Джон Диксон Карр
Ну а теперь – убийство!
Глава вторая
Беспардонное красноречие человека с бородой
1
Если теория мистера Данна верна, в подсознании человека могут происходить самые удивительные вещи. Моника, которая была настолько поражена, что у нее на мгновение перехватило дыхание, все же почувствовала, что может утверждать, будто оказалась тут не впервые. Вся обстановка – кабинет с выбеленными стенами, ситцевые шторы на окнах и сияющее за ними солнце, движения губ и отдающийся эхом голос мистера Хэкетта – все это было ей хорошо знакомо, будто когда-то она уже бывала участницей такой же сцены и должна была бы знать, что ее ждет.
Настоящая причина заключалась в том, что в глубине души она опасалась, что это не продлится долго. Внутренний голос убеждал Монику, что злодейка-судьба только и ждет, чтобы вмешаться и вновь разбить ее мечты, сыграв очередную жестокую шутку.
А когда так случится, эта жестокая шутка, несомненно, будет связана с именем Картрайта. Это неизбежно. Картрайт просто преследует ее и гасит свет в ее вселенной. Какие бы блестящие перспективы ни возникали на пути Моники, откуда ни возьмись всплывала отвратительная физиономия этого Картрайта.
И все же она пыталась бороться с этим ощущением.
– Вы шутите, – как заклинание произнесла она, не позволяя потухнуть последнему угольку надежды. – Мистер Хэкетт, вы наверняка шутите!
– Я вовсе не шучу, – учтиво ответил тот.
– Мне предстоит работать над детективом, а не над собственной книгой?
– Именно так.
– А мистер Картрайт, – превозмогая отвращение, она все же выдавила из себя это имя, – будет работать над сценарием по моей книге – моей?
– Вы угадали, – просиял продюсер.
– Но почему?
– Простите?
Моника испытывала к Хэкетту такое благоговение, что в обычных обстоятельствах даже не посмела бы и пикнуть. Она бы страдала безмолвно, коря за все саму себя. Но это было уже слишком – слова неудержимо рвались из ее груди:
«Это самая большая нелепость, которую я когда-либо слышала!»
Хоть этих слов она и не сказала вслух, пронизавший их дух все же наверняка отозвался в тоне ее голоса.
– Я спросила – почему? – не отступала Моника. – Почему мы должны работать над книгами друг друга, вместо того чтобы работать над своими собственными?
– Вам таких вещей не понять, мисс Стэнтон.
– Я знаю, мистер Хэкетт, но…
– Мисс Стэнтон, вы продюсер с десятилетним стажем или все-таки я?
– Конечно вы, но…
– Ну вот и прекрасно, – перебил ее мистер Хэкетт более веселым тоном. – Вы не должны пытаться вот так прийти и изменить нас, мисс Стэнтон. Ха-ха-ха. У нас имеются свои приемы, понимаете. Уж поверьте мне на слово: кое-что об этом бизнесе нам известно – мы варимся в нем уже десяток лет. Ясно? А вы нау́читесь. Несомненно. Ведь обучать вас будет сам Билл Картрайт! Вы все схватите на лету.
Весь гигантский смысл этого предложения постепенно просачивался в сознание Моники. Она вскочила на ноги:
– Вы хотите сказать, что я должна буду остаться здесь и обучаться – обучаться – тому, как пишут сценарии, у этого противного… этого отвратного…
Ее собеседник с интересом взглянул на нее:
– Ах, так вы знакомы с Биллом Картрайтом?
– Нет, не знакома. Но мои родственники – да. И они говорят, – вскричала Моника, – что он самый отвратительный, презренный и нелепый тип, которого когда-либо носила земля!
– Ну что вы! Нет, нет и нет.
– Нет?
– Вы совершенно не правы, мисс Стэнтон, – заверил ее продюсер. – Я знаю Билла много лет. Красавцем его, видит Бог, не назвать. Но он не так уж и плох. – Мистер Хэкетт поразмыслил пару мгновений. – Я бы даже сказал, что выглядит он вполне презентабельно.
Моника словно дар речи потеряла.
У мистера Хэкетта возникло неясное чувство, что молодая леди чем-то раздосадована.
Дело в том, что в своем воображении Моника уже давно нарисовала портрет мистера Уильяма Картрайта и отказывалась видоизменять его хоть на йоту. Мистера Картрайта повсюду хвалили – по крайней мере, в книжных обзорах – за «безупречную цельность и тщательную проработку» его сюжетов. Это делало его еще более невыносимым. Моника чувствовала, что презирала бы его меньше, будь он хоть чуточку небрежнее. Она представляла его себе этаким занудой, сморщенным и чопорным, с очками на носу. И ненавидеть этот образ доставляло ей определенное удовольствие.
– Я не смогу, – резко сказала она. – Простите меня, ради бога. Я вам безмерно благодарна, но я не смогу.
– Ну конечно, – ответствовал продюсер с холодным безразличием. – Если вам угодно отказаться от контракта…
– Дело не в этом! – отчаянно перебила Моника. – Пожалуйста, поймите меня, мистер Хэкетт. Я не диктую вам своих условий. Я не сомневаюсь в вашей компетентности. – Она искренне верила в свои слова, всему виной был Картрайт. – Я бы сделала все, чего бы вы ни попросили, если бы только вы объяснили мне: почему? Почему я должна работать с детективным романом, о котором мне ничего не известно, вместо моей собственной книги, в которой я знаю каждую строчку? Не могли бы вы просто назвать мне причину?
На лице мистера Хэкетта отразилось радостное облегчение.
– Ах, причину? – Он сделал на последнем слове особое ударение. – И это все? Что же вы сразу так и не сказали? Причину?
– Да!
– Ну, моя милая юная леди, – объяснил ее визави сострадательным тоном, – нет ничего проще. Причина…
На его столе зазвонил телефон.
Мистер Хэкетт, всколыхнувшись, подобно динамо-машине, снял с аппарата трубку. Все остальное тут же улетучилось из его головы.
– Да… да, Курт? Да?.. Ну спросите у Ховарда!.. Нет-нет, ни на минуту. Новый автор только что приехала. – Его зубы блеснули в заговорщической улыбке, направленной поверх телефона в сторону Моники. – Да, очень приятная молодая леди… Да… Хорошо-хорошо, буду. – Подхватив карандаш, он сделал какую-то пометку. – Павильон три, через пять минут… Да… Хорошо… Пока. – Он положил трубку. – Итак, мисс Стэнтон! На чем мы остановились?
– Не хочу вас задерживать…
– Ничего страшного, – сказал мистер Хэкетт, взмахнув рукой, будто показывая, что это не так, но ему придется смириться. – Пять минут, целых пять минут! Никакой спешки! Так что вы собирались мне сообщить?
– Не я, мистер Хэкетт. Это вы хотели назвать причину, по которой мне надлежит работать с детективным романом вместо моей собственной книги.
– Ах да! Да. Моя дорогая мисс Стэнтон, нет ничего проще. Причина…
Дверь в кабинет мистера Хэкетта резко распахнулась, и перед ними предстал какой-то человек.
Он не вошел – он именно прошествовал. Снаружи потянуло сквозняком, насыщенным таким тихим, ледяным, сдержанным негодованием, что казалось, будто отворилась дверца холодильника. Ощущение стужи наполнило собой пространство кабинета, словно бросая вызов солнечному свету за окном. Стужей веяло от каждого его движения. Дверь он открыл толчком, однако все же придержал ее, чтобы она не стукнулась о стену: он ухватил створку трепетными пальцами и мягко притворил ее. Затем он пересек помещение кошачьей поступью, словно шел через минное поле. Это был высокий, моложавый мужчина с книгой под мышкой. Только когда он, оказавшись возле стола мистера Хэкетта, взглянул тому в глаза, мина все же сработала, не справившись с надрывом.
– Черт побери! – сказал он и швырнул книгу на столешницу так яростно, что с фарфоровой чернильницы в форме китайского мандарина слетела шляпа, выполнявшая функцию крышки.
Книга оказалась экземпляром того самого бестселлера «Желание».
Мистер Хэкетт вытянул руку, поднял шляпу мандарина и нахлобучил ее обратно ему на голову.
– Привет, Билл, – сказал он.
– Послушай, – продолжил вновь прибывший. – Это уж слишком. Я не смогу, Том. Богом клянусь, я не стану этим заниматься.
– Присаживайся, Билл.
Посетитель начал обходить стол мистера Хэкетта; наблюдавшему за этой сценой со стороны могло бы показаться, что тот намерен задушить последнего (и в какой-то момент, видимо, так оно и было бы. Голос мужчины, и без того вкрадчивый, стал еще вкрадчивее, хотя и звучал несколько сипло. Подобные нотки кроются в голосах людей, которые, осторожно опускаясь на колени, обращаются к мячу для игры в гольф.
– Послушай меня, – проговорил посетитель. – Я, в общем-то, не возражаю против того, чтобы писать сценарии по плохим книгам. Могу заметить, между прочим, что только по таким книгам всегда и просят подготавливать сценарии. И ладно! – Он взметнул вверх руку. – Но существуют границы, которые ни один служитель английского языка – будь он хоть в полубессознательном состоянии – никогда не перейдет. Я до такой границы дошел. Эта книженция не просто вздор, это самая что ни на есть полнейшая, несусветная и жуткая околесица, которую безграмотные маньяки, маскирующиеся под издателей, когда-либо подбрасывали ничего не подозревающим читателям. Одним словом, Том, это просто дрянь. Я достаточно ясно выразился?
Он вытянул руку и постучал дрожащими пальцами по «Желанию».
– Ай-ай-ай, – пожурил его мистер Хэкетт. – Позволь представить тебе мисс Стэнтон. Мистер Картрайт – мисс Стэнтон.
– Очень приятно. – Бросив взгляд через плечо на Монику, Картрайт снова обратился к мистеру Хэкетту: – Значит, так, Том. Эта книга…
– Очень приятно, – сказала Моника сладкоголосо – она была счастлива.
Прозвучит странно, но при первом взгляде на Уильяма Картрайта она увидела нечто, что чуть ли не разом окупило ее душевные терзания. Сквозь толщу презрения она почувствовала трепет порочной радости, словно уловила нотку некоего дьявольского камертона. На щеках у Моники выступил румянец. Она воспрянула духом, ощутив, как укрепляется в своей решимости, будучи убежденной, что врага ей поднесли на блюдечке с голубой каемочкой.
И правда, портрет, что она нарисовала в своем воображении, действительности не соответствовал. Уильям Картрайт не был ни сморщенным, ни чопорным, хотя и обладал отталкивающей привычкой вставать в позу и поучать. Кое-кто мог бы опрометчиво заметить, что он недурен собой: широкие плечи, притягательный взгляд, тонкие черты лица, коротко остриженные каштановые волосы. Опрометчивые люди (те, что были не способны за привлекательной внешностью разглядеть его ущербную душу) могли бы даже сказать, что у Картрайта кроткое лицо. Справедливости ради, ничего этого Моника не отрицала. Зато она увидела в нем нечто настолько ужасное, что все остальное было даже к лучшему. Это нечто выводило его за рамки человеческого существа и должно было навеки сделать его заложником ее осмеяния. От радости сего открытия Моника чуть ли не подпрыгивала на стуле.
Дело в том, что у Уильяма Картрайта была борода.
2
Опять же справедливости ради, нужно заметить, что борода его была не такой, как у У. Г. Грэйса[6]. Не была она и одной из тех всклокоченных бород, к которым все питают отвращение. Как раз наоборот – всякий представитель сильного пола сказал бы, что это довольно приличный образчик растительности на лице: аккуратная, подстриженная ножницами, как и усы, она делала своего обладателя похожим на капитана второго ранга.
Но многие женщины придерживаются иной точки зрения. Монике, которая на время потеряла способность различать цвета, борода виделась рыжей.
– Я уж промолчу, – продолжал ужасный мистер Картрайт, вызывающе выставляя подбородок со своей скверной бородой, – о грубых грамматических и еще более грубых синтаксических ошибках. Я промолчу о стиле изложения, от которого ко дну пошел бы линкор. Я промолчу о главном герое – самодовольном осле-капитане как-его-там. Я промолчу даже об извращенном уме свихнувшейся на порнографии женщины, которая это написала…
– Ох! – выдохнула Моника, невольно подскочив на стуле.
– Билл, – попытался урезонить его мистер Хэкетт, – не следует так выражаться в присутствии мисс Стэнтон. Где твои манеры?
– Я промолчу о… Что с тобой? К чему эти жесты? Ты решил сплясать хула-хулу?[7]
(«Это та девушка, что написала книгу!»)
– А? Кто?
(«Вот. Позади тебя».)
Повисла неловкая тишина. С секунду мистер Картрайт не поворачивался, предоставив Монике возможность со спины любоваться старомодным пиджаком свободного покроя и серыми фланелевыми брюками, которые выглядели так, будто их не утюжили с Рождества. Мистер Картрайт медленно ссутулился, так что плечи пиджака оказались почти на уровне его ушей.
– О боже! – с ужасом прошептал он.
Потом он осмелился взглянуть на Монику через плечо одним глазом и наконец повернулся к ней всем корпусом.
– Послушайте… – проблеял он. – Простите!
– Простить? О нет, – ответила Моника, побледнев от негодования, но стараясь, чтобы ее голос звучал легко, воздушно и жеманно. – Пожалуйста, не извиняйтесь. Все в полном порядке. Я совсем не обижаюсь.
– Не обижаетесь?
– Ну что вы, совсем нет, – сказала Моника с нервическим смешком. – Мне так нравится слышать о себе беспристрастные мнения посторонних.
– Поверьте, мне искренне жаль! Надеюсь, вы не восприняли ничего из сказанного мной превратно?
– Ах, боже мой, ну конечно нет! – от души рассмеялась Моника. – «Одним словом, Том, это просто дрянь». Вряд ли в этой фразе можно что-либо воспринять превратно, верно? Судя по всему, превратна моя грамматика.
– Повторяю, мне очень жаль! Откуда мне было знать, что это вы здесь сидите? Я не мог этого знать! Если б я знал…
Моника ехидно улыбнулась:
– …То вы бы так не сказали?
– Ей-богу, нет!
– Боже, боже, боже! – воскликнула Моника. – Знаете, мистер Картрайт, мне так всегда и представлялось, что вы любитель лицемерить. Рада слышать, что вы это признаёте.
Картрайт сделал шаг назад. Его рыжая борода приобрела смятенный вид. Не особо вдумчивый наблюдатель, который не мог разглядеть его гнусного нутра, как его видела Моника, счел бы, что он искренне раскаивается.
Он вытянулся в полный рост и предпринял новую попытку.
– Мадам… – проговорил он голосом, в который начали возвращаться прежние обаятельно-вкрадчивые нотки, – мадам, если вдруг это ускользнуло от вашего внимания, я пытался извиниться. Я повел себя бестактно. Я повел себя грубо. Я готов умереть, лишь бы вы меня простили.
– Для вас, мистер Картрайт, это, несомненно, самый мучительный способ самоубийства?
– Ну будет, будет, не ссорьтесь, – строго вмешался мистер Хэкетт. Он поднялся из-за стола, стряхивая несуществующие пылинки с лацканов пиджака. – К сожалению, мне придется вас покинуть. Мне нужно бежать. Но я рад, что вы познакомились. Хотелось бы, чтобы вы сработались.
Картрайт словно окостенел и, медленно повернувшись, взглянул на продюсера.
– Тебе хотелось бы. – повторил он.
– Да. Кстати, мисс Стэнтон сделает сценарий по твоему детективу. Я ведь тебе уже говорил?
– Нет, – сказал Картрайт каким-то замедленным и странным тоном. – Нет, не говорил.
– Ну, теперь ты в курсе. И еще! Я хочу, чтобы ты, – улыбнулся он, – стал кем-то вроде проводника, советчика и исповедника для мисс Стэнтон. У нее совсем нет опыта в написании сценариев.
– У нее совсем нет опыта, – пробормотал Картрайт, – в написании сценариев?
– Верно. Поэтому я и хочу, чтобы ты ее научил. Помоги ей – объясни, что к чему. Я хочу, чтобы вы оба находились здесь, в Старом здании, у меня на виду. Я предоставлю ей бывший кабинет Лэса Уотсона – тот, что рядом с твоим. Мы сделаем там уборку и поставим новую пишущую машинку, так что кабинет будет в идеальном состоянии. А ты сможешь показать ей, как все делается, обучить азам мастерства – ну, ты понимаешь! – пока сам будешь работать над сценарием «Желания».
Картрайт мелкими перебежками двигался из одного угла помещения в другой.
– Раз, два, три, четыре, – считал он, прикрыв глаза, – пять, шесть, семь, восемь… Нет!
Одним прыжком он преградил мистеру Хэкетту путь, когда продюсер направился к двери. Оказавшись перед ней раньше, Картрайт потянул створку на себя, повернул ключ в замке и прислонился к двери спиной.
– Я пришел, – проговорил он, – чтобы высказать тебе все начистоту. И ты не покинешь кабинет, пока я этого не сделаю.
Мистер Хэкетт пристально глядел на него.
– Да что с тобой, черт возьми? Ты спятил? Открой дверь!
– Нет. Сначала ты услышишь всю горькую правду. Том, не мое дело, как ты тратишь свои деньги. Но, как старый друг, я хочу вразумить тебя, прежде чем ты совсем сбрендишь и пойдешь по миру. Тебе известно, чем ты занимался в последние три недели?
– Да.
– Сомневаюсь. Смотри! Три недели назад ты приступил к производству «Шпионов в открытом море». Ты утвердил Фрэнсис Флёр и Дика Коньерса на главные роли. У тебя был первоклассный сценарий и Ховард Фиск в качестве постановщика. Через неделю после того, как начались съемки, ты решил, что сценарий никуда не годится и его нужно переписать.
– Ты собираешься открывать дверь?
– Нет. Что ты сделал потом? Поручил кому-то здесь переписать сценарий? Нет. Ты направил запрос не куда-нибудь, а в Голливуд… Я повторяю: в Голливуд… И за гонорар, от величины которого моя шотландская душа сжимается в комок, ты выписал сюда самую высокооплачиваемую сценаристку в киноиндустрии. Эта специалистка еще не приехала. Пройдет не один день, пока эта специалистка наконец окажется здесь. А что делаешь тем временем ты? Я скажу тебе: ты как ни в чем не бывало продолжаешь снимать «Шпионов» по первоначальному сценарию, зная, что каждый отснятый метр отправится в корзину для мусора, когда эта специалистка наконец сюда прибудет.
Картрайт глубоко втянул воздух. Его красноватая, как кожа у больного проказой, борода ощетинилась.
Он вытянул свои дрожавшие мелкой дрожью руки.
– Том, не знай я тебя так хорошо, я бы подумал, что ты пытаешься разрушить свой собственный бизнес. Но главная беда в том, что ты помешан на сценариях. Посмотри на нынешнюю ситуацию. Посмотри на мисс как-ее-там и на меня. Просто положи себе на лоб холодный компресс и посмотри!
Смуглое лицо мистера Хэкетта стало еще смуглее.
– Я все еще прикладываю усилия, чтобы не потерять с тобой терпения, Билл. Ты прекратишь ёрничать и выпустишь меня отсюда?
– Нет.
– Ты ведь понимаешь, что тебе больше никогда не будет светить здесь никакой работы?
– …Здесь никакой работы, – выдохнул Картрайт. Он глядел на продюсера сверху вниз значительно и мрачно. – И он угрожает мне этим! Да любому, кто теперь лишь заикнется со мной о кино, не поздоровится. С меня хватит! Снова работать здесь? Да я скорее выпью пинту[8] неразбавленной касторки. Я скорее подчинюсь и перечитаю «Желание». Но ведь наверняка найдется кто-то, кто не усомнится в справедливости моих суждений? Я взываю к вам, мисс как-вас-там. Разве вы не согласны со мной?
Строго говоря, мисс как-вас-там была с ним согласна. Однако сейчас был не тот момент, чтобы неотступно следовать логике.
– Вы взываете ко мне, мистер Картрайт?
– Да. Приниженно.
– Вы хотите услышать мое искреннее мнение?
– Будьте так добры.
– Ну, в таком случае, – сказала Моника, наморщив лоб, – все зависит от точки зрения. Я хочу спросить, являетесь ли вы продюсером с десятилетним стажем, или вы таковым не являетесь? Конечно, если вас распирает от собственной значимости и вы думаете, что, кроме вас, никто ничего не понимает, если каждый раз, когда кто-то обращается к вам с предложением, вы начинаете кукситься и устремляетесь в сад, чтобы полакомиться там червями… тогда к чему ваше резонерство?
Картрайт долго не отводил от нее тяжелого взгляда. А потом он изобразил перед дверью маленькое танцевальное па.
Откинув назад голову, мистер Хэкетт рассмеялся.
– Ну все, забудем об этом, – окончательно успокоившись и похлопав Картрайта по плечу, сказал он. – Я понимаю, что ты не со зла, старик.
– Я уверена, что не со зла, мистер Хэкетт.
– Конечно, Билл разрывает свой контракт примерно раз в неделю, но потом всегда возвращается.
– Не сомневаюсь.
– Однако мне действительно надо бежать. Что-то там случилось на площадке. Какая-то неразбериха, и кого-то чуть не убило. Никуда не годится. Билл, оставляю мисс Стэнтон на твое попечение. Вероятно, у нее есть желание посмотреть, что тут у нас имеется. Покажи ей все, а потом приведи в павильон три.
– Но мистер Хэкетт! – вскрикнула Моника, внезапно встревожившись. – Подождите! Пожалуйста! Одну минуту!
– Очень рад знакомству, мисс Стэнтон, – заверил ее продюсер, пожимая ей руку, после чего легонько толкнул Монику обратно на стул. – Надеюсь на долгое и плодотворное сотрудничество. Если у вас возникнут какие-либо вопросы, задавайте их Биллу. Уверен, у вас есть что обсудить. До встречи, Билл. Пока, пока, пока.
И дверь захлопнулась за ним.
3
После того как он вышел, они оба с минуту молчали. Потом Уильям Картрайт кашлянул и произнес:
– Мадам, не говорите этого.
– Не говорить чего?
– Не говорите, – пояснил Картрайт, – что бы вы ни собирались сказать. Что-то подсказывает мне, что, какой бы темы ни коснулся наш разговор, она наверняка станет предметом спора. Но одну вещь мне все-таки хотелось бы понять: вы действительно желаете, чтобы я провел вам небольшую экскурсию?
– Если вас это не слишком затруднит, мистер Картрайт.
– Хорошо! Тогда вы позволите задать вам еще один вопрос?
– Да, какой?
– Ну, – более доверительно начал Картрайт, – вы и правда видите черных жуков, что заползают мне за воротник? Вы заметили некие скрытые симптомы проказы, которую выявит тщательное медицинское обследование? Я спрашиваю не из праздного любопытства. Я спрашиваю, потому что начинаю нервничать. С того самого момента, как я вошел сюда, вы испепеляли меня таким взглядом – даже не знаю, как его описать, – взглядом, исполненным какой-то болезненной ненависти, и это, должен вам признаться, мадам, меня расстраивает.
– Как интересно!
– Но разве это не так?
– Великодушно простите, – сказала Моника, поправляя юбку на своих чересчур красивых бедрах, с презрением, достойным самой Евы Д’Обрэй. – Мне бы не хотелось более обсуждать эту тему.
– А мне бы хотелось, черт подери! – прокричал Картрайт без всяких реверансов. – Ну будьте же разумны! Я ведь извинился, разве нет? Что мне еще сделать? Не рассчитывайте, однако, что я откажусь от своего мнения!
Моника ощутила дрожь.
– Да что вы? – процедила она. – Как это любезно! Это ужасно, ужасно щедро с вашей стороны!
– Да. И я вполне понимаю ваши чувства. Я могу сделать скидку на ваше оскорбленное честолюбие…
Ошеломленная, Моника откинулась на спинку стула и уставилась на Картрайта. Но она его не видела. Она видела лишь нечеткий силуэт сквозь повисший в воздухе, светящийся туман ненависти, что сгустилась у нее в мозгу, подобно дыму из бутылки, из которой освободили джинна. В полном ступоре, Моника не замечала, что ее юбка приподнялась, обнажив колени. Не замечала она и мрачного выражения циничной удовлетворенности с примесью раздраженного удивления на лице Картрайта.
– Скидку, – повторил он, подняв вверх руку, как первосвященник, – на ваше оскорбленное честолюбие. Но – разве вы не понимаете? – такого понятия, как совесть художника, никто не отменял.
– Действительно?
– Да. Мне неприятно это говорить, но ваш роман – дрянь. Это продукт незрелого ума, сосредоточенного исключительно на одной теме. Таких людей, как ваши Ева Д’Обрэй и капитан как-его-там, не бывает и быть не может.
Моника даже подскочила.
– А ваши нелепые убийства, – сверкнула она глазами на Картрайта, – бывают, не так ли?
– Моя дорогая юная леди, давайте не будем об этом спорить. Подобные вещи основываются на научных принципах, и они – нечто совершенно иное.
– Это тошнотворные, неумные штучки, далекие от реальности на тысячи световых лет. И написаны они так дурно, что меня от них воротит.
– Моя дорогая юная леди, – проговорил Картрайт мягко и несколько устало, – не кажется ли вам, что мы ведем себя как дети?
Моника взяла себя в руки, снова надев маску Евы Д’Обрэй.
– Боюсь, что да. Прошу вас, прежде чем я произнесу что-то, о чем пожалею, не будете ли вы так любезны показать мне то, что собирались? Если вы, конечно, говорили всерьез.
– А вы мне скажете, – упрямо произнес Картрайт, – почему вы меня так ненавидите?
– Ну в самом деле, мистер Картрайт!
– Прошу вас.
– Да в конце-то концов!
– Но ведь вы же ненавидите меня до глубины души, разве нет? – вопросил он, выпятив свою рыжую бороду.
– Боже, боже… – едва слышно сказала Моника. – А не льстите ли вы себе? Я об этом даже не особо задумывалась. Если вы спросите, испытываю ли я легкую неприязнь к вам, вашим манерам и вашей бор… я имею в виду, к вам в целом, то мне, боюсь, придется ответить – да.
– А вот у меня к вам неприязни нет.
– Простите?
– Я сказал, что у меня к вам неприязни нет, – прорычал Картрайт.
– Как интересно! – только и ответила Моника.
Жаль, что она его так презирала. Не прошло и часа, как силы зла взяли в кольцо студию «Пайнхэм» и Монике пришлось благодарить Уильяма Картрайта за то, что он спас ее от первого покушения на ее жизнь.
