снова владычествует над миром.
«Миллион лет мы пытались от него убежать, – подумал Фринк, – но он все же вернулся. И теперь он не просто враг, а хозяин».
– …Достойно нашего сожаления, – говорило радио голосом какого-то токийского желтопузика.
«Господи, – подумал Фринк, – мы их называли мартышками, этих цивилизованных кривоногих недомерков. А ведь они строили газовые печи не чаще, чем перетапливали собственных жен на сургуч!»
– …И мы в последнее время часто сожалеем об ужасном расточении человеческих жизней в этой фанатичной борьбе, о том, что огромные массы людей оказываются вне правового сообщества…
Да, япошки – известные законники.
– …Цитатой из популярного на Западе святого: «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?»[17]
Радио умолкло, пальцы Фрэнка замерли на узле галстука. Наступило время утреннего омовения.
«Надо договариваться с ними, – решил он. – Пусть даже попаду в черный список. Выжить можно только на японской территории. На Юге или в Европе, да где угодно в рейхе, мне сразу крышка. Значит, надо как-нибудь поладить со стариной Уиндемом-Мэтсоном».
Он сел на кровать, утвердил рядом чашку тепловатого чая и снял с полки «И-цзин». Из кожаного футляра вынул сорок девять стеблей тысячелистника. Сосредоточивался до тех пор, пока не обрел способность полностью контролировать мысли и правильно формулировать вопросы.
– Как подойти к Уиндему-Мэтсону, чтобы договориться с ним на достойных условиях? – произнес он вслух.
Записал вопрос в блокноте, а затем перебрасывал черенки с ладони на ладонь, пока не получил первую черту. «Шестерка». Сразу отпала половина из шестидесяти четырех гексаграмм. Он отложил часть стебельков и получил вторую черту. А вскоре в блокноте появились и остальные четыре – опыта в гадании на «Книге перемен» Фрэнку было не занимать.
Перед ним лежала гексаграмма, и не нужно было сверяться с книгой – текст пятнадцатой он знал наизусть. Цянь, «Смирение». Ага: «Смирение. Развитие. Благородному человеку предстоит завершение»[18]. Добрый знак. Оракул дал желаемый совет.
Все же Фрэнк слегка разочаровался. Было что-то приторно глуповатое, ханжеское в пятнадцатой гексаграмме. Конечно, надо быть скромным. Наверное, в этом суть пророчества. Как ни крути, он, Фрэнк, на старину У.-М. никакого влияния не имеет. Не может убедить, чтобы взял обратно на работу. Все, что он может, это послушаться пятнадцатой гексаграммы: просить, надеяться, ждать и верить. Глядишь, небеса вернут его на прежнюю должность или даже кое-что получше предложат.
Читать афоризмы к другим чертам он не стал – бессмысленно, ведь гексаграмма статична. Решил перейти к следующему вопросу. И произнес вслух, вновь сосредоточившись:
– Увижу ли я когда-нибудь Джулиану?
Фрэнк спрашивал о своей жене. Вернее, о бывшей жене. Год назад Джулиана развелась с ним, и вот уже несколько месяцев они не встречались. Он даже не знал, где она живет – скорее всего, покинула Сан-Франциско. А возможно, и ТША. Общие друзья не имели от нее вестей или не хотели ему говорить.
Он увлеченно гадал, не отрывая глаз от стеблей тысячелистника. Сколько раз он пытался узнать о Джулиане, задавая разные вопросы об одном и том же?
Вот она, гексаграмма, созданная случайными расположениями сухих черенков. Случайными, но при этом коренящимися в прожитом им Моменте, когда его жизнь соединялась со всеми другими жизнями и со всеми частицами во вселенной. Сочетание прерванных и сплошных черт – не просто рисунок, а истинная ситуация. Он, Джулиана, фабрика на Гаф-стрит, управляющие этой страной Торговые миссии, освоение планет, миллиард кучек химических элементов в Африке – уже даже не трупы; помыслы и чаяния тысяч обитателей перенаселенных трущоб Сан-Франциско, полоумные твари в Берлине с их бесстрастными физиономиями и маниакальными планами – все соединил Момент, когда Фрэнк бросил стебельки, обращаясь к древнему источнику мудрости, книге, появившейся еще в тринадцатом веке до нашей эры, книге, вобравшей в себя пятитысячелетний опыт китайских философов, отшлифованную до идеала космологию, – задолго до того, как Европа научилась делению столбиком.
И вот – шесть линий на странице. Он упал духом. Сорок четыре. Гоу. «Перечение. У женщины сила. Не надо брать жену»[19]. Опять выпадает эта гексаграмма, и опять она связана с Джулианой.
«Ой-вэй, – подумал он, успокаиваясь. – Да, знаю: она мне не подходит. Но ведь я спрашивал не об этом. Зачем оракулу понадобилось напоминать? Эх, злая моя судьба – встретить ее, влюбиться и до сих пор не разлюбить».
Джулиана – самая красивая из его бывших жен. Черные как сажа брови и кудри, испанская кровь, выдающая себя в оттенке кожи и яркости губ. Упругая, бесшумная походка. Она носила бело-коричневые кожаные туфли, старенькие, еще со школы. Да и вся ее одежда была изношенной, застиранной. Проклятая бедность – такой яркой женщине приходилось одеваться в хлопчатобумажный джемпер, суконный жакет на молнии, юбку из коричневого твида и короткие носочки. И она злилась на Фрэнка и на себя, говоря, что выглядит так, будто собралась играть в теннис или того хуже – собирать в лесу грибы.
Фрэнка, когда он сошелся с Джулианой, больше всего притягивало ее сумасбродство. А еще загадочная улыбка Моны Лизы, сбивавшая с толку незнакомых мужчин – пока они гадали, можно ли на эту улыбку ответить приветствием, женщина грациозно проскальзывала мимо. И была она столь обаятельна, что мужчины все-таки чаще здоровались, чем молчали. Поначалу Фрэнк списывал это на ее слабое зрение, но потом стал считать такую манеру невольным проявлением тщательно маскируемой глупости. И в конце концов эта привычка неизвестно для чего давать посторонним мужчинам надежду, как и привычка внезапно отлучаться по каким-то там таинственным делам и возвращаться без объяснений, стала злить его. Но даже перед самым расставанием, когда они часто ссорились, он считал ее не чем иным, как уникальным божьим творением, в самом прямом смысле этих слов, – творением, сошедшим в его жизнь по соображениям, которые так и останутся загадкой. То ли интуитивное понимание небесной сущности Джулианы, то ли просто слепая вера не позволяли ему смириться с потерей этой женщины. Все время казалось, она где-то рядом, как будто и не уходила. Или как будто ее тень бродит по комнате – Джулиана постоянно искала то одну, то другую вещь. И тень делалась плотнее, стоило Фрэнку взять в руки оракул.
Сидя на кровати в окружении холостяцкого беспорядка, Фрэнк Фринк подумал о том, кто еще в громадном и сложном Сан-Франциско в этот самый миг обращается к оракулу за советом. И какой ответ получит он? Неужели такой же мрачный? Неужели и для него столь же неблагоприятны обстоятельства Момента?
