ГлавнаяИные мирыДжо ХиллNOS4A2. Носферату, или Страна Рождества

Уменьшить шрифт (-) | Увеличить шрифт (+)

Джо Хилл
NOS4A2. Носферату, или Страна Рождества

Полная версия

* * *

Посвящается моей маме:

вот сто́ящий драндулет

для повелительницы слов.

Denn die Todten reiten schnell.

(Гладка дорога мертвецам.)

«ЛЕНОРА», ГОТФРИД БЮРГЕР

Пролог:
Рождественские поздравления
Декабрь 2008 года

Федеральное
исправительное учреждение «Энглвуд», штат Колорадо

Медсестра Торнтон вошла в палату длительного пребывания с пакетиком подогретой крови для Чарли Мэнкса незадолго до восьми часов.

Она двигалась на автопилоте, ее мысли были поглощены совсем не работой. Она наконец-то решила купить своему сыну Джосайе игровую консоль «Нинтендо ДС», о которой тот давно мечтал, и подсчитывала, успеет ли после смены попасть в «Тойс Р Ас» до их закрытия.

Она несколько недель сопротивлялась этому порыву – по вполне разумным причинам. Ее не тревожило, что у всех его друзей уже было такое устройство. Ей просто не нравилось, что дети всюду таскают с собой эти игровые консоли. Эллен Торнтон возмущало, что мальчишки не поднимали своих голов от мерцающих экранов, забывая о настоящем мире и подменяя его воображаемой вселенной, где забава заменяла мысль, а изобретение новых способов убийств почиталось за искусство. А она-то мечтала, что ее ребенок будет любить читать и играть в «Скраббл» или ходить с ней в походы на снегоступах. Какая ирония!

Эллен держалась как могла, но вчера вечером она увидела, как Джосайя сидит на кровати с ее старым бумажником в руках и представляет, что играет в «Нинтендо ДС». Он откуда-то вырезал картинку Донки-Конга и вставил ее в пустой кармашек для фотографий. Мальчик нажимал на воображаемые кнопки и издавал звуки взрывов. При виде этой картины у нее защемило сердце: ее сын притворялся, что уже получил игрушку в подарок на Рождество. Разумеется, Эллен было виднее, что полезнее для мальчиков, однако Санта не обязан думать так же.

Она была настолько поглощена своими мыслями, потянувшись за стойкой для внутривенных вливаний, что даже не заметила изменений в облике Чарли Мэнкса, пока тот неожиданно, словно со скуки, не вздохнул. Она взглянула вниз, увидела, что он смотрит прямо на нее, и так перепугалась, что едва не выронила пакетик крови к своим ногам.

Мэнкс был отвратительно старым, не говоря уже о довольно мерзком виде. Его огромный лысый череп напоминал инопланетную луну, испещренную континентами старческих пятен и фиолетовых сарком. Из всех людей в палате длительного пребывания, иначе называемой «овощной грядкой», именно Чарли Мэнкс, неожиданно открывший свои глаза, вызывал настоящий ужас. Особенно в это время года. Мэнкс любил детей. В девяностые годы он похитил несколько десятков малышей. Он убивал их и развешивал рождественские украшения в память о них в своем доме у гор Флэтайронс. Журналисты прозвали это место Санным домом. Хо-хо-хо.

На работе Эллен обычно старалась не поддаваться материнскому инстинкту и не думать о том, что Чарли Мэнкс мог делать с маленькими девочками и мальчиками, которые попали в его лапы, – детьми не старше ее Джосайи. Она по возможности пыталась не задумываться о злодеяниях ее подопечных. Один пациент на другой стороне палаты связал свою подругу и двоих ее детей, поджег дом и оставил их гореть внутри. Его арестовали в баре на той же улице. Он пил «Бушмиллс» и смотрел по телевизору, как «Уайт Сокс» играли с «Рейнджерами». Эллен не видела смысла обременять себя дурными мыслями, поэтому она научилась думать о своих пациентах как о придатках медицинской техники и капельниц, к которым те были подключены, – периферийных устройствах из костей и плоти.

За все время ее работы в федеральном исправительном учреждении «Энглвуд» – в тюремном лазарете колонии особого режима – Чарли Мэнкс ни разу не открывал глаз. Все три года, пока она работала медсестрой, Мэнкс провел в коматозном состоянии. Он был самым немощным из ее пациентов – одни кожа да кости. Его сердце, согласно данным кардиомонитора, билось как метроном, установленный на минимально возможную скорость. Док говорил, что умственной активности у Мэнкса еще меньше, чем у банки кукурузы со сливками. Никто не мог определить его возраст, но выглядел он старше Кита Ричардса. Он даже немного на него походил – на лысого Кита с острыми, маленькими коричневыми зубами.

С ним в палате лежали еще трое коматозных пациентов, которых персонал называл «овощами». При более близком знакомстве выяснялось, что все «овощи» имели свои причуды. Дон Генри, который сжег свою подругу и ее детей, иногда выходил «прогуляться». Естественно, он не вставал со своей койки, а просто слабо шевелил ногами под покрывалом. Рядом лежал парень по имени Леонард Поттс, который уже пять лет находился в коме и не собирался приходить в себя. Один из заключенных пробил ему отверткой череп и повредил мозг. Тем не менее время от времени он прочищал горло и кричал: «Я знаю!», как будто был маленьким мальчиком, стремившимся ответить на вопрос учителя. Возможно, причудой Мэнкса было открывать глаза, хотя прежде она этого не замечала.

– Здравствуйте, мистер Мэнкс, – машинально сказала Эллен. – Как вы себя сегодня чувствуете?

Она улыбнулась своей дежурной улыбкой и замерла на месте, держа пакетик крови, нагретой до температуры тела. Эллен не ожидала ответа, но ей показалось, что нужно дать Мэнксу время, чтобы он привел в порядок свои отсутствующие мысли. Когда тот ничего не ответил, она потянулась рукой, чтобы закрыть его веки.

Он неожиданно схватил ее за запястье. Вопреки выучке, Эллен вскрикнула и выронила пакет крови, который взорвался алым фонтаном от падения на пол. Теплая струя окатила ее ногу.

– Ах! – закричала она. – Ах! Ох! О боже!

В нос ударил металлический запах крови.

– Твой малыш, Джосайя, – протянул Чарли Мэнкс скрипучим и неприятным голосом. – Я припас ему место в Стране Рождества. Вместе с другими детьми. Его ждет новая жизнь. Новая приятная улыбка. Красивые новые зубы.

Слышать то, как Мэнкс произносил имя ее сына, было еще хуже, чем чувствовать его руку на своем запястье или кровь на ноге. («Кровь чистая», – твердила она себе. Чистая.) От звука голоса этого человека, осужденного за убийства и растление детей, который произнес имя ее сына, у нее закружилась голова, словно Эллен попала в стеклянный лифт, который на огромной скорости мчался в небеса, оставляя мир далеко внизу под ее ногами.

– Отпустите, – прошептала она.

– Место для Джосайи Джона Торнтона в Стране Рождества, а тебе самое место в Доме сна, – продолжал Чарли Мэнкс. – Человек в противогазе знает, что с тобой делать. Ты его полюбишь. Пряничный дым тебе поможет. В Страну Рождества тебе с нами нельзя. Конечно, я мог бы взять тебя с нами, но Человек в противогазе лучше. Он – сама милость.

– Помогите! – закричала Эллен. Вернее, попыталась закричать, но из горла донесся только слабый шепот. – Помогите!

Голос пропал окончательно.

– Я видел Джосайю на Кладбище того, что могло бы быть. Джосайя должен прокатиться на «Призраке». В Стране Рождества его ждет вечное счастье. Там мир не сможет его погубить, потому что Страна Рождества скрывается далеко за пределами этого мира. Она в моей голове. Детям в моей голове ничего не угрожает. Мне снилась Страна Рождества. В своих снах я брожу где-то рядом, но никак не могу добраться до конца тоннеля. Я слышу поющих детей, но не могу попасть в их мир. Слышу, как они зовут меня, однако тоннель никак не заканчивается. Мне нужен «Призрак». Мне нужна моя машина.

Он высунул изо рта язык – коричневый, блестящий и мерзкий, облизал им свои сухие губы и отпустил руку Эллен.

– Помогите, – шептала она. – Помогите, помогите. Помогите!

Эллен вновь и вновь повторяла это слово, пока не смогла произнести просьбу достаточно громко, чтобы ее услышали. Она с громким криком выбежала в коридор в своих туфлях-балетках, оставляя за собой ярко-красные следы.

Десять минут спустя двое охранников в полном снаряжении привязали Мэнкса к кровати – на тот случай, если он снова откроет глаза и попытается встать. Но доктор, пришедший его осмотреть, приказал отвязать пациента.

– Этот парень не поднимается с койки с две тысячи первого года. Его нужно поворачивать четыре раза в день, чтобы не образовывались пролежни. Даже не будь он «овощем», ему все равно не хватит сил, чтобы встать и уйти отсюда. Семь лет мышечной атрофии – да без посторонней помощи он и присесть не сможет.

Эллен тем временем стояла в дверях, готовая сразу же выбежать из палаты, если Мэнкс снова откроет глаза. Но после этих слов она на негнущихся ногах подошла к доктору и откинула рукав с правого запястья, чтобы показать синяки от пальцев Мэнкса.

– Похоже на дело рук человека, который даже присесть не может? Я думала, он вырвет мою руку из сустава.

Ее ноги болели так же сильно, как кисть, на которой уже появился синяк. Она сняла окровавленные колготки и терла ступни такой горячей водой с антибактериальным мылом, что едва не ошпарилась. Затем она надела кеды, а сменные туфли выбросила в мусорное ведро. Она вряд ли бы надела их снова, даже если их можно было спасти.

Доктор, молодой индиец по имени Патель, послал ей смущенный извиняющийся взгляд и наклонился, чтобы посветить фонариком в глаза Мэнкса. Зрачки не расширились. Патель подвигал фонариком, но глаза Мэнкса так и смотрели на точку за левым ухом доктора. Он хлопнул в ладоши в паре сантиметров от носа пациента. Мэнкс даже не моргнул. Патель медленно закрыл ему глаза и проверил электрокардиограмму.

– Картина кардиограммы ничем не отличается от десятка предыдущих, – произнес доктор. – У пациента девятка по шкале Глазго: медленная альфа-волновая активность, соответствующая альфа-коме. Скорее всего, он просто разговаривал во сне. Порой «овощи» вроде этого парня выкидывают подобные трюки.

– Он открыл глаза, – сказала Эллен. – И смотрел прямо на меня. Он знает мое имя. А также имя моего сына.

– А вы никогда не обсуждали сына с другими сестрами рядом с Мэнксом? – спросил Патель. – Он мог что-нибудь бессознательно услышать. Вдруг вы сказали, даже не знаю, например, что ваш сын недавно выиграл конкурс произношения слов по буквам. Мэнкс услышал ваши слова и повторил их во сне.

Она кивнула, однако все равно размышляла. Он знает среднее имя Джосайи. Таких подробностей на работе она никому не рассказывала. «Место для Джосайи Джона Торнтона в Стране Рождества, – сказал ей Чарли Мэнкс. – А тебе самое место в Доме сна».

– Я так и не прокапала ему кровь, – сказала она. – У него уже две недели анемия. Подхватил инфекцию мочевыводящих путей через катетер. Я принесу свежий пакет.

– Не беспокойтесь. Я сам накормлю старого вампира. Вы сильно испугались. Забудьте о работе. Идите домой. Вам сколько осталось до окончания смены? Час? На сегодня вы свободны. И возьмите завтра выходной. Пройдитесь по магазинам. Выкиньте из головы сегодняшнее происшествие и расслабьтесь. Рождество ведь, медсестра Торнтон.

Доктор подмигнул ей.

– Вы же знаете, что это самое чудесное время года?

Короткий путь
1986–1989 гг.

Хэверхилл, штат Массачусетс
Лето 1986 года

Пацанке было восемь лет, когда она впервые проехала по крытому мосту, пересекавшему расстояние между Потерянным и Найденным.

Произошло это следующим образом: они только что вернулись с озера, и Пацанка в своей спальне приклеивала к стене плакат Дэвида Хассельхоффа – черная кожаная куртка, усмешка с ямочками на щеках, скрещенные руки и неизменный КИТТ, – когда услышала истерический крик из комнаты родителей.

Пацанка упиралась ногой в изголовье кровати, прижимая постер грудью к стене и закрепляя углы коричневой клейкой лентой. Она замерла, наклонив голову набок, задумавшись, из-за чего на этот раз мать подняла столько шума. Похоже, она что-то потеряла.

– Он был у меня, – кричала мать. – Я знаю, что был!

– Может, ты сняла его у озера? Перед тем, как пойти купаться? – спрашивал Крис Маккуин. – Вчера вечером?

– Говорю же, я не плавала.

– Может, ты сняла его, когда наносила лосьон для загара?

Они продолжали в том же духе, и Пацанка решила пока не обращать на них внимания. К своим восьми годам Пацанка (Виктория – для школьной учительницы, Вики – для матери, но для отца и в глубине своей души она всегда считала себя только Пацанкой) научилась не придавать значения вспышкам материнского гнева. Пацанка настолько привыкла к постоянным припадкам смеха и взвинченным крикам переменчивой Линды Маккуин, что почти их не замечала.

Разгладив плакат и заклеив последний угол, она отступила назад, чтобы полюбоваться результатом. Дэвид Хассельхофф; до чего же он крутой. Она нахмурилась, решив, что повесила плакат криво, когда вдруг услышала, как хлопнула дверь и раздался разгневанный крик – снова ее матери. Потом зазвучал голос отца.

– Я так и знал, что мы до этого дойдем, – сказал он. – Как по команде.

– Я всего лишь спросила, проверил ли ты ванную комнату. Ты сказал, что проверил. Осмотрел каждую полку. Ты вообще туда заходил?

– Не знаю. Нет. Кажется, нет. Но это не важно, потому что в ванной его нет. Линда, ты же сама знаешь, что не оставляла браслет в ванной. Ты забыла его вчера на пляже. Вам с Региной Ройсон ударило в голову солнце, а может, целое ведро маргариты, что ты совсем забыла о дочери и заснула. А когда проснулась, то поняла, что должна была забрать ее из дневного лагеря еще час назад…

– Я не опаздывала.

– Ты в панике помчалась с пляжа. Забыла лосьон для загара, полотенце и свой браслет. А теперь…

– Я не была пьяна, если ты на это намекаешь. Я не езжу с дочерью в алкогольном опьянении, Крис. Это ты любитель…

– Пошло-поехало… теперь ты пытаешься свалить свою вину на кого-то другого.

Пацанка неосознанно вышла из комнаты и направилась по темному коридору к спальне родителей. Дверь была приоткрыта сантиметров на пятнадцать. В проеме виднелся краешек постели и лежащий на ней чемодан, на полу валялась одежда. Пацанка догадалась, что в порыве чувств мать вытащила вещи из чемодана и разбросала их, чтобы найти потерянный браслет: золотой обруч с бабочкой из сверкающих голубых сапфиров и алмазной крошкой.

Мать расхаживала по комнате, каждые несколько секунд попадая в обзор узкой полосы, через которую Пацанка могла видеть спальню.

– То, что произошло вчера, не имеет к этому никакого отношения. Повторяю, я не теряла его на пляже. Не теряла! Сегодня утром он вместе с сережками лежал возле умывальника. Если браслет не принесли на стойку регистрации, значит, его прикарманила одна из горничных. Они наживы ради набивают себе карманы забытыми вещами отдыхающих.

Отец Пацанки помолчал несколько секунд, а потом сказал:

– Господи! Ну ты и сука! А я еще завел с тобой ребенка.

Пацанка вздрогнула. В глазах горько защипало, но она не заплакала, а лишь закусила губу, чтобы боль помогла сдержать слезы.

Ее мать не сдерживала свои эмоции и разрыдалась. Она вновь показалась в проеме – одной рукой мать закрывала половину лица, ее плечи судорожно дрожали. Пацанка отступила в коридор, чтобы ее не заметили.

Она прошла мимо своей спальни и в конце концов направилась к входной двери. Ей вдруг невыносимо сильно захотелось выйти на улицу. Даже воздух в доме казался затхлым. Кондиционер не работал целую неделю. Все растения в комнатах погибли и наполнили дом своим тленом.

Пацанка не поняла, куда именно пришла. Хотя куда еще она могла пойти, услышав эти ужасные слова – «ну ты и сука». Она прошла через боковую дверь гаража и оказалась около своего «Роли».

Она получила «Роли Тафф Бернер» на свой день рождения в мае этого года – и это был лучший подарок на день рождения за всю ее жизнь… во веки веков. Даже когда ей исполнится тридцать лет и ее собственный сын спросит о самой лучшей подаренной ей вещи, она тут же вспомнит ярко-синий «Роли Тафф Бернер» с бананово-желтыми ободами и толстыми шинами. Она обожала свой велосипед больше всего на свете, даже больше, чем горячо любимые «Магический шар», набор бумажных кукол группы «Кисс» и игровую приставку «КолекоВижн».

Она заметила его на витрине магазина «ПроУилз» в центре города – за три недели до своего дня рождения, – когда гуляла с отцом. Девочка издала громкий протяжный возглас восхищения, завидев велосипед. Приятно удивившийся отец завел ее внутрь и поговорил с продавцом. Тот разрешил Вик покататься в торговом зале, но предложил посмотреть и на другие варианты. «Тафф Бернер» был для нее великоват – даже если опустить седло до максимума. Однако Пацанка не понимала, что он имеет в виду. Она словно попала в сказку и наяву рассекала на метле в хеллоуинскую ночь в сотнях метров над землей. Ее отец притворился, что согласен с владельцем магазина, но обещал Вик, что та получит его, когда повзрослеет.

Три недели спустя он стоял у подъездной дорожки – а к рулю был привязан большой серебристый бант.

– Ты ведь повзрослела, – подмигнул ей отец. – Разве не так?

Она проскользнула в гараж, где «Тафф Бернер» стоял у стены слева от байка отца… да не какого-то там байка, а черного «Харли-Дэвидсона» 1979 года, на котором он еще ездил летом на работу. Ее отец работал в дорожной бригаде взрывником и раскалывал породу точными взрывами АНФО, а иногда и чистого ТНТ. Как-то раз он сказал Вик, что только умный человек мог придумать способ, как получать выгоду из своих плохих привычек. Когда она спросила, о чем это он, отец ответил, что большинство парней, которым нравится взрывать бомбы, либо подрывают себя на куски, либо отправляются за решетку. Его работа приносила шестьдесят тысяч в год и стоила бы еще больше, получи он травму – благодаря чертовски выгодной страховке: даже один оторванный мизинец стоил двадцать штук.

На его байке была изображена знойная веселая блондинка в бикини из американского флага, грациозно оседлавшая бомбу с выхлопами пламени. Отец Вик был крутым парнем. Другие папы создавали полезные вещи, а ее – взрывал все к чертям собачьим, гонял на «Харли» и смолил сигареты, которые прикуривал от взрывателей. Попробуй такое переплюнуть!

Пацанке разрешалось ездить на своем «Роли» только по тропинкам парка и улицам Питтман-стрит, как неофициально называли тридцать акров сосновых и березовых деревьев, растущих за их задним двором. Ей позволяли ездить до реки Мерримак и крытого моста, но там следовало поворачивать назад.

Лес продолжался и по ту сторону крытого моста, также известного как Короткий Путь, на который Вик было строго-настрого запрещено заезжать. Короткому Пути исполнилось уже семьдесят лет, а в длину он насчитывал около сотни метров и немного провисал посередине. Его стены клонились к реке, и выглядел он так, словно вот-вот рухнет вниз от сильного порыва ветра. Вход был огорожен проволочным забором, один из углов которого отогнули подростки, чтобы им было где курить и целоваться. Жестяная табличка на заборе гласила: «УКАЗОМ ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛИЦИИ ХЭВЕРХИЛЛА МОСТ ОБЪЯВЛЕН НЕБЕЗОПАСНЫМ МЕСТОМ».

Здесь собирались преступники, проходимцы и психбольные.

Конечно, Вик тоже залезала внутрь (опустим вопросы, к какой именно категории она причисляла себя), не задумываясь о предупреждениях отца или знаке опасности. Она взяла себя на слабо: проскользнуть под забором, затем пройти десять шагов. Пацанка не боялась вызовов – даже тех, которые бросала сама себе. Особенно тех, которые бросала сама себе.

Внутри было на пять градусов прохладнее, а между досками настила зияли щели, в которых можно было разглядеть, как тридцатью метрами ниже вода покрывается рябью. Свет проникал внутрь сквозь дыры в толевой крыше пыльными золотистыми столбиками. В темных углах пронзительно пищали летучие мыши.

Дыхание Вик участилось, когда она двинулась по длинному тенистому тоннелю, ведущему не просто на тот берег, но к самой матушке-смерти. Ей было восемь, и она верила, что крутит педалями очень-очень быстро и успеет спастись, даже если мост начнет рушиться у нее за спиной. Но когда она ступила на старые, изношенные и скрипучие доски моста, ее уверенность в своих силах слегка пошатнулась. И все же она сделала не десять, а все двадцать шагов. Но при первом же громком звуке девочка рванула назад и обогнула проволочный забор, чувствуя, что ее вот-вот задушит биение собственного сердца.

Она проехала через задний двор и с грохотом скатилась вниз с холма – по корням и камням в сторону леса. Она уехала из дома и с головой погрузилась в одну из своих запатентованных выдуманных историй про «Рыцаря дорог».

Они вместе с Майклом Найтом без каких-либо усилий мчатся под деревьями в «Рыцаре 2000», пока летний день сменяется лимонными сумерками. Они должны вернуть микрочип, в котором зашифровано местоположение американских ракетных пусковых шахт. Чип был спрятан в мамином браслете – искусно замаскирован под бриллиант в бабочке. Наемники захватили чип и планировали продать информацию тому, кто заплатит больше: Ирану, русским, возможно, Канаде. Вик и Майкл Найт приближались к логову наемников по проселочной дороге. Майкл попросил Вик пообещать, что она не будет рисковать и вести себя как глупый ребенок, на что та только фыркнула и закатила глаза. Но они понимают, что, согласно сюжету, ей придется вести себя как глупый ребенок, рисковать их жизнями и идти на отчаянные меры, чтобы спастись от плохих парней.

Вот только этот сюжет не пришелся ей по душе. Прежде всего, она ехала не на машине, а мчалась на велосипеде. Она подпрыгивала вверх, когда наезжала на корни, и крутила педали что есть сил, чтобы обогнать комаров. К тому же она все не могла успокоиться и спокойно помечтать. Из головы никак не выходил отцовский выкрик: «Господи! Ну ты и сука!» Она до боли в животе боялась, что, вернувшись домой, услышит от матери, что отец ушел из дома. Пацанка наклонилась вперед и закрутила педали быстрее – это был единственный способ оставить ужасные мысли позади.

Пацанка уже придумала новый сюжет: она мчится не на «Тафф Бернере», а вместе с отцом на его «Харли». Она обнимает его руками, а на голове отцовский подарок – закрытый черный шлем, напоминающий верхнюю часть космического скафандра. Они хотели сделать маме сюрприз и поехали к озеру Уиннипесоки за ее браслетом. Мама вскрикнет от удивления, когда увидит браслет в руке отца, а папа со смехом обнимет Линду Маккуин за талию и расцелует в щеки, и они сразу же помирятся.

Пацанка скользила в мерцающем из-под нависших ветвей солнечном свете. Она подъезжала к 495-й магистрали, и до нее уже доносились дробный шум восемнадцатиколесных фур, приглушенный рокот машин, и да, она даже расслышала грохочущий рев мчащегося на юг мотоцикла.

Вик закрыла глаза и представила, как она на огромной скорости мчится по шоссе, радуясь чувству невесомости на поворотах. Пацанка не замечала, что в своих мечтах она была на байке одна – взрослая девочка, достаточно взрослая, чтобы самой поддать газу.

Она им еще покажет. Она найдет браслет и вернется домой, бросит его на кровать между родителями и молча выйдет из спальни, оставив их смущенно смотреть друг на друга. Но больше всего ей нравилось представлять, как она стремительно мчится на байке под лучами закатного солнца, оставляя позади километры за километрами.

Она выскользнула из пропахшей пихтой мглы на широкую пыльную дорогу, которая вела к мосту. Местные называли его «Краткопуть».

Подъехав к мосту, она увидела, что кто-то снял проволочный забор, и спущенная со столбиков сетка валялась в грязи. Вход – достаточно широкий, чтобы пропустить внутрь целую машину, – обрамляли заросли плюща, мягко покачивающиеся на ветерке, поднимающемся с реки. Перед Вик возвышался прямоугольный тоннель – вход в невероятно яркий квадрат, по другую сторону которого как будто находилась долина, засеянная золотистой пшеницей или, возможно, чистым золотом.

Она поколебалась – но лишь на мгновение. Вик словно впала в некий транс, все глубже погружаясь в пучины собственного сознания. Девочка решила не останавливаться и ехать дальше, не обращая внимания на темноту. Если она сейчас остановится – значит, потерпит поражение, а этого она не могла себе позволить. Кроме того, Вик верила, что скорость ее спасет. Если мост под ней начнет разваливаться, она продолжит крутить педали, ускользая от гнилого дерева. Она не упадет. А если кто-то ждет там – например, бродяга, желавший потискать маленькую девочку, – она промчится мимо него, стоит тому только пошевелиться.

Мысли о старых прогнивших досках и поджидающем ее бродяге наполнили ее грудь восхитительным ощущением ужаса. Вместо того чтобы остановиться, она, наоборот, быстрее закрутила педалями. Вик хладнокровно подумала, что если мост над рекой рухнет на десять ярусов вниз и она разобьется о гальку, то виноваты в ее гибели будут родители, которые вынудили ее сбежать из дома. Будут знать, как ругаться. Конечно, они будут скучать по ней, страдая от горя и вины. Так им и надо.

Проволочная сетка загремела и залязгала под шинами. Она нырнула в непроглядную темноту, пропитанную запахом летучих мышей и сыростью.

При въезде на мост она увидела какую-то надпись на стене слева от себя – та была намалевана зеленой аэрозольной краской. Вик промчалась мимо, не успев прочитать, что же там было написано, но ей показалось, что там говорилось о Терри, – забавно, потому что они как раз заезжали в кафешку «Отличные сэндвичи у Терри». На обратном пути с озера они частенько заезжали в это заведение – оно стояло как раз посередине между Хэверхиллом и озером Уиннипесоки.

Внутри крытого моста все звучало по-другому. Шум реки в тридцати метрах внизу напоминал не звуки текущей воды, а скорее громкий белый шум – статические помехи. Она не смотрела вниз, боясь увидеть реку в щелях досок. Вик даже не оглядывалась по сторонам, не отрывая взгляда от дальней стороны моста.

Девочка проезжала сквозь косые лучи белого света. Когда она промчалась мимо одной из этих тонких ярких полосок, в левом глазу что-то запульсировало. Настил неприятно покачивался. В голове в такт кручению педалей билась только одна мысль – два слова: почти там, почти там.

Яркий квадрат на другом конце моста увеличился в размерах, сияя все ярче. Приблизившись к нему, она почувствовала жар, исходивший от выхода. Таинственным образом до Вик донесся запах лосьона для загара и луковых колечек. Она даже не заметила, что на другом конце моста не было ворот.

Вик «Пацанка» Маккуин глубоко выдохнула и выехала с Короткого Пути на солнечный свет. Колеса простучали сначала по дереву, потом выехали на асфальт. Шипение и рев белого шума тут же прекратились, словно она действительно слушала статические помехи по радио и кто-то нажал на выключатель.

Проехав еще три-четыре метра, она увидела, куда попала. Сердце сжалось в груди, а руки схватились за тормоза. Вик остановилась так резко, что заднее колесо занесло вбок, чиркнув по асфальту и подняв волну грязи.

Она оказалась на мощеном переулке за одноэтажным зданием. У кирпичной стены слева от нее стояли контейнеры и мусорные баки. На одном конце переулка стоял высокий деревянный забор, с другой стороны виднелась дорога. Вик слышала проезжавший транспорт. До нее даже донесся обрывок песни из какой-то машины: «Абра-Абра-Кадабра… хочу догнать и обнять тебя…»

Вик с первого взгляда поняла, что попала куда-то не туда. Она много раз подъезжала к Короткому Пути и смотрела через высокий берег Мерримака на другую сторону, поэтому знала, что там должен был зеленеть тихий лесистый холм. Никаких дорог, ни магазинов, ни переулков. Она повернула голову и едва сдержала крик.

За ее спиной, по ту сторону переулка, стоял мост Короткого Пути. Он едва помещался между стеной одноэтажного здания и высокой пятиэтажкой из бетона и стекла.

Мост пересекал не реку, а заполнял пространство, в котором попросту не мог существовать. От вида этого зрелища Вик затряслась. Взглянув в темноту, она увидела на другой стороне изумрудный лес Питтман-стрит.

Вик слезла с велосипеда. Ноги тряслись от страха. Она прислонила «Роли» к контейнеру и боялась даже думать о Коротком Пути.

В переулке воняло испортившейся на солнце жареной едой. Ей хотелось подышать свежим воздухом. Она прошла мимо сетчатой двери, заглянула в грязную, задымленную кухню и посмотрела на высокий деревянный забор. Вик открыла калитку и прошла по хорошо знакомой узкой полоске тротуара. Она стояла тут всего несколько часов назад.

Посмотрев налево, девочка увидела длинную полоску пляжа и океан. Зеленые гребни волн ярко сверкали на солнце. Парни в плавках бросали фрисби, показушно прыгали за ними и падали на песок. По бульвару, едва не задевая друг друга, катились машины. На негнущихся ногах она зашла за угол здания и заглянула в окно кафе

следующий лист >>