Джон Диксон Карр
Ну а теперь – убийство!
Глава третья
Невероятное смятение на киностудии
1
Еще прежде, чем миновал тот час, сама Моника начала жалеть, что так его презирала. Не будь она поразборчивее, ему бы, возможно, и удалось ввести ее в заблуждение, состроив из себя образец любезности и такта. К тому же он курил изогнутую трубку а-ля Шерлок Холмс – какая гадость!
– Но почему мы должны работать здесь? – поинтересовалась она. – Почему мы не в том большом здании с навесами?
– Потому что, – объяснил Картрайт, – «Альбион филмз» – не единственная здешняя компания. Имеется еще три других: «Рэйдиэнт пикчерз», «С. А. Г.» – американские компании – и «Вандэрфилмз», которая соорудила самую первую студию. Они арендуют съемочные павильоны и конторы так же, как и мы. Изначально эта территория являлась частным имением, где Старое здание служило господским домом, прежде чем Дега из «Вандэрфилмз» приобрел его. – На его лице промелькнуло едва уловимое выражение злорадства. – «Рэйдиэнт пикчерз» делает колоссальную картину на основе жизни герцога Веллингтона[9]. Я беседовал с Эронсоном, и если его версия битвы при Ватерлоо не станет шедевром на все времена, то я не виноват.
– Вот как? Полагаю, вы находите это остроумным?
Картрайт ухватился за прядь волос на своей голове и дернул за нее.
– Ладно, ладно. Простите! Давайте сменим тему, и поскорее!
Но Моника закусила удила:
– А не кажется ли вам это слегка инфантильным? Полагаю, вы бы поступали ровно так же и с мистером Хэкеттом, если бы он не платил вам деньги. В конечном счете с какой стати вам смотреть на мистера Хэкетта свысока?
– Ни с какой.
– И это очевидно, не так ли? Он-то как раз не напускает на себя важности. Направляясь сюда, я ожидала, что буду вынуждена преодолеть препоны в лице дюжины секретарей и, возможно, просидеть целый день в приемной, так с ним и не встретившись. Но нет. Он оказался на месте – такой открытый, и любезный, и человечный…
– Ну а почему бы ему таким не быть? Он ведь не какой-нибудь бронзовый божок.
– Не слишком ли вы язвительны?
– Послушайте, – сказал Картрайт. – Я бы хотел прояснить одну вещь. Работать здесь очень даже неплохо. В английском кино крайне мало всяких фокусов и мистики по сравнению с Голливудом. Люди не запираются в своих потаенных обителях, забаррикадированных целой армией секретарей. И все друг друга знают. От продюсеров до режиссеров, от режиссеров до актеров и от актеров до самых низов – они все тут. Они ходят друг к другу в гости, совместно проводят время и путаются под ногами. В основном – очень приличные люди. Некоторые из них даже умны. Только вот…
– Что?
– Увидите, – ответил Картрайт с толикой мрачного наслаждения.
Вряд ли Моника его услышала. Они вышли из бывшего господского дома под жаркие лучи солнца и теперь поднимались по широкому гладкому склону, покрытому зеленой травой, у изгиба озера.
Отдельные участки этого озера неоднократно исполняли роль то Темзы, то Сены, то Евфрата, то Гранд-канала в Венеции, то Босфора, а то и Атлантического и/или Тихого океана. В настоящий момент в нем явно находилась подводная лодка, поскольку Моника заметила унылую на вид палубу и рубку. Курсировавшая поблизости утка изучала их любознательным взглядом. Подальше, там, где озеро сужалось, над ним висел пешеходный мостик, который выходил на тропинку, ведущую куда-то в лес. Там же стояла большая доска с предупреждающей надписью: «ПРОХОД ЗА МОСТ ПОСТОРОННИМ ВОСПРЕЩЕН». Выше на холме, справа – на стороне, открытой для посетителей, – невзрачным задним фасадом высился над деревьями съемочный павильон. Посредине этого лесопарка красовался величавый георгианский особняк с белыми колоннами, возведенный так искусно, что с первого взгляда было даже не понять, что это всего-навсего остов. От его созерцания у Моники быстрее забилось сердце, и она почувствовала теплую волну упоения, будто оказалась в сказке.
Осмелев от этих ощущений, она решилась задать вопрос.
– Мистер Хэкетт упоминал… – начала она, но запнулась.
– Да?
– Он говорил что-то об актрисе по имени Фрэнсис Флёр. Вы с ней знакомы?
– Ф. Ф.? Да. А что?
– Ничего. Я просто спросила. Какая она? Приятная в общении?
Картрайт поразмышлял пару мгновений.
– Ф. Ф.? Ну, полагаю, что да. Вполне себе милая. – Он сделал паузу и, прищурившись, посмотрел на Монику. Его борода поблескивала на солнце, а взгляд был таким пронизывающим, будто он хотел пригвоздить им Монику к стене. Он собрался было что-то сказать, но потом передумал. Как бы невзначай он добавил:
– Вы видели ее на экране, полагаю?
– Пару раз.
– Она вам нравится?
– Она очень миловидная, – чопорно ответила Моника.
Хотя Моника предпочла бы умереть, нежели признать, что эфемерное присутствие Фрэнсис Флёр на экране вдохновило ее на создание образа Евы Д’Обрэй. Временами Фрэнсис Флёр становилась Евой Д’Обрэй, а Моника в своем воображении становилась ими обеими.
– Какая она? Она замужем?
– Она выходила замуж несколько раз, по-моему. Первую попытку она предприняла с неким лордом, когда снялась в музыкальной комедии.
– С лордом Роксбери-Бреном, – машинально произнесла Моника.
– Что-то в этом роде. Ее второй попыткой – более недавней и на данный момент последней – стал Курт Гагерн, или фон Гагерн.
Моника пристально взглянула на Картрайта:
– Но о нем я никогда не слышала!
– Услышите, – заверил ее тот. – Гагерн здесь восходящая звезда. Он был режиссером в «УФА»[10], прежде чем нацисты изгнали его из Германии. Классический ариец, аристократ до мозга костей, насколько мне известно. Но на родине у него карьера не задалась. Теперь он помощник режиссера у Ховарда Фиска на съемках «Шпионов в открытом море». Каким-то образом ему удалось так загипнотизировать адмиралтейство, что оно предоставило ему самые настоящие военно-морские атрибуты для натурных съемок в Портсмуте[11] и даже в Скапа-Флоу[12].
В голосе Картрайта звучали курьезные нотки, коих Моника не уловила. Во-первых, она была весьма раздосадована тем, что ее любимица вышла замуж без ее ведома. Во-вторых, они с Картрайтом уже успели, обойдя главное здание, приблизиться к его входу.
Внутри, где царила прохлада, Моника ощутила ожидаемую атмосферу спешки, ультиматумов и хлопающих дверей. Здание представляло собой некое подобие улья с длинными коридорами, вдоль которых, подобно каютам на корабле, бок о бок располагались тесные кабинеты. Казалось, что основным видом деятельности здесь было открывание и закрывание дверей. Люди проскальзывали в кабинеты, трещали пишущие машинки, стоял тяжелый запах краски. Из буфета вынырнул молодой посыльный, откусывающий кусочек от шоколадного батончика. Картрайт ступал по вытянутому просторному пассажу, напоминавшему застекленный мост Вздохов[13], который вел через насыщенные красками сады к съемочным павильонам в противоположной стороне.
Уходящий вдаль коридор с бетонными стенами, в которых эхом отдавался каждый звук, был бесконечным и напоминал Монике аэропорт. Из него открывались звуконепроницаемые двери в павильоны. Над дверью с номером три горела красная лампочка, предупреждавшая о том, что входить во время записи звука запрещено.
Кивком Картрайт велел Монике подождать, а сам прислушался с выражением бесовского лукавства в глазах к беседе двоих мужчин, что стояли посреди коридора.
Один из них был пухлым коротышкой с сигарой, а второй – высоким молодым человеком в очках и с весьма изысканной манерой выражаться.
– Смотрите, – говорил толстяк. – Эта сцена в бальном зале…
– Да, мистер Эронсон?
– Эта пирушка, – пояснил последний, – которую герцогиня Ричмонд закатывает накануне битвы при Ватерлоо…
– Да, мистер Эронсон.
– В общем, я только что посмотрел отснятый материал. Это никуда не годится. Не хватает пылкости.
– Но мистер Эронсон…
– Значит, смотрите, – перебил его толстяк. – То, что нужно, – это песня в исполнении Эрики Муди. Люк Фитцдэйл только что выдал одну темпераментную вещицу. Вот так мы и сделаем, ясно? Герцог Веллингтон говорит: «Леди и джентльмены, сегодня у нас для вас большой сюрприз», – ясно? Тогда герцогиня Ричмонд садится за пианино и поет.
– Но я, честно говоря, не думаю, что она бы так поступила, мистер Эронсон.
– Не думаете?
– Нет, мистер Эронсон.
– Но именно так она и поступит в этой картине. И кстати, еще в одном эпизоде песня будет к месту. Она споет снова перед битвой, чтобы приободрить войска. Я все продумал. Герцогиня Ричмонд…
Красная лампочка над дверью погасла.
– Входите, – сказал Картрайт.
Постучав трубкой о стену, он вытряхнул из нее пепел и подтолкнул Монику вперед себя в темноту.
2
Изнутри павильон очень напоминал амбар – гигантский амбар, раскинувшийся на площади примерно в половину акра[14]. Как в амбаре, там было мало света и полно всякого хлама. Высотой он был около ста футов[15]. Его наполняли бесчисленные звуки: шаги, лязг тянущихся по полу железных проводов, скрежет пилы, приглушенные голоса. Хотя передвигающихся в пространстве павильона людей было много, двигались они словно тени. Источники мертвенно-бледного света – все очень далекие, ни один из которых, казалось, не был направлен туда, куда мог упасть ваш взгляд, – испускали блеклое голубоватое излучение, сливавшееся с отблесками солнца, проникавшими из-под крыши.
Чего тут только не бывало: сооружались дома, разбивались сады, творились кошмары – возводились и разрушались, творились и рассеивались.
Моника, локоть которой крепко сжимал Картрайт, ступала осторожно, чтобы случайно ни на что не натолкнуться в этом погруженном в полусумрак мире. Выкрашенные черной краской деревянные брусья, которые выглядели неубедительно в качестве стройматериала для уже разобранной тюрьмы, были уложены штабелями у одной из стен. Моника с Картрайтом прошли мимо гостиничной кухни и пролета Вестминстерского моста. Они пересекли улицу в пригороде, где главным строением являлся дом врача-убийцы из произведения Уильяма Картрайта: абсолютно утилитарная конструкция от первого выкрашенного серым кирпича снаружи до последней деревяшки внутри. Улица была окутана сизым светом и выглядела запущенной и жуткой. Монике казалось, что они успели преодолеть уже несколько миль[16], пробираясь через эти дебри, когда впереди наконец послышался приглушенный шум голосов и на противоположной стороне вырос столп яркого света.
– Тишина, пожалуйста! – выкрикнул кто-то. – Тишина!
– Вот она, – сказал Картрайт.
Они глядели, будто из глубины темной сени, в спальню каюты класса люкс на борту океанского лайнера. А в центре каюты, в золотистом вечернем платье с большим вырезом, над которым вздымались во всей красе плечи, стояла Фрэнсис Флёр.
Щемящая яркость софитов делала каждый оттенок цвета более живым, а каждую деталь более рельефной. Стены с бело-розовой обшивкой, белоснежная драпировка мебели, красного дерева окантовка иллюминаторов – все сияло и поблескивало. Туалетные принадлежности на трюмо, казалось, были изготовлены из чистого золота. Белизна двери ослепляла, даже лампа и графин с водой на ночном столике сверкали. Грим Фрэнсис Флёр – кремового оттенка кожа с оранжево-золотыми бликами – контрастировал с ее миндалевидными глазами и густыми черными волосами. Лицо у нее было широкое, с довольно высокими скулами, безразлично-безмятежное, а брови выглядели так, будто их нарисовали на промасленном шелке.
– Осторожнее – провод! – процедил Картрайт, подхватив Монику, которая споткнулась и чуть не упала; как только они вошли в павильон, она поднялась на цыпочки и больше и не опускалась. – Переступайте сюда. Тсс!
– ТИШИНА, ПО-ЖА-ЛУЙ-СТА!
Все шорохи стихли. На грани света вырисовывались силуэты, мелькали, словно призраки, лица, проглядывали напоминавшие марсианский пейзаж очертания съемочного оборудования.
– Мотор!
Дважды тихонько звякнул колокольчик. Молодой человек в свитере, с небольшой квадратной доской в руках, сделал шаг вперед и, держа ее перед камерой, проговорил:
– «Шпионы в открытом море». Сцена номер тридцать шесть. Дубль два.
Закрепленная на пружине нижняя планка хлопушки отрывисто клацнула. Молодой человек отступил назад. И Фрэнсис Флёр ожила.
Пышная красавица-брюнетка, казалось, пребывает в нерешительности. Это отражалось на ее лице. Она повела своими гладкими плечами, оттененными золотистым лифом, и перевела взгляд на дверь. Затем нажала на кнопку звонка.
С быстротой, неведомой ни на одном океанском лайнере со времен Ноева ковчега, на ее вызов откликнулась горничная.
Горничная, разумеется, оказалась личностью сомнительной. Она была женщиной средних лет, с суровым взглядом и зловещей ухмылкой. Любой агент секретной службы, завидя этот «циферблат», тут же спрятал бы все бумаги под замок и уселся бы их караулить с пистолетом в руке.
– Вызывали, мадам?
– Да. Вы доставили мое сообщение мистеру Ди Лэйси?
– Да, мадам. Мистер Ди Лэйси будет здесь с минуты на минуту.
– Снято! – тихо прозвучал какой-то другой голос.
И все остановилось.
В первое мгновение Монике подумалось: что-то пошло не так. Однако ни Фрэнсис Флёр, ни коварная горничная, ни кто-либо другой явно ничего необычного в происходящем не замечали. Они просто ждали. Коварная горничная, надо признать, явно пребывала в состоянии нервозности на грани слез. Во всем остальном эта сцена напоминала замедленную съемку.
После довольно продолжительной паузы, во время которой в полутьме, видимо, согласовывались какие-то детали, на площадке показался высокий человек с седой и изрядно поредевшей шевелюрой. Он был весьма задумчив. На нем был скромный твидовый костюм, пуловер нежной расцветки и огромные ботинки, предназначенные для хождения по сельским дорогам. Свет бликовал в стеклах его легкого пенсне и на его высоком лбу. Монике доводилось видеть его фото, поэтому она сразу узнала в нем режиссера Ховарда Фиска.
Что мистер Фиск сказал двум актрисам, осталось загадкой. Если и был в нем какой-то изъян, то заключался он в том, что расслышать режиссера было практически невозможно. На расстоянии больше шести футов обладателю даже самого острого слуха было проблематично уловить хотя бы одно слово из того, что он говорил. Для Моники, которая ожидала, что Фиск будет кричать в рупор так, что с павильона снесет крышу, это явилось шоком.
Он, однако, жестикулировал. Он погладил коварную горничную по спине, и казалось, что обращается он к ней ласково. С Фрэнсис Флёр он обменялся задушевными фразами, произнесенными полушепотом. Пару раз их беседа прерывалась, и во время долгих пауз Фиск задумчиво оглядывал съемочную площадку, словно погружаясь в медитацию. Наконец он кивнул, улыбнулся актрисам, взмахнул рукой и вышел из кадра.
Моника с облегчением выдохнула.
– «Шпионы в открытом море». Сцена номер тридцать шесть. Дубль три.
Коварная горничная появилась вновь.
– Вызывали, мадам?
– Да. Вы доставили мое сообщение мистеру Ди Лэйси?
– Да, мадам. Мистер Ди Лэйси будет здесь с минуты на минуту.
– Снято!
Мистер Фиск вышел на площадку. На этот раз он задержался на ней гораздо дольше.
– «Шпионы в открытом море». Сцена тридцать шесть. Дубль четыре.
Коварная горничная появилась вновь.
– Вызывали, мадам?
Моника не сдержалась.
– Почему же они не продолжают? – зашептала она. – Зачем они снова и снова переснимают этот крошечный эпизод?
– Тсс! – прошипел Картрайт.
– Но сколько дублей они еще будут снимать?
На этот вопрос ответила сама коварная горничная. Нервозность коварной горничной все усиливалась. Когда ее в шестой раз спросили, доставила ли она сообщение мистеру Ди Лэйси, она потеряла самообладание, выпалила: «Нет!» – и дала волю слезам.
Удалось уловить, что мистер Фиск объявил короткий перерыв.
3
– Ну? – полюбопытствовал Картрайт. – Как вам понравилось?
– Это самое чарующее зрелище, что я когда-либо наблюдала.
– Вот! А вы, случайно, не заметили здесь ничего странного?
– Странного?
Моника уставилась на него. Съемочная группа начала расходиться. Передвижная звукозаписывающая установка загромыхала, отчего лучи софитов задрожали: некоторые из них уже успели погасить. Уильям Картрайт в нерешительности переводил взгляд из стороны в сторону и будто втягивал носом насыщенный запахом пороха воздух. В зубах он вновь сжимал свою изогнутую трубку – пустую. Вид у него был довольно серьезный.
– Странного, – повторил он, отчего трубка завихляла. – Во-первых, хотя мне и случалось видеть, как люди впадают в истерику, имея веские на то причины, я даже не предполагал, что такое может произойти со старухой Макферсон. – Он кивнул в сторону коварной горничной, которая все еще стояла на площадке, утешаемая Ховардом Фиском. – Что-то витает в воздухе. Половина здешнего персонала на взводе. И мне бы хотелось знать, в связи с чем.
– А это не игра вашего воображения?
Мисс Фрэнсис Флёр царственной походкой покинула площадку. Теперь она сидела на складном стуле недалеко от них, прямо за всякого рода софитами. Она пребывала в одиночестве, если не считать прислуги (на сей раз настоящей горничной) в чепце и фартуке, которая поправляла ей грим. Фрэнсис Флёр не проявляла ни единого признака нервозности: ее спокойствие казалось абсолютным и нерушимым. Пока Ховард Фиск произносил свои монологи, она лишь кивала, улыбалась и играла очередной дубль. По всей видимости, ее вообще ничто не тревожило.
– Во-вторых, – продолжал Картрайт, – это неестественно. Здесь не так много людей.
– Вы называете это «не так много»?
– Именно. Не говоря уже о массовке с непременной толпой гостей, друзей, компаньонов и приспешников. Взгляните. Здесь почти безлюдно. Кроме вас, Ф. Ф., Макферсон и прислуги Ф. Ф., других женщин нет. Я даже не вижу помощницы режиссера – что совсем уж невероятно. Что-то явно не в порядке.
– Все же…
– А может, ничего такого и нет. Интересно, однако, куда подевался Том Хэкетт? Как бы то ни было, вот она – ваша Ф. Ф., собственной персоной. Хотите с ней познакомиться?
– Очень. Я как раз размышляла: стóит ли?
– Почему бы и нет?
Моника поддалась порыву откровенности:
– Я иногда задавалась вопросом: не окажется ли она ужасной занудой? Однако она такой не выглядит.
– Она такой и не является… Фрэнсис!
Прервав созерцание пустоты, пышная брюнетка повернула голову и улыбнулась. Она словно вернулась к жизни ровно так же, как делала это перед камерой.
– Фрэнсис, позволите представить вам вашу большую поклонницу. Мисс Стэнтон – мисс Флёр.
– Очень приятно, – тепло улыбнулась мисс Флёр, обнажая прекрасные зубы.
Улыбка преобразила ее. Однако Фрэнсис, если можно так выразиться, не включала ее, как лампочку. Обаяние актрисы, ее улыбка были абсолютно неподдельными: ей нравилось нравиться, и, когда ей демонстрировали восхищение, она получала от этого удовольствие, а в ответ вы физически ощущали излучаемое ею свечение.
– Мисс Стэнтон, – пояснил Картрайт, – займется кое-какой работой под началом Тома Хэкетта. Кстати, именно эта молодая леди – автор «Желания».
Фрэнсис Флёр оторвала взгляд от своих покрытых алым лаком ногтей и подняла глаза. До сих пор она казалась приветливой, но безразличной. Теперь же выражение ее лица слегка изменилось. Она внимательно посмотрела на Монику:
– А не…
– Да, – твердо сказал Картрайт.
– Действительно? Как я рада с вами познакомиться! Знаете, это ведь моя следующая роль.
Моника глядела на нее как завороженная.
– Роль Евы, – пояснила мисс Флёр. – Не из райского сада, а из вашей книги. Присаживайтесь, будьте любезны, поближе. Нам нужно поговорить. Элинор, принесите стул для мисс Стэнтон.
Элинор не заставила просить себя дважды. Монику усадили так, чтобы мисс Флёр могла ее рассмотреть на свету. Вообще-то, «Желание» она не читала, однако попросила своего мужа зачитать ей вслух самые лучшие отрывки, и в ней проснулся интерес. Она с любопытством окинула Монику оценивающим взглядом. Ход ее мыслей был неочевиден.
– Вы здесь впервые? – спросила она. – Надеюсь, вам все тут нравится. Я получила такое удовольствие от вашей книги… – Она посмотрела на Монику с еще бóльшим любопытством.
– Ужасно приятно от вас это слышать.
– Ну что вы, – усмехнулась Фрэнсис Флёр. – Мой супруг – барон фон Гагерн – тоже в восторге от нее. Он выбирает все роли для меня. Вы должны с ним познакомиться. Курт! Курт! – Она обернулась. – Куда же запропастился Курт? Это на него совсем не похоже – вот так исчезать. Вы его не видели?
– Нет, – ответил Картрайт. – Не видел я и Тома Хэкетта, хотя он должен быть где-то здесь.
Они обменялись мимолетными взглядами. Взор Фрэнсис Флёр был очень выразителен.
– В таком случае, – продолжила она, – мисс Стэнтон в первую очередь необходимо познакомиться с Ховардом. Ховард! Не подойдешь ли на минутку?
Режиссер в последний раз сжал плечо коварной горничной, которая вытирала глаза. Казалось, Фиску в значительной степени удалось ее ободрить. Затем он тяжелым шагом двинулся в их сторону в своих безразмерных ботинках. Вблизи он напоминал почтенного доктора или ученого. Подходя к ним, он потирал руки, а на его губах играла удовлетворенная улыбка. С расстояния трех футов его мягкий голос уже можно было расслышать.
– Ну что ж, мы продвигаемся, – доверительно произнес он. – Да, мы действительно продвигаемся. – Фиск призадумался. – Один из этих дублей наверняка сгодится. Да и Энни Макферсон чувствует себя гораздо лучше.
– Ховард, разреши представить тебе новую сценаристку.
Мистер Фиск вышел из состояния задумчивости.
– Ах да, специалистка из Голливуда. Хэкетт об этом упоминал. Приятно познакомиться, – сказал он, обхватывая руку Моники своей широкой лапой и сияя улыбкой. – Надеюсь, наш английский стиль жизни не покажется вам чересчур заторможенным.
– Нет, – медленно и четко произнес Картрайт. – Это другой человек. Мисс Стэнтон написала «Желание». У нее пока нет опыта работы в кино.
Мистер Фиск погладил Монику по руке.
– Вот как? Тогда мы вам еще больше рады. Вы смотрели, как мы снимаем дубли? Как они вам показались?
– Ей показалось, что на эти дубли ушло чертовски много времени, – ответил Картрайт с нарочитой бестактностью.
Чувствуя жар и будучи не в силах произнести ни слова, Моника жаждала вцепиться ему в бороду и как следует дернуть за нее. Ее смятение было тем ужаснее, что и Фрэнсис Флёр, и Ховард Фиск улыбались ей. Ее разум кипел от несправедливости происходящего. Она вдруг почуяла недюжинную проницательность за стеклами пенсне мистера Фиска.
– Не следует путать терпение с некомпетентностью, – заметил Монике режиссер. – К сожалению, первое требование здесь – это терпение. И второе тоже. – Он помолчал, раздумывая. – И третье. Кроме того, во время репетиции произошла неприятная штука.
– Да? – вмешался Картрайт. – Поэтому Том Хэкетт сказал нам, что случилась какая-то неразбериха и кого-то чуть не убило?
Мистер Фиск изумился. Он все еще поглаживал Монику по руке, отчего та начала испытывать неловкость.
– Ну вот еще! Ничего подобного. Просто чье-то глупое разгильдяйство. На этот раз я реквизиторам спуску не дам.
– Но что же произошло?
На лице режиссера промелькнула тень смущения. По-прежнему не отпуская руки Моники, он повернулся и кивнул в сторону съемочной площадки:
– Видите тот графин? На прикроватном столике. Вон там – прямо около двери.
– Да.
Хотя сейчас освещение было менее ярким, однако насыщенные цвета каюты по-прежнему делали ее похожей на видовую открытку. Они вновь обратили внимание на сверкающий чистотой графин на столике возле кровати.
– Ничего трагического не произошло, к счастью. Хотя Энни Макферсон и испытала шок, поскольку находилась ближе всех. Мы репетировали на площадке, и я разъяснял задачу Фрэнсис и Энни. Ума не приложу, как такое могло случиться…
– Продолжайте!
– В общем, я ходил по площадке, что-то там объяснял… Мы разговаривали с Гагерном, я отступил назад, и тут он говорит: «Осторожно!» Я натолкнулся на этот столик возле кровати, и он опрокинулся. Послышалось какое-то шипение – довольно неприятное. Графин упал на кровать, к сожалению. Целый кусок одеяла, и простыни, и даже матрас стали сморщиваться, пучиться и как бы выгнивать, словно осиные ходы в яблоке. Графин был наполнен не водой. В нем было купоросное масло – серная кислота.
