Дик Фрэнсис
Игра без козырей
Глава 3
В тот момент, когда я начал спускаться по лестнице, Чарлз и его гости через холл переходили из маленькой гостиной в столовую. На мужчинах были смокинги, на женщинах – длинные платья. Чарлз умышленно не предупредил меня. Он знал, что в моем гардеробе выздоравливающего черный галстук не предусмотрен.
Адмирал не остановился и не представил меня, только слегка кивнул и направился прямо в столовую, галантно беседуя с пухленькой маленькой женщиной, которая шла рядом. За ними следовали Виола с высокой, темноволосой, потрясающе красивой девушкой. Виола, пожилая вдовая кузина Чарлза, с озабоченной и смущенной улыбкой мельком взглянула на меня. Я удивился, не поняв, в чем дело. Обычно она доброжелательно встречала меня и всего несколько недель назад присылала в больницу теплые записки с пожеланием скорейшего выздоровления. Девушка, шедшая рядом с ней, едва скользнула взглядом по лестнице, а мужчины, замыкавшие процессию, и вовсе не заметили, что кто-то стоит на ступеньках.
Пожав плечами, я последовал за ними в столовую и безошибочно угадал место, предназначенное для меня. Там лежали ложка, вилка и стоял лишь один бокал. Мое место оказалось в центре одной из сторон стола. Напротив никто не сидел. Чарлз рассаживал гостей: он, как обычно, – во главе стола, с пухленькой миссис ван Дизарт справа и безукоризненной миссис Крей слева. Я сидел между миссис Крей и Рексом ван Дизартом. Чарлз никого не представлял, и я постепенно сам рассортировал их по именам.
Каждая группка за столом погрузилась в оживленную болтовню и обращала на меня столько же внимания, сколько водители на знаки ограничения скорости на дорогах. Я подумал, не лучше ли мне пойти полежать.
Лакей, которого Чарлз нанимал для таких случаев, принес каждому маленькую супницу с черепаховым супом. В моей оказался мясной сок. Хлеб был передан, ложки звякали, перец и соль были посыпаны, все принялись за черепаховый суп, а мне еще никто не сказал ни единого слова, хотя гости уже с любопытством поглядывали на меня. Миссис ван Дизарт то и дело переводила фарфоровые голубые глаза с меня на Чарлза, приглашая его представить меня. Но ничего не менялось. Он продолжал беседовать с двумя дамами, как бы ничего не замечая, хотя несколько рассеянно.
Рекс ван Дизарт, сидевший слева, вскинув брови, с невыразительной улыбкой предложил мне хлеб. Это был крупный мужчина с плоским бледным лицом и властными манерами. Очки в массивной темной оправе скрывали глаза. Когда я отказался, он поставил корзинку с хлебом в центр стола, равнодушно кивнул и снова повернулся к Виоле.
Еще до того, как Дизарт заговорил о кварцах, я догадался, что весь спектакль с камнями готовился для Говарда Крея. Я с первого взгляда почувствовал к нему настолько сильную антипатию, что это меня смутило. Если Чарлз планировал, что я когда-нибудь буду работать для мистера Крея, вместе с ним или просто около него, то ему придется передумать.
Мистер Крей, важный мужчина лет сорока восьми – пятидесяти, сохранил плечи, бедра и талию сорокалетнего. Смокинг сидел на нем, будто вторая кожа, и когда он случайно и словно бы невзначай жестикулировал, то показывал ухоженные руки с великолепным маникюром.
У него были аккуратно подстриженные седеющие темно-русые волосы, прямые брови, узкий нос, маленький жесткий рот, круглый свежевыбритый подбородок и очень высокие нижние веки, чуть не до половины закрывавшие глаза, отчего взгляд казался замкнутым и скрытным.
Лицо-маска, тщательно скрывавшее в глубине что-то порочное. Я просто почуял это через стол. Воображение подсказало мне, что ему знакомы многие пороки. Но внешне он был обаятелен, даже слишком. По своему опыту я чувствовал, что этот тип отвратителен и фальшив.
– …И вот, когда мы с Дорией попали в Нью-Йорк, я посмотрел на этих ребят в вычурном хрустальном дворце на Первой авеню, – услышал я, как мистер Крей рассказывает Виоле, – и заставил их шевелиться. Этим дипломатам, которые только и умеют модно одеваться, надо дать толчок: у них абсолютно нет собственной инициативы. Послушайте, сказал я им, односторонние действия не только нецелесообразны, они непрактичны. Но эти парни так закостенели в местном прагматизме, что у квалифицированного мнения столько же шансов пробить их оболочку, сколько у ртути просочиться сквозь гранит.
Виола с умным видом кивала, хотя не понимала ни слова. Претенциозная пустая болтовня свободно обтекала ее здравомыслящую голову, не оставляя в ней никаких следов. Эти всполохи красноречия казались мне частью какой-то гигантской аферы, их задача была вызвать доверие у присутствующих и подавить их важностью и значительностью. Но я не мог поверить, чтобы Чарлз обманулся такими фальшивыми блестками. Невероятно. Совсем не похоже на моего хитроумного и хладнокровного тестя. А между тем мистер ван Дизарт ловил каждое слово.
Покончив с черепаховым супом, миссис ван Дизарт, сидевшая на другом конце стола, не могла больше сдерживать любопытство. Отложив ложку и уставившись на меня, она спросила у Чарлза тихо, но отчетливо:
– Кто это?
Все повернули головы к Чарлзу, будто только и ждали этого вопроса. Адмирал, задрав подбородок, произнес громко и внятно – так, чтобы все слышали ответ:
– Это мой зять.
Его слова прозвучали легко, насмешливо и бесконечно презрительно и задели меня за живое, хотя я полагал, что меня уже ничто не сможет задеть. Я резко повернулся к нему и встретился с его ничего не выражающим, пустым взглядом.
Я невольно посмотрел вверх, на стену за его спиной. Там уже много лет, и определенно сегодня утром, висел мой написанный маслом портрет верхом на лошади. Художник схватил тот момент, когда я беру препятствие в Челтенхеме. Сейчас его заменил старомодный морской пейзаж викторианской эпохи с потемневшим от времени лаком.
Чарлз наблюдал за мной, мы снова на мгновение встретились взглядами, но я ничего не сказал. По-моему, он знал, что я промолчу. Много лет назад моя единственная защита против его оскорблений состояла в молчании. И он рассчитывал, что оборонительная тактика у меня осталась такой же.
Миссис ван Дизарт чуть наклонилась вперед и с пробудившимся злорадством пробормотала:
– Продолжайте, адмирал.
Без колебаний Чарлз подчинился просьбе дамы и тем же тоном насмешливого презрения продолжал:
– Насколько я знаю, его отцом был мойщик окон, а матерью – незамужняя девятнадцатилетняя девчонка из ливерпульских трущоб. Она позднее работала упаковщицей на кондитерской фабрике.
– О боже, адмирал! – выкатив фарфоровые глаза, воскликнула миссис ван Дизарт.
– Действительно «о боже», – кивнул Чарлз. – Вы, наверное, догадываетесь, что я приложил все усилия, чтобы помешать дочери сделать такой неподходящий выбор. Он маленького роста, и у него изуродована рука. Рабочий класс у нас низкорослый… Но дочь была непреклонна. Вы же знаете, как упрямы девушки в таких случаях. – Он вздохнул.
– Вероятно, она пожалела его, – высказала предположение миссис ван Дизарт.
– Вероятно, – согласился Чарлз. Но он еще не кончил свой рассказ и не собирался отклоняться от намеченного курса. – Если бы она встретила пусть столь же неподходящего, но хотя бы студента, тогда еще можно было бы понять… Но он даже необразован. Он оставил школу в пятнадцать лет, и его отдали учиться ремеслу. Сейчас некоторое время он безработный. Могу сказать, что дочь уже рассталась с ним.
Я сидел, окаменев и уставившись в застывшую гущу на дне тарелки. Теперь главное – расслабить мышцы, стянувшие челюсти, и немножко подумать. Всего четыре часа назад он проявлял заботу обо мне и пил мясной сок из моей чашки. И если можно быть в чем-то уверенным, то я был уверен в его привязанности ко мне, в искренности и постоянстве. Определенно, у него есть какие-то веские причины так вести себя со мной. По крайней мере, я надеялся, что такие причины есть.
Я взглянул на Виолу. С несчастным видом она ерзала на стуле. Я вспомнил ее смущение, когда она проходила по холлу, и догадался, что Чарлз предупредил ее, чего надо ожидать. Он мог бы предупредить и меня, мелькнула сердитая мысль.
Разумеется, все они уставились на меня. Темноволосая красивая Дория Крей вскинула прекрасные брови и высокомерно произнесла бесцветным голосом:
– А вы не обижайтесь… – Слова прозвучали почти как насмешка. Ясно, она считала, что, если во мне есть хоть капля самолюбия, я должен обидеться.
– Он не обижается! – беззлобно воскликнул Чарлз. – Разве правда может быть оскорбительна?
– Это правда, что вы незаконнорожденный и все прочее? – спросила Дория по-прежнему высокомерно.
Я набрал побольше воздуха:
– Да.
Наступило неловкое молчание.
– О, – выдохнула Дория и начала крошить хлеб.
Как в театре, но, несомненно, по сигналу Чарлза, который ногой нажал звонок, появился лакей и начал собирать тарелки. Разговор снова возобновился, словно сигаретный дымок после жутких рассказов о раке.
Я сидел и вспоминал детали, которые Чарлз вынес за скобки. На самом деле мой двадцатилетний отец, работая сверхурочно, чтобы собрать побольше денег, упал с лесов и умер за три дня до свадьбы, а я родился восемь месяцев спустя. На самом деле моя молодая мать, узнав, что умирает от какой-то неизвестной болезни почек, забрала меня из школы в пятнадцать лет. Для своего возраста я был маловат, поэтому она отдала меня в ученики к тренеру скаковых лошадей в Ньюмаркете, чтобы, когда она уйдет, у меня был дом и кто-то заботился обо мне. На самом деле они оба, мои родители, были хорошими людьми, и Чарлз знал, что я так думаю.
Лакей принес следующее блюдо, какую-то рыбу, утопавшую в белом грибном соусе. Одновременно подали и мои космические деликатесы. Чтобы они не бросались в глаза, их принесли не в обычных тюбиках, а просто на тарелке. Милая миссис Кросс, я готов был поцеловать ее. Теперь я мог есть одной рукой, держа в ней вилку. А тюбик мне пришлось бы неуклюже прижимать локтем к груди. Я же в тот момент предпочел бы умереть от голода, чем вынуть из кармана левую руку.
Пухленькая миссис ван Дизарт была в восторге. Она совершенно искренне получала удовольствие от мысли, что вот сидит человек, фактически изолированный от гостей, одетый в несоответствующий костюм и откровенно презираемый хозяином. Со светлыми мелкими кудряшками, кукольными голубыми глазами и розовым платьем, расшитым серебряной нитью, она казалась сладкой, как сахарная глазурь. Но ее слова показали, что иметь под рукой мальчика для битья – ее обычное и желанное наслаждение.
– Бедные родственники – такая проблема, вы согласны? – сочувственно обратилась она к Чарлзу громко, чтобы я услышал. – В нашем положении, когда воскресные газеты только и ищут случая, чтобы вылить ушат грязи на богатых людей, мы не можем пренебрегать ими. Они даже платят этим родственникам, чтобы те говорили про нас гадости. Но особенно трудно, если кому-то приходится держать их в собственном доме. Допустим, не всегда можно посадить их за общий стол, но и заставить их есть в кухне… По-моему, лучший выход – поднос в комнату.
– Да-да, – кивнул Чарлз, – но не все они согласны с таким решением.
Я чуть не подавился при следующем глотке, вспомнив, как он маневрировал, чтобы заставить меня спуститься к обеду. Я понимал, что он ведет какую-то игру, и сгорал от любопытства, пытаясь догадаться – какую же? Несомненно, он заранее придумал способ, как уронить меня в глазах гостей. Зачем это ему понадобилось, в свое время он, конечно, объяснит. И у меня почти пропало желание подняться наверх и лечь в постель.
Взглянув на Крея, я обнаружил, что его зеленовато-янтарные глаза устремлены на меня. В них не светилось такое откровенное, как у миссис Дизарт, удовольствие, но оно там было. Я стиснул зубы. Довольно противно было любоваться этой вызывающей, дразнящей полуулыбкой. Я опустил глаза, потом отвел их в сторону и заставил себя отвлечься от нее.
Крей издал какой-то звук, нечто среднее между кашлем и смехом, и заговорил с Чарлзом о коллекции кварцев:
– Так разумно с вашей стороны, дорогой друг, держать их под стеклом, хотя для меня просто мучение смотреть на кристаллы издали. Это, кажется, жеода[3] на средней полке? Свет так играет, понимаете… Мне плохо видно.
– Э-э-э, – промямлил Чарлз, который, как и я, понятия не имел, что такое жеода. – Я покажу их вам. Если хотите, после обеда? Или завтра?
– Конечно сегодня. Терпеть не могу откладывать на завтра такое наслаждение. Кажется, вы говорили, что у вас в коллекции есть полевой шпат?
– Нет, – неуверенно ответил Чарлз.
– Разве? Я вижу, у вас узкоспециализированная коллекция. Может быть, вы и правы, ограничиваясь только двуокисью кремния.
Чарлз начал многословно рассказывать о наследстве далекого кузена, оправдывая свое невежество. Крей воспринял его слова любезно и разочарованно:
– Кристаллы – увлекательный предмет, дорогой мой Роланд, и благодарный для изучения. Земля под нашими ногами, основные отложения триасовой и юрской эпох, – это бесценное наследство, источник нашей жизни и могущества… Нет ничего, что интересовало бы меня больше, чем земля.
Справа от меня Дория тихонечко фыркнула, но муж ее не услышал. Он опять разразился мнимо значительной и совершенно невнятной лекцией, на этот раз о природе Вселенной.
Они ели бифштексы, меренги, сыр и фрукты. А я сидел и изучал рисунок на скатерти. Разговор продолжался, но, наверно, глухонемой принял бы в нем более активное участие, чем я. Миссис ван Дизарт рассказывала, как трудно кормить бедных родственников с капризными желудками и привередливым вкусом. Чарлз не стал сообщать ей, что я получил пулю в живот и вовсе не был бедным, но согласился, что слабое пищеварение у нахлебников – следствие их нравственного несовершенства. Миссис ван Дизарт с восторгом восприняла его тираду. Дория время от времени рассматривала меня с таким видом, будто я был редким представителем примитивных организмов. Рекс ван Дизарт снова предложил мне хлеб. Так продолжалось довольно долго. Наконец Виола увела Дорию и миссис ван Дизарт в гостиную пить кофе, а Чарлз предложил гостям портвейн и бренди. Он пронес мимо меня бутылку бренди и неодобрительно поджал губы, когда я налил себе немного. Это не осталось не замеченным гостями.
Потом Чарлз встал, открыл застекленные дверцы шкафа и стал показывать Крею кварцы. Они обсуждали каждый образец, а ван Дизарт стоял рядом, изображая вежливый интерес и подавляя зевки. Он с трудом скрывал скуку. Я налил себе еще немного бренди и продолжал сидеть за столом.
Чарлз сыграл свою роль блестяще, не сделав ни одной ошибки. Затем он провел мужчин в маленькую гостиную, где шкаф с подсвеченными кристаллами имел огромный успех. Я отправился вслед за ними, сел в кресло, стоявшее в углу, и слушал их болтовню, но не пришел ни к каким выводам, кроме одного: если я сейчас не поднимусь к себе, то потом уже не дойду. Пробило одиннадцать, а у меня был тяжелый день.
Когда я вышел, Чарлз даже не повернул головы.
Полчаса спустя, когда гости разошлись по своим комнатам, он заявился ко мне и спокойно направился к кровати. Я лежал в рубашке и брюках на одеяле, набираясь сил, чтобы окончательно раздеться.
Он смотрел на меня и улыбался:
– Ну, что скажешь?
– Что вы самый настоящий ублюдок!
Он расхохотался:
– Я испугался, что ты все испортишь, когда ты посмотрел на стену и увидел, что твой портрет исчез. – Чарлз стал снимать с меня ботинки и носки. – Ты был мрачен, как Берингов пролив в декабре. Пижама?
– Под подушкой.
Он помог мне раздеться. Быстрые и точные движения выдавали в нем моряка.
– Зачем вы это сделали? – спросил я.
Он подождал, пока я лег, укрыл меня одеялом и примостился на краю кровати:
– Тебе не понравилось?
– Черт возьми, Чарлз… конечно! По крайней мере вначале.
– Боюсь, что получилось гораздо гаже, чем я рассчитывал. Сейчас я расскажу, почему я это сделал. Помнишь нашу первую партию в шахматы? Когда ты разбил меня в пух и прах за несколько ходов? Знаешь, почему ты так легко выиграл?
– Вы не очень внимательно играли.
– Правильно. Я не сосредоточился потому, что не видел в тебе противника, заслуживавшего внимания. Грубая тактическая ошибка. – Он усмехнулся. – Адмиралу надо быть проницательнее. Если недооцениваешь сильного противника, оказываешься в худшем положении, чем он. Если чересчур недооцениваешь, то не готовишься к обороне и, несомненно, будешь побежден. – Чарлз немного помолчал, а потом продолжил: – Лучшая стратегия – ввести врага в заблуждение: мол, противник настолько слаб, что его не стоит принимать в расчет. Это именно то, что я сегодня сделал.
Он выжидающе глядел на меня. Через несколько секунд я спросил:
– А в какую, собственно, игру вы хотите, чтобы я сыграл с Говардом Креем?
Чарлз удовлетворенно вздохнул и улыбнулся:
– Помнишь фразу, что его интересует больше всего?
– Земля, – ответил я, немного подумав.
– Правильно. – Чарлз кивнул. – Земля. Он коллекционирует землю. Каждый кусок земли, ярды и акры земли… – Чарлз в нерешительности замолчал.
– И что дальше?
– Тебе придется играть против него ради спасения ипподрома Сибери.
У меня перехватило дыхание от грандиозности задуманной Чарлзом партии.
– Что? – недоверчиво переспросил я. – Не говорите глупостей. Ведь я всего лишь…
– Заткнись, – перебил он меня. – И слушать не хочу, будто ты «всего лишь». Ты умный, хочешь поспорить? Разве ты не работаешь в детективном агентстве? Разве ты хочешь, чтобы Сибери закрылся? Почему бы тебе не сделать ради него что-нибудь полезное?
– Но насколько я понял из того, что вы сказали, он готов предложить большую сумму. И вам нужен могущественный местный деятель, который выступит против него, а не я.
– С могущественными городскими деятелями он держится начеку, а тебя он совсем не боится.
Я перестал спорить. Серьезность предлагаемого делала несущественным мое мнение о собственной незначительности.
– Вы уверены, что он охотится за Сибери?
– Кто-то охотится, – ответил Чарлз. – В последнее время акции компании, владеющей ипподромом, очень активно продавали и покупали, и цена их сильно выросла, хотя в этом году акционерам не платили дивиденды. Мне об этом рассказал директор-распорядитель комитета по скачкам. Он утверждает, что стюарды Сибери очень обеспокоены. По бумагам там нет большой концентрации акций в руках одного владельца. Правда, в Данстейбле тоже не было держателя крупного пакета акций. Но когда пришло время голосования по вопросу, стоит ли продавать землю ипподрома под застройку, то оказалось, что больше двадцати процентов акционеров – агенты Крея. Он перетянул на свою сторону других держателей акций, и старейший ипподром Британии был отдан под застройку.
– Хотя дело выглядело законным?
– Да. Нечестным, но законным. И очень похоже, что такая же судьба ждет Сибери.
– Но как же ему помешать, если сделка законна?
– Может быть, ты попытаешься?
Я молча смотрел на Чарлза. Он встал и аккуратно поправил одеяло.
– Жаль, если Сибери последует за Данстейблом.
Чарлз взялся за ручку двери.
– Какое отношение имеет ван Дизарт к этому делу? – спросил я.
– О, никакого. – Чарлз обернулся. – Я встретил их недели две назад. Они приехали в гости из Южной Африки, поэтому я был уверен, что они не знают тебя. А мне нужна была миссис ван Дизарт. У нее язык как у гремучей змеи. Я знал, что она поможет мне разорвать тебя в клочья. – Он усмехнулся. – Счастлив заметить, она устроила тебе ужасный уик-энд.
– Весьма благодарен. – Я саркастически кивнул с подушки.
– Меня очень беспокоило, что Крей может узнать твое лицо. Но вроде бы он не узнал, и тогда все в порядке. За весь вечер я ни разу не упомянул твоей фамилии, ты заметил? Я старался быть очень осторожным. – Чарлз довольно улыбнулся. – Крей не знает, что моя дочь замужем за Сидом Холли. Я несколько раз давал ему повод поговорить об этом, но убедился, что он не знает. Ведь если бы он понял, что ты Сид Холли, то мой план полетел бы ко всем чертям. А теперь Крей убежден, что ты жалкое ничтожество, – с удовлетворением закончил Чарлз.
– Почему вы не сказали мне об этом раньше? – спросил я. – К примеру, когда оставили книгу о коммерческом законодательстве? Или вечером, когда я вернулся после опознания тела Эндрюса? Я мог бы подготовиться к обеду.
Он улыбнулся и открыл дверь. Глаза снова пустые.
– Спи хорошо. Спокойной ночи, Сид.
На следующее утро Чарлз повез мужчин на охоту, а Виола отправилась с дамами в Оксфорд сделать покупки и посмотреть выставку венецианского стекла. Я воспользовался случаем, чтобы как следует изучить спальню Креев.
Я пробыл там, наверно, минут десять, когда мне вдруг пришло в голову, что два года назад у меня бы и мысли не возникло обыскивать чужие комнаты. Сейчас это было для меня естественным делом и не вызывало особых сомнений. Я язвительно усмехнулся. Очевидно, даже пустое сидение в детективном агентстве меняет точку зрения. Больше того, я понял, что провожу обыск методически и очень осторожно, чтобы не оставить следов. И почему-то меня это очень обеспокоило.
Разумеется, я не искал ничего специально: просто пытался немного постичь характер семьи Крей. В глубине души я еще даже не решил, принимаю ли вызов, брошенный Чарлзом. Но между тем я продолжал обыск и делал его тщательно.
У Говарда Крея была малиновая пижама с инициалами, вышитыми белым на кармане. Халат из малиновой парчи с черным стеганым воротником и черными кистями на поясе. Его бесчисленные, витиевато украшенные туалетные принадлежности лежали в большом несессере, который он оставил в примыкавшей к спальне ванной, и для каждого флакона или щетки было предусмотрено свое отделение. Он пользовался хвойным лосьоном после бритья, пропитанными одеколоном салфетками, лимонным кремом для рук и специальным маслом для волос, все в хрустальных флаконах с золотыми крышками. Еще там были лечебное мыло, зубная паста, приготовленная по специальному рецепту, пудра в позолоченной коробочке, дезодорант и электрическая бритва, похожая на сверхзвуковую ракету. У него были вставные зубы, и в несессере лежал запасной протез. Он привез с собой полкоробки фруктовых слабительных солей, эликсир для полоскания рта, антисептические присыпки для ног, пенициллиновые таблетки на случай, если заболит горло, карандаш для прижигания прыщей, таблетки для пищеварения и раствор для промывания глаз. Все для красоты тела, наружной и внутренней.
Его одежда, включая жилеты и кальсоны, была сделана на заказ, и он привез с собой все, что может понадобиться во время уик-энда в деревне. Я проверил карманы смокинга и еще трех костюмов, висевших рядом, но Крей был аккуратным человеком, и карманы оказались пустыми, кроме нагрудных, где в каждом лежала пилочка для ногтей. Шесть пар различных ботинок: все сделаны на заказ и все абсолютно новые. Я заглянул в каждый и ничего там не нашел.
В комоде я обнаружил набор аккуратно сложенных галстуков, носовых платков и носков – все исключительно дорогое. В тяжелой резной серебряной шкатулке хранились запонки и булавки для галстуков, в основном золотые. Он не носил ювелирных украшений, но в одной паре красивых запонок поблескивал камень – как я сразу угадал, тигровый глаз. И щетка для волос была инкрустирована дымчатым резным кварцем. В ней застряло несколько седеющих темно-русых волос.
Оставался только багаж – четыре огромных чемодана, аккуратно уложенные в ряд возле гардероба. Я открыл каждый из них. Пусто. Только в самом маленьком лежал коричневый кейс из телячьей кожи. Я осторожно осмотрел его, прежде чем открыть. Но вроде бы Крей не оставлял полосок бумаги, волос или других сигнальных устройств, по которым можно было бы судить, пытался ли кто-нибудь сунуть сюда нос в его отсутствие.
Я вынул кейс и положил на одну из кроватей. Он был заперт, но я давно научился преодолевать такие помехи. Угрюмый отставной сержант полиции, ныне агент Рэднора, вернувшись с задания в офис, давал мне уроки открывания замков. За это я слушал жалобы на то, как лондонская копоть вредит его хризантемам. То, что у меня была одна рука, лишь раззадоривало его, и сержант изобрел новые приемы и специальные инструменты лично для меня. А совсем недавно он подарил мне коллекцию прекрасно сделанных отмычек, которые отобрал у взломщика. Сержант убедил меня всегда носить их с собой, и теперь они лежали в моей комнате. Я принес их и без труда открыл кейс.
Кейс был сложен так же аккуратно, как и прочие вещи Крея, и я действовал с особой осторожностью, чтобы не изменить положения и порядка бумаг. Внутри я нашел несколько писем от биржевого маклера, стопку отчетов о движении продаваемых и покупаемых акций, различные разрозненные заметки и несколько отпечатанных листов, на которых стояло вчерашнее число. Они были посвящены подробному анализу его вложений. Похоже, что Крей был богатым человеком, совершавшим много сделок по купле и продаже. Он вкладывал деньги в нефть, шахты, в недвижимость и покупал акции промышленных предприятий. На отдельном листе, озаглавленном просто «И. С.», перечислялись все сделки по покупке акций. Против каждого приобретения стояло название и адрес банка. Некоторые названия повторялись по три-четыре раза, другие – только по одному.
Под бумагами, почти на самом дне кейса, лежал толстый коричневый конверт, и в нем – две толстые пачки новых десятифунтовых банкнотов. Я не стал их пересчитывать, но вряд ли в пачках было меньше ста купюр. Под конвертом я увидел доску-подставку для письма с золотыми уголками. Зажим в виде крокодила удерживал белую промокательную бумагу, которой уже пользовались. Под доской я нашел еще два листа, покрытых датами, инициалами и цифрами выплаченных сумм.
Я сложил бумаги так, как они лежали прежде, запер кейс, спрятал его в чемодан, проверил, чтобы все выглядело так же, как в тот момент, когда я вошел в спальню Креев.
Божественная Дория не разделяла страсти мужа к аккуратности. Ее вещи валялись в непринужденном беспорядке, поэтому трудно было не поменять их положения. Но с другой стороны, она, в отличие от мужа, вряд ли заметит, если что-нибудь окажется не на месте.
Платья, хоть и дорогие, она покупала готовыми, а не шила на заказ и обращалась с ними небрежно. Ее туалетные принадлежности хранились в пластиковой сумочке на молнии и состояли из зубной щетки, шампуня и флакончика с тальком. Просто чепуха по сравнению с коллекцией Говарда. Никаких лекарств. Спала она, судя по всему, голой, а красивый белый стеганый халат висел на вешалке у дверей ванной на петле от пуговицы.
Она еще даже не распаковала свои вещи. В чемоданах и сумках, которые открытыми валялись на полу и стульях, лежало белье и такие предметы дамского туалета, которых я не видел с тех пор, как ушла Дженни.
На туалетном столике, хотя горничная, видимо, старалась по возможности прибрать его, царил хаос. Баночки с кремами, флаконы с духами, лаки для волос, коробка с бумажными салфетками, сумка с косметикой – все это в беспорядке громоздилось перед зеркалом, отражаясь в нем. Чемоданчик из крокодиловой кожи с золотыми застежками стоял на полу. Я поднял его и положил на кровать. Он был заперт, я открыл его и заглянул внутрь.
Дория была та еще дамочка. Она владела двумя парами накладных ресниц, коробкой с накладными ногтями и пучком волос, которые на обруче из панциря черепахи дополняли ее прическу. В единственной аккуратной вещи из всего багажа – большой шкатулке с драгоценностями – в одном отделении хранились серьги с сапфирами и бриллиантами, которые она надевала вчера вечером, бриллиантовая брошь в виде солнца с расходящимися из центра лучами и кольцо с сапфиром; в другом – ожерелье, браслет, серьги, брошь и кольцо из золота и платины с цитрином. Все украшения необычные, варварские по рисунку и, несомненно, изготовленные специально для нее.
Под драгоценностями лежали четыре романа в бумажных обложках, судя по всему порнографические, что невольно вызывало сомнение в способностях Крея как любовника. Дженни утверждала, что по-настоящему удовлетворенной женщине нет необходимости читать о грязном сексе. У Дории такая необходимость явно была.
Рядом с книгами лежал дневник в толстом кожаном переплете, в котором красивая миссис Крей признавалась в не совсем обычных мыслях. Похоже, что ее жизнь была такой же хаотичной, как и одежда: смесь принятого в обществе поведения, фантастических мечтаний и извращенных супружеских отношений. Если верить ее дневнику, то она и Говард получали более глубокое сексуальное наслаждение от того, что он бил ее, чем от нормального любовного акта. Хорошо, что это устраивало их обоих. Несколько случаев развода, которыми занималось агентство Рэднора, было связано с тем, что один из партнеров получал сексуальное удовлетворение, причиняя боль другому, у которого это вызывало протест.
На дне шкатулки я нашел еще два интересных предмета. Первый – кожаная плетка в коричневом бархатном мешке, о назначении которой легко было догадаться, учитывая дневник. И второй – пистолет в коробке из-под шоколада.
