Джон Диксон Карр
Окно Иуды
– Мистер Хьюм сообщения не передал, – с неуместной скорбью прокомментировал мистер Лоутон. – Что было дальше?
– Я хотела постучать в дверь кабинета, но услышала голос, который сказал: «Поднимайтесь, черт возьми!» – И снова грубое выражение послужило ярким контрастом к ее нежному голоску. Она произнесла его со смущением, как это принято в обществе.
– Что еще вы услышали?
– Кажется, он добавил: «Встаньте с пола и скажите что-нибудь».
– Громким голосом?
– Да, скорее громким.
– Это был голос обвиняемого?
– Я едва смогла его узнать. Мне пришли на ум слова, которые мистер Хьюм сказал днем…
– Вы попробовали открыть дверь?
– Да, один раз.
– Она была заперта изнутри на засов?
– Ну, я не подумала тогда про засов… Но да, дверь была заперта.
– Что потом?
– В коридоре появился Дайер, одетый в пальто и шляпу. Я подбежала к нему и сказала: «Они там дерутся. Убивают друг друга. Останови их». Он ответил: «Я схожу за констеблем». Я возмутилась: «Раз ты такой трус, беги позови мистера Флеминга».
– Что вы сделали потом?
– Мне кажется, я приплясывала на месте от нетерпения, а он никуда не шел. Сказал, что лучше сходить мне, чтобы не оставаться в доме одной. Я согласилась и пошла.
– Вы быстро нашли мистера Флеминга?
– Да, он как раз спускался по лестнице своего крыльца.
– Вы вместе вернулись в дом?
– Да, и встретили Дайера, когда он выходил из кухни с кочергой. Мистер Флеминг спросил: «Что происходит?» – а Дайер ответил, что в кабинете тихо.
– Дальше вы направились к кабинету?
– Дайер постучал в дверь. Потом мистер Флеминг, гораздо сильнее.
– А потом?
– Мы услышали шаги, я имею в виду в кабинете; потом стали двигать засов.
– Вы совершенно уверены, что дверь оказалась закрыта на засов, который необходимо было отодвинуть?
– Да, это было понятно по звуку. Засов двигался медленно, рывками, и дверь слегка дрожала.
– Сколько, по-вашему, прошло времени, пока засов не был полностью открыт?
– Не знаю, наверное, немного. Но мне показалось, что прошла целая вечность.
– Возможно, прошла одна минута?
– Да, пожалуй.
– Скажите присяжным, что произошло дальше.
Но она не хотела говорить с присяжными. Не отрывая взгляда от своих рук, охвативших бортик кабинки, мисс Джордан продолжала:
– Дверь открылась на несколько дюймов, и я увидела того человека. Он посмотрел на нас, затем раскрыл дверь нараспашку и сказал: «Пожалуй, вам лучше зайти». Мистер Флеминг бросился вперед, Дайер последовал за ним.
– Вы не вошли в комнату?
– Нет, я осталась на пороге.
– Скажите, что именно вы увидели.
– Эйвори, лежащего на спине у стола, ногами ко мне.
– Вам знакомы эти фотографии? Мне показалось, вы кивнули, мисс Джордан? Да. Спасибо. Возьмите их, пожалуйста. – Он передал свидетельнице желтую брошюру. – Взгляните на фотографию номер пять. Мистер Хьюм лежал в этой позе?
– Думаю, да.
– Поверьте, я глубоко… Да, можете их положить. Насколько близко к телу вы находились?
– Я не прошла дальше порога. Они сказали, что он умер.
– Кто сказал?
– Кажется, мистер Флеминг.
– Можете вспомнить, что говорил обвиняемый?
– Я помню, как мистер Флеминг задал ему вопрос и обвиняемый ответил: «Полагаю, вы скажете, что это сделал я». Мистер Флеминг сказал: «Выходит, его убили вы; надо вызвать полицию». Я хорошо помню все, что видела, но кто что сказал, припоминаю с трудом. Мне было нехорошо.
– Как вел себя обвиняемый?
– Он был спокоен и прекрасно владел собой, вот только галстук его болтался поверх пальто.
– Что сделал обвиняемый, когда мистер Флеминг предложил вызвать полицию?
– Он сел в кресло у стола, достал из внутреннего кармана портсигар, взял сигарету и закурил.
Мистер Хантли Лоутон застыл на пару секунд, касаясь стола кончиками пальцев. Затем наклонился к своему боссу и о чем-то быстро заговорил; мне показалось, что это была уловка, призванная подчеркнуть последние слова свидетельницы. Конец допроса был похож на глоток свежего воздуха после погружения в океанские глубины. Каждый присутствующий в зале, кроме, пожалуй, судьи, бросал украдкой взгляды в сторону обвиняемого. Перо судьи Рэнкина замерло на месте; он поднял голову от тетради и терпеливо ждал. Свидетельница, очевидно, решила, что проведет на своем месте остаток жизни, и пыталась с этим смириться.
У мистера Хантли Лоутона в запасе оставался последний рывок. Когда он вновь обратился к свидетельнице, по залу пронесся шелест, как будто люди принимали прежние позы.
– Полагаю, мисс Джордан, после обнаружения тела вас отправили за доктором Спенсером Хьюмом в больницу Святого Прейда на Прейд-стрит?
– Да, мистер Флеминг положил руку мне на плечо и попросил как можно скорее ехать в больницу, потому что, если доктор Хьюм будет занят на операции, ему не смогут передать сообщение.
– У вас есть что добавить?
– Нет.
– Насколько мне известно, вернувшись из больницы, вы заболели воспалением мозга и следующий месяц провели в постели?
– Да.
Прокурор положил руку на стопку документов перед собой:
– Я прошу вас внимательно подумать, мисс Джордан. Возможно, вы могли бы рассказать нам что-нибудь еще, например о словах обвиняемого? Произнес ли он что-то, пока садился в кресло и зажигал сигарету?
– Да… Мне кажется, он ответил на один вопрос.
– Какой вопрос?
– Кто-то спросил: «Вы что, сделаны из камня?»
– «Вы что, сделаны из камня». И что он ответил?
– Он ответил: «Это ему за то, что отравил мой виски».
Секунду-другую прокурор внимательно смотрел на мисс Джордан. Затем сел на свое место.
Сэр Генри Мерривейл поднялся для перекрестного допроса.
Глава третья
В маленьком темном коридоре
Никто не мог представить, какую линию выберет защита, – пожалуй, была слабая надежда свести дело к невменяемости подсудимого или даже к непредумышленному убийству; однако, зная Г. М., я сомневался, что его устроят подобные компромиссы. Первый перекрестный допрос мог бы кое-что прояснить.
Его царственный подъем был подпорчен громким треском рвущейся ткани, напоминающим непристойное фырканье, – на мгновение я пришел в ужас от мысли, что он действительно издал этот звук, но оказалось, что его мантия за что-то зацепилась и порвалась. Г. М. расправил плечи. Пускай его юридическая сноровка оставляла желать лучшего – именно на перекрестном допросе, где позволено задавать наводящие вопросы и говорить о чем угодно (в пределах разумного), его обычная суматошно-беспорядочная тактика могла бы принести результат. Однако в данном случае все было не так просто. Мисс Джордан успела завоевать симпатию зала, включая присяжных заседателей, – давить на нее было бы неразумно. Нельзя было ее волновать. Бросив через плечо мимолетный злобный взгляд на порванную мантию (мы увидели, что его очки сидят на самом кончике широкого носа), он обратился к мисс Джордан почти так же мягко, как Хантли Лоутон. Его звучный голос сразу же успокоил свидетельницу и всех остальных. Он использовал тон «давайте-ка-присядем-что-нибудь-выпьем-и-обо-всем-поговорим».
– Мэм, – беспечно произнес Г. М., – вы полагаете, мистер Хьюм что-то узнал о подсудимом и это заставило его изменить свое мнение о нем?
Молчание.
– Я не знаю.
– И все же, – настаивал Г. М., – поскольку мой ученый коллега озвучил этот вопрос, давайте разберемся. Он предположил, что если мистер Хьюм изменил свое мнение, то очевидно, он что-то от кого-то узнал, не так ли?
– Конечно, я так и подумала.
– Конечно. С другой стороны, если бы он ничего не узнал, то не стал бы менять свое отношение к обвиняемому?
– Полагаю, что так. Не стал бы.
– Мэм, – продолжал рассуждать Г. М., – кажется, он пребывал в прекрасном настроении в пятницу вечером, когда попросил вас поехать на следующий день в Суссекс. Верно?
– О да.
– Выходил ли он тем вечером из дому?
– Нет.
– Принимал гостей?
– Нет.
– Поступали письма, звонки, какие-нибудь сообщения?
– Нет. Ах да, тем вечером звонила Мэри. Я взяла трубку, и мы поболтали несколько минут. Потом мистер Хьюм подошел к телефону, но я не слышала, что он говорил.
– Сколько писем пришло на следующее утро во время завтрака?
– Только одно – с почерком Мэри.
– Так-так. Выходит, он мог узнать что-то плохое про обвиняемого лишь от собственной дочери?
Послышался тихий шелест – сэр Уолтер Шторм хотел было встать, но лишь наклонился к Хантли Лоутону и что-то ему зашептал.
– Ну… Я не знаю. Откуда мне знать?
– И все же именно после чтения того письма мистер Хьюм впервые продемонстрировал свою неприязнь к обвиняемому, не так ли?
– Да.
– Все началось тогда и там, верно?
– Насколько я могу судить, да.
– Да. Итак, мэм, предположим, я сообщу вам: в том письме про обвиняемого не было ни слова, кроме того, что он приезжает в город. Что вы на это скажете?
Свидетельница коснулась своих очков:
– Я не понимаю, что должна на это ответить.
– Дело в том, мэм, что именно это я вам и сообщаю. У нас имеется то письмо, и мы предоставим его суду в надлежащее время. Итак, если я скажу вам, что в том письме не сказано ни слова про обвиняемого, кроме того, что он приезжает в город, изменится ли ваша оценка поведения мистера Хьюма?
Не дожидаясь ответа, Г. М. сел на свое место.
Оставив зал суда в изрядном недоумении, он не пытался опровергнуть ни одного показания свидетельницы, но сумел создать впечатление, будто в них явно что-то не так. Я ожидал, что мистер Лоутон продолжит допрос, однако поднялся сэр Уолтер Шторм и произнес:
– Вызываю Герберта Уильяма Дайера.
Мисс Джордан покинула кабинку, уступив место благочинному Дайеру. С самого начала было понятно, что из него выйдет надежный, убедительный свидетель. Дайер оказался учтивым тихим человеком под шестьдесят c коротко стриженными седыми волосами. В его одежде особенности личного вкуса гармонично сочетались с обличьем дворецкого: на нем были надеты черное пальто и брюки в полоску; вместо воротника-стойки[10] он носил накрахмаленный воротничок и темный галстук, излучая респектабельность, которая никому не могла показаться оскорбительной. Я заметил, как, проходя мимо присяжных заседателей и стола солиситоров, Дайер то ли кивнул, то ли слегка поклонился молодому блондину, сидевшему за столом. Он произнес присягу четким голосом, после чего опустил руки и замер со слегка вздернутой головой.
Глубокий голос сэра Уолтера Шторма заметно отличался от резких, настойчивых модуляций Хантли Лоутона.
– Ваше имя Герберт Уильям Дайер и вы провели на службе у мистера Хьюма пять с половиной лет?
– Да, сэр.
– Если не ошибаюсь, до него вы проработали одиннадцать лет у последнего лорда Сенлака, который за верную службу указал вас в своем завещании?
– Это так, сэр.
– Во время войны вы состояли в рядах четырнадцатого Миддлсекского полка[11] и были награждены медалью за безупречную службу в тысяча девятьсот семнадцатом году?
– Да, сэр.
Далее он подтвердил показания мисс Джордан относительно телефонного разговора с подсудимым. Дайер пояснил, что второй телефон находится под лестницей в задней части холла. Дворецкому было велено позвонить в «Пиренейский гараж», чтобы узнать о состоянии машины мистера Хьюма, нуждавшейся в некотором ремонте. Примерно в половине второго он поднял трубку и услышал голос покойного, который просил соединить его с абонентом 0055; затем покойный попросил позвать к телефону мистера Ансвелла, после чего мужчина на том конце провода произнес: «Слушаю». Теперь он может утверждать – то был голос обвиняемого. Убедившись, что связь установлена, Дайер положил трубку на рычаг. Проходя по холлу мимо открытой двери в гостиную, он уловил окончание разговора, в точности совпадающее с показаниями предыдущего свидетеля. Он также услышал злополучные слова, произнесенные покойным после разговора по телефону.
– Когда в следующий раз мистер Хьюм заговорил о подсудимом?
– Почти сразу после того, как положил трубку. Я вошел в гостиную, и он сказал мне: «Сегодня вечером, в шесть часов, я ожидаю посетителя. Он может доставить нам некоторые неприятности, так как ему нельзя доверять».
– И что вы ответили?
– Я сказал: «Да, сэр».
– Когда мистер Хьюм снова коснулся этой темы?
– Примерно в пять пятнадцать, возможно, чуть позже. Мистер Хьюм позвал меня в свой кабинет.
– Расскажите нам, что случилось дальше.
– Он сидел за столом перед шахматной доской, решая шахматную задачу. Не поднимая глаз, он велел мне закрыть ставни. Должно быть, я невольно выказал удивление, так как мистер Хьюм, передвинув фигуру на доске, ответил: «Делай, что я говорю. Думаешь, мне хочется, чтобы Флеминг видел, как этот дурак будет себя вести?»
– Насколько часто мистер Хьюм объяснял вам причины своих указаний?
– Никогда, сэр, – решительно ответил свидетель.
– Правильно ли я понимаю, что окна столовой мистера Рэндольфа Флеминга выходят на узкую бетонную дорожку между двумя домами и на кабинет покойного?
– Верно, сэр.
Генеральный прокурор махнул рукой. Из-под свидетельской кабинки достали любопытный вещдок: металлические ставни, закрепленные на муляжной раме подъемного окна. В зале раздался возбужденный шепот. Ставни были сооружены на французский манер и походили на раздвижные двери, только без проемов и отверстий; по центру размещалась плоская стальная щеколда с рукояткой. Муляж установили достаточно высоко, чтобы его могли видеть свидетель и присяжные заседатели.
– Вот металлические ставни, – продолжал сэр Уолтер Шторм невозмутимым голосом, – с окна, помеченного на схеме буквой A. Они были пригнаны к муляжной раме инспектором Моттремом под присмотром мистера Дента из чипсайдской компании «Дент и сыновья», которая устанавливала ставни на окна кабинета. Скажите, это те самые ставни, которые вы закрывали в субботу вечером?
Дайер внимательно, не спеша осмотрел предмет:
– Да, сэр, это они.
– Не могли бы вы их закрыть, как в тот раз?
Щеколда поддалась не без труда и вошла в паз с лязгом, скверно прозвучавшим на этом школьном уроке по изучению судебного права. Дайер отряхнул руки. Казалось, он совершил нечто большее, чем просто закрыл окно. Леопардовая дама позади нас непринужденно заметила:
– Послушай, разве они не двигают засов, когда открывают люк в полу виселицы?
Довольный свидетель вернул щеколду на место и снова отряхнул руки.
– Позади этих ставен, полагаю, – произнес генеральный прокурор, – находились два подъемных окна?
– Верно.
– Они тоже были закрыты изнутри?
– Да, сэр.
– Хорошо. Теперь расскажите присяжным заседателям, что произошло после того, как вы закрыли ставни.
– Я обошел комнату, чтобы убедиться, что все в порядке.
– Вы заметили три стрелы над камином?
– Заметил.
– Говорил ли с вами покойный?
– Да, сэр. Он спросил, по-прежнему глядя на доску, достаточно ли в буфете напитков. Я заглянул туда и увидел полный графин виски, сифон с содовой и четыре стакана.
– Посмотрите на этот графин и скажите, это тот самый, что стоял в буфете субботним вечером в пять часов пятнадцать минут?
– Тот самый, – ответил свидетель. – Я купил его по приказу мистера Хьюма у «Хартли» на Риджент-стрит. Весьма дорогой хрустальный графин.
– Сказал ли покойный еще что-нибудь?
– Он упомянул о том, что мистер Флеминг зайдет позже вечером, чтобы сыграть партию в шахматы, поэтому надо приготовить достаточно выпивки. Я решил, что это была шутка.
– Потом, в шесть часов десять минут, вы открыли входную дверь и впустили обвиняемого?
Показания Дайера почти полностью совпадали со словами предыдущего свидетеля, однако его рассказ звучал более напряженно.
– Я отвел обвиняемого в кабинет мистера Хьюма. Они не пожали рук. Мистер Хьюм сказал мне: «Это все, можешь идти. Проверь, готова ли машина». Я вышел и закрыл дверь. В тот момент мистер Хьюм сидел за столом, обвиняемый – в кресле перед ним. Не припомню, чтобы я слышал, как дверь запирается на засов. Не могу сказать, что я был встревожен, однако мне было как-то не по себе, поэтому я решил остаться за дверью.
Его последняя короткая фраза оказалась весьма наглядной. Легко было представить Дайера, застывшего у двери в маленьком темном коридоре. Даже днем там было мало света, заметил он. В конце коридора находилась дверь, выходящая на бетонную дорожку со стороны дома мистера Флеминга. Раньше в ней была стеклянная панель, но полгода назад мистер Хьюм, оберегая свое личное пространство, установил новую глухую дверь. По вечерам в коридор проникало лишь немного света из холла. Вот как выглядит рассказ Дайера, сведенный к форме официального заявления:
– Я услышал, как обвиняемый сказал: «Я пришел сюда не для того, чтобы совершить убийство, разве что это будет абсолютно необходимо». Ответа мистера Хьюма я не расслышал, очевидно, он произнес его слишком тихо. Вскоре мистер Хьюм заговорил резким голосом, но его речь по-прежнему оставалась неразборчивой. Наконец я отчетливо услышал: «Молодой человек, что с вами? Вы сошли с ума?» Раздались звуки, похожие на драку. Я постучал в дверь и спросил, все ли в порядке. Мистер Хьюм ответил, что все хорошо, но мне показалось, что он тяжело дышал, как будто задыхался.
Он попросил меня сходить за машиной, и я повиновался. Я был обязан это сделать, иначе потерял бы свое место. Я надел шляпу и пальто и направился в «Пиренейский гараж». До него минуты три-четыре ходьбы. Там я узнал, что мастеру потребуется еще немного времени. Затем я поехал обратно, однако на улице стоял туман, и я вошел в дом, когда часы в холле показывали шесть часов тридцать две минуты.
Повернув в коридор, ведущий к кабинету, я увидел у двери мисс Джордан. Она сообщила, что в кабинете драка, и попросила вмешаться. Затем она побежала ко мне, споткнулась о чемодан доктора Спенсера Хьюма и упала на пол. Когда я предложил вызвать полицию, она накричала на меня. Кажется, она была в слезах.
Затем по моему совету она пошла за мистером Флемингом, а я в это время взял кочергу. Потом мы трое приблизились к кабинету и стучались около минуты, пока наконец обвиняемый не открыл дверь (несомненно, она была заперта на засов).
Обвиняемый сказал: «Ну что ж, пожалуй, вы можете войти», и мы с мистером Флемингом так и сделали. Я сразу подошел к мистеру Хьюму, который лежал в точности как на той фотографии. Стрела, которую вы мне показывали, торчала из груди. Я не стал слушать его сердце, опасаясь испачкаться в крови. Вместо этого я пощупал пульс – он был мертв.
В комнате никого больше не было. Я сразу направился к ставням, позвав с собой мистера Флеминга. Дело в том, что даже тогда мне не пришло в голову, что убийство мог совершить джентльмен, каковым я считал обвиняемого. Ставни и окна были закрыты.
Сколько людей, столько и мнений, однако Дайер был нужен генеральному прокурору лишь для подтверждения показаний мисс Джордан.
– Скажите, Дайер, как отреагировал обвиняемый на предложение вызвать полицию?
– Он сказал: «Полагаю, надо с этим кончать, и поскорее».
– Вы что-то ответили?
– Да, сэр. Я знаю, что мне стоило промолчать, но я не смог сдержаться. Он сидел в кресле, перекинув ногу через подлокотник, будто хозяин дома, и зажигал сигарету. Я спросил: «Вы что, сделаны из камня?»
– И что он сказал?
– Он ответил: «Это ему за то, что отравил мой виски».
– Что вы тогда подумали?
– Я не знал, что и думать, сэр. Я посмотрел на буфет и спросил: «Какой виски?» Он указал на меня сигаретой и произнес: «Послушайте, ваш хозяин угостил меня виски с содовой, в котором было что-то подмешано, какой-то наркотик. Я потерял сознание, и тогда его кто-то убил. Меня подставили, и вам это известно».
– Вы проверили буфет?
Первый раз свидетель положил руки на бортик.
– Да, графин был наполнен виски, как и прежде. Сифон с содовой тоже не трогали, на его носике даже остался бумажный фиксатор. Стаканы были абсолютно чистыми.
– Проявлял ли обвиняемый симптомы, которые могли бы навести на мысль, что он был отравлен или находился под влиянием наркотика?
Дайер нахмурился:
– Не могу этого утверждать, сэр. – Он вскинул свои честные глаза, осознав, что нарушил негласные правила, и поспешил исправить положение, вгоняя длинный гвоздь в виселицу Джеймса Ансвелла. – Однако я слышал, как полицейский врач утверждал, что обвиняемый не принимал никаких наркотиков.
Глава четвертая
«Либо окно есть, либо его нет…»
В начале второго был объявлен перерыв на обед. Я и Эвелин с унылым видом спускались на первый этаж. В Олд-Бейли, как обычно, было полно народа; шарканье сотен ног отдавалось эхом от мраморных плит. Мы угодили в самую гущу толпы наверху лестницы центрального зала.
Я сказал то, что было на уме у нас обоих:
– Не понимаю, какого черта мы должны принимать его сторону. Только потому, что Г. М. решил выступить в его защиту? Или потому, что он имеет вид честного парня, который всегда готов одолжить десятку и помочь в беде? Проблема в том, что все выглядят виновными на скамье подсудимых. Если обвиняемый владеет собой, это плохой знак. Если сходит с ума – еще хуже. Пожалуй, во всем виновата наша британская вера в то, что не будь человек виновен, он бы никогда не оказался на скамье подсудимых.
– Хм… – произнесла моя жена с тем сосредоточенным выражением лица, которое обычно предвещает безумные идеи. – Я тут подумала…
– Говорят, это ужасно вредно.
– Да, я знаю. Но, Кен, пока свидетели давали показания, я не могла не думать о том, что только невиновный мог вести себя настолько нелепо. Но потом сказали, что он не принимал никаких наркотиков. И если медицинское заключение это подтвердит… Что ж… Тогда Г. М. все же придется сделать ставку на невменяемость.
Чего хотел добиться Г. М. от последнего свидетеля, было совершенно непонятно. Он долго мучил Дайера, требуя, чтобы тот подтвердил, что Хьюм в день убийства пытался связаться с Ансвеллом еще в девять часов утра. Правда, Г. М. сделал одно интересное замечание о стреле, которая послужила орудием убийства, но даже этот момент остался загадкой. Г. М. привлек всеобщее внимание к сломанному синему перу. Перо было целым, когда Дайер видел стрелу на стене до убийства? О да. Вы уверены? Абсолютно. Однако половина пера исчезла, когда обнаружили тело? Да. Осталась ли она в комнате? Нет; ее искали, следуя чистой формальности, но так и не нашли.
Последняя атака Г. М. казалась еще более туманной. Три стрелы над камином целиком крепились к стене? Не совсем, ответил Дайер. Две из них, образующие стороны треугольника, целиком, но та, что была в основании и пересекала остальные, лежала на небольших скобах и отставала от стены примерно на четверть дюйма.
– Г. М. задавал вопросы голосом кротким, как у ягненка, – заметила Эвелин. – Послушай, Кен, это весьма странно. Он умасливал дворецкого, будто тот был свидетелем защиты. Думаешь, мы могли бы сейчас повидаться с Г. М.?
– Сомневаюсь. Вероятно, он обедает с прочими барристерами.
В этот момент один человек привлек наше внимание. Был ли он сотрудником суда или посторонним, жаждущим поделиться своим открытием, мы так и не узнали. С ловкостью, достойной Маскелайна[12], он протиснулся через толпу и хлопнул меня по плечу.
– Хотите увидеть двух участников Большого Процесса? – спросил он шепотом. – Они прямо перед вами! Вон тот справа – доктор Спенсер Хьюм, а слева – Реджинальд Ансвелл, кузен того самого. Они спускаются с нами и вынуждены идти рядом. Тсс!
Двое мужчин, на которых он указал, стояли зажатыми толпой у перил мраморной лестницы. Холодный мартовский свет, проникавший в окна, обходился с ними не вполне любезно. Доктор Хьюм был толстяком среднего роста c седеющими черными волосами, разделенными на пробор; они были настолько аккуратно расчесаны, что его круглая голова напоминала колесо. Когда он смотрел по сторонам, мы видели самоуверенно вздернутый нос и недовольно поджатые губы. В руках он держал весьма неуместный цилиндр, стараясь спасти его от участи быть расплющенным.
Рядом с ним оказался молодой человек, что сидел за столом солиситоров, тот самый, которому кивнул Дайер, проходя мимо. Он был хорошо сложен: сухопар, подтянут, широкоплеч; на его лице проступали красиво очерченные скулы. Портной на славу потрудился над его костюмом. Он стоял, рассеянно постукивая кончиками пальцев по котелку в руке.
Когда парочка двинулась вниз, шаркая ногами, как это принято в Олд-Бейли, они обменялись быстрыми взглядами и решили наконец друг друга заметить. Я ожидал проявлений враждебности, однако они предпочли ее не выказывать, и, пока велась натянутая беседа, воздух между ними сгустился и сделался вязким, будто клей.
Реджинальд Ансвелл говорил тоном, идеально уместным на похоронах.
– Как держится Мэри? – спросил он хриплым шепотом.
– Боюсь, неважно, – покачал головой доктор.
– Очень жаль!
– Да, к несчастью…
Они спустились на одну ступеньку.
– Я не видел ее в зале суда, – заметил Ансвелл, почти не разжимая губ. – Она будет выступать свидетелем?
– Только не свидетелем обвинения. – Доктор Хьюм с любопытством посмотрел на своего спутника. – А почему они не вызвали вас?
– О нет, мне это ни к чему. Да и защите я не нужен. Ничем не могу помочь кузену. Я приехал, уже когда он… потерял сознание. Бедный Джим. Мне казалось, он сделан из более крепкого материала. Разумеется, он совершенно безумен.
– Поверьте, я вам весьма признателен, – пробормотал доктор Хьюм, быстро оглядываясь через плечо, – и сам хотел бы подтвердить это под присягой… Однако у прокурора остались на этот счет некоторые сомнения, да и сам обвиняемый говорит… – Он замолчал. – Надеюсь, вы на меня не в обиде?
– Нет. О нет. Однако вам нужно знать, что в нашей семье имелись случаи безумия. – Они миновали почти целый пролет. – Ничего особенного, конечно. Легкое помрачение рассудка несколько поколений назад. Интересно, чем его сейчас кормят?
– Кто знает? – ответил доктор и тут же процитировал: – «Он горькую сегодня пьет, – ему в ответ капрал»[13].
– Какого черта, – тихо произнес Ансвелл, – при чем здесь армия?
– Это было сказано для красного словца, мой друг. К тому же я не знал, что вы по-прежнему связаны с армией, – озабоченно проговорил доктор. Они остановились под высоким куполом центрального зала с его тусклыми фресками. Теперь доктор Хьюм был настроен весьма доброжелательно. – Будем откровенны: все это весьма печально. Вам известно, что я потерял брата. Однако жизнь продолжается; как говорится, мужчины должны работать, а женщины – скорбеть. Кажется, нам стоит поскорей забыть об этом неприятном деле, не так ли? До свидания, капитан. Не будем пожимать руки у всех на виду; в сложившихся обстоятельствах это покажется непристойным.
После этих слов доктор поспешил скрыться в толпе.
Жизнь окончил Дэнни Дивер, похоронный марш трубят…
Полк построился в колонны, нас уводит капитан….
Было что-то в атмосфере этого места, что настраивало людей на морализаторский лад. Возможно, поэтому эти строки проносились в моей голове, однако неожиданное и приятное появление Лоллипоп, светловолосой секретарши Г. М., которая пробиралась к нам сквозь поток людей, в мгновение ока рассеяло наваждение. Лоллипоп остановилась перед нами как раз в тот момент, когда покрасневшая Эвелин (она была невероятно привлекательна) говорила мне: «Ради всего святого, пойдем отсюда…»
– Привет! – выдохнула Эвелин.
– Меня послал Г. М., – пояснила Лоллипоп, что было, пожалуй, излишне. – Он хочет вас видеть.
– Где он? Чем занят?
– Сейчас, должно быть, ломает мебель, – неуверенно произнесла Лоллипоп. – Когда мы виделись в последний раз, он сказал мне, что собирается этим заняться. Думаю, к тому времени, когда вы его найдете, он будет обедать. Идите в таверну «Голова Мильтона», это на Вуд-стрит в Чипсайде, прямо за углом. Боже мой, боже мой.
Обширные познания Г. М. по части странных заведений объяснялись его знакомствами со странными типами (и чем хуже у них репутация, тем лучше). «Голова Мильтона» располагалась в конце чуднóй маленькой улочки, отходящей от Вуд-стрит; казалось, стеклянные окошки таверны не мыли со времен Великого пожара[14]. Внутри тоже пылал «великий пожар», сражаясь с промозглой мартовской погодой, которую подчеркивала стоящая на подоконниках искусственная герань. Нас проводили на второй этаж в отдельный кабинет, где мы обнаружили Г. М., сидящего перед большой оловянной кружкой с пивом и тарелкой с бараньими ребрышками. Запихав салфетку за воротник, он грыз одно ребрышко в манере, которую популярные кинофильмы обычно приписывают Генриху Восьмому[15].
– Арр… – проговорил Г. М., открыв один глаз.
Я молчал, стараясь определить его настроение.
– Надеюсь, вы не собираетесь оставлять дверь открытой на весь день? – Его ворчливый голос оказался не таким уж злобным. – Хотите, чтобы я от пневмонии помер?
– Раньше вам удавалось находить верное решение таких задачек, когда, казалось бы, очевидные факты подсказывали совсем иное, – заметил я. – А как насчет этого случая?
Г. М. положил ребрышко на тарелку и широко раскрыл глаза; на застывшем лице отразилось удивление.
– Так-так, – произнес он, – значит, вы считаете, им удалось намылить шею старику, а?
– Не совсем. Г. М., скажите, этот парень виновен?
– Нет.
– И вы можете это доказать?
– Буду стараться изо всех сил. Все зависит от того, как они воспримут мои доказательства.
Не оставалось сомнений, что старик был обеспокоен и почти этого не скрывал.
– Кто поручился за вас по делу?
Он мрачно потер рукой свою большую лысую голову.
– Вы имеете в виду солиситора? Никаких солиситоров у меня нет[16]. Видите ли, я единственный, кто ему поверил. Я всегда питал слабость к побитым собакам, – прибавил он, будто оправдываясь. Затем немного помолчал и продолжил: – Если вы ждете драматического появления скрытого свидетеля, который ворвется в зал суда в последние минуты, чтобы устроить переполох, советую выбросить это из головы. В присутствии благочинного Рэнкина устроить переполох не легче, чем на шахматной доске. И я хочу, чтобы все происходило именно так: один ход за другим, как в шахматной партии. Или, может быть, как на охоте. Помните песенку про Джона Пила: «Сначала найти, потом отследить, потом поутру уничтожить…»?[17]
– Что ж, желаю удачи.
– Вы могли бы помочь, – пробурчал Г. М., наконец добравшись до сути дела.
– Помочь?..
– Да помолчите вы, черт возьми! – перебил меня Г. М. – Я не собираюсь с вами хитрить или подставлять под арест. Я лишь прошу передать сообщение, которое нисколько вас не скомпрометирует, одному из моих свидетелей. Сам я не могу, а телефону больше не доверяю, после того что узнал из этого дела.
– Какому свидетелю?
– Мэри Хьюм… Принесли ваш суп, так что ешьте и молчите.
Суп оказался превосходным. Г. М. немного расслабился и ворчал по разным поводам, что служило признаком (относительно) недурного настроения. В темном от сажи камине весело плясал огонь. После еды Г. М. расположился в кресле с толстой сигарой, положив ноги на каминную решетку, и с хмурым видом вернулся к нашей теме.
