Джоди Пиколт
Простая правда
Я пожала плечами. Во всяком случае, компанию я не искала. Я пошла в сторону дома, но остановилась при виде охапки полевых цветов, оставленных на северном берегу пруда. Грациозные ветви ивы протягивали свои руки к цветам, аккуратно связанным в букет. Опустившись на колени, я прикоснулась к дикой моркови, венерину башмачку, рудбекии. Потом окинула взглядом поле кукурузы, недоумевая, для кого они были оставлены.
– Раз уж вы пришли, – сказала Сара, вручая мне миску гороха, – можете помочь.
Подняв глаза от кухонного стола, я сдержалась и не стала говорить, что я и так помогаю, просто находясь здесь. Благодаря моей жертве Кэти тоже сидела здесь со своей миской гороха, она чистила его с замечательным усердием. Немного понаблюдав за ней, я поддела ногтем большого пальца створки стручка, который раскололся как орех, совсем как у нее.
– Neh… Englische Leit… Lus mich gay!
Через открытое окно кухни к нам донесся негромкий, но твердый голос Аарона. Вытерев руки о фартук, Сара выглянула во двор. Потом, затаив дыхание, заторопилась к двери.
Я услышала английскую речь. И сразу же повернулась к Кэти.
– Останься здесь, – велела я и вышла во двор.
Аарон и Сара, закрывая лица руками, пытались скрыться от небольшой группы фотографов и репортеров, нагрянувших на ферму. Один из новостных микроавтобусов имел наглость припарковаться рядом с багги Фишеров. Репортеры выкрикивали десятки вопросов, желая узнать все – начиная от беременности Кэти и кончая полом мертвого младенца.
Убаюканная тишиной и покоем сельской фермы, я не учла, что пресса моментально откликнется на протоколы суда, касающиеся амишской девушки, обвиняемой в убийстве первой степени.
Я неожиданно припомнила то лето, когда воображала себя фотографом и как-то навела свой «Кодак» на ничего не подозревающего амишского мужчину в повозке. Леда закрыла объектив фотоаппарата, объяснив мне, что амиши следуют Библии, запрещающей идолопоклонство, и поэтому не любят, когда их фотографируют.
– Я все же сниму, – обидевшись, сказала я тогда, и, к моему удивлению, Леда кивнула, но с таким печальным видом, что я тут же убрала фотоаппарат в футляр.
Аарон оставил попытки уговорить репортеров уйти. Не в его привычках было устраивать сцены, и он мудро решил предложить себя в качестве мишени, чтобы оградить Кэти от их любопытных взоров. Откашлявшись, я приблизилась к месту стычки:
– Простите, но вы находитесь в частных владениях.
Одна из репортерш явно отметила мои шорты и топ, резко контрастирующие с одеянием Аарона и Сары:
– Кто вы?
– Их пресс-секретарь, – сухо ответила я. – Полагаю, все вы сейчас совершаете незаконное проникновение, а это мисдиминор третьей степени, и вам грозит год тюрьмы и штраф в размере двух с половиной тысяч долларов.
Пытаясь определить мой статус, женщина в розовом английском костюме нахмурилась:
– Вы адвокат! Из Филадельфии!
Я взглянула на аббревиатуру на ее микрофоне, – действительно, она была из филиала городской вещательной компании.
– В настоящий момент ни моя клиентка, ни родители моей клиентки не могут дать комментариев, – ответила я. – Что касается скандального характера этого обвинения… – я ухмыльнулась, жестом указывая на коровник, фермерский дом, просторы полей, – скажу только, что амишская ферма не филадельфийский наркопритон, а амишская девушка не закоренелая преступница. Боюсь, все остальное вы услышите несколько позже на ступенях здания суда. – Я окинула толпу спокойным взглядом. – А теперь – маленькая бесплатная консультация юриста. Настоятельно рекомендую вам всем удалиться.
Они неохотно стали отходить, шаркая ногами и сбившись в стаю, точно волки, которыми я всегда их и представляла. Я дошла до конца подъездной дорожки, стоя на страже, пока не отъехала последняя машина. Потом вернулась к дому и увидела стоящих рядышком и ожидающих меня Аарона и Сару.
Глядя в землю, Аарон хмуро произнес:
– Может, как-нибудь захотите посмотреть на дойку.
Более открытого выражения благодарности от него ожидать не стоило.
– Да, – ответила я. – Конечно.
Сара наготовила столько еды, что можно было накормить целую амишскую общину, а не только небольшую семью и одного гостя. Она выносила к столу одно блюдо за другим: курица с клецками, овощи с подливкой, тушеное мясо, таявшее во рту. Были разные закуски, хлебцы и сдобренный специями тушеный горошек. В центре стола стоял голубой кувшин свежего молока. Глядя на все это изобилие, я удивлялась тому, как эти люди умудряются три раза в день питаться подобным образом и при этом не располнеть.
Вдобавок к трем Фишерам, с которыми я познакомилась, был еще пожилой мужчина, не удосужившийся представиться, но, похоже, знавший, кто я такая. По чертам его лица я предположила, что это отец Аарона и что он, скорее всего, живет в небольшой пристройке с задней стороны дома. Мужчина наклонил голову, и вслед за ним все остальные тоже наклонили головы – странная динамическая реакция – и принялись молча молиться над едой. Ощущая неловкость – когда в последний раз я возносила молитву за столом? – я подождала, пока они не закончат и не начнут накладывать еду на тарелки. Кэти взяла кувшин с молоком и налила себе немного в стакан, потом передала его направо, мне.
Я никогда не была большой любительницей молока, но сообразила, что не очень разумно признаваться в этом на молочной ферме. Налив себе немного, я передала кувшин Аарону Фишеру.
Фишеры смеялись и переговаривались на своем диалекте, накладывая себе еду, когда тарелки пустели. Наконец Аарон откинулся на стуле и феноменально громко рыгнул. От подобного нарушения этикета я вытаращила глаза, однако его жена так и просияла, будто услышала от него величайший комплимент.
Я вдруг представила череду подобных застолий, растянувшуюся на месяцы, и себя в роли чужака. Я не сразу поняла, что Аарон меня о чем-то спрашивает. На пенсильвано-немецком.
– Пикули, – следуя за его взглядом, устремленным на какое-то блюдо, медленно и четко произнесла я по-английски. – Вы это хотите?
Его подбородок чуть вздернулся.
– Ja, – ответил он.
Я положила ладони на стол:
– В будущем, мистер Фишер, я предпочла бы, чтобы вы задавали мне вопросы на моем языке.
– За ужином мы не говорим по-английски, – вставила Кэти.
Я продолжала смотреть на Аарона Фишера:
– А теперь говорите.
К девяти часам я была готова лезть на стенку. Я не захватила с собой кассеты с видео, а если бы и захватила, здесь не было телевизора или видеомагнитофона. Целая книжная полка оказалась заполненной книгами на немецком: детский букварь, что-то с названием «Зеркало мученика» и целая куча других заголовков, от которых пробирала дрожь. В конце концов я обнаружила газету на английском и принялась читать о лошадиных аукционах и молотьбе зерна.
Фишеры гуськом вошли в комнату, словно по зову неслышного колокола. Они уселись, наклонив головы. Аарон взглянул на меня, что-то вопрошая взглядом. Я не ответила ему, и он принялся читать вслух из немецкой Библии.
Я никогда не отличалась набожностью, и вот совершенно неожиданно меня занесло в семью, глубоко внедрившуюся в христианство. Затаив дыхание, я уставилась в газету, стараясь не чувствовать себя язычницей.
Прошло минуты две, и ко мне подошла Кэти.
– Я ложусь спать, – объявила она.
Я отложила газету в сторону:
– Тогда и я тоже.
Выйдя из ванной комнаты в шелковой пижаме, я стала смотреть, как Кэти, сидя на кровати в длинной белой ночной рубашке, расчесывает волосы. Доходящие ей почти до талии распущенные волосы колыхались при каждом движении гребня. Я села на свою кровать, скрестив ноги и подперев щеку рукой.
– Обычно это делала моя мама.
– Правда? – поднимая глаза, спросила Кэти.
– Ага. Каждый вечер распутывала все мои колтуны. Я терпеть этого не могла. И считала какой-то пыткой. – Я дотронулась до шапки своих коротких волос. – Как видишь, я отомстила.
– У нас нет выбора, – улыбнулась Кэти. – Мы не стрижем свои волосы.
– Никогда?
– Никогда.
Признаться, ее волосы были прелестными, но что, если ей, как и мне, пришлось бы каждый день страдать от колтунов?
– А если захочется?
– С какой стати? Тогда я буду отличаться от остальных.
Кэти положила расческу, тем самым завершая разговор, и залезла под одеяло. Перегнувшись, она погасила газовую лампу, и комната погрузилась в кромешную темноту.
– Элли?
– Да?
– На что похоже место, где вы живете?
Я на минуту задумалась:
– Шумно. Полно машин, и кажется, они всю ночь ездят прямо под окнами, гудят и визжат тормозами. И полно людей – ни за что не найдешь ни коровы, ни цыпленка, а тем более сладкую кукурузу, если только не заглянешь в морозильник. Но я уже не живу в Филадельфии. Сейчас я где-то посередине.
Кэти долго молчала, и я подумала, что она заснула.
– Нет, неправда, – сказала она. – Сейчас вы с нами.
Я вздрогнула и проснулась, подумав, что мне опять приснился кошмар с девочками из моего последнего дела, но простыни у меня не были сбиты, а сердце билось ровно. Я бросила взгляд на кровать Кэти, на отброшенное в сторону одеяло, и немедленно поднялась. Кэти пропала. Шлепая по лестнице босыми ногами, я заглянула на кухню и в гостиную, а потом услышала тихий щелчок двери и шаги на крыльце.
Она шла по дорожке к пруду, на берегу которого я побывала днем. Я, прячась, шла за ней по пятам, чтобы видеть и слышать ее. Она села на маленькую кованую скамью, стоящую у большого дуба, и закрыла глаза.
Это опять хождение во сне? Или она с кем-то здесь встречается?
Не здесь ли проходили свидания Кэти и Сэмюэла? Не здесь ли был зачат ребенок?
– Где вы? – До меня донесся шепот Кэти, и я сразу поняла: первое, что она в здравом уме и вовсе не спит, и второе, что я понимаю ее слова. – Зачем это вы прячетесь?
Ясно, она знала, что я шла за ней. С кем еще она говорила бы по-английски?
Я вышла из-за ивы и встала перед Кэти:
– Я скажу тебе, зачем я прячусь, если ты сначала скажешь, зачем сюда пришла.
Кэти поднялась на ноги с пылающими от румянца щеками. У нее был такой испуганный вид, что я отступила назад, к пруду, замочив низ пижамных брюк.
– Сюрприз, – без выражения произнесла я.
– Элли! Что вы затеяли?
– Пожалуй, это будет мой вопрос. В дополнение к такому: кого ты ожидала здесь встретить? Может быть, Сэмюэла? Хотели договориться, как рассказывать вашу историю, пока я не успела расспросить его?
– Нет никакой истории…
– Ради бога, Кэти, перестань! Ты родила ребенка. Тебя обвинили в убийстве. Меня назначили твоим законным адвокатом, а ты посреди ночи тайком сбегаешь от меня. Я занимаюсь этими делами гораздо дольше тебя и знаю, что люди не хитрят, если им нечего прятать. И точно так же они не лгут, если им нечего прятать. Угадай, кто из нас проигрывает в обоих случаях? – По щекам Кэти катились слезы; собираясь с духом, я сложила руки на груди. – Тебе лучше начать говорить.
– Это не Сэмюэл, – покачала она головой. – Я с ним не встречаюсь.
– Почему я должна тебе верить?
– Потому что я говорю вам правду!
– Правильно! – фыркнула я. – Ты не встречаешься с Сэмюэлом, просто решила немного подышать свежим воздухом. Или это какая-нибудь полуночная амишская традиция, с которой мне следует познакомиться?
– Я пришла сюда не из-за Сэмюэла. – Она подняла на меня глаза. – Не могла уснуть.
– Ты с кем-то разговаривала. Думала, что он прячется.
Кэти мотнула головой:
– Она.
– Прошу прощения?
– Она. Я искала девочку.
– Хорошая попытка, Кэти, но тебе не повезло. Я не вижу здесь девочку. И парня тоже, но что-то мне подсказывает, что минут через пять здесь появится большой белокурый парень.
– Я искала свою сестру. Ханну. – Кэти помолчала. – Вы спите на ее кровати.
Я мысленно пересчитала всех, кого видела вчера. Другой молодой девушки я не видела, и трудно было поверить, что Леда ни разу не упоминала при мне сестру или брата Кэти.
– Как это получается, что Ханны не было за ужином? И она не молилась с вами вечером?
– Потому что… она умерла.
На этот раз, отступив назад, я угодила обеими ступнями прямо в воду.
– Умерла?
– Ja. – Кэти подняла ко мне лицо. – Она утонула здесь, когда ей было семь. Мне было одиннадцать, и мне поручили следить за ней, пока мы катались на коньках, но она провалилась под лед. – Кэти вытерла глаза и нос рукавом ночной рубашки. – Вы… вы хотели, чтобы я вам все рассказала, рассказала правду. Я прихожу сюда поговорить с Ханной. Иногда я даже вижу ее. Я никому о ней не говорила, потому что видеть призраков… ну, мама и папа подумают, что я совсем ferhoodled[7]. Но она здесь, Элли. Да, клянусь вам!
– Вроде того, как ты клянешься, что не рожала того ребенка, – пробормотала я.
Кэти отвернулась от меня:
– Я знала, что вы не поймете. Единственный человек, кто понял, – это…
– Кто это был?
– Никто, – упрямо произнесла она.
Я раскинула руки в стороны.
– Ну, тогда позови ее. Эй, Ханна! – прокричала я. – Выходи поиграть! – Для вящей убедительности я немного подождала, потом пожала плечами. – Странно. Никого не вижу. Подумать только.
– Она не придет, пока вы здесь.
– Ну, это ведь так удобно, – заметила я.
– Говорю вам, я вижу Ханну, с тех пор как она умерла. – Потемневшие глаза Кэти светились воинственной убежденностью. – Слышу ее слова, когда налетает ветер. И вижу, как она катается на коньках прямо по пруду. Она настоящая.
– Полагаешь, я на это куплюсь? Буду думать, что ты приходишь сюда, потому что веришь в призраков?
– Я верю в Ханну, – уточнила Кэти.
– Сдается мне, ты веришь во многое такое, что не обязательно правдиво, – вздохнула я. – Возвращайся в постель, Кэти.
Бросив эти слова через плечо, я ушла, не дожидаясь, когда она пойдет следом.
Когда Кэти уснула, я на цыпочках вышла из комнаты, захватив с собой сумку. На крыльце я достала из сумки сотовый. Как ни странно, в округе Ланкастер была приличная сотовая связь – некоторые из прогрессивных амишских фермеров позволили возвести на своей земле вышки мобильной связи за цену, сводящую на нет потребность в выращивании озимых культур. Набрав несколько цифр, я услышала знакомый сонный голос:
– Да?
– Куп, это я.
Я почти воочию увидела его сидящим в кровати со сползшим на пол одеялом.
– Элли? Господи! После… чего? Двух лет?.. И ты звонишь мне… Боже правый, сейчас три часа ночи!
– Полтретьего. – Я знала Джона Джозефа Купера IV почти двадцать лет, со времени учебы в Пенсильванском университете. Не важно, когда я звоню, – он поворчит, но простит меня. – Послушай, мне нужна твоя помощь.
– О-о, значит, ты не просто поболтать позвонила в три часа ночи?
– Ты не поверишь, но я сейчас нахожусь в доме амишей.
– А… я так и знал. Ты никак не могла меня забыть и все бросила ради «простой» жизни.
– Куп, я забыла тебя десять лет назад! – рассмеялась я. – По сути, примерно в то время, когда ты женился. Я здесь занимаюсь поручительством клиентки, обвиненной в убийстве своего новорожденного. Хочу, чтобы ты оценил ее психическое состояние.
– Я не судебный психиатр, Элли, – медленно выдохнул он. – Просто заурядный провинциальный душевед.
– Знаю, но… я тебе доверяю. И мне это нужно не для протокола, а чтобы во всем разобраться.
– Ты мне доверяешь?
Я замерла, припоминая.
– Ну, более или менее. Более, когда дело не касается меня.
Куп помолчал:
– Можешь привезти ее в понедельник?
– Хм… Нет. Ей нельзя покидать ферму.
– Ты вызываешь меня на дом?
– Вызываю на ферму, если тебе так больше нравится.
Я представила себе, как он закрывает глаза, валится на подушку. «Просто скажи „да“», – молча молила я.
– Смогу подстроить свой график не раньше среды, – сказал Купер.
– Не так уж плохо.
– Думаешь, мне разрешат подоить корову?
– Я похлопочу за тебя.
Через все эти мили я почувствовала, как он улыбается.
– Элли, ну ты и влипла!
Глава 5
Аарон торопливо вошел в кухню и сел за стол. Сара, проворно развернувшись, как в балетном па, поставила перед ним чашку кофе.
– Где Кэти? – нахмурившись, спросил он.
– Еще спит, – ответила Сара. – Пока не хочу ее будить.
– Пока? Ведь скоро начнется Gemeesunndaag. Пора идти, или мы опоздаем.
Сара прижала ладони к столешнице, словно собираясь еще больше разгладить пластик. Потом она распрямила плечи, приготовившись возразить Аарону, то есть сделать нечто, весьма редко происходившее в ее замужестве.
– По-моему, Кэти сегодня не стоит ходить в церковь.
Аарон опустил кружку на стол:
– Разумеется, она пойдет в церковь.
– Она неважно себя чувствует, Аарон. Видел, какое у нее вчера было лицо?
– Она не больна.
Сара опустилась на стул напротив него:
– Люди уже наверняка слышали об этом ребенке. И об Englischer.
– Епископ знает, что сказала Кэти, и он ей верит. Если Эфрам решит, что Кэти нужно исповедаться, он сначала подойдет к ней и поговорит.
Сара закусила губу:
– Эфрам верит словам Кэти о том, что она не убивала ребенка. Но верит ли он ей, когда она говорит, что ребенок не ее? – Не дождавшись ответа, Сара дотянулась до мужа и тронула его за руку. – А ты веришь?
С минуту он молчал.
– Я его видел, Сара, и дотрагивался до него. Не знаю, как он туда попал. – Скривившись, он признал: – Но я знаю, что Кэти и Сэмюэл не первые, кто мог не дождаться свадебной клятвы.
Сдерживая слезы, Сара покачала головой:
– Наверняка это будет означать Meidung. Даже, если она исповедуется и попросит прощения, ее все равно на время отлучат от Церкви.
– Да, но потом ее простят и позовут назад.
– Иногда, – Сара поджала губы, – бывает и по-другому.
На них обоих вдруг нахлынули воспоминания об их старшем сыне Джейкобе, и Аарон в раздражении отодвинул свой стул. Сара не произнесла имени сына, но воскресила его образ в доме, где тот считался давно умершим. Боясь реакции Аарона, Сара отвернулась, но, когда прозвучал мягкий надтреснутый голос мужа, она очень удивилась.
– Если Кэти сегодня останется дома, – произнес он, – если она скажется больной и не появится на людях, пойдут разговоры. Люди подумают: она не пришла, потому что ей есть что скрывать. Для нее же лучше, если она будет делать то, что делает каждое воскресенье.
Вздохнув с облегчением, Сара кивнула, но, услышав тихий голос Аарона, вновь сжалась.
– Но если ее отлучат от Церкви, я скорее поддержу свою Церковь, чем свое дитя.
Около восьми часов утра Аарон впряг лошадь в багги. Кэти залезла на заднюю скамью, а потом рядом с Аароном на широкую скамью села Сара. Аарон взялся за поводья как раз в тот момент, когда из дому во двор выбежала Englischer.
Зрелище было еще то. Ее короткие волосы стояли на голове торчком, а на одной щеке отпечатались складки от наволочки. По крайней мере, на ней длинное хлопковое платье, подумал Аарон, взамен вчерашней открытой одежды.
– Эй! – прокричала она, истово махая руками, чтобы остановить их. – Куда это вы собрались?
– В церковь, – без выражения произнес Аарон.
– Нельзя. – Элли скрестила руки. – То есть вам можно, а вашей дочери нельзя.
– Моя дочь поедет, как делала всю жизнь.
– В соответствии с законами штата Пенсильвания Кэти оставлена под надзором под мою ответственность. И она никуда без меня не поедет.
Аарон взглянул на жену и пожал плечами.
Элли во многом заблуждалась насчет багги амишей, но самое главное ее заблуждение состояло в том, что они якобы неудобные. Легкий приятный аллюр лошади успокаивал чувства, а ветерок, врывавшийся через открытую переднюю часть и задние окна, ослаблял июльскую жару. Туристы на своих автомобилях осторожно подъезжали к багги сзади, а затем, поддав газу, с ревом обгоняли его.
Лошадь бежала вперед со скоростью двенадцать миль в час, и Элли вполне успевала пересчитать пасущихся в поле телят, заметить буйно разросшуюся по краю дороги дикую морковь. Мир не проносился мимо, а развертывался. Элли, бо́льшую часть жизни проводившая в спешке, поймала себя на том, что в изумлении смотрит по сторонам.
Она разглядела в отдалении церковь. Однако, к ее удивлению, Аарон повернул коляску в жилой квартал. Неожиданно они оказались в длинной мрачной череде багги, выстроившихся как на парад. Ни часовни, ни колокольни, ни шпиля – всего лишь амбар и фермерский дом. Аарон остановил багги, и Сара вышла из него. Кэти подтолкнула Элли в плечо.
– Пойдем, – прошептала она.
Элли споткнулась, выходя из экипажа, но сразу выпрямилась.
Ее со всех сторон окружали амиши. Их было больше сотни, они высыпа́ли из багги, пересекали двор и, собираясь группками, негромко переговаривались и обменивались рукопожатиями. Дети сновали взад-вперед у юбок матерей и отцовских ног. Наполненная сеном повозка стала временной кормушкой для массы лошадей, на которых семьи приехали в церковь. Как только Элли появилась там, на нее обратились любопытные взоры. Люди шептались и, указывая на нее, хихикали.
Элли вспомнила, что чувствовала себя подобным образом только один раз – много лет назад, когда проводила лето в Африке, участвуя в строительстве деревни вместе с другими студентами колледжа. Никогда до этого она не осознавала свое отличие от других людей. Она вздрогнула, когда кто-то взял ее под руку.
– Пошли, – сказала Кэти, таща Элли за собой через двор, словно это обычное дело, словно она каждый день разгуливает в компании Englischer.
Девушку остановил высокий мужчина с густой белой бородой и яркими, как у ястреба, глазами.
– Кэти, – произнес он, похлопав ее по руке.
– Епископ Эфрам.
Элли, стоявшая достаточно близко, заметила, что Кэти дрожит.
– Вероятно, вы адвокат, – произнес он по-английски достаточно громко, чтобы его услышали все те, кто хотел услышать. – Та самая, которая вернула Кэти домой. – Он протянул Элли руку. – Добро пожаловать.
Затем он направился к амбару, где собирались мужчины.
– Епископ Эфрам сделал все замечательно, – прошептала Кэти. – Теперь люди не станут любопытничать на счет вас во время богослужения.
– Где же вы проводите богослужение? – спросила озадаченная Элли. – Во дворе?
– В доме. Каждое воскресенье службу проводит новая семья.
Элли с сомнением оглядела небольшой, обшитый вагонкой, фермерский дом.
– Все эти люди ни за что не поместятся в этом домишке.
Кэти не успела ответить, поскольку к ней подошли две девушки и, взяв ее за руки, принялись настойчиво расспрашивать, обеспокоенные слухами. Кэти покачала головой, успокаивая их, потом заметила стоящую в стороне Элли, которой было явно не по себе.
– Хочу вас познакомить, – сказала она. – Мэри Эш, Ребекка Лэпп, а это Элли Хэтэуэй, мой…
Элли криво улыбнулась этой заминке Кэти.
– Адвокат, – подсказала она. – Приятно познакомиться.
– Адвокат? – Ребекка чуть не задохнулась, как будто услышала бранное слово, а не название профессии. – Зачем тебе нужен адвокат?
К этому времени женщины выстроились в линию и начали гуськом заходить в дом. Молодые одинокие женщины шли впереди, но Элли была там явно не к месту.
– Они не знают, что с вами делать, – объяснила Кэти. – Вы гость, поэтому должны идти за ведущим. Но вы не крещеная.
– Давайте я все устрою. – Элли решительно встала между Кэти и Ребеккой. – Вот так. – Какая-то женщина постарше нахмурилась и погрозила Элли пальцем, недовольная тем, что во главе процессии стоит не член общины. – Успокойтесь, – пробормотала Элли. – Правила придуманы для того, чтобы их нарушали.
Подняв глаза, она поймала на себе серьезный взгляд Кэти.
– Не здесь.
Только когда Кэти стала постоянно навещать Джейкоба, она по-настоящему поняла, как людей может совращать дьявол. Это совсем не трудно, если Люцифер искушает нас такими вещами, как плееры с компакт-дисками или джинсы «Левайс 501». Не то чтобы она считала своего брата падшим, просто воочию увидела, как один падающий с небес архангел может легко протянуть руку и увлечь за собой вниз следующего, и следующего, и следующего.
Однажды, когда ей исполнилось пятнадцать, Джейкоб сказал, что у него есть для нее сюрприз. Он привез ей на вокзал какую-то одежду и подождал, пока она не переоденется в туалете, а потом отвел ее на парковку. Но вместо своей машины он подошел к большому универсалу, в который набились его друзья-студенты.
– Эй, Джейк! – опустив окно, окликнул его один из парней. – Ты не говорил, что твоя сестра такая горячая штучка!
Кэти автоматически похлопала себя по толстовке. Может быть, слишком тепло оделась… Джейкоб прервал ее мысли.
– Ей пятнадцать, – сурово произнес он.
– Малолетка! – высказалась какая-то девица из машины, потом притянула парня к себе и стала целовать его в губы.
Кэти никогда так близко не видела целующихся в открытую людей. Она пялилась на них, и Джейкобу пришлось потянуть ее за руку. Он залез в машину, растолкав сидящих там ребят, чтобы освободить место для сестры. Потом обрушил на нее целый поток имен, и она даже не пыталась их запомнить. И вот они тронулись под аккомпанемент тяжелого ритма «Стоунз» и приглушенную возню парочки, взасос целующейся на заднем сиденье.
Через некоторое время машина въехала на парковку, и Кэти увидела гору и горнолыжный комплекс у ее подножия.
– Удивлена? – спросил Джейкоб. – Что скажешь?
Кэти сглотнула:
– Что мне будет очень трудно объяснить маме и папе, где я сломала ногу.
– Да не сломаешь ты ногу. Я тебя научу.
И он научил – примерно за десять минут. А потом оставил Кэти на склоне для начинающих с семилетними детьми из горнолыжной секции, а сам ринулся со своими друзьями из колледжа на вершину горы. Кэти, поставив лыжи «плугом», спустилась по пологому холму, а потом, прицепившись к бугельному подъемнику, вновь поднялась наверх. Внизу она всякий раз, заслонив глаза от солнца, высматривала Джейкоба, но он так и не появился. Весь этот мир казался ей незнакомым – гладким и белым, испещренным фигурками людей, которые объезжали ее по широкой дуге. Так вот как это бывает, думала она, когда тебя навсегда отлучают от Церкви. Теряешь всех значимых для тебя людей, остаешься совсем один.
Она подняла глаза к кресельному подъемнику. Разумеется, если только не сделаешь того, что сделал Джейкоб: не превратишься в совершенно другого человека. Она не понимала, каким образом ему удалось это так легко, словно он никогда не жил другой жизнью в другом месте.
Словно только эта новая жизнь имела значение.
На нее вдруг накатила злость на Джейкоба. Они с мамой трудятся в поте лица, а он в это время где-то там пьет пиво и носится по горным склонам. Она сбросила с ног прокатные лыжи и, оставив их на снегу, пошла обратно в раздевалку.
Кэти не знала, сколько времени просидела там, глядя в окно. Когда брат вошел, топая ногами и держа в руках ее лыжи, солнце уже клонилось к горизонту.
– Himmel[8], Кэти! – заорал он, переходя на диалект. – Нельзя оставлять лыжи без присмотра. Знаешь, сколько придется заплатить, если ты их потеряешь?
Кэти медленно повернулась:
– Нет, Джейкоб, не знаю. И я не знаю, сколько стоит взять их напрокат на день. Если подумать, я не знаю, сколько стоит ящик пива. И уж наверняка понятия не имею, зачем я приехала сюда на поезде к тебе в гости.
Она попыталась пройти мимо него, но не смогла далеко отойти в тяжелых громоздких ботинках, и брат поймал ее за руку.
– Ты права, – ласково произнес он. – С ними я каждый день, а тебя почти не вижу.
Кэти откинулась на спинку скамьи и уперлась подбородком в кулаки.
– Зачем ты привез меня сюда?
– Я хотел кое-что показать тебе. – Кэти опустила глаза, но он протянул к ней руку. – Дай попытаться еще раз. Поднимемся с тобой на кресельном подъемнике.
– Ой, нет!
– Я все время буду рядом с тобой. Обещаю.
Кэти позволила вывести себя к склону, где Джейкоб надел на нее лыжи и потащил к очереди на подъемник. Он шутил и поддразнивал ее, держался совсем как брат, которого она помнила. Кэти не могла взять в толк, когда Джейкоб искренен, а когда притворяется. И вот подъемник забрался так высоко, что Кэти увидела вершины всех деревьев, отходящие от лыжного холма дороги и даже край здания университета.
– Как красиво! – выдохнула она.
– Вот что я хотел тебе показать, – тихо произнес Джейкоб. – Наш Парадайс – всего лишь крошечная точка на карте.
Кэти не ответила. Она позволила Джейкобу помочь ей сойти с подъемника и, следуя его наставлениям, медленно спустилась с холма. Она никак не могла выкинуть из головы картину мира, увиденную с вершины холма, и в то же время ее не отпускала мысль о том, что у подножия ей будет гораздо безопасней.
Будь это любое другое воскресенье, думала Элли, и они со Стивеном читали бы в постели «Нью-Йорк таймс», ели рогалики, засыпая крошками одеяло, может быть, даже слушали джаз на компакт-диске и занимались любовью. Вместо этого она, зажатая с двух сторон амишскими девушками, сидела на своей первой амишской службе.
Кэти была права: всех действительно удалось запихать вовнутрь. Предварительно мебель убрали, чтобы освободить место для длинных церковных скамей без спинок, привезенных в фургоне и обычно кочующих из дома в дом. Широкие двери и складные перегородки помещения позволяли почти каждому видеть со своего места центр дома, где будут стоять посвященные в духовный сан. Женщины и мужчины сидели в одном помещении, но с разных сторон, пожилые и состоящие в браке – впереди. На кухне матери нянчились с младенцами, маленькие дети терпеливо сидели рядом с родителем одного с ними пола. Когда Ребекка пошевелилась, подталкивая ее к Кэти, Элли сжалась. Она ощущала запах пота, мыла и слабый запах домашнего скота.
Наконец настал тот момент, когда ни одного больше человека втиснуть стало невозможно. Элли в напряженной тишине ждала начала службы. Все ждала и ждала. Но никто не спешил начинать. Очевидно, только ее одну в какой-то степени волновало то, что ничего не происходит. По комнате прошелестел шепот, и Элли огляделась по сторонам.
– Ты сделай это. Ты… нет, ты.
Наконец поднялся пожилой мужчина и объявил номер. Открылась одновременно сотня книг. Кэти, державшая на коленях Ausband, пододвинула книгу к Элли, чтобы та могла увидеть напечатанные слова гимна.
Элли вздохнула. «В чужой монастырь со своим уставом…» – или так она считала? Ей не приходилось петь с листа, на котором не было нот. Там были только стихи, а она не знала мелодий амишских гимнов. В сущности, она вообще не знала мелодий гимнов. Один старик начал медленно петь размеренным фальцетом, другие подхватили вслед за ним. Элли заметила, как посвященные в духовный сан – епископ Эфрам, два священника и еще один мужчина, которого она раньше не видела, – встали со своих мест и поднялись наверх. Счастливчики, подумала Элли.
Она продолжала так думать и полчаса спустя, когда, закончив первый гимн, несколько минут просидела в молчании, а потом приступила ко второму гимну Loblied, хвалебной песне. Элли закрыла глаза, восхищаясь выносливостью этих людей, умудрявшихся сидеть прямо на скамьях без спинок. Ей было не вспомнить, когда она в последний раз посещала церковную службу, но наверняка та служба закончилась задолго до того момента, когда эти амишские священники и епископ сошли по лестнице вниз, чтобы прочитать вводную проповедь.
