Джек Вэнс
Ночной Огонь

Полная версия

Переводчик Александр Фет

Дизайнер обложки Yvonne Less

© Джек Вэнс, 2020

© Александр Фет, перевод, 2020

© Yvonne Less, дизайн обложки, 2020

ISBN 978-5-0051-4709-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

1

На окраине сектора Корню в созвездии Змееносца пылает звезда Роберта Палмера – ослепительно-белая, с протуберанцами короны, блещущими синими, красными и зелеными отливами. Подобно детям, бегающим наперегонки у майского шеста, вокруг нее танцует дюжина планет, но только один мир, Камбервелл, оказался в узкой полосе, где условия допускают существование человека. В этом труднодоступном районе Галактики первопроходцами были пираты, беглецы и запредельники;¹ за ними последовали всевозможные поселенцы – история колонизации Камбервелла насчитывает много тысяч лет.

«Бессмысленные сплетни! Тем, кто их распространяет, следовало бы знать, что контора Лоркина – единственный коммерческий посредник, получивший концессию на любые импортные и экспортные перевозки, связанные с Отмиром. Настоятельно рекомендую вам не пытаться нарушать давно установленный порядок торговли с этой планетой».

«Если вы не можете предложить больше трех тысяч сольдо, мы не будем больше отнимать ваше время».

Мэйхак и Нейтцбек покинули экспедиторскую контору Лоркина и прошли дальше по главной улице к синдикату Примроза. Распахнув дверь из пористого дерева, они вступили в длинное узкое помещение, полутемное и отдающее кисло-сладким душком неизвестных пряностей, ароматических пород дерева и выделанной кожи, а также, несомненно, копившихся десятилетиями пыли и плесени. Слева, за стойкой, приземистая пухлая молодая особа сортировала сушеные бобы, заполняя ими соответствующие емкости. Ее светлые волосы были связаны в узел на затылке; у нее были широкие скулы и подбородок, комковатый нос и маленький ярко-розовый рот.

Камбервелл – мир несопоставимых ландшафтов. Его топография определяется четырьмя континентами, разделенными океанами. Эволюция флоры и фауны, как всегда, привела к образованию форм с уникальными свойствами, причем фауна здесь отличалась настолько прихотливым разнообразием и такими неожиданными, даже опасными повадками, что два континента отвели под заповедники, где существа большие и малые, двуногие и прочие, могли прыгать, бросаться друг на друга, тяжело переваливаться по пастбищам, совершать молниеносные перебежки, рычать и бурчать, похищать друг у друга добычу и рвать друг друга в клочки, в зависимости от способностей и потребностей. На двух других континентах фауна жестко контролировалась.

Человеческое население Камбервелла происходило от дюжины рас, каковые вместо того, чтобы смешиваться, разделились на множество упрямо обособленных групп. Со временем результатом такого разобщения стала красочная неразбериха разнородных обществ, превратившая Камбервелл в излюбленное место проведения исследований инопланетными социологами и антропологами.

Важнейшим населенным пунктом на Камбервелле стал городок Танциг, построенный в строгом соответствии с тщательно разработанным планом. Концентрические кольца зданий окружали центральную площадь, где, отвернувшись одна от другой, стояли три бронзовые статуи тридцатиметровой высоты с руками, воздетыми к небу и словно застывшими в момент исступленной жестикуляции – хотя смысл этой жестикуляции обитатели Танцига уже давно забыли.²

2

Хильер Фат и его супруга Альтея занимали должности адъюнкт-профессоров в Танетском институте на планете Галлингейл. Оба они преподавали в Колледже эстетической философии. Специальностью Хильера была теория конвергенции символов, тогда как Альтея изучала музыку первобытных и полудиких народов, как правило исполнявшуюся на уникальных инструментах с использованием необычных ладов и причудливых гармоний. Иногда такая музыка была простой, иногда сложной, но, как правило, оставалась непостижимой для инопланетных ушей, хотя во многих случаях исключительно любопытной. Нередко из старого фермерского дома, где жили Фаты, доносились необычайные звуки, а также возбужденные голоса, спорившие о том, допустимо ли применение термина «музыка» в отношении столь экстраординарных шумовых эффектов.

Ни Хильер, ни Альтея не могли назвать себя молодыми людьми, хотя признавать себя стариками еще решительно отказывались. Их естественные предпочтения носили консервативный, хотя и не обязательно традиционный характер – супруги были одинаково преданы идеалам пацифизма и одинаково безразличны к социальному статусу. Хильер, худощавый и жилистый, с землистым оттенком кожи и рано поседевшими волосами, начинавшими лысеть над высоким лбом, производил впечатление человека хорошо воспитанного, но отстраненного. Длинный нос, тонкие брови и слегка опущенные уголки поджатых губ придавали его лицу слегка презрительное выражение, словно его раздражал какой-то неприятный запах. На самом деле Хильер был податлив, исключительно вежлив и не расположен к вульгарности.

Альтея, такая же стройная, как ее муж, отличалась несколько более жизнерадостным и бодрым темпераментом. Сама того не подозревая, она была почти привлекательна – благодаря ярким золотисто-карим глазам, приветливому выражению лица и каштановым кудрям, причесанным без претензии на стильность. Лучезарный оптимизм позволял ей без труда справляться с изредка обострявшейся раздражительностью Хильера. Ни Хильер, ни Альтея не участвовали в ревностной борьбе за признание престижа, преобладавшей в жизни большинства сограждан; они не состояли членами каких-либо клубов – у них не было никакой «весомости».³ Сферы их профессиональной специализации настолько гармонировали, что им удавалось заручаться финансированием совместных экспедиций на другие планеты.

Одна из таких экспедиций привела их на полуцивилизованную планету Камбервелл в системе звезды Роберта Палмера. Прибыв в обветшалый космопорт Танцига, они арендовали аэромобиль и сразу отправились в поселок Сронк у подножия Ворожских холмов на краю Дикоягодной степи, где намеревались изучать образ жизни и записывать музыку цыган племени вонго, кочевавших по степи восемнадцатью таборами.

Вонго – народ, любопытный во многих отношениях. Долговязые сильные мужчины, длинноногие и длиннорукие, вели исключительно подвижный, даже атлетический образ жизни и гордились способностью перепрыгивать через кусты колючего терновника. Ни мужчины, ни женщины не могли похвастаться приятной внешностью. У них были грубые черты лица, матовая кожа розовато-сливового оттенка и продолговатые мясистые головы с копнами лакированных черных волос; мужчины лакировали также подстриженные «лопатой» короткие бороды. Мужчины обводили глазницы белыми кольцами, чтобы подчеркнуть свирепость черных глаз. Высокие полногрудые женщины с пухлыми щеками и крупными горбатыми носами подстригали волосы «под горшок» на уровне ушей. Представители обоих полов носили красочные одежды, расшитые зубами мертвых врагов из чужих таборов, добытыми в процессе нескончаемой кровной мести. Цыгане вонго считали воду растлевающей, лишающей воли, презренной жидкостью – ее избегали любой ценой. Ни один вонго не позволял себе мыться с младенчества до смерти, опасаясь лишиться магической, свойственной только ему одному вязкой субстанции, сочившейся из кожи и являвшейся источником маны. Жажду вонго предпочитали утолять зловонным пивом.

Таборы враждовали согласно изощренным правилам, предписывавшим различные способы убийства. Кроме того, вонго калечили и злорадно уродовали пленных детей, тем самым превращая их в неприкасаемых парий в глазах родителей. Нередко родители, исполненные отвращения, изгоняли таких детей в степи, где они бродили в одиночку, становясь наемными убийцами и игроками на двойной флейте – инструменте, запретном для всех остальных музыкантов. Каста музыкантов-убийц включала и мужчин, и женщин; все они должны были носить желтые шаровары. Если женщина из этой касты беременела и рожала, она тайком оставляла младенца в яслях родного табора, где к такому ребенку относились с терпимостью, воспитывая его в традициях племени.

Четыре раза в год таборы вонго собирались на традиционных стоянках. Музыканты из племени, пригласившего других, хвастливо демонстрировали навыки, пытаясь заслужить почтение музыкантов-соперников из враждебных кланов. Соперники, разумеется, безжалостно высмеивали музыку хозяев стоянки, после чего им позволялось самим показать, на что они способны; убийцам-одиночкам разрешалось играть на двойных флейтах. Представители племени хозяев исполняли самую сокровенную колдовскую музыку предков, а музыканты из других таборов пытались ее имитировать, чтобы приобрести власть над душами цыган из клана, чью музыку они похитили. Таким образом, музыкой определялось преобладание одного табора над другим, и любого, кто пытался ее записывать, немедленно душили. Для того, чтобы безопасно запечатлеть музыку вонго, супруги Фаты пользовались потайными миниатюрными устройствами, не поддававшимися обнаружению без специальной аппаратуры. «Отважный музыковед-первопроходец вынужден прибегать к отчаянным средствам!» – подшучивали над собой Хильер и Альтея.

Для инопланетянина посещение стоянки вонго было рискованным предприятием в любое время, а в периоды ежеквартальных межплеменных сборищ опасность резко возрастала. Любимое времяпровождение еще не остепенившихся сорвиголов заключалось в том, чтобы похищать и насиловать девушек из другого табора, что вызывало суматоху и галдеж, но редко приводило к кровопролитию, так как подобные вылазки считались неизбежными проказами молодежи – причем, скорее всего, дело обходилось не без содействия девушек. Гораздо более серьезным инцидентом становилось похищение вождя или шамана, сопровождавшееся вымачиванием похищенного и его одежды в теплой мыльной воде, лишавшей жертву многолетних наслоений священного выпота. После купания пленнику сбривали бороду, а к его мошонке привязывали букет белых цветов, после чего опозоренному позволяли украдкой вернуться в родной табор – голому, безбородому, мытому и потерявшему ману. Оставшаяся после купания вода тщательно выпаривалась; в результате похитители становились обладателями кварты желтого, вязкого, вонючего дистиллята, применявшегося при отправлении магических обрядов.

Так как супруги Фаты привезли в дар рулоны ценного черного бархата, им позволили присутствовать на собрании таборов, и они сумели избежать конфликтов, хотя временами казалось, что сам воздух вокруг них сгущался угрозой неминуемой расправы. Они наблюдали за тем, как перед заходом солнца разожгли огромный костер. Цыгане пировали мясом, отваренным в пиве и приправленным остряком и квашеной живицей. Вскоре после ужина музыканты собрались у одного из фургонов и начали производить странные скрипучие звуки – по-видимому, настраивали инструменты и разыгрывались. Хильер и Альтея присели в тени фургона и включили записывающие устройства. Музыканты принялись исполнять напряженные, настойчивые фразы, постепенно сменившиеся агрессивно звучащими вариациями, сопровождавшимися, явно невпопад, визгливыми восклицаниями двойной флейты убийцы в желтых шароварах. Прозвенели несколько гулких ударов гонга, и весь процесс повторился. Тем временем женщины принялись танцевать – то есть неуклюже, словно неохотно, ковылять вокруг костра против часовой стрелки. Длинные черные юбки волочились по земле, черные глаза блестели над странными черными полумасками, закрывавшими рот и подбородок. На масках были намалеваны белой краской огромные ухмыляющиеся рты, а из каждого нарисованного рта свисал фальшивый язык – ярко-красная тряпка длиной с локоть. Женщины дергали головами из стороны в сторону; языки болтались и подпрыгивали в такт.

«Меня это будет преследовать в кошмарах», – хрипло прошептал Хильер.

«Держи себя в руках – во имя науки!» – приказала ему Альтея.

Танцовщицы продвигались бочком вокруг костра, сначала выставляя вперед согнутую правую ногу, одновременно выпятив обширную правую ягодицу и опустив правое плечо, после чего та же последовательность движений начиналась с левой ноги.

Танец закончился – женщины пошли пить пиво. Музыка становилась громче и выразительнее. Один за другим к костру подходили танцоры-мужчины, сперва пинком выбрасывая ногу вперед, потом назад, а затем, подбоченившись и потряхивая плечами, совершая несколько странных извивающихся движений торсом; сделав длинный прыжок, танцор повторял эти па, начиная с другой ноги. Наконец мужчины тоже пошли пить пиво и похваляться прыжками. Снова заиграла музыка – атлеты племени вонго стали исполнять новый танец, выделывая всевозможные курбеты каждый по-своему, придумывая впечатляющие сочетания пинков, прыжков и акробатических трюков и торжествующе вскрикивая по завершении особо затруднительных упражнений. Утомившись всласть, тяжело дыша и опустив плечи, они отправились продолжать попойку. Но этим дело не кончилось. Уже через несколько минут мужчины вернулись на озаренную костром площадку и занялись исполнением любопытного ритуала – так называемого «хамствования».⁴ Поначалу они стояли, пьяные, пошатываясь и хватаясь друг за друга, чтобы удержаться на ногах, глядя в небо и тыкая пальцами в созвездия, заслуживавшие особых унижений. Затем, один за другим, они стали грозить небу кулаками, выкрикивая издевательские оскорбления в адрес далеких обидчиков: «Давайте, прилетайте, чисто вымытые крысы – слюнтяи, потребители мыла! Мы здесь, мы плевать на вас хотели! Мы сожрем вас с потрохами! Прилетайте, привозите толстобрюхих офицеров в униформах, мы их выкупаем на славу! Мы им устроим такую головомойку, какой они не видели в своих мерзких банях! Кто вас боится? Ха-ха! Да никто вас не боится! Мы бросаем вызов всей вашей паршивой Галактике!»

Словно в ответ на похвальбы цыган, в небе сверкнула молния – разразился внезапный ливень. Каркая от досады и бешено ругаясь, вонго бросились под прикрытие фургонов. На площадке у шипящего под дождем костра остались только супруги Фаты, тут же воспользовавшиеся возможностью добежать до аэромобиля. Они вернулись в Сронк, довольные проделанной за ночь работой.

С утра супруги прогулялись по местному базару, где Альтея купила пару необычных канделябров, чтобы пополнить свою коллекцию. Они не нашли никаких любопытных музыкальных инструментов, но им сообщили, что в ярмарочном поселке Латуз, в ста шестидесяти километрах к югу от Сронка, под рыночными прилавками часто можно было найти всевозможные цыганские инструменты – и новые, и старинные. Никто не интересовался этим барахлом; как правило, его можно было купить за бесценок, но в Фатах сразу распознали бы инопланетян, в связи с чем цены могли мгновенно вырасти.

На следующий день Фаты вылетели на юг, скользя над дорогой, тянувшейся вдоль Ворожских холмов – к востоку простиралась степь.

Пролетев примерно треть пути на юг от Сронка, супруги заметили пренеприятнейшую сцену. У обочины четверо крепких деревенских парней, вооруженных дубинками, методично забивали насмерть какое-то существо, корчившееся в пыли у них под ногами. Несмотря на кровоточащие ушибы и переломы, существо отчаянно пыталось защищаться с отвагой, по мнению Фатов, выходившей за рамки повседневности и свидетельствовавшей о благородстве духа.

Как бы то ни было, Хильер и Альтея приземлились на дороге, выскочили из машины и отогнали юных садистов от обессилевшей жертвы, на поверку оказавшейся темноволосым мальчуганом пяти или шести лет от роду, исхудавшим до костей и одетым в рваные лохмотья.

Деревенские парни стояли поодаль, презрительно поглядывая на чужаков. Старший пояснил, что их одичавшая жертва была не лучше степного зверя – если оставить его в живых, он вырастет разбойником или огородным вором. Здравый смысл диктовал необходимость уничтожения таких паразитов при первой возможности, каковая представилась в данном случае – в связи с чем, если бы господа приезжие соизволили наконец отойти, начинающие блюстители порядка могли бы продолжить свой общественно полезный труд.

Супруги Фаты устроили искренне удивленным подросткам разнос, после чего с величайшей осторожностью погрузили избитого ребенка в машину, что вызвало у деревенщины недоумение, смешанное с озлоблением. Впоследствии они рассказывали родителям о необъяснимом поведении идиотов в смешной одежде – судя по выговору, конечно же, инопланетян.

Фаты отвезли почти потерявшую сознание жертву в клинику Сронка, где доктора Солек и Фексель, местные врачи-резиденты, поддерживали в мальчике грозившую погаснуть искру жизни, пока его состояние не стабилизировалось; смертельного исхода опасаться больше не приходилось.

Врачи отошли от операционного стола с осунувшимися лицами, устало опустив плечи – удовлетворенные, однако, своим успехом.

«Тяжелый случай! – сказал Солек. – Сначала я думал, что мы его потеряем».

«Следует отдать ему должное, – отозвался Фексель. – Он явно не хотел умирать».

Врачи смотрели на неподвижного пациента. «Если не обращать внимание на кровоподтеки и повязки, у него довольно приятная внешность, – заметил Солек. – Почему бы кто-то бросил такого ребенка на произвол судьбы?»

Фексель внимательно изучил руки и зубы мальчика, прощупал ему горло: «Я сказал бы, что ему лет шесть. Скорее всего, он родился не на этой планете, причем его родители, вероятно, относятся к высшему сословию».

Мальчик спал. Солек и Фексель удалились, чтобы отдохнуть, оставив в палате дежурную медсестру.

Мальчик спал долго, понемногу набирая силы. В его уме мало-помалу соединялись разрозненные обрывки памяти. Он начал метаться; заглянув ему в лицо, медсестра испугалась и немедленно вызвала врачей. Поспешно прибывшие Солек и Фексель увидели, что пациент пытается избавиться от сдерживающих его устройств. Лежа с закрытыми глазами, он шипел и тяжело дышал – его умственные процессы быстро восстанавливались. Обрывки воспоминаний нанизывались в цепочки. Синаптические узлы перестраивались, цепочки становились блоками. Память воспроизвела взрыв образов, невыносимо ужасных. Мальчик стал биться в истерике, его изломанное тело трещало и пищало в судорогах. Солек и Фексель ошеломленно отшатнулись, но их замешательство было недолгим. Сбросив оцепенение, врачи ввели успокоительное средство.

Мальчик почти мгновенно расслабился и тихо лежал с закрытыми глазами. Солек и Фексель наблюдали за ним с сомнением. Уснул ли он? Прошло шесть часов, врачи успели отдохнуть. Вернувшись в клинику, они осторожно сделали пациенту инъекцию, прекращавшую действие седативного препарата. Несколько секунд все было хорошо, после чего у мальчика снова начался яростный приступ. Жилы у него на шее натянулись, как веревки, глаза выпучились от напряжения. Постепенно, однако, конвульсии ослабевали – подобно движению стрелки останавливающихся часов. Из его груди вырвался стон, полный такой дикой скорби, что Солек и Фексель поспешно ввели новую дозу седатива, чтобы предотвратить опасные для жизни судороги.

Как раз в это время в клинике находился исследователь из центрального госпиталя Танцига, проводивший ряд семинаров и практических занятий. Его звали Миррел Уэйниш; он специализировался в области лечения расстройств центральной нервной системы и гипертрофических аномалий мозга в целом. Пользуясь редкой возможностью, Солек и Фексель привлекли внимание Уэйниша к травмированному мальчику.

Просмотрев перечень переломов, вывихов, растяжений, ушибов и прочих травм, нанесенных малолетнему пациенту, доктор Уэйниш покачал головой: «Почему он еще жив?»

«Мы задавали себе этот вопрос десятки раз», – отозвался Солек.

«Пока что он просто отказывается умирать, – прибавил Фексель. – Но это не может продолжаться долго, он не выдержит».

«Ему пришлось пережить что-то ужасное, – сказал Солек. – По меньшей мере, таково мое предположение».

«Избиение?»

«Разумеется, но интуиция подсказывает, что избиением дело не ограничивается. Когда к нему начинает возвращаться память, шок возобновляется, вызывая непереносимую мышечную активность. Что мы сделали не так?»

«По всей вероятности, вы все сделали правильно, – сказал Уэйниш. – Подозреваю, что события привели к образованию замкнутого контура, и обратная связь приводит к нарастанию преобладающего сигнала. Таким образом, со временем ему становится хуже, а не лучше».

«Как с этим справиться?»

«Необходимо разъединить замкнутый контур, конечно, – ответил Уэйниш, внимательно разглядывая мальчика. – Насколько я понимаю, о его прошлом ничего не известно?»

«Ничего».

Уэйниш кивнул: «Давайте посмотрим, что у него в голове. Продолжайте вводить седатив, пока я устанавливаю аппаратуру».

Уэйниш работал целый час, подсоединяя к ребенку приборы. Наконец он закончил. Пара металлических полушарий охватывала голову мальчика – открытыми остались только хрупкий нос, рот и подбородок. Запястья и щиколотки пациента закрепили металлическими рукавами, а на уровне груди и бедер его сдерживали металлические ленты.

«Начнем!» – объявил Уэйниш и нажал кнопку. На экране высветилась сеть ярких желтых линий – по словам Уэйниша, схема структуры мозга пациента. «Неизбежно имеют место топологические искажения. Тем не менее…» – специалист прервался и наклонился, изучая экран. Несколько минут он прослеживал переплетения сетей и фосфоресцирующие бесформенные узлы, сопровождая процесс тихими восклицаниями, а пару раз и присвистами изумления. Наконец он повернулся к Солеку и Фекселю: «Видите эти желтые кривые?» Он постучал по экрану карандашом: «Ими отображаются гиперактивные связи. Когда такие связи сплетаются в крупные узлы, это приводит к возникновению серьезных проблем, каковые и наблюдаются в данном случае. Само собой, я предельно упрощаю картину».

Солек и Фексель внимательно рассмотрели экран. Некоторые связи были тонкими, как паутина, другие медленно, но энергично пульсировали – эти последние Уэйниш идентифицировал как сегменты контура обратной связи, действующего подобно замкнутому на себя усилителю. На некоторых участках нити спирально закручивались, сплетались и сжимались в волокнистые подушечки-узлы, настолько плотные, что в них уже невозможно было проследить индивидуальные нервные окончания.

Уэйниш указывал кончиком карандаша: «Проблема в этих сплетениях. Они подобны черным дырам в мозгу – все, что туда поступает, уже не выходит наружу. Тем не менее, эти узлы можно уничтожить, и я это сделаю».

«К чему это приведет?» – спросил Солек.

«Попросту говоря, мальчик выживет, но потеряет значительную часть памяти», – ответил Уэйниш.

Ни доктор Солек, ни доктор Фексель не нашли, что сказать. Уэйниш откалибровал прибор. На экране появилась голубая искра. Уэйниш сосредоточенно приступил к работе. Искра перемещалась, погружаясь в пульсирующие желтые сплетения и выныривая из них. Светящиеся узлы расплетались и разделялись на обрывки, блекнувшие и растворявшиеся; в конечном счете от них не осталось ничего, кроме призрачных следов.

Уэйниш выключил аппарат: «Вот и все. Рефлексы пациента, его языковые и двигательные навыки не повреждены, но основной объем памяти исчез. Сохранились следовые связи, способные генерировать случайные образы – не более чем мимолетные сполохи; они могут его беспокоить, но опасных мощных стимулов больше не будет».

Три врача освободили мальчика от металлических рукавов, лент и полушарий.

Они смотрели на пациента – мальчик открыл глаза, серьезно разглядывая стоящие перед ним три фигуры.

«Как ты себя чувствуешь?» – спросил Уэйниш.

«Мне больно, когда я двигаюсь», – у мальчика был тонкий, ясный голос, он отчетливо произносил слова.

«Этого следовало ожидать – по сути дела, это даже хорошо. Скоро все пройдет. Как тебя зовут?»

Взгляд мальчика потух: «Меня зовут…» Поколебавшись, он сказал: «Не знаю».

Он закрыл глаза. Из глубины его груди донесся низкий клокочущий звук – тихий, но резкий, словно порожденный чрезвычайным усилием. Звук превратился в слова: «Его зовут Джаро».

Уэйниш изумленно наклонился к пациенту: «Кто это говорит?»

Мальчик глубоко, печально вздохнул и тут же уснул.

Три терапевта продолжали стоять рядом, пока дыхание пациента не стало ровным. Солек спросил Уэйниша: «Насколько подробно вы намерены известить Фатов о случившемся?»

Уэйниш поморщился: «Сомнительный случай – даже если не называть его сверхъестественным. Тем не менее…» Он задумался: «Вероятно, все это не имеет значения. В той мере, в какой это касается меня, мальчик сказал, что его зовут Джаро – больше тут не о чем говорить».

Солек и Фексель кивнули. «Мы придерживаемся того же мнения», – сказал Фексель.

Доктор Уэйниш вышел в приемную клиники, где его ожидали Хильер и Альтея.

«Оснований для тревоги нет, – заверил их Уэйниш. – Худшее позади, он должен скоро поправиться без особых осложнений – за исключением провалов в памяти».

Некоторое время супруги переваривали новости.

Альтея спросила: «Насколько серьезна потеря памяти?»

«Трудно сказать заранее. Его психическое напряжение вызвано каким-то чудовищным потрясением. Мы были вынуждены удалить несколько ассоциативных узлов, со всеми побочными связями. Он никогда не вспомнит, что с ним случилось и кто он такой – он помнит только, что его зовут Джаро».

Хильер Фат огорчился: «Следует ли вас понимать таким образом, что он полностью потерял память?»

Уэйниш вспомнил о странном голосе, объявившем имя Джаро: «Не стал бы делать безоговорочные выводы. На схеме структуры мозга заметны отдельные точки и остаточное свечение, напоминающие по форме разрушенные матрицы – таким образом, в его воображении могут время от времени появляться намеки на события прошлого, но они останутся бессвязными».