Джерри Капечи
Машина смерти
Через несколько недель, после медосмотра у армейского врача в Северной Каролине, Доминику было запрещено прыгать с парашютом из-за ранения колена, полученного на том холме. В сердцах он принял решение, которое позже подвергалось сомнению, но не изменялось: «Больше я в армию ни ногой!»
К смятению его матери, он снова оказался в Бруклине. До увольнения из армии оставалось несколько месяцев. Его определили в подразделение военной полиции в Форт-Хэмильтон, небольшую базу буквально в миле от дома Нино в Бат-Бич.
Доминику пришлось по душе его новое назначение – ловить самовольщиков, вязать пьяных солдат на Таймс-сквер и иногда обедать в бункере, который находился так близко. Естественно, Нино ворчал, что сидеть за одним столом с военным полицейским все равно что любезничать с копом, – и оказался настроен еще более воинственно, когда Доминик сказал, что после увольнения из армии он намеревается сдать экзамен на поступление в полицию штата Нью-Йорк.
– Буду где-нибудь на севере штата выписывать штрафы за парковку.
– Чушь собачья! Коп – он и есть коп!
Мария Монтильо убеждала сына поступить в колледж, желательно как можно дальше от дома. «Мам, я понимаю, что ты хочешь сказать, но не беспокойся, – ответил он ей. – Такая жизнь, как у Нино, – не для меня».
Незадолго до того болезнь Марии оставила бесцветные волдыри на ее руках, вызывая у каждого вокруг нее вопрос о том, сколько ей осталось. Чтобы порадовать ее, Доминик занялся поисками колледжа, в который принимали всякого, кто не выделялся особыми успехами в средней школе, и нашел заведение с двухгодичным курсом в Майами, штат Флорида. Он объявил, что поступит туда немедленно после увольнения.
Внешне Нино демонстрировал по-отечески заботливый интерес к жизни Доминика. Он никогда не упоминал о делах «семьи» Гамбино в его присутствии и не представлял его Рою Демео или кому-либо из тех, кто на него работал. «Дядья» Карло и Пол всегда подавались в социальном контексте – например, на одном из ужинов Нино постарался пробудить интерес Доминика к дочери Пола Конни, которая была весьма недурна собой.
Доминику нравилась Конни, но чувств к ней он не испытывал. Они вспыхнули по отношению к другой девушке, когда он пришел к Нино на праздник дня рождения его двоюродного брата. Нино устроил все так, что среди приглашенных оказалась служившая в семействе няней девушка, жившая по соседству, чей отец держал бар на Манхэттене. Когда в квартире бабушки Доминик увидел ее, сидящую в кресле закинув нога на ногу, он застыл на месте. Она была потрясающе хороша. У нее были черные волосы до пояса, как у Шер, и кожа цвета кофе с молоком; ее короткое коричневое платье с узором в виде турецких огурцов давало простор для фантазий. Он почувствовал, что ей было бы самое место на рекламной полосе глянцевого итальянского журнала – в непринужденной позе на красном «феррари», – и поскорее ретировался на нижний этаж, лишенный дара речи.
Пытаясь прийти в себя, он спросил Нино:
– Кто эта девушка?
– Наша няня, Дениз Деллисанти. Дениз из сонма святых[40]! Красивое имя, красивая девушка! Почему бы тебе не пойти поговорить с ней?
Бывший разведчик набрался мужества и направился обратно наверх, где он оставил Дениз. О чем они говорили, он почти не запомнил – кроме того, что ей было семнадцать лет и она была младшей из пяти дочерей и только что поступила в Университет Сент-Джонс в Куинсе. Помимо того что она была красива, она была умна, скромна и приятна в общении, и ее фамилия так ей шла: Деллисанти. Действительно, Дениз из сонма святых!
Через шесть недель он пригласил ее на свидание. Они сходили в кино, а затем отправились в дом Нино на чашечку кофе. Он сопроводил ее домой в пол-одиннадцатого вечера. Она жила с родителями, и ей строго-настрого наказали вернуться домой не позже одиннадцати. Свидания быстро взрастили отношения, но до физической близости дело пока не дошло. Она была против интимных отношений до замужества. Доминик, влюбленный по уши, не пытался переубедить ее.
Что же касается Нино, то он мог бы остаться темной лошадкой для ФБР, но только не для родителей Дениз. Они знали некоторых его финансовых клиентов и были не в восторге ни от него, ни от его племянника. Они позволяли Дениз сидеть с их ребенком только потому, что Гаджи жили поблизости и хорошо платили. Доминика возмутило такое предосуждение, но он понимал причину их отрицательного отношения к его беспокойному дядюшке.
Доминик еще служил в армии, когда Нино попросил его оказать ему одну сомнительную услугу. Она была представлена как вопрос чести. Дантист, который жил и работал неподалеку, отпустил недвусмысленный намек в отношении одной из своих пациенток – Роуз Гаджи. Нино воспринял это практически как попытку изнасилования и дал Доминику знать, что он собирается заложить динамитную шашку под парадное крыльцо его дома.
«Он оскорбил мою жену и твою тетю. Это ему покажет, что он должен убраться из этого района, пока ему не навредили по-настоящему. Мы подберемся туда сегодня вечером. Ты будешь меня прикрывать».
Зная Нино и будучи наслышан об истории с Винсентом Говернарой, Доминик был удивлен скорее не преувеличенной реакцией Нино, а его уверенностью, будто племянник ему поможет. Однако из-за того, что целью операции был не человек, а всего лишь крыльцо, он все же последовал за Нино. Через несколько дней после такого предупреждения дантист действительно собрал чемоданы и уехал.
Доминик никогда не говорил Дениз об этом происшествии, равно как и о теневой стороне жизни своего дяди, – разве что завуалированно, на таком языке, который местная девушка наподобие Дениз хорошо понимала. «Забавно, что бывает с людьми в этой жизни, – рассуждал он. – Ты точно знаешь, кто в чем замешан, просто по тому, как они себя ведут, но если они к тебе дружелюбны и относятся хорошо, то они считаются хорошими людьми».
Дениз любили все. Через какое-то время студенческое братство Университета Сент-Джонс избрало ее «Мисс Мю-Гамма-Дельта». Она пригласила Доминика быть ее парой на коронации и последующей вечеринке. Со своей короткой армейской стрижкой он казался не на своем месте: в конце 1968 года его сверстники активно перенимали внешний вид и взгляды хиппи.
На вечеринке он пережил свой первый вьетнамский флешбэк. Он стоял у стены, попивая пиво и наблюдая, как танцуют другие, когда в комнате вдруг как будто раздался взрыв и повсюду разлетелись части тел. Он бросился на пол и закрыл лицо руками. Дениз склонилась над ним.
– Ты в порядке? Что, война?
– Нет, хуже.
Она обняла его.
– Я думаю, слишком много перемен на меня навалилось, – наконец сказал он. – Там было ужасно, а здесь я с тобой, и я счастлив. Это все равно что побывать в аду, а потом сразу вознестись в рай.
– Я люблю тебя.
– Я тоже тебя люблю, – на его глаза навернулись слезы. – Ты делаешь меня счастливым. Видишь, я даже плачу. Не могу в это поверить. Хочешь потанцевать?
– Все что твоей душе угодно.
16 декабря 1968 года Доминик был с почетом уволен из армии, но в душе он навсегда остался в ее рядах. В собственных глазах он оставался военным, и это придавало ему уверенности в своей смекалке, удаче и силе. Его внезапная слабость на вечеринке в честь Дениз была всего лишь одним из последствий былых сражений, которым со временем надлежало исчезнуть. Тем не менее он начал скрывать часть своей военной сущности, потому что его стала привлекать другая сторона культуры того времени. Он, конечно, не пошел бы на антивоенную демонстрацию, но начал носить рубашки с длинными рукавами, чтобы скрыть татуировки воздушных войск на правом предплечье.
Его переполнял оптимизм, но, за исключением отношений с Дениз, прогресс был не так уж велик. Он поступил в колледж Майами-Дейд, но редко посещал занятия. Он и еще несколько ветеранов с подобными настроениями проводили время, принимая ЛСД и слушая музыку в грязном подвале, который они снимали в каком-то гетто. Весной неожиданно появились Нино и Роуз. Они приехали во Флориду посмотреть, как идет строительство их роскошного зимнего дома.
Доминик был смущен и удивлен тем, что Нино не обрушился на него со страстной речью, посвященной его неопрятной внешности и такому же окружению. Вместо этого дядя спросил: «Почему бы тебе не приехать домой?» – добавив, что он собирается купить небольшой бизнес итальянского мороженого в Бруклине. «Управляй сколько влезет, только подстригись и приведи себя в порядок».
Когда Доминик позвонил матери и рассказал ей об этом предложении, она постаралась его отговорить. Она вспомнила, как читала где-то о том, что кого-то занимавшегося подобным бизнесом недавно застрелили прямо на рабочем месте.
– Только в Бруклине тебя могут убить за то, что ты делаешь мороженое, – отозвался он, но этот ответ показался ей слишком легкомысленным.
– Это жизнь твоего дяди, – заявила она. – Не забывай об этом.
Устав от обеспокоенности матери, Доминик принялся носиться с новой идеей. В письме к Дениз он предложил ей сбежать вместе с ним и начать новую жизнь в Сан-Франциско. Он посетил этот город, еще когда приезжал домой на побывку, и его с первых минут поразила пьянящая атмосфера легкости, впервые давшая ему ощущение свободы. Кроме того, Сан-Франциско слыл центром музыкальных инноваций, и ему хотелось дать этой части своей натуры еще один шанс. Он описывал город как волшебную страну, где мечты становятся реальностью.
Когда Дениз сказала: «Может быть», он покинул Флориду и снял небольшую квартиру рядом с домом ее родителей в Бруклине. Нино уже нанял на должность управляющего бизнесом итальянского мороженого другого человека, но Доминик поначалу не видел ничего плохого в том, чтобы принять еще одно предложение дядюшки: стать швейцаром и помощником привратника в «Клубе 21» на Манхэттене, где Нино обладал определенным влиянием благодаря отношениям с Чаком Андерсоном – метрдотелем, который был должником Нино. Доминик уже встречал Андерсона – «Мистера Нью-Йорк», каковым он являлся в колонках сплетен городских газет, – на вечеринках в доме Нино. Дядюшка представлял всем Доминика как героя войны, чьи родственники росли вместе с Аль Капоне.
«Клуб 21» был шикарным рестораном, и завсегдатаи у него были соответствующие: знаменитости, политики и стареющие мужчины в компании молодых женщин. Доминик его возненавидел; он чувствовал себя прислужником и ушел с этой работы через два месяца. «Слишком много засранцев», – объяснил он дяде.
Нино и Пол обеспечили ему зачисление в профсоюз официантов. Он работал барменом на банкетах и свадьбах, но снова почувствовал себя прислужником и уволился после нескольких уик-эндов, несмотря на то что пытался отложить деньги на новую жизнь в Сан-Франциско.
Тогда Нино устроил его в небольшую компанию по благоустройству территории, которой владел брат одного из «солдат» Кастеллано, но работа здесь была нерегулярной и неинтересной. Еще учась в средней школе, Доминик однажды устроился в «Макдоналдс», чтобы подзаработать, но уж «зеленому»-то берету столь простой труд был, по его мнению, не совсем к лицу. С его точки зрения, лучше было быть безработным, чем недооцененным.
Из-за его чрезмерного эгоцентризма сбережения для Калифорнии росли не слишком быстро, а мнение родителей Дениз о нем лишь ухудшалось. Когда Нино через Дениз сообщил им о своем намерении обсудить предстоящую женитьбу, они попросили ему передать, что пока делать этого не стоит.
«Они сказали, что первой должна выйти замуж Мишель, – сообщила Дениз, имея в виду свою старшую сестру. – Только тогда они подумают о моем замужестве».
Выход из ситуации предложила именно Дениз. Как-то вечером, когда они припарковались в популярном у городских влюбленных переулке, шедшем вдоль береговой линии Бруклина, она воскликнула: «А нам не нужно ничье разрешение. Давай сбежим!»
Доминик с готовностью согласился – и предложил уехать немедленно и пожениться где-нибудь по дороге в Калифорнию.
– Нет, мы должны сделать это перед отъездом. Если мы уедем вместе, мы станем спать вместе, а я хочу сначала пожениться.
– Так давай же это сделаем! Не могу дождаться, когда мы уедем из Бруклина.
Восемнадцатилетняя Дениз была очарована его описанием Сан-Франциско. Она была «дитя цветов» даже в большей степени, чем он. Кроме того, она не видела проблем в том, чтобы на время прервать учебу в колледже. Ее успеваемость была высокой, и вернуться к занятиям она могла в любое время. «Мы идем, Калифорния!» – повторяла она.
Влюбленные получили разрешение на брак[41] и поделились своими планами с Марией Монтильо, которая пришла в восторг. Она призвала их немедленно сделать ее бабушкой и вызвалась поговорить от их имени с родителями Дениз.
«Не утруждай себя, ничего хорошего из этого не выйдет», – сказала Дениз.
Без благословения родителей Дениз пастор в церкви Святого Финбара в Бат-Бич отказывался провести обряд. Отказался и пастор прихода Монтильо в Левиттауне. Тогда пара наугад зашла в протестантскую церковь под Левиттауном. Священник обвенчал их на следующий день, 19 января 1971 года.
После того как новобрачные объявили эту новость всем знакомым, мать Доминика устроила прием в Левиттауне. Вся «семья» Монтильо была в приподнятом настроении. Родители Дениз выглядели так, как будто пришли на похороны. Нино отказался посетить это мероприятие, потому что Доминик не известил его заранее.
Оказавшись в Сан-Франциско, Доминик и Дениз обнаружили, что не могут позволить себе снять в нем квартиру, и были вынуждены поселиться в близлежащем городке Беркли. Но и там их скудные финансовые запасы быстро истощились. Когда они уже подумывали о том, чтобы отправиться обратно, владелец дома, где они снимали квартиру, предложил Доминику занять должность управляющего зданием. Одним из преимуществ этой должности была бесплатная аренда квартиры, и Доминик мог выполнять работу в удобное для него время. Он и Дениз занимались любовью, принимали наркотики, ходили на концерты, разъезжали по Северной Калифорнии. Их сказочная жизнь продолжалась целый год.
Дениз оказалась невероятным спутником – стойким, преданным и готовым помогать до самозабвения. Решив, что им нужно больше денег, чем он зарабатывал в качестве управляющего, она устроилась кассиршей в супермаркет, по-прежнему не возобновляя учебу; а он стал посещать дневное музыкальное отделение Мерритт-колледжа в Окленде. Наибольший интерес у него вызывал джаз, и она купила ему саксофон за тысячу двести долларов.
Он быстро сделался искусным саксофонистом. Вместе с четырьмя другими студентами он организовал группу, которую назвали Brooklyn Back Street Blues Band. Всех заинтересовал новый звук – «фьюжн», смесь джаза и рока. На один из их концертов в колледже зашел Фрэнк Заппа[42]. Послушав выступление группы, он уверил музыкантов в том, что им нужно записать демо. Результат был ошеломляющий. Их композиции охватывали множество стилей, но в них в то же время прослеживалась единая музыкальная тема. Это была сложно задуманная музыка, в то же время бурная и хаотичная – как схватка врукопашную на поле боя.
Brooklyn Back Street Blues Band разослали свои записи буквально во все звукозаписывающие компании – а потом ждали, ждали и ждали. «Эти засранцы говорят, что у нас слишком авангардная музыка, – с горечью жаловался Доминик. – Нет у нас товарняка. Мы не Фрэнки Вэлли[43]!»
Мария и Энтони Монтильо, вместе с детьми Стивеном и Мишель, приехали навестить их летом 1972 года. Мария извела практически всю пленку для домашней кинокамеры на пейзажи, которые они проезжали по пути. По приезде в Беркли камерой завладел Энтони. Последний фильм в семейной коллекции Монтильо заканчивается кадрами, на которых Мария, скрестив два пальца на правой руке в знак надежды, стучится в дверь квартиры своего сына.
Здоровье Марии к тому моменту существенно ухудшилось, но об этом никто не говорил, чтобы не огорчать детей. Босс Доминика выдал гостям ключи от меблированной квартиры, и они прожили в ней шесть недель. Этот период в их жизни оказался окрашен горечью из-за болезни Марии и разочарования Доминика, которое вызвала очередная неудача в музыкальной карьере.
После того как Монтильо уехали, Доминик и Дениз пошли в кино на новый фильм «Крестный отец». Конечно же, молодой человек отождествил себя с персонажем по имени Майкл Корлеоне, младшим сыном дона мафии и героем войны, который впервые появляется в киноповествовании в военной форме. Семья и проблемы в отношениях этого персонажа были до боли знакомыми. Подобно своему отцу, он поднялся к вершинам власти над тем, что изображалось как темный, но в чем-то очень благородный мир, и это было окружено невероятно привлекательным, романтическим ореолом.
«Это не про бандитов, – серьезно сказал Доминик Дениз, когда они шли домой, – это про семью».
В следующие несколько дней пара приняла два важных решения: постараться завести ребенка и вернуться в Нью-Йорк, где они подыскали квартиру рядом с домом его умирающей матери. Демо-записи группы Brooklyn Back Street Blues Band и саксофон Доминика отправились в чулан вместе с наследием его предыдущей группы Four Directions и медалями времен Вьетнама. Позже, когда он впервые за долгое время побывал в церкви св. Финбара на Бат-Бич, он стал крестным отцом младшего из детей Нино – мальчика по имени Майкл.
В декабре 1972 года Мария Монтильо легла в больницу. Она пробыла там несколько недель. «Я не умру, пока не родится мой первый внук», – сказала она Доминику. Вскоре она тихо умерла в возрасте пятидесяти двух лет.
Она так и не узнала, какую новость в тот самый день сообщил ее невестке доктор: Дениз была беременна. Подготавливая себя к плохим новостям, Доминик одновременно пытался сосредоточиться на хороших, но это плохо у него получалось. Никогда еще он так глубоко не переживал то, как бок о бок идут по жизни боль и радость, сменяя друг друга в ее непрерывном круговороте.
Гроб с телом Марии был выставлен в похоронном зале конторы «Кузимано и Руссо» в Бенсонхёрсте. В первый вечер панихиды, когда все ушли, туда без приглашения зашел сухопарый человек с глазами непросыхающего пьяницы. Владелец похоронного бюро Джозеф Кузимано попытался выпроводить его.
– Умоляю вас, – сказал этот человек, – она была моей женой.
– Как вас зовут?
– Сантамария. Энтони Сантамария.
– Прошу простить, мы закрыты. Вы можете прийти завтра вечером.
Ранним вечером следующего дня Кузимано рассказал Доминику о том, что заходил какой-то тип, утверждавший, будто бы он когда-то был мужем Марии.
– Он сказал, что его зовут Сантамария.
– Если он вернется, впустите его, – ответил Доминик. С того дня, как он вернулся домой, он узнал от матери еще несколько подробностей о разрыве своих родителей. Это пробудило в нем желание услышать версию отца, но он все время откладывал его поиски. В последнюю ночь панихиды он подождал, пока все уйдут, а потом еще немного, но поскольку желающих отдать дань покойной больше не было, в конце концов ушел и он.
Не прошло и четверти часа, как в зал вошел бывший чемпион по боксу Армейского авиационного корпуса Энтони Сантамария, и Кузимано подвел его к гробу. Несколько минут Сантамария простоял около гроба в молчании, потом произнес «спасибо» и удалился шаркающей походкой, направляясь в дом сестры в северном Бруклине.
Услышав об этом, на следующий день Доминик стал подозревать, что отец нарочно дожидался, пока он уйдет: потому ли, что хотел побыть наедине с покойной, или из-за того, что раньше его сын, избегая встречи с ним, переходил на другую сторону улицы. Судьба не дала ему ответа: вскоре его отец был найден замерзшим насмерть рядом с грудой картона на пустыре. Его сестра похоронила его, не сообщив племяннику. «Его душевная боль была настолько сильной, что он решил просто лечь и умереть», – говорила она своим подружкам.
Со смертью Марии Монтильо в «семье» Гаджи произошли кое-какие изменения. В документе о праве собственности на бункер в 1943 году значилось ее имя. С того времени ни одного собственника добавлено не было. Это означало, что ее муж по закону обладал всеми правами на эту собственность, но он сам никогда не поднимал данную тему. Официально Мария умерла, не имея активов. Но даже в этом случае документ о праве собственности стал бы проблемой, если бы Гаджи когда-нибудь захотели продать дом.
Когда сестре Нино был поставлен смертельный диагноз, Нино дал ей обещание позаботиться о ее детях – Стивене и Мишель.
– Доминик, – сказал он, – уже достаточно большой мальчик, чтобы позаботиться о себе самостоятельно.
– Пусть так и будет, – ответила она.
Тем не менее спустя несколько дней после похорон дядюшка осведомился у Доминика относительно его планов. Доминик поведал ему, что он и Дениз собираются вернуться в Калифорнию, чтобы там произвести на свет малыша и предпринять еще одну попытку построить музыкальную карьеру. Звучало это не слишком убедительно.
Нино заявил, что тот, кто собирается стать отцом, не должен носиться по жизни, как щепка по волнам. «Я покупаю автомастерскую. Ты мог бы стать управляющим», – заявил он.
Частные автомастерские переживали расцвет в Нью-Йорке благодаря тому, что подземка находилась в удручающем состоянии, а такси были практически недоступны в любом районе, кроме Манхэттена. «Пора бы остепениться, – сказал Нино. – Твое место – здесь, в Бруклине».
Доминик попросил дать ему время на размышления. Ему было двадцать пять лет. Прокручивая их беседу в голове, он снова не смог избежать сравнения себя самого с Майклом Корлеоне, а Нино – с Вито, отцом Майкла. Если оставить в стороне романтические фантазии, то автомастерская представлялась абсолютно законным предприятием. Это была солидная работа. К тому же идея о Калифорнии становилась все более призрачной.
И вот, когда Доминик спокойно обдумал все за и против, выяснилось, что от новой работы его удерживают лишь желания покойной матери. Он сказал Дениз, что может работать на Нино и без глубокого погружения в «такую жизнь». Она уже смирилась с неизбежностью этого факта – еще с тех пор, как Доминик вдохновился «Крестным отцом». Ее родители были против их свадьбы – ведь вполне могло оказаться, что он станет таким же, как его дядя, – но Дениз все же вышла за него замуж, потому что искренне любила его. В сознании молодой двадцатиоднолетней женщины Доминик, может быть, и был негодяем, но уж точно не преступником. Неделей позже он принял предложение Нино.
Довольный Нино осведомился: «И где вы собираетесь жить? Вы же не можете оставаться в Левиттауне. Почему бы вам не переехать сюда?»
Верхний этаж дома Гаджи был свободен. Дениз понравилась эта идея. В их распоряжении отныне была большая квартира. В ней она когда-то провела много ночей, будучи няней, а несколькими ступеньками ниже встретила своего будущего мужа. Они переехали в начале 1973 года. Некогда он начал свою жизнь на нижнем этаже; затем, когда его отец ушел из семьи, переместился выше – и теперь, после того как умерла его мать, оказался на самом верху своего родного бункера.
На управление автомастерской Нино выделял ему две сотни долларов в неделю, но раз в месяц вычитал из общей суммы 165 долларов в качестве ежемесячной платы за проживание. Доминика это ужасно злило – как-никак его мать помогала выплачивать ипотеку за бункер, – но он принял эти правила как еще одно проявление специфического поведения Нино: одной рукой он давал, а другой забирал. Кроме того, Нино обеспечил молодую пару мебелью на общую сумму две тысячи долларов (правда, за это вычитал из зарплаты Доминика еще 75 долларов в неделю).
1 августа 1973 года у Дениз родилась девочка. Выбирая имя для малышки, новоиспеченная мать и ее муж хотели воздать дань уважения его усопшей матери, но подумали, что имя Мария может принести ребенку несчастье. Они остановились на имени Камария, в котором «Ка» не имело особого смысла, но служило для придания благозвучности.
Ни тогда, ни когда-либо после Нино не усадил Доминика рядом с собой и не объяснил, как устроен этот мир. Он ни словом не обмолвился о том, что Карло Гамбино контролировал целую империю, управляя отрядами солдат, возглавляемых капо, которые подчинялись заместителю босса. Дядюшка просто понемногу приоткрывал занавес. Иногда он приводил цитаты из своего любимого фильма «Крестный отец». Больше всего ему нравился эпизод, в котором больной дон, передавая бразды правления сыну Майклу, говорил так: «Я не сожалею о моей жизни. Я отказался от того, чтобы как дурак танцевать на канате, который держат все эти придурки… Я не извиняюсь».
– Это про меня, – говаривал Нино. – Я тоже не извиняюсь.