Джавид Алакбарли
Мать Уистлера
Прежде всего я, конечно же, пытался объяснить ей, что вся эта история лишена какой- либо логики. Просто идиотская история для законченных недоумков, придуманная в Голливуде. Но, когда я задал своей рыжей бестии вопрос о том, каким образом картина, написанная в Лондоне и хранящаяся в Парижском музее, может являться символом американской материи, то она разразилась целой лекцией. Нет, чтобы согласиться со мной и перейти к гораздо более приятным вещам. Скажем, дать мне возможность ещё раз поцеловать её. Так, нет. Она опять принялась меня просвещать.
– Она символ американской матери прежде всего потому, что Анна Уистлер – американка. Она родилась в Северной Каролине и среди её предков были даже основатели старейших американских университетов.
Из того потока информации, которые она на меня вылила, я понял, что был какой-то очень умный и образованный человек, который привёз эту картину из Франции на Чикагскую всемирную выставку. Картину французы вначале не хотели отдавать. Но когда для её охраны было выделено специальное подразделение, а сама она – застрахована на фантастическую сумму, ему удалось, всё-таки, привезти этот шедевр в Америку.
Взглянуть на эту картину приехала мать президента Рузвельта. Дальше она мне пыталась втолковать, что этой картине просто фантастически повезло. Она оказалась в нужное время и в нужном месте.
– Пресса в те годы писала о картине так много, как в Америке никогда не писали ни о каком-нибудь произведении искусства. Её тут же нарекли викторианской Моной Лизой. Для журналистов, да и для многих простых американцев, эта картина стала символом американской женщины, столкнувшийся с непреодолимыми трудностями.
Мать Уистлера была для всех прежде всего вдовой с детьми, оставшейся без всяких средств к существованию. В период, когда в Америке царила Великая депрессия, этот образ не мог не вызывать сочувствия и сострадания. Равно как и желания помочь и защитить. Искусствоведы тут же стали доказывать всем, что в картине гармонично сочетаются грусть и уверенность в завтрашнем дне. Они уверяли, что весь облик этой матери говорит о том, что всё будет хорошо. Все должны поверить в то, что тяжёлый груз, который лег на плечи американских женщин в период этой экономической катастрофы, никоем образом не сможет их сломить. Ведь не сломили же мать Уистлера все те невзгоды, которые выпали на её долю. По мнению критиков, картина излучала наряду со спокойствием какую-то мистическую веру и надежду на то, что в конце этого ужасного тоннеля обязательно появится свет.
Сам президент Рузвельт предложил использовать портрет в качестве почтовой марки ко дню матери. Именно желание сделать эту картину обще- американским символом матери, привело к тому, что в Пенсильвании поставили скульптуру, кратко и лаконично назвав её "Мать".
Тут она, конечно же, мне показала фотографию в телефоне. Эта скульптура была ужасна. Фактически, она являлась трехмерным отображением картины «Мать Уистлера».
– Ты понимаешь, эта скульптура стала, как бы, памятником всем матерям Америки. Её торжественно открывали старейшие матери города. Одной был 91 год, другой – 82. Ну хоть что-то осталось в Америке на память о символе матери. Ведь французы ни за какие деньги не соглашались продать этот портрет.
Вы думаете, что я был способен запомнить всю эту муть? Конечно же нет. Мне просто нравился её голос. Такой сексуальный, такой чувственный и, конечно же, призывающий меня к новым подвигам. Мне просто повезло: в телефоне был включён режим записи. Теперь, когда её не стало рядом со мной, я вновь и вновь, как законченный болван, слушаю эту запись
В конце лекции она упоминала о том, что на предыдущей Всемирной выставке была показана картина «Любовники моей жены». На ней было изображено сорок два кота. Её возмущение тем, что такую пошлость осмелились представить на выставке, было просто безгранично. Мне оставалось лишь соглашаться с этим и поддакивать. Неизвестно кому. Ведь моя учительница искусствоведения просто бесследно исчезла.
Утром того несчастного дня я ушёл, оставив её спящей. Надо было срочно сдать заказ. Каким образом, я за всё это время нашего сексуального марафона и просветительских лекций на тему творчества Уистлера, ухитрился доделать эту работу, сам толком так и не смог понять. Но её приняли на ура. Теперь можно было возвращаться к моему рыжему празднику. Я и поехал. Даже не забыл позвонить в её любимый ресторан и заказать доставку еды домой.
Квартира встретила меня зловещей тишиной. Её не было нигде. Не осталось ни одного напоминания о том, что она когда-то вообще была здесь. Кроме умопомрачительного запаха этой женщины. Он всё ещё чувствовался во всей квартире, особенно в спальне. Но сама она исчезла, испарилась, улетучилась. Тут до меня дошло, что я даже не знаю, как её зовут. Все эти дни я её звал просто «Рыжая» или «Джоанна». После того шока, что я сполна пережил, наконец-то я добрался до ванной. И тут увидел надпись, сделанную на зеркале яркой помадой: «Прощай! Ты – чудо»
