Джейн Остин
Мэнсфилд-парк
– Мамочка, ты только послушай! – начинала Мария. – Наша кузина не может перечислить главные реки России! Она никогда не слышала, что такое Малая Азия! А еще она не знает, чем отличается пастель от акварели! Правда, странно? Вот никогда бы не подумала, что бывают такие глупые девочки…
– Дорогая моя, – успокаивала ее тетушка, – не надо так волноваться. Это вы у нас очень умные и сообразительные, поэтому тебе и кажется, что Фанни недостаточно развита.
– Да нет же, вы не понимаете, – не успокаивалась Джулия, перехватывая эстафету у сестры. – Она на самом деле очень недалекая. Вот вчера вечером, например, мы спросили ее, как от нашего поместья легче всего добраться до Ирландии, так она ответила, что надо обязательно обогнуть остров Уайт. Причем никаких других островов, как мы выяснили, она просто не знает. Когда мне было столько же лет, я это уже давно знала. Я помню, как мы учили всех английских королей, и годы их восшествия на трон и еще про то, чем они знамениты!..
– А еще всех римских императоров, – подхватывала Мария. – И не только это! Мы знаем всю языческую мифологию, все планеты солнечной системы и самых известных древних философов!
– Конечно-конечно, – тут же соглашалась миссис Норрис. – Но у вас замечательная, я бы даже сказала, исключительная память. А у вашей бедной кузины, может быть, вообще никакой памяти нет. Некоторые люди хорошо запоминают все, что им говорят, а у других в одно ухо влетает, а в другое вылетает. Не надо так расстраиваться. Пожалейте ее, она ведь такая несчастная! И не забывайте, что если вы так много знаете, то должны вести себя немного поскромнее. И еще одно: на свете остается слишком много того, о чем вы и не слышали – ваше обучение только начинается!
– Да, я знаю, – важно заметила Мария. – Нам надо успеть выучить все, пока не исполнилось семнадцать лет. Но я хочу еще сказать, что Фанни глупа не только поэтому. Она не желает учиться, ни рисовать, ни играть на фортепьяно!
– С этим я соглашусь, – кивнула миссис Норрис. – Это действительно настоящая глупость. Но, с другой стороны, для того, чтобы преуспеть в искусстве, одного желания бывает, как правило, недостаточно. Тут необходим талант или, по крайней мере, некоторые способности. Благодарите небо, что вам послали таких родителей, как папа и мама. И вот еще что. Не стоит так переживать, что Фанни не может состязаться с вами ни в науках, ни в искусстве. Не забывайте, что вы – будущие леди Бертрам, так что это даже лучше, что между вами и кузиной существует некоторое различие.
Такие разговоры были не редкостью в Мэнсфилдском Парке, и тетушка день ото дня читала подобные лекции сестрам. Что касается их образования, то отец, точно не зная, что именно пригодится в дальнейшем его дочерям, велел обучать их всему, чему только можно. Кроме, наверное, сердечной доброты и понимания человеческой души. Сам он был по натуре сдержанным, и хотя искренне любил всех своих детей, внешне это ничем не проявлялось. Это сказывалось и на сестрах Бертрам, которые, в свою очередь, тоже не решались вешаться на шею отцу и не приставали к нему с объятиями и поцелуями.
Леди Бертрам, напротив, вовсе не интересовало образование дочерей. У нее просто не хватало на это времени. Целыми днями она подолгу просиживала на диване или занималась художественной вышивкой, создавая никому не нужные и безвкусные произведения. Со стороны казалось, что мопс был ей гораздо ближе и приятней собственных детей. Впрочем, ей было незачем беспокоиться за Марию и Джулию. На это был сэр Томас, миссис Норрис, гувернантка и приходящие учителя. Возможно, если бы ее лишили хотя бы половины этих нянек, она и обратила бы внимание на то, как и чему учат ее дочек. Что же касается Фанни, то леди Бертрам всегда в подобных случаях отвечала одно и то же:
– Что из того, что она глупа? Не всем же, действительно, блистать умом и сообразительностью. Пожалуй, если это окажется ее единственным недостатком, с ним можно и смириться. Да и нам на руку – была бы умница, глядишь, с годами начала бы и показывать характер. Зато она хорошо помогает по дому, весьма проворна и всегда готова выполнять мои поручения, что бы я ни приказала.
Несмотря на всю «тупость и невежество» девочки, ее решено было оставить в Мэнсфилдском Парке. Как только Фанни поняла это, она начала смотреть по-другому и на поместье, и на свою новую семью, постепенно переставая сравнивать свой бывший дом с Парком, а Бертрамов и миссис Норрис – с собственными родителями, братьями и сестрами. Она понимала, что сестры Бертрам, в общем-то, неплохие девочки, и теперь пыталась подделываться под них. Когда же они особенно высокомерно обращались с ней, она не выказывала своего недовольства, а терпела насмешки молча, понимая, что не имеет никакого права выражать здесь свое мнение.
Сразу после того, как Фанни переехала жить в поместье, леди Бертрам начала испытывать легкие недомогания. Ее постоянная праздность также послужила поводом к тому, чтобы той весной леди Бертрам осталась жить за городом, а не уехала в город, как это повторялось из года в год. Сэру Томасу пришлось одному уехать в столицу, где он был занят своими парламентскими делами, и хотя это создавало для него некоторое неудобство, противиться супруге он не стал. За городом семейство продолжало чувствовать себя превосходно. Сестры Бертрам играли на фортепьяно в четыре руки, пели хором, подрастали и постепенно превращались в красивых стройных девушек. Поэтому сэру Томасу нечего было волноваться о том, как семейство справится в Мэнсфилдском Парке без него. Вот разве что старший сын вел себя несколько развязно и беззаботно, но остальные дети считались образцом воспитанности и послушания. Сэр Томас не мог нарадоваться на дочерей и считал, что пока они носят фамилию Бертрам, они этим только облагораживают ее, а, выйдя замуж, смогут стать достойными избранницами для благородных молодых людей. Что касается Эдмунда, то предполагалось, что с его честным и прямым характером он наверняка заслужит любовь и доверие людей, и поэтому должен стать священником.
Оставаясь довольным своими собственными детьми, сэр Томас не забыл, однако, и о детях миссис Прайс. Он помогал им получить образование и готов был содействовать и в поиске подходящего местечка, как только сыновья миссис Прайс вырастут. И хотя Фанни была оторвана от семьи, она всегда с благодарностью смотрела на сэра Томаса, когда узнавала, что он пересылает деньги семье Прайс и заботится о том, чтобы ее родные братья как можно выгодней устроились на интересную работу. Только один раз за все время ей удалось свидиться с Уильямом. Остальные, кажется, и не вспоминали о ней и даже не надеялись, что она вернется назад или хотя бы приедет ненадолго погостить. Когда Уильям подрос, он решил стать моряком. Но перед тем, как отправиться в море, он попросил разрешения навестить сестру и приехал в Нортгемптоншир на целую неделю.
Фанни не поверила своему счастью. Как же они радовались, увидев, наконец, друг друга! Они не могли наговориться – то смеялись, то вдруг становились серьезными, то вспоминали детские забавы, то начинали обсуждать планы на будущее. Но Фанни переживала оттого, что теперь Уильям уедет надолго, и они встретятся только через несколько лет. К счастью, это случилось перед самым Рождеством, и дома был кузен Эдмунд. Он познакомился с Уильямом, а потом рассказал Фанни, что тот ему очень понравился и доходчиво объяснил, что Уильям может сделать блестящую карьеру и поэтому ему необходимо зарекомендовать себя на корабле и в работе.
И хотя Эдмунд уехал учиться в Оксфорд, он остался преданным другом Фанни. Теперь, во время их редких встреч он снова и снова доказывал свою привязанность и доброту. Каждый раз он, стараясь не задеть нежных чувств Фанни, учил ее преодолевать застенчивость, быть уверенной в себе и справедливой к другим.
И хотя одной такой поддержки было маловато, чтобы Фанни смогла почувствовать себя равноправным членом семьи, все же ей было приятно. Эдмунд стал как бы символом ее собственного счастья. Тем более, что кузен знал о пристрастии Фанни к чтению и, помогая ей в выборе книг, таким образом, следил и за ее образованием. Мисс Ли обучала Фанни французскому и наблюдала за тем, чтобы девочка успевала проходить параграфы по истории. Эдмунд же подбирал для кузины такие книги, которыми кузина наслаждалась в свободное время. Но она не просто заглатывала ту информацию, которую доносили до нее эти книги. Потом вместе с Эдмундом они обсуждали прочитанное. Кузен помогал ей учиться рассуждать над поступками героев, делать собственные выводы, прививая чувство прекрасного. И она платила ему искренней любовью. Пожалуй, больше Эдмунда на всем свете она любила только Уильяма, и теперь ее сердце разрывалось между ними.
Глава 3
Первым знаменательным событием в жизни семейства была смерть мистера Норриса. Он скончался, когда Фанни исполнилось пятнадцать лет. Несомненно, это привело к значительным переменам в жизни всех обитателей Мэнсфилдского Парка. Миссис Норрис пришлось переехать из дома священника сначала в Парк, а потом занять небольшой домик в селении, принадлежащем сэру Томасу. Она, конечно, горевала об утрате, но очень скоро поняла, что сможет запросто обходиться и без дражайшего супруга. Правда, теперь доходы ее значительно уменьшились, и это означало, что она должна была навести в своем хозяйстве строжайшую экономию.
По всем законам теперь дом приходского священника должен был занять Эдмунд. Если бы мистер Норрис скончался несколькими годами раньше, то сэр Томас поселил бы в нем другого священника до наступления того времени, когда Эдмунд бы подрос и сам получил духовное звание. Но все сложилось иначе. Старший сын баронета Бертрама Том вел себя настолько безнравственно и распутно, что Эдмунду частенько приходилось расплачиваться за него и регулярно помогать брату деньгами. Впрочем, сэр Томас успел обо всем позаботиться и держал для Эдмунда еще одно местечко, однако на этот раз он решил не открывать своих карт, а пользуясь моментом, лишний раз пристыдить Тома. Возможно, он надеялся таким образом наставить сына на путь истинный.
– Я краснею за тебя, Том, – начал баронет, стараясь говорить медленно, с чувством собственного достоинства. – Ведь именно из-за тебя Эдмунд не сможет сейчас переехать в дом приходского священника, и, соответственно, лишается права на все доходы. Представляешь, какого состояния ты лишил собственного брата! Мне больно и стыдно сознавать это. Я надеюсь, что в дальнейшем мне удастся найти ему другое, столь же выгодное место. А может быть, и ты сам поможешь, в свою очередь брату, если, конечно, вовремя спохватишься и возьмешься за голову. А пока что он должен страдать за твое безрассудство.
Том молча выслушал эту тираду. Он стоял перед отцом, опустив глаза и не смея вставить ни слова, а только думая о том, когда же кончится все это мучение. Наконец лекция была закончена и, выйдя из комнаты, Том облегченно вздохнул. Он-то знал, что многие его друзья залезли в долги куда серьезней, чем он сам. К тому же юноша втайне надеялся, что преемник мистера Норриса, глядишь, в ближайшем будущем тоже отправится на тот свет, и тогда все образуется само собой.
Но на место мистера Норриса пришел некий доктор Грант, цветущий мужчина сорока пяти лет. Это несколько расстроило молодого Бертрама. Однако, приглядевшись к нему получше, Том снова повеселел. «Ничего страшного, – решил он, – парень он, как видно, не дурак выпить, а при такой толстой шее недолго допиться и до апоплексического удара. Что я, надеюсь, и случится в ближайшем будущем. Так что унывать пока рановато».
В Мэнсфилд доктор Грант переехал со своей женой, которая была лет на пятнадцать его моложе. Детей Гранты не имели, и в округе их приняли тепло и радушно, очень скоро оценив их скромность и добропорядочность.
Теперь, как надеялся сэр Томас, наступила очередь миссис Норрис поучаствовать в воспитании племянницы. Несчастная вдова осталась одна-одинешенька, и ей конечно, как нельзя кстати была нужна живая родная душа в доме. К тому же, Фанни подросла и ни о каком шуме и игрищах не могло быть и речи. Помимо всего прочего, у сэра Томаса дела в Вест-Индии пошли на редкость плохо. Доходы его поубавились, да и расточительность старшего сына не замедлила сказаться на благосостоянии семьи. Поэтому было бы весьма кстати, отдать Фанни в дом миссис Норрис, чтобы хоть как-то залатать дыры в семейном бюджете. Поэтому сэр Томас, поговорив об этом с женой, попросил ее как можно тактичней объяснить всю ситуацию девушке. И при первой же встрече с Фанни, леди Бертрам тут же заговорила с ней о наболевшем:
– Итак, Фанни, теперь ты будешь жить в доме своей тетушки и моей сестры миссис Норрис. Тебе придется уехать из этого дома. Что ты на это скажешь?
– Уехать из этого дома… – как эхо промолвила обескураженная Фанни, еще не совсем понимая, что происходит.
– Да, дорогая, – подтвердила леди Бертрам. – А почему, собственно, тебя это так удивило? Ты живешь у нас уже пять лет, а миссис Норрис с самого начала мечтала забрать тебя к себе, но не смогла это сделать только из-за больного супруга. Теперь, когда его больше нет, ничто ей не помешает исполнить свое желание. Но ты все равно будешь обязана приходить сюда и помогать мне с вышиванием, когда мне это будет нужно.
Это было настолько неожиданно и неприятно, что Фанни некоторое время стояла молча, не зная, как реагировать и что она должна в таком случае отвечать. Она никогда не испытывала ни малейшей симпатии к миссис Норрис, потому что не получала от нее ни единого намека на любовь или хотя бы сочувствие.
– Мне… мне очень жаль оставлять этот дом, – чуть слышно проговорила она.
– Я понимаю тебя. И твои чувства вполне естественны. Конечно, ты будешь скучать без нашего дома, ведь здесь тебя никто никогда не обижал, верно? Мы всегда любили тебя и старались сделать все, что только от нас зависело.
– Я благодарна вам за это, – скромно ответила Фанни и опустила голову.
– Ну, вот и правильно. Я всегда считала тебя хорошей и послушной девочкой.
– И я никогда уже сюда не вернусь? – дрожащим голосом произнесла Фанни.
– Никогда, дорогая, – подтвердила леди Бертрам. – Но я уверена, что в доме миссис Норрис тебе будет так же, уютно и спокойно. Впрочем, какая тебе разница, где именно жить – в ее доме или в этом?
Не чувствуя под собой ног, Фанни выбежала из комнаты. Ей хотелось расплакаться прямо здесь, в коридоре. Она не могла себе представить, как будет жить с тетушкой и как изменится теперь вся ее судьба. Руки ее дрожали, и она с трудом соображала, куда идет. Неожиданно навстречу ей вышел Эдмунд. Ему-то она и выложила все, что ей только что сказала леди Бертрам.
– Кузен, – начала она, не зная, как сообщить ему страшную новость. – Скоро произойдет что-то ужасное и непоправимое. Но я не хочу, чтобы это происходило. Помоги мне, подскажи, что делать. Ты всегда учил меня не торопиться и стараться смиряться с вещами, которые я не могу никак изменить. Но с этим смириться просто невозможно. Эдмунд, меня переселяют к тетушке Норрис. Теперь я уеду от вас и буду жить с ней. И так будет всегда.
– В самом деле? – воскликнул Эдмунд.
– Да, и мне только что сказала об этом леди Бертрам. Они уже обо всем договорились. Я уезжаю из Мэнсфилдского Парка, и теперь буду жить вместе с миссис Норрис в особняке. Он называется Белый Дом. Наверное, сразу же после того, как она окончательно перевезет туда свои вещи.
– Да что ты, Фанни! И ты называешь это плохой новостью? По-моему, это даже замечательно!
– Замечательно? Да как ты можешь так говорить? Почему?
– Подумай сама. Только не торопись. Тетушка права, что хочет видеть тебя рядом с собой, – попытался объяснить суть дела Эдмунд. – Ей нужен настоящий друг и верная компаньонка. А то, что она выбрала именно тебя, только подтверждает, что это произошло от чистого сердца, а не из-за денег. Ты сможешь сделать для нее все, и тогда она не будет чувствовать себя одинокой. Надеюсь, ты не слишком огорчена этим, Фанни?
– Еще как! Мне это совсем не нравится. Я люблю этот дом и все, что с ним связано. И никакой другой дом мне не сможет стать настолько же родным, как ваш. К тому же, ты сам прекрасно знаешь, что в компании тетушки я чувствую себя скованно и неуверенно.
– Это правда. Но уж таков ее характер. Кстати, по отношению к нам она вела себя точно так же, пока мы были детьми. Просто у нее нет своих детей, и она не умеет с ними обращаться. Но теперь ты выросла. Это в корне меняет дело. И если ты станешь заботиться о ней, она быстро поймет, как важно, чтобы вы ладили друг с другом, и что ты для нее очень многое значишь.
– Я не могу значить многого ни для кого на свете, – вздохнула Фанни.
– Почему?
– Потому что я не нужна. Моя глупость, моя неловкость мешают мне. В конце концов, даже мое положение…
– Не говори ерунды. Что касается глупости и неловкости, то ты неправильно подбираешь слова. У тебя нет ни того ни другого. Зато есть доброе сердце, скромность и старательность во всем, за что бы ты ни взялась. Ты откликаешься на любую просьбу и всегда готова помочь ближнему. Поэтому лучшей компаньонки для своей тетушки я и пожелать бы не мог.
– Ты слишком добр ко мне, – заметила Фанни и покраснела, услышав такую похвалу в свой адрес. – Не знаю, как и благодарить тебя за добрые слова. Если мне действительно суждено уехать отсюда, я все равно буду помнить тебя до конца своих дней.
– Ну что ты, Фанни… Белый Дом не за горами. Ты говоришь так, словно собралась уезжать за двести миль. А ведь Белый Дом совсем близко – только перейти через парк. И мы будем встречаться каждый день. Единственное, что может измениться (заметь: к лучшему!) так это то, что ты действительно станешь заметной фигурой и самостоятельным человеком. Теперь тебе представится масса возможностей отличиться и проявить себя. А ведь ты это можешь, поверь мне! Здесь нас было очень много, и ты становилась незаметной. А там вас будет двое – только ты и тетушка, и тебе уже придется самой все решать за себя в случае чего.
– Не говори так, мне уже страшно!
– Ничего страшного в этом нет, но предупредить тебя я был просто обязан. К тому же, миссис Норрис сейчас более подходит для тебя, чем моя мать. Вот увидишь, эта энергичная женщина еще докажет, что способна на многое ради того, кого любит и ценит.
– К сожалению, мне все это видится совершенно в другом свете, – вздохнула Фанни. – Хотела бы я думать так же, как и ты. Но все равно спасибо за то, что ты попытался успокоить меня. Может быть, я действительно напрасно так беспокоюсь. Как было бы здорово, если бы твои слова оказались правдой, и я стала нужна хоть кому-нибудь. Здесь я никто, но все равно горячо люблю и сам дом и тех, кто в нем живет. Всех без исключения. Я не представляю себе, как буду жить в другом месте.
– Место еще не значит все, Фанни, – продолжал Эдмунд, становясь серьезным. – И тем не менее, ты меняешь только дом. Парк остается в твоем распоряжении, как и раньше. Помни об этом. Ты сможешь ходить по тем же аллеям и любоваться теми же деревьями и цветами. Ты будешь брать книги в той же библиотеке, и кататься на той же лошади.
– Да, это так, – кивнула девушка. – Да, на моем милом сером пони. Дорогой кузен! Мне сейчас даже смешно вспомнить, как я боялась, первый раз сесть в седло! Я начинала дрожать, когда за столом только начинали говорить о лошадях! А помнишь, как потом ты долго убеждал меня, что ничего страшного в этом нет, надо просто попробовать, и мне очень понравятся прогулки верхом. Ты оказался прав. И теперь я верю в тебя, и надеюсь, что и последнее твое пророчество сбудется.
– Я уверен, что общение с миссис Норрис будет так же полезно для твоего ума, как и прогулки для твоего здоровья, – улыбнулся Эдмунд. – А все вместе сделает тебя счастливой.
Так закончился их разговор, который, хоть и помог Фанни немного успокоиться, как выяснилось позднее, был совершенно излишним, поскольку миссис Норрис не имела ни малейшего намерения забирать девушку к себе. Оказалось, именно сейчас она меньше всего нуждалась в обществе Фанни, и никоим образом не собиралась даже разговаривать об этом с Бертрамами. Однако объясниться ей все же пришлось. Вот тут выяснилось, что Белый Дом, к сожалению, хоть и является одним из самых вместительных зданий в Мэнсфилде, все же недостаточно велик для того, чтобы миссис Норрис взяла к себе Фанни. Его едва хватало для нее самой и ее слуг. К тому же, у миссис Норрис всегда пустовала одна комната, которую она берегла для своей будущей подруги. Так было всегда, и хотя в прежнем доме не было никакой необходимости иметь пустую комнату, теперь это стало делом первой важности. Миссис Норрис надеялась когда-нибудь найти себе компаньонку, и возможно эта пресловутая комнатка и ввела в заблуждение несчастного сэра Томаса. Он почему-то подумал, что мисс Норрис подготавливает ее для Фанни. Леди Бертрам ничего не подозревала о намерениях своей сестры, и поэтому при первой же встрече начала без лишних предисловий:
– Как ты думаешь, сестрица, может быть, нам уволить мисс Ли? Ведь когда Фанни переедет к тебе, мисс Ли станет нам не нужна.
От неожиданности миссис Норрис вздрогнула.
– Господи Боже мой, дорогая моя, что ты имеешь в виду? Я, кажется, ослышалась.
– А разве ты не забираешь Фанни? – в свою очередь удивилась леди Бертрам. – Мне показалось, что вы уже обо всем договорились с сэром Томасом.
– Мы?! Никогда. Он даже не заикался об этом. А уж я тем более. Фанни переезжает ко мне! Меньше всего мечтала об этом! Да и кому только такое могло прийти в голову! Боже мой! Зачем мне нужна Фанни? Мне – несчастной одинокой вдове, которая ни на что не пригодна и ничего не умеет сама. Я тоскую по безвременно ушедшему мужу, а она полна жизни и энергии – ведь ей всего пятнадцать лет. В таком возрасте надо жить и наслаждаться жизнью. Ей нужны веселье и развлечения. Я думаю, сэр Томас поймет меня правильно. Мы с ним старинные друзья. И если он желает мне добра, то никогда не позволит этому случиться. Как получилось, что он сказал тебе об этом?
– Не знаю. Может, ему показалось, что так будет лучше для вас обеих.
– Но что именно он сказал? – настаивала миссис Норрис. – Неужели таково было его желание? Не могу поверить!
– Да нет же, он просто предположил, что по всей вероятности, ты этого захочешь. Честно говоря, я и сама так подумала. Мы сочли, что тебе сейчас нужно успокоиться, чтобы побыстрее позабыть о своем горе. Но если ты против, то давай не будем больше поднимать эту тему. Пусть Фанни остается с нами, она нам вовсе не в тягость.
– Милая сестра! – воскликнула миссис Норрис. – Ты только вдумайся внимательно – ведь я одинокая несчастная вдова! Как в моем состоянии можно обрести покой? Я лишилась любимого мужа, я растратила свое здоровье, ухаживая за ним день и ночь. Теперь ничто в этом мире меня не радует. Возможно, когда-нибудь позже я поделюсь своим горем с другой женщиной, но в нынешнем состоянии я не могу взять к себе Фанни. Я не имею права мучить эту бедную девушку. Тем более, что сейчас она счастлива с вами. Я же обречена на одиночество и буду сама сражаться со своими горестями и заботами.
– И тебя не страшит такое одиночество?
– Дорогая леди Бертрам! А кому я нужна? Правда я держу свободную комнату для компаньонки, но уже не верю, что мне удастся найти подходящую подругу. В конце концов, будет даже логично закончить свой земной путь затворницей. Теперь единственное, о чем я молю Господа, так это о том, чтобы он не оставил меня и чтобы я могла хоть как-нибудь сводить концы с концами. Больше мне ничего уже не нужно.
– Я думаю, сестрица, что ты сгущаешь краски, – заметила леди Бертрам. – Во всяком случае, сэр Томас сказал, что ты будешь получать шестьсот фунтов в год.
– Леди Бертрам, я ни на что не жалуюсь. Я знаю, что прежней жизни уже не вернуть и мне придется теперь экономить буквально на всем. Ну что ж, я постараюсь перестроиться. Я всегда была щедра в расходах и не скупилась ни на что, теперь придется немного попридержать себя и смириться с моим нынешним положением. Все изменилось, и мои доходы в том числе. Мистер Норрис был прекрасным священником, такого уже не отыщешь. Но ты даже не представляешь, сколько всего мы получали от посторонних людей, от случайных гостей, равно как и потчевали их, когда простые прихожане приходили к нам, чтобы побеседовать с преподобным мистером Норрисом! В Белом Доме все будет уже по-другому. И теперь мне самой придется следить за каждым пенсом, чтобы не разориться окончательно. Но я надеюсь, что очень скоро привыкну к этому и даже в конце каждого года смогу немного откладывать себе на старость.
– Даже не сомневаюсь. Мне помнится, так было всегда, если не ошибаюсь.
– Совершенно верно. Но ты же не станешь осуждать меня за это. Я забочусь не только о себе, но и о тех, кто будет жить после меня. Я имею в виду твоих детей, дорогая. Поэтому, чем богаче буду я, тем выгодней будет и им. Конечно, многого я дать не смогу, но и тем крохам, я полагаю, они будут рады.
– Ты очень добра, сестра, – улыбнулась леди Бертрам. – Но только не надо так ущемлять себя и заботиться о них. Мне кажется, сэр Томас сам сумеет обеспечить их будущее.
– Не надо загадывать, дорогая. Я знаю, что дела на Антигуа у сэра Томаса не так и хороши. А кто знает, что может произойти в дальнейшем?
– Ну, с этим вопросом он тоже разберется в скором времени. Он сейчас как раз активно переписывается с местным управляющим.
– Ну что ж, – произнесла миссис Норрис и поднялась со стула. – Я счастлива помочь вашей семье, чем только смогу. Однако если сэр Томас вдруг снова заговорит о Фанни, скажи ему, милая, что ее переезд пока невозможен. Я нахожусь в весьма стесненных условиях и в мрачном расположении духа. Кроме того, мне просто некуда ее поселить, потому что я должна оставить свободную комнату для своей возможной будущей компаньонки.
Леди Бертрам довольно подробно передала весь разговор сэру Томасу, чтобы тот уже не имел никаких иллюзий по поводу судьбы Фанни. Баронет только удивлялся на миссис Норрис – почему эта странная женщина так упорно отказывается от своей племянницы и не хочет и пальцем пошевельнуть, чтобы хоть как-то ей помочь. Самое удивительное заключалось в том, что именно миссис Норрис, так страстно желающая взять Фанни, теперь наотрез отказывалась от нее, изобретая все новые и новые причины.
Фанни, узнав о том, что ей не придется никуда уезжать, настолько обрадовалась, что тут же побежала делиться своей радостью с Эдмундом. Кузен был немного расстроен поведением тетушки и никак не мог понять, почему она отказывается от помощи Фанни.
Итак, все оставалось по-прежнему, кроме, разве что, переезда миссис Норрис в Белый Дом, а Грантов в дом приходского священника. Жизнь на некоторое время в Мэнсфилде потекла спокойно.
Гранты оказались довольно тихими и общительными людьми. Они с радостью принимали у себя гостей и заводили все новые знакомства в округе. Однако и у них были свои недостатки, как выяснила вездесущая миссис Норрис. Доктор любил хорошо покушать, и каждый день наедался до отвала, не отказывая себе ни в чем. А миссис Грант вместо того, чтобы снизить расходы, платила повару такую же высокую зарплату, как и в Мэнсфилдском Парке, что было уж совсем возмутительно. Миссис Норрис негодовала и с презрением сообщала, сколько масла и яиц потребляется семьей Грантов.
– Я сама люблю изобилие и гостеприимство, – ворчала она, жалуясь на доктора и его женушку. – И терпеть не могла скряжничества, но то, что делают они – просто уму непостижимо! Да, в нашем доме тоже часто бывали гости и мы ни на что не скупились – но не до такой же степени! И потом, миссис Грант просто недостойна занять место, которое раньше по праву принадлежало мне. Вы только посмотрите на нее! Да я уверена, что если хорошенько копнуть ее, то окажется, что все ее состояние оценивается в пять тысяч фунтов, не более того!
Леди Бертрам молча выслушивала подобные тирады, не придавая им особого значения и не вступая ни в какие дискуссии с сестрицей. Однако сама она считала, что вся беда миссис Грант заключается лишь в том, что той удалось очень ловко пристроиться в жизни, не обладая при этом особой красотой. Правда, леди Бертрам говорила об этом кратко, не распространяясь так, как это любила делать миссис Норрис.
Эти разговоры и обсуждения длились около года, а потом произошло еще одно важное событие, и о Грантах временно позабыли. Дела на Антигуа шли настолько плохо, что сэр Томас решил, в конце концов, сам отправиться в Вест-Индию, чтобы побыстрее все уладить и разобраться на месте. Он прихватил с собой и старшего сына, полагая, что таким образом отвлечет его от бесконечных развлечений, а заодно и приучит к работе. Предполагалось, что они будут отсутствовать где-то около года.
Продумав еще раз столь серьезный шаг, сэр Томас не отступился от своего решения. Денежная проблема встала очень серьезно, и ему пришлось оставить дочерей одних в самое ответственное в их жизни время. Правда, он надеялся на их благоразумие и на положительное влияние леди Бертрам, а особенно, миссис Норрис. К тому же дома оставался Эдмунд, и поэтому сэр Томас отбыл в Вест-Индию со спокойной душой.
Леди Бертрам ничуть не огорчил отъезд мужа. Она не волновалась ни за его безопасность, ни за то, что ему будет одиноко и грустно вдалеке от дома. Она относилась к той породе людей, которые считают, что все невзгоды могут случаться только с ними самими, минуя при этом всех остальных.
Сестры Бертрам тем более не переживали о том, что не увидят папочку в течение целого года. Как было уже сказано, они не питали особой любви к отцу, а поскольку он никогда не одобрял их увлечения светскими балами, то и Мария, и Джулия только радовались тому, что освободятся от постоянного контроля. Теперь они расправили крылышки и были вольны делать все, что только им заблагорассудится. Фанни также не расстроилась от того, что не сможет видеть сэра Томаса за столом. Но только она ничем не показала своего отношения к его отъезду, а не горевала лишь потому, что, наверное, просто не умела еще по-настоящему горевать. Ей показалось смешным и нелепым, если бы она вдруг в день отъезда бросилась к сэру Томасу на грудь и разрыдалась, причитая что-нибудь вроде: «Ах как я люблю вас! Вы сделали для меня и моих братьев столько добра! Как я боюсь за вас! А вдруг вы не вернетесь!.».
Правда, за завтраком перед отплытием, сэр Томас обратился к Фанни и сказал, что не возражает, если Уильям приедет навестить ее зимой.
